Жерар де Нерваль
История халифа Хакимa
Первый сумасшедший бросился на него, и битва двух врагов неминуемо возобновилась бы пять тысяч лет спустя (по их подсчетам), если бы один из надзирателей не разогнал их ударами плети из бычьих жил, которые он, кстати говоря, раздавал невзирая на титулы.
Невольно задаешь себе вопрос для чего было Хакиму с таким интересом слушать эти бессмысленные речи, а иногда даже самому вызывать их несколькими умелыми репликами? Единственный здравомыслящий среди людей с потревоженным рассудком, он молча погружался в воспоминания.
Странно, но, может быть, из-за его сурового вида сумасшедшие относились к нему с уважением; никто из них не осмеливался задерживать взгляд на его лице, но что-то заставляло их собираться вокруг него, словно растения, которые в предрассветные часы уже поворачиваются в сторону еще не появившихся солнечных лучей.
Если простые смертные сами не в состоянии постичь, что происходит в душе человека, который внезапно понимает, что он – пророк или бог, то легенды и история рассказывают, какие сомнения и тоска гложут эти божественные души в то смутное время, когда их ум освобождается от кратковременных пут перевоплощения. Случалось, что сам Хаким начинал сомневаться, как некогда Сын Человеческий на Масличной горе, но больше всего его удручало сознание того, что собственная божественная сущность открывалась ему только в состоянии экстаза, вызванного гашишем. «Значит, – говорил он себе, – существует нечто более сильное, чем тот, кто выше всех на этом свете, и это всего-навсего полевая трава. Воистину, обычный червяк доказал, что он могущественнее, чем Соломон, когда прогрыз посередине и сломал посох, на который опирался этот повелитель духов; но кто такой этот Соломон по сравнению со мной, если я – подлинный Алъбар (Вечный)?»
ПОЖАР КАИРА
По злой насмешке судьбы случилось так, что однажды Маристан посетила принцесса Ситт аль-Мульк. Как это принято у царственных особ, она приходила с утешением к заключенным. Пройдя по части здания, отведенной под тюрьму, она захотела посмотреть и отделение для умалишенных.
Принцесса была закутана в покрывало, но Хаким узнал ее по голосу и не мог сдержать своего гнева, увидев рядом с нею министра Барджавана; спокойный и улыбающийся, он показывал ей помещение.
– Здесь, – говорил он, – содержат несчастных, которые находятся во власти всевозможных бредовых идей. Один считает, что он – повелитель джиннов, другой утверждает, что он – Адам, но вот перед вами самый большой честолюбец; он поразительно похож на вашего брата халифа.
– Это и правда удивительно, – сказала Ситт аль-Мульк.
– Так вот, – продолжал Барджаван, – это сходство и стало причиной его несчастий. Наслушавшись, что он как две капли воды похож на халифа, он вообразил себя халифом; но это ему было недостаточно, и он решил, что он – бог. Сам же он – ничтожный феллах, разум которого помутился, как и у многих других, от неумеренного употребления дурманящих снадобий… Интересно было бы посмотреть, что он скажет в присутствии самого халифа…
– Презренный! – вскричал Хаким. – Так, значит, ты отыскал двойника, который похож на меня и занял мое место?
Он замолчал, почувствовав, что осторожность покидает его, а это может подвергнуть его жизнь новым опасностям; к счастью, его слов никто не расслышал из-за гвалта, поднятого сумасшедшими; эти несчастные осыпали Барджавана проклятиями, особенно тяжкие оскорбления наносил ему царь дивов.
– Подожди, – кричал он ему, – подожди, пока я умру, тогда мы с тобой еще встретимся.
Барджаван пожал плечами и вышел вместе с принцессой. Хаким даже не пытался напомнить ей о себе. Поразмыслив, он пришел к выводу, что интрига слишком хорошо сплетена, чтобы разорвать ее мгновенно. Или действительно она его не узнала, принимая за какого-то самозванца, илже его сестра в сговоре с министром решили проучить его, заперев на несколько дней в Маристан. Может быть, они надеялись позднее воспользоваться оглаской, которую получит это дело, и захватить власть, а над Хакимом учредить опеку. Возможно, это предположение было не лишено оснований, так как принцесса, покидая Маристан, пообещала имаму мечети пожертвовать большую сумму денег на расширение и улучшение отделения, предназначенного для сумасшедших, с тем, сказала она, чтобы эта обитель была достойна даже халифа.
После ухода сестры и министра Хаким сказал лишь: «Так и должно было быть!». И он вернулся к прежнему образу жизни, ничем не нарушая своей обычной кротости и терпения. Лишь изредка он вел длительные беседы с теми из своих товарищей по несчастью, у кого наступали минуты просветления, а также с обитателями другой части Маристана, которые часто стояли у решетки, разделявшей двор, чтобы посмотреть на выходки соседей. Хаким встречал их столь мудрыми речами, что несчастные часами не отходили от него и смотрели как на одержимого (малъбус). Не потому ли первыми слово божье всегда слышат отверженные? И за тысячу лет до этого первыми слушателями мессии были бедняки и мытари.
Войдя к ним в доверие, Хаким заставлял их одного за другим рассказывать ему свою жизнь, историю своих прегрешений и преступлений и отыскивал глубинные причины, толкнувшие их на это; и, как всегда, виной тому были невежество и нищета. Они рассказывали ему также о тайнах каирской жизни, об уловках ростовщиков и крупных торговцев, законников и цеховых старшин, сборщиков налогов и самых видных негоциантов Каира; рассказали о том, как эти люди сговариваются между собой, как укрепляют свою власть брачными союзами, как они подкупают других и как подкупают их самих, как они по собственной прихоти повышают или понижают цены, как по их желанию возникают голод или изобилие, война или мятеж, как они, никому не подвластные, угнетают народ, лишая его самого необходимого для жизни. Таков был итог правления Барджавана, который был опекуном халифа в годы его несовершеннолетия.
Затем по тюрьме поползли зловещие слухи, их распространяли сами стражники. Говорили, что к городу приближается чужеземное войско, что оно уже стоит лагерем на равнине Пизе, что в Каире готовится измена – город сдадут без боя, что господа, улемы и торговцы в страхе за свое богатство готовятся открыть ворота и уже подкупили военачальников. Говорили, что вражеский генерал вот-вот войдет в город через ворота Баб аль-Хадид. С этого времени род Фатимидов лишится трона, в Каире, как и в Багдаде, будут править халифы Аббасиды, и в молитвах будет упоминаться их имя. «Так вот что уготовил мне Барджаван, – подумал халиф, – вот что предвещал талисман моего отца и вот почему на небе померк Фаруис[6]! Но пришло время посмотреть, что может сделать мое слово и буду ли я побежден, как некогда назарянин».
Приближался вечер. Узники Маристана собрались во дворах на обычную молитву. Хаким обратился сразу к безумцам и к преступникам, которых разделяли решетчатые ворота; он сказал им, кто он есть на самом деле и чего он от них ждет, сказал с такой властностью и убежденностью, что никто не посмел усомниться в его словах. В мгновение ока тысячи рук сломали решетки, и смертельно перепуганные стражники сами открыли двери, ведущие в мечеть. Халифа внесла туда на руках толпа отверженных, в которых его голос вселял надежду и смелость.
– Вот халиф! Вот подлинный повелитель правоверных! – кричали заклейменные людским судом.
– Вот Аллах! Он идет творить божий суд! – горланили сумасшедшие. Двое из них встали по обе стороны от Хакима и кричали:
– Идите все на суд, который вершит владыка наш Хаким!
Собравшиеся в мечети правоверные сперва не могли понять, что нарушило их молитву, но из-за общего беспокойства, вызванного приближением неприятеля, все были готовы к любому повороту событий. Одни разбежались, сея тревогу по улицам, другие кричали: «Сегодня день Страшного Суда!». Услышав эти слова, возрадовались самые бедные и страждущие: «Наконец-то, Господи, наконец пришел Твой день».
Когда Хаким показался на ступенях мечети, от лица его исходило сияние; его длинные и развевающиеся волосы вопреки обычаю мусульман ниспадали на пурпурную мантию, которую кто-то из сопровождающих накинул ему на плечи. Даже евреи и христиане, которых всегда много на улице Сукария, пересекающей базар, пали ниц, говоря:
– Это или настоящий мессия, или антихрист. В Священном Писании сказано, что он придет через тысячу лет после Христа!
Некоторые узнали государя, но они не могли взять в толк, как он оказался в центре города, тогда как, по общему мнению, он в это время вел войска против неприятеля, стоявшего на равнине, вблизи пирамид.
– О мой народ! – обратился Хаким к обступившим его беднякам. – Вы – мои истинные сыны. Это не мой, это ваш день настал. Опять, в который раз, пришли времена, когда глас небесный утратил власть над душами человеческими, времена, когда добродетель оборачивается преступлением, слава – стыдом, мудрость – безумием, когда все идет наперекор правде и справедливости. Но и в такие времена голос свыше просветляет умы, как молния перед громом, и тогда раздается клич: «Сгинь, Енох, город детей Каиновых, город нечестивцев и тиранов! Горе тебе, Гоморра, горе вам, Ниневия и Вавилон, горе тебе, Иерусалим!» Этот клич не смолкает, он звучит из века в век и несет возмездие отступникам, но всегда есть время покаяться… Изо дня в день сокращается это время, и гром ударяет сразу вслед за молнией. Так покажем сейчас, что и слово – оружие и что наконец наступит царствие, приход которого предвещали пророки. Вам, дети мои, отдаю я этот город, разжиревший на обмане, ростовщичестве, несправедливости и грабеже; вам отдаю эти награбленные сокровища, эти украденные богатства. Покарайте эту преступную роскошь, эту ложную добродетель, эти заслуги, купленные за золото, это предательство, которое, прикрываясь словами о мире, продало вас врагу! Огню, огню предайте этот город, который мой предок Муизз ли Диналлах основал под знаком победы (кахира) и который стал теперь символом вашей трусости!
Кого – бога или властелина – видела в нем толпа? Нет сомнения, им руководил Высший Разум, который выше людского суда; в противном случае его гнев разил бы без разбору, как злая воля освобожденных им преступников. В считанные мгновения пламя поглотило базары, вплоть до кедровых крыш, и дворцы с их резными террасами и легкими колоннами; самые богатые горожане Каира бежали, оставив народу свои дома на разграбление. Страшная ночь, когда государев гнев вылился в мятеж, а десница божья карала адским мечом!
Пожары и грабежи длились три дня. Обитатели богатых кварталов защищались с оружием в руках; вместе с ними против заключенных и черни, исполнявших приказы Хакима, сражались греческие солдаты и кутама, берберские солдаты, которыми руководил Барджаван. Первый везир распустил слух, что Хаким – самозванец, что настоящий халиф находится с войсками у Гизе. На площадях и в садах Каира при свете пожарищ развернулась ужасающая битва. Хаким на высотах Карафы под открытым небом вершил кровавый суд; согласно легенде, он явился в сопровождении ангелов, рядом были Адам и Соломон, первый отвечал за людей, второй – за джиннов. На суд привели всех, на кого указал народный гнев; суд был скорым – головы катились с плахи под одобрительные крики толпы; за три дня казнили несколько тысяч человек. Тем временем бои в центре города не утихали; наконец некий Рейдан ударом копья убил Барджавана и бросил его голову к ногам халифа; сопротивление тотчас прекратилось. Говорят, что, когда везир, пораженный в сердце, упал, испуская душераздирающие крики, безумцы Маристана, наделенные даром ясновидения, закричали, что в этот миг они видели, как из бренных останков Барджавана вылетел иблис[7] и призывал к себе на помощь других демонов, обитавших в телах его сторонников. Битва, начавшаяся на земле, продолжалась на небесах; фаланги противоборствующих сил перестраивались и вели свой вечный бой с непримиримостью разбушевавшейся стихии. По этому поводу арабский поэт сказал:
«О Египет, Египет! Ты хорошо знаешь эти тяжкие битвы ангелов добра и зла, когда огнедышащий Тифон поглощает воздух и свет; когда чума косит трудолюбивый люд; когда уменьшаются паводки плодородного Нила; когда облака саранчи пожирают всю зелень полей.
Но силам ада недостаточно этих грозных бедствий; они населяют землю душами жестокими и алчными, которые под обличьем людей прячут коварство змей и шакалов!»
На четвертый день, когда уже сгорела половина города, в мечетях собрались шерифы и, подняв к небу кораны, вскричали: «О Хаким! О Аллах!» Но молитва эта шла не от сердца. И тогда старец, который раньше всех уверовал в божественную сущность Хакима, предстал перед ним и сказал:
– Владыка наш, довольно, останови эти разрушения во имя предка твоего Муизз ли Диналлаха.
Хаким хотел задать несколько вопросов этому странному человеку, который являлся перед ним лишь в грозный час, но тот уже исчез, смешавшись с толпой.
Хаким, как обычно, сел на своего серого осла и поехал по городу, обращаясь к людям со словами примирения и милосердия. С этого времени отменялись суровые законы против христиан и евреев: первых он освободил от обязательного ношения тяжелого деревянного креста на плечах, вторых – от ярма на шее. Одинаковой терпимостью ко всем культам Хаким хотел исподволь подготовить умы к принятию нового учения. Специально для духовных собраний отводились помещения, которые назывались «домами мудрости», и ученые мужи начали публично обосновывать божественность Хакима. Но человеческий ум восстает против верований, не освященных временем, и во всем Каире нашлось не более тридцати тысяч его приверженцев. Объявился некто аль-Мушаджар, который говорил сторонникам Хакима: «Тот, к кому вы взываете вместо бога, не может ни сотворить муху, ни помешать мухе докучать ему».
