Дарья Эпштейн
Однажды в Мидлшире
– Несправедливо! Это несправедливо!
Тонкий девичий голос сливался с ветром, и Анна-Лиза сперва подумала, что ей показалось. Но потом она увидела ее. Девушка в длинном черном платье, без куртки, без шапки, стояла на мосту, перегнувшись через перила, и смотрела на реку. Ее волосы, длинные и темные, развевались за спиной, как будто плыли по воде, а не по ветру. Широкая, промокшая от снега юбка облепила ноги и плескалась позади траурным шлейфом. Анна-Лиза застыла на месте.
– Несправедливо! – вновь выкрикнула девушка и вдруг запрыгнула на перила и свесила ноги вниз.
Ее руки напряглись, толкая тело в черную воду…
– Стой! – закричала Анна-Лиза. – Оно того не стоит!
Девушка застыла. Медленно, очень медленно она повернула к Анне-Лизе бледное лицо.
– Где же ты была двести лет назад, – произнесли синие губы.
– Он обманул меня. А ведь мать предупреждала…
Обе девушки, живая и мертвая, сидели в летней беседке на берегу реки. Стен у беседки почти не было, и ветер по-прежнему вился вокруг них, но снег беспокоил намного меньше. Джейн рассказывала. Анна-Лиза слушала.
– Он обещал жениться на мне. И все было так мило, так нежно. Сперва он ничего от меня не требовал и вел себя как джентльмен. Приносил мне сладости, провожал домой, даже ездил со мной на ярмарку! Выиграл для меня свистульку. – Джейн улыбнулась, но тут же снова нахмурилась. – А потом, однажды летом, он пришел ко мне вечером, и мы, как обычно, пошли пройтись. И он сказал, что не может больше ждать. Я отказала, и тогда он повел себя очень грубо, он…
Джейн закрыла лицо руками и заплакала. Анна-Лиза погладила ее по плечу. Плечо было холодным и мокрым.
– Я убежала. Ударила его прямо в… ну…
– Я поняла.
– Прибежала домой, заперлась в спальне и всю ночь проплакала. А утром мне стало стыдно. Ведь мы же любили друг друга! Я решила поговорить с ним и предложить пожениться прямо сейчас, не ждать, пока хозяин повысит его в должности. Но когда я пришла к нему, он уже был с другой. Он надо мной посмеялся. Мне было так плохо. Я пришла сюда и спрыгнула с моста в реку.
– Ох, – сказала Анна-Лиза.
Джейн всхлипнула и вытерла нос рукавом платья.
– Меня так и не нашли, – сказала она. – Долго искали, даже бросали сети. Я, когда прыгала, туфли сняла… Так и поняли, что утопилась. Мать хотела по мне службу заказать, но ей не позволили. Самоубийство – страшный грех! Так что мать просто приходила сюда, на мост, и говорила со мной. Иногда конфеты в воду бросала… Я даже думала, она поняла, что я русалкой стала. Но так ей и не показалась. Стыдно…
Они помолчали. Анна-Лиза задумчиво сплела и расплела пальцы.
– Если я правильно поняла, ты влюбилась в муд… в плохого парня, дала ему отпор, когда он начал приставать, а потом пошла и утопилась?
Джейн мелко закивала. По ее струящимся волосам прошла волна. Анна-Лиза вздохнула.
– Знаю, что глупо, – сказала Джейн. – Теперь знаю. Но тогда мне хотелось только умереть. И больше ничего не чувствовать. Все это ужасно несправедливо!
Джейн ударила кулачком по скамейке. От ярости в ее тусклых глазах сверкнуло подобие жизни.
– Несправедливо?
– Да! Почему я стала русалкой? Я все вижу, все понимаю, у меня есть желания, но у меня больше никогда ничего не будет! Детей, семьи, мужа, всего этого. Даже любовника… Я никогда не узнаю, что это такое. Уже совсем скоро река замерзнет, и я лягу под лед и снова буду мечтать, а летом – следить из воды за счастливыми парочками, подслушивать их разговоры, и завидовать, и снова плакать. Несправедливо!
Анне-Лизе стало немного не по себе. Она вспомнила, сколько раз приходила к реке с разными кавалерами. Почему-то все они считали берег очень романтичным местом, и хотя бы одно свидание обязательно проходило там. Анне-Лизе это не помогало.
– Зато у тебя было другое, – сказала она.
Джейн обернулась к ней.
– А у тебя? Хочешь сказать, что ты никогда?..
Анна-Лиза покачала головой:
– Нет.
– Но ведь столько мужчин… – начала Джейн, но тут же осеклась. Если бы могла, она бы покраснела. – Прости. Ты очень заметная.
– Ничего, – отмахнулась Анна-Лиза. – Я пыталась. Я каждый раз пытаюсь. Но у меня просто не выходит. Столько книг об этом, столько песен, столько хороших фильмов, и у них это получается так легко, как будто случайно! Раз – и они уже парят от счастья, или страдают, или совершают подвиги и будто не замечают, как невозможно то, что они совершили. Конечно, все это выдумки, я понимаю, но ведь и в жизни такое есть. Мои подруги, мои соседи, даже девчонка на кассе в супермаркете. Она не знает, насколько видно, что она влюблена. Как это светится через ее кожу и искрит в ее глазах, как меняется ее улыбка, когда она думает о предстоящем свидании. Но со мной такого не случалось никогда. Несправедливо!
Теперь уже кулачок Анны-Лизы стукнул по скамейке. Джейн потянулась и взяла ее за руку. Это было похоже на рукопожатие ледяной девы.
– Если вдруг случится и он окажется плохим парнем, не прыгай в реку, – сказала Джейн.
Анна-Лиза улыбнулась.
– Я, скорее, сброшу его!
– Идет! – ответила Джейн. – А я уж разберусь, что с ним делать.
Вьюга кружила над деревней. Ветер закручивал снежинки в причудливых фигурах дикого, первобытного танца и швырял в черную пасть реки, где они бесследно исчезали. Улицы опустели.
Две девчонки, живая и мертвая, сидели в беседке и смеялись.
Глава 3
Редакция
– О! Как интересно! Как это интересно!
Родерик Уизерман смотрел на медальон лорда, и в глазах его сияла жадность исследователя. Его толстенькие пальцы с холеными ногтями скользили по серебряному кружку. Сьюзан казалось, что часовщик обнюхивает его, как пес обнюхивал бы новую вещь в доме.
– Сможете починить? – спросила она.
– Погодите, дорогая моя, дайте мне время…
Он устроил медальон на подушечке под лупой и вдруг взглянул на женщину поверх очков. Сьюзан в тяжелой старомодной куртке стояла у двери мастерской и неуверенно оглядывала помещение. Она выглядела язычницей, впервые оказавшейся в храме.
– Проходите, не стесняйтесь. Дайте-ка я вам помогу…
Родерик забрал у нее куртку и повесил на полированную деревянную вешалку. Вешалка, явно предназначенная для более изящных вещей, покачнулась, но выстояла. Часовщик вздохнул. Под курткой оказался такой же старомодный бесформенный свитер и юбка, которую не надела бы даже его мать. Современные женщины! Думают, что раз живут в деревне, совсем не нужно следить за собой. Впрочем, эта-то как раз приехала из города. И, кажется, там была какая-то грустная история.
– Хотите кофе?
Она села на самый краешек кушетки и ответила:
– Спасибо, я уже сегодня пила.
– Может быть, чай?
– Н-нет, благодарю. Вы очень добры. Просто скажите, возможно ли это починить и… сколько это будет стоить.
Родерик кивнул и отошел к рабочему столу. Сьюзан ждала.
– Починить будет несложно. Хотя вещь очень интересная. Подойдите. Видите? Я бы датировал ее восемнадцатым веком, но я не специалист, только любитель. Тогда медальоны носили все. Все, кто мог себе их позволить, конечно. Конструкция у всех была примерно одинаковой. Они открывались, как книжечки. Но этот – особенный. Здесь пружинка, и верхняя крышка не открывается, а съезжает в сторону. Его, похоже, не открывали очень давно, и механизм вышел из строя. А потом, могу предположить, его сильно тряхнули или обо что-то ударили…
– Он был на собаке, – оправдалась Сьюзан.
– Да, я читал об этом. Очень умно, но совершенно безжалостно! В результате пружина, скорее всего, выскочила или вовсе сломалась… Ага!
Крышка сдвинулась. Сьюзан затаила дыхание. Родерик медленно и аккуратно отвел ее в сторону.
– Ух ты.
– Да. Интересно, очень интересно!
На них смотрело многократно увеличенное лицо юной девушки, почти ребенка. Девушка улыбалась. У нее были золотистые волосы и яркие серые глаза. Неведомый художник изобразил даже родинку на правой щеке. Портрет обрамляли пышные розы.
– Какая тонкая работа! Я должен… должен это сфотографировать.
Родерик потянулся за полароидом. Сьюзан неожиданно властно схватила его за предплечье.
– Постойте. Мне кажется, мы заглянули во что-то очень личное. Прежде чем что-то делать, нужно спросить разрешения лорда.
Толстенький часовщик смутился. Он моргнул и взглянул на Сьюзан так, будто увидел ее впервые.
– Вы правы, моя дорогая. Вы абсолютно правы, и спасибо вам за это. Да…
Родерик потер лоб.
– Я починю его так скоро, как смогу, и не возьму с вас денег. Только, пожалуйста, когда пойдете отдавать медальон лорду, возьмите меня с собой. Это такая удивительная вещь…
Сьюзан пообещала.
Уизерман все-таки напоил ее чаем, и чай действительно оказался необыкновенно вкусным, но Сьюзан была рада, когда наконец вышла на улицу. Толстенький часовщик очень старался быть вежливым и дружелюбным. Чай он подал в тонкой фарфоровой чашке, такой изящной, что к ней было боязно прикоснуться, и наверняка антикварной. От всего этого и от изысканных манер Уизермана Сьюзан чувствовала себя неуклюжей, растрепанной и угловатой. Она как будто вернулась в себя семнадцатилетнюю и даже улыбалась так, будто у нее на зубах все еще были пластинки. Страшно глупо, когда ты мать, вдова и тебе вообще-то тридцать шесть.
За дверью мастерской было морозно и бело. Ветер налетел на Сьюзан и крепко расцеловал в обе щеки. Она немного постояла, чтобы снова стать самой собой и дать глазам привыкнуть к яркому свету, и пошла к дому.
Мидлшир превратился в рождественскую открытку. Пушистый снег ровным слоем лег на дороги, деревья и крыши. Там, где в домах еще сохранились камины, из труб в небо поднимался дымок. Пахло дровами, морозом и деревенской зимой. Сьюзан с удивлением заметила дым и над домом Михлича. Она была совсем девчонкой, когда писатель умер, и с тех пор камин не оживал ни разу. Ей даже казалось, что новые хозяева его снесли, а вот оно, оказывается, как…
Интересно было бы как-нибудь взглянуть на особняк изнутри. Хотя, наверно, там не осталось ничего из того, что она помнила. Да и что она, в сущности, помнила с того единственного визита?
Седой Михлич, казавшийся огромным и царственным из-за своей славы, просторная гостиная, стол с закусками и газировкой и кучка третьеклашек – победителей школьной олимпиады по литературе. Тогда ей показалось, что писатель был с ними холоден и даже груб. Он поздравил их быстро и казенными словами, так, как могла бы сделать и их классная, вручил им почетные грамоты и ушел наверх. Вся церемония заняла минут пятнадцать. Сьюзан жевала бутерброды с чувством глубокого разочарования и обиды. Только став взрослой, она поняла, что уже тогда Михлич был тяжело болен и эти пятнадцать минут были для него подвигом.
Мимо ее носа пролетел снежок. Сьюзан проследила траекторию в обратном направлении и обнаружила там сияющего мальчишку в шапке-ушанке. Он щербато улыбнулся:
– ‘звините, мисс!
И убежал за забор. Вскоре оттуда вылетел еще один снежок и попал ей в спину. За забором захихикали. В просвете между досками мелькнули хитрые глазки.
– Так, значит.
Сьюзан проворно цапнула горсть снега, прикинула расстояние и отправила снаряд противнику. Из-за забора ойкнули. В щели показался нос.
Сьюзан быстро огляделась, не видит ли кто, и высунула язык. Нос пропал. Вдова и мать продолжила свой путь, улыбаясь с чувством глубокого удовлетворения.
Мидлшир, 1803 год, март
Юная девушка, почти ребенок, выходит из замка и подставляет лицо мягкому весеннему солнцу. В его лучах она кажется очень бледной, под глазами лежат темные круги, но девушка улыбается. С погодой ей уже повезло и, может быть, повезет и еще кое-с чем. Но она не хочет загадывать, чтобы не разочаровываться. Ведь можно прекрасно провести время и так. Например, прогуляться по лесу. Или сходить к реке. Может быть, даже набраться смелости и дойти до площади, где выступают странствующие артисты. Для Мидлшира это редкость, сюда почти никто не приезжает.
От этой мысли ей становится грустно. Уехать бы отсюда, посмотреть на мир… Да вот только как? Нет, пока она привязана к деревне. А вот потом… потом… Нет, не нужно об этом! Все это так зыбко. Ее учили всегда рассчитывать только на себя и не полагаться на других, и она хорошо усвоила урок.
Девушка сворачивает к реке. Ей здесь нравится. Можно смотреть с моста на воду и позволить мыслям течь так же неторопливо и свободно. Вот здесь можно и помечтать, только самую малость и не о том, о чем хочется больше всего. Можно представить, как она убегает с бродячими артистами и путешествует с ними по городам. Все говорят, что у нее хороший голос, поэтому ее будут слушать с удовольствием и кидать к ее ногам монеты.
Девушка начинает напевать. Сначала песня звучит робко, но потом голос набирает силу. Когда она поднимается на мост, слова льются широко и вольно. Она заканчивает песню, глядя на свое отражение в темной речной воде. Ей нравится, какая она, когда поет. Девушка увлечена и не сразу замечает чужое присутствие.
– Вот наконец и ты, – произносит голос.
Она поднимает голову и понимает, что сегодня не увидит артистов. Ее ждет кое-что получше. Она счастливо улыбается.
Мидлшир, наши дни
– Виктор Эрскин, с ума сойти. Полный тезка или?..
Виктор поморщился. Этого следовало ожидать. Уж кто-кто, а редактор местной газеты должен был знать это имя. Даже если этот редактор выглядел как взъерошенный и немного безумный Санта.
– Это мой отец, – ответил Виктор ровным голосом.
– Вот оно как, – взгляд редактора из любопытного стал заинтересованным. – А вы, значит, тоже пишете?
Ну вот и еще один удар. Это мерзкое, уничижительное «тоже», в котором для говорившего не было ничего мерзкого и уничижительного, каждый раз вколачивало Виктора в землю. Но нужно было терпеть. Терпеть, чтобы однажды добиться своего и вспоминать об этом со снисходительной улыбкой победителя.
– Да, – ответил он просто.
– Династия… – протянул редактор. – А мой сын подался в сантехники. Да… Ну что ж, давайте посмотрим, что тут у вас.
Он зашуршал распечатками, и Виктор с тоской понял, что его рассказ еще даже не прочли. И теперь ему предстоит сидеть, как школьнику перед учителем, и ждать, когда последний вынесет вердикт и поставит оценку. Он взбунтовался.
– Если вам нужно время, мистер Дропс, я пойду выпью кофе, – сказал Виктор, поднимаясь.
Дропс быстро глянул на Виктора поверх очков и махнул рукой:
– Бросьте, Эрскин. До ближайшей кофейни идти полчаса, и тамошний кофе того не стоит. У нас есть кофемашина, вон там, в углу, а читаю я быстро. Ну, не обижайтесь. В последние два дня у нас тут был кавардак. Женское благотворительное общество устраивало Мидлширский лыжный пробег. Половина участников и лыжи-то до этого не надевала, и мы с Менди носились между лыжней и госпиталем. Но денег они собрали прилично. Не каждый день увидишь, как пятьдесят женщин валяются в снегу ради всеобщего блага.
Виктор представил эту картину и невольно улыбнулся. Раздражение схлынуло.
– А молоко у вас найдется?
– Да, сухое, на полке. Угощайтесь.
На стене прямо над кофемашиной висела репродукция какого-то мариниста, причем висела криво. Виктор протянул руку, чтобы ее поправить, но она тут же завалилась на другой бок. Он оставил ее так. Кофемашина немного посопротивлялась, но в итоге зашипела и выдала угольно-черный напиток. Виктор нашел пачку сухого молока, прочел инструкцию и бросил в стакан две ложки порошка, который тут же превратился в неразбиваемые комочки. Несмотря на это, кофе оказался вполне сносным. Прихлебывая из картонного стаканчика, Виктор разглядывал редакцию.
Помещение было небольшим и выглядело сонным. Два рабочих стола из четырех были обитаемы. За ними сидели и сосредоточенно смотрели в мониторы маленькая толстенькая журналистка и верстальщик. Журналистка иногда отвлекалась на телефонные звонки, что-то записывала на стикерах и клеила их на монитор. Пока Виктор пил кофе, монитор стал походить на огромный глаз с толстыми разноцветными ресницами по периметру. После очередного звонка журналистка сделала запись, занесла руку, убедилась, что свободного места не осталось, и шлепнула стикер прямо на стол.
– Гораций, пожалуйста, берите трубку сами! – взмолилась женщина. – Я не могу писать аналитику и одновременно работать секретарем!
На Горация, к удивлению Виктора, отозвался сам редактор. В газете перед его фамилией стояли инициалы Б. Г., и Эрскин был уверен, что Дропса зовут Билл или Бен.
– Держитесь, Менди, я жду нашу новую секретаршу. Должна вот-вот подойти на собеседование.
Женщина недовольно надулась и уткнулась в монитор. Телефон задребезжал, но она его проигнорировала.
– Эрскин! – позвал Гораций Дропс. – Подойдите, пожалуйста.
Он посмотрел на Виктора поверх очков, побарабанил пальцами по бумагам и сказал:
– Я это не опубликую…
Виктору казалось, что после шести отказов он был к этому готов. Но седьмой почему-то оказался более болезненным, чем все предыдущие. Возможно, потому, что сейчас ему смотрели в лицо, возможно, потому, что редакция местной газеты воспринималась Виктором как последний шанс. Он сжал челюсти и молча кивнул. От обиды он едва не пропустил то, что редактор сказал дальше.
– …пока.
– Что?
– Поймите меня, Виктор. Рассказ мне нравится, и у вас хороший слог, но он слишком отдает недавними событиями в лесу. Я не хочу, чтобы мальчик, или его мать, или сам лорд Диглби чувствовали себя неловко. У нас здесь очень маленькое сообщество. Мы дорожим друг другом, по крайней мере, мы дорожим достойными людьми. Должно пройти время.
Виктор снова кивнул. Сквозь тучи разочарования пробился солнечный лучик. Правда, денег этот лучик с собой не нес, а это значило, что придется по-прежнему жить за счет тетушки.
– У меня к вам встречное предложение, – сказал редактор. – Хотите у нас работать?
Виктор невесело улыбнулся:
– Секретарем?
– Да ну что вы! Корреспондентом. У меня катастрофически не хватает кадров. Одна ушла в декрет, другой решил встать на лыжи на этом проклятом пробеге и получил травму позвоночника, а еще одного человека пришлось уволить. Сейчас мы с Менди и Маддсом работаем за всех. А Мидлшир хоть и маленький, но активный, и событий, о которых стоит рассказать, у нас много. Что скажете?
У Виктора внезапно пересохло в горле. Он прокашлялся.
– Это интересное предложение, – сказал он, как будто раздумывая. – Я уже работал в газете, правда, в студенческой.
– Прекрасно!
– Давайте попробуем сотрудничать. Посмотрим, подойдем ли мы друг другу.
Гораций Дропс кивнул.
– Приходите завтра в восемь. Утра, разумеется. Получите первое задание.
Виктор вышел из редакции окрыленным. Когда за ним закрылась дверь, Менди повернулась к Горацию:
– Ну, и зачем нам это сокровище?
Дропс прищурился.
– «Виктор Эрскин-младший работает на “Мидлшир-таймс”» – мне нравится, как это звучит. Кроме того, парню явно не помешает соприкоснуться с реальной жизнью.
– Гораций… – Менди покачала головой. – То, что сделал Сонни Кинг, – его личный выбор. Вы не исправите ошибку, взяв под свое крыло другого талантливого парнишку. Просто потому, что вашей ошибки в этом нет. К тому же конкретно этот живет в доме Михлича и ездит на «Ягуаре». Вряд ли ему вообще нужен покровитель.
– Сонни Кинг тут совершенно ни при чем. И вы не наблюдательны, Менди. – Гораций Дропс протянул ей пачку листов. – Вот, прочтите. Его рассказ.
Он посмотрел на часы и поморщился:
– Ну что, где там наша Сьюзан? Секретарша должна быть пунктуальной.
Глава 4
Эймос
Пока его мать получала работу в редакции, Джо катал снежный ком. Теперь он не отходил далеко от дома и играл почти у самого замка Диглби. Массивные серые стены, высившиеся над головой и уходящие куда-то в небо, придавали ему уверенности. Кроме того, сюда выходили несколько окон и в какое-то из них мог посмотреть сам лорд. Тогда Джо непременно заметил бы его и помахал бы ему, а лорд наверняка помахал бы в ответ. И, может быть, даже пригласил бы Джо к себе, гулять по замку, даже если в нем нет подземелья.
Мальчик развернулся в сторону поля. Сейчас оно казалось ровным, как белый лист бумаги, и таким же чистым. Если пойти по листу направо, он обрывался прямо в небо, высокое и синее после вьюги. Джо знал, что там, под небом, плескалось море, которое казалось бесконечным, если смотреть с обрыва. Если пойти по листу налево… Но туда Джо старался не смотреть, потому что именно там был лес. Сейчас деревья были просто черными мазками кисти, но мальчик знал, что если приглядеться, он узнает и свой дуб, и то крайнее дерево, с которого все началось. Если бы рядом с ним был папа, или лорд, или даже тот человек, который нашел его в лесу, Джо непременно подошел бы поближе и смотрел бы, не мигая, пока не заслезились бы глаза. Потому что так поступают храбрые. Они глядят в лицо своим страхам. Но Джо был один, и прямо сейчас, самому с собой, ему не нужно было быть храбрым. Он знал, какой он есть.
Снежный ком вырос уже почти до размеров Джо, и мальчик налег сильнее, чтобы сдвинуть его с места. Ком качнулся и вдруг развалился на две части. Джо упал между ними, лицом к лесу, и шапка съехала ему на глаза. Пока он поправлял ее, ему показалось, что в деревьях мелькнуло что-то зеленое. Он застыл, лежа на животе. Минуты шли, но зеленый сполох не повторялся. Тогда Джо подскочил, бегом добрался до домика садовника и захлопнул за собой дверь. На звук из гостиной выглянул дедушка.
– Уже нагулялся? А я как раз хотел пойти к тебе.
Мальчик молча стянул рукавицы и стал выбираться из ботинок.
– Какао хочешь?
– Угу.
Огастес Бушби загремел кастрюлями. Краем глаза он наблюдал за внуком. Вот мальчик повесил куртку на вешалку, вот аккуратно поставил ботинки на подставку, чтобы растаявший снег не растекся по всему дому, вот ушел мыть руки в ванную. Обычно, делая все это, он болтал и сбивался, и ботинки оказывались на коврике, а куртка падала вниз, но сегодня Джо не сказал ни слова. Доктор говорил, что мальчик пережил сильное потрясение и в какой-то момент может закрыться, чтобы осознать и прожить все, что с ним случилось. Но за четыре дня, прошедшие с момента приключения, ничего такого не происходило. Джо вел себя как обычно, разве что попросил Сьюзан купить ему другую пижаму, потому что зеленый ему разонравился. И сейчас садовник задавался вопросом, не настал ли тот самый момент. Он поставил перед мальчиком дымящуюся кружку, и тот досыпал в нее маршмеллоу. Бушби сел напротив.
– Сахара хватает?
– Ага.
– А может, слишком много, а?
Джо не отреагировал на подначку. Он отхлебнул какао, откусил печенье и вдруг спросил:
– Деда, а лесные духи похожи на привидений?
Старик внутренне собрался. О лесном духе Джо тоже ни с кем не говорил.
– Не знаю, малец, – ответил он. – Никогда ни тех ни других не видел. А к чему это ты?
– Я читал про привидений. Они появляются, если им что-то нужно, а потом, если делаешь то, что они хотят, они уходят. Ну, как Кентервильское привидение. Пророчество исполнилось, и оно ушло. А вдруг и лесовики так же?
Бушби потянулся за печеньем и обмакнул его в какао. Он обдумывал ответ.
– Мне кажется, у них все как-то по-другому, – сказал наконец садовник. – Призраки успокоиться не могут, а этим-то что? Они в лесу живут, лес берегут. У них свои дела. А если им что-то нужно… Да что им может быть нужно от людей? Разве только чтобы лес не портили и мусор не бросали.
Мальчик промолчал. Старик почти видел, как в голове внука кружатся и выстраиваются мысли.
– Мне нужна книжка про лесных духов, – сказал Джо. – Кельтовских.
Бушби фыркнул:
– Уж не многовато ли ты читаешь, а? Привидения, кельты, этот, как его… про собак…
– Джек Лондон, деда.
– Вот, он самый. Только голову себе забиваешь…
– Папа говорил, что читать – важно, – сказал Джо.
На это Бушби возразить было нечего, да и не хотелось. Джейкоб, при всей его несхожести со старым садовником, очень ему нравился. Он совершенно не умел работать руками, предпочитая интеллектуальный труд физическому, но никогда не отказывался помогать в саду, когда Бушби об этом просил. Даже если после этого приходилось дуть на ладони и смазывать мозоли кремом.
– Ну, раз папа говорил, значит, так и есть, – сказал Бушби и потрепал внука по голове. – У нас-то вряд ли что про лесных духов найдется. Но тут недалеко есть библиотека…
Маленький Джо просиял.
Библиотека оказалась небольшим и сравнительно новым зданием. Его построили почитатели культа Изиды, и на стенах до сих пор проглядывали фресочные изображения богини, очень похожей на Деву Марию. Это сходство ужасно возмущало местного священника, чья церковь, по иронии, располагалась прямо напротив библиотеки. Последние пятнадцать лет он требовал закрасить святотатство, а библиотекарь, миссис Найджел, наоборот, всеми силами старалась его сохранить. Не то чтобы она видела в нем художественную или историческую ценность. Просто ей не нравилось, когда кто-то пытался ей указывать.
По той же причине она периодически предоставляла библиотечные стены художникам и фотографам, которым отказывали в других местах. Поэтому в библиотеке, кроме книг, часто можно было увидеть довольно пеструю и довольно посредственную подборку картин и фотографий. Некоторые из них даже продавались. Правда, злые языки говорили, что их покупали лишь для того, чтобы не доводить старушек до инфаркта, оставляя это на всеобщем обозрении.
– Огастес Бушби, неужели ты научился читать?
Голос был громкий и хриплый, так сразу и не поймешь, мужской или женский. От этого голоса Джо захотелось сжаться и исчезнуть. В поисках поддержки он взглянул на деда и увидел, что тот улыбается.
Из-за стеллажей выплыло чудо. Таких женщин Джо еще не видел, хоть и жил в большом городе. Миссис Найджел было пятьдесят четыре, она была огромного роста и едва ли не шире деда в плечах. Ее ярко-малиновые волосы были подстрижены коротким каре, на носу сверкали очки в толстой леопардовой оправе, из рукавов красного вязаного платья выступали бицепсы в татуировках. В руках у нее была энциклопедия ботаники.
– Привет, красотка, – сказал Огастес Бушби.
Джо вытаращился на нее с открытым ртом.
– Это Амелия Найджел, – представил дед. – А это мой Джо.
Бушби чуть подтолкнул мальчика. Он вышел из транса и протянул даме руку.
– Очень приятно, – сказала миссис Найджел. – Надолго к нам?
– Наверно, навсегда, – сказал Джо.
Миссис Найджел и Бушби обменялись быстрыми взглядами. Библиотекарша улыбнулась.
– Отлично. Тогда тебе стоит завести карточку. Ты ведь любишь читать, да?
Джо только кивнул. Тогда миссис Найджел провела его к своему столу и усадила напротив. Она заполняла бумаги и болтала с дедом, а Джо в это время оглядывался по сторонам. На этот раз стены библиотеки украшали акварельные пейзажи. Художник старался сделать их волшебными и загадочными и добавил на каждую картину туман и зыбкие тени. В результате они выглядели как размытые фотографии, которые к тому же после печати облили молоком. Но Джо они заворожили. Он встал и медленно пошел вдоль стены, вглядываясь в каждую картину, пытаясь проникнуть за туман и деревья и разглядеть то, что они скрывали. Он был уверен, что там что-то есть, и если смотреть достаточно долго…
– Нравится? – спросила миссис Найджел.
Джо вздрогнул. Он снова стоял в библиотеке. Туманный лес отступил.
– Да, – ответил Джо.
Миссис Найджел улыбнулась и стала похожа на большую довольную кошку. Она почти урчала от удовольствия.
– Я передам художнику.
– А кто он? – спросил Джо.
– Ричард, Ричард Брэдли. Фотомастерская Брэдли, знаешь такую?
Джо замотал головой. Старый Бушби кашлянул:
– Я знаю. Он в прошлом году запорол мое фото с тыквой. Так сфотографировал, что непонятно, где тыква, где голова…
– Ну, тыква явно та, что больше, – ответила миссис Найджел.
Старик презрительно фыркнул. Джо захихикал.
– Ладно тебе, Гас, у парня талант. Вот эту серию он написал по дагеротипам. Его прадед, основатель фотомастерской, был первым фотографом в Мидлшире. Мы долгое время считали его работы утерянными, но Ричард во время реконструкции мастерской нашел целую коробку пластинок…
– Амелия, пожалуйста! Не зачитывай мне рекламу. Просто дай нам книжки и приходи завтра на домино.
– Ты старый ворчун, Гас. Но согласись, в картинах что-то есть.
На этот раз старик фыркнул так, что на звук обернулись в читальном зале. Амелия Найджел покачала головой.
– Какие книги ты хочешь взять, Джо?
Миссис Найджел очень старалась, но все-таки Джо был разочарован. Книги, которые удалось найти, оказались или совсем детскими, где лесовик был злобным и глупым, или очень сложными и совсем без картинок. Джо попытался вчитаться в одну такую, но на абзаце про родовой стиль и тотемистику сдался и вернулся к тем, что проще.
С пылом исследователя он сравнивал картинки и описания. Лесовик был то бледно-зеленым привидением, то огромным косматым чудовищем, то ожившим деревом с корявым носом и растущими на голове желудями. Джо был уверен, что ничего подобного у них в лесу не было. В какой-то момент он даже разозлился и написал карандашом прямо в книге «лесовик – не такой!». Потом ему стало стыдно, и он все стер, но надпись оставила на странице вдавленный след. Мальчик надеялся, что миссис Найджел этого не заметит.
Отец постоянно повторял, что в книгах сосредоточены все человеческие знания, нужно только уметь находить нужные книги и нужные страницы. Джо, однако, убедился, что иногда от книг совсем нет толку. Может быть, дело было в том, что в библиотеке не нашлось правильной, может быть, в том, что ее вообще не было, но в этот раз мальчик решил действовать самостоятельно. Он взял тетрадь и постарался зарисовать лесовика таким, каким представлял. Получилось что-то среднее между горохом и пальмой, но Джо не сдавался. Он крепко зажмурился и вызвал в памяти те кусочки лесовика, которые ему удалось увидеть. Их оказалось немного. Он нарисовал зеленую голову, кусочек ноги, почти человеческую руку в коричневой перчатке, а потом постарался все это объединить.
На Мидлшир постепенно опускались сумерки. Дед смотрел какой-то фильм в гостиной и иногда громко смеялся. Мама возилась на кухне. Она обещала Джо индейку и теперь гремела противнями, пытаясь совладать с духовкой. Джо вспоминал и рисовал.
Готовка всегда успокаивала Сьюзан и помогала ей поверить в собственные силы. Она знала, что есть не так много вещей, которые она делает действительно хорошо, и это была одна из них. А уж индейка была ее фирменным блюдом. Сьюзан смешала оливковое масло с розмарином и петрушкой, добавила немного черного перца и натерла смесью индейку. Подумала, стоит ли добавлять лимон, но потом решила, что лучше положит его внутрь, вместе с яблоком. Духовку удалось разжечь только с третьего раза, и Сьюзан пообещала себе, что поменяет плиту, прекрасно зная, что этого не сделает.
Через некоторое время дом наполнился пряными ароматами готовящегося мяса. Огастес Бушби вызвался нарезать овощи, а Сьюзан пошла за Джо. Когда она вошла в его комнату, он крепко спал на раскрытой тетради. По всему столу валялись карандаши, стирательные резинки и книги. В этом было так много от Джейкоба, что на глаза Сьюзан навернулись слезы.
