Деанна Рэйборн
Вероника Спидвелл. Интригующее начало
Глава шестая
Я пустилась в разъяснения (хотя менее снисходительные слушатели могли бы назвать это лекцией).
– Королевский музей естественной истории полностью зависит от исследователей, которые собирают для него экспонаты, наносят на карту новые неисследованные территории и привозят новые биологические виды. Вы именно такой человек, но они не хотят иметь с вами дело, без сомнения, потому, что им знаком ваш неспокойный нрав и отталкивающие манеры. Но тем не менее вы являетесь очень даровитым ученым. Достаточно бегло взглянуть на это помещение, чтобы понять, что вы собрали очень содержательную и информативную коллекцию, в каком бы поврежденном состоянии она ни была. Она просто великолепна, мистер Стокер. И если бы вы организовали собственную экспедицию на своих условиях, у музея не осталось бы иного выбора, кроме как самому прийти к вам и просить добытые вами образцы. Просто вы запрягли карету впереди лошади, вот и все, – объяснила я ему.
Он потряс головой, будто желая освободить ее от непонятных мыслей.
– Однажды я курил опиум. Это приблизительно как слушать вас, только более обыденно.
Я в задумчивости потерла лоб.
– Я тоже однажды его курила. Не могу сказать, что мне понравился аромат. Он пах цветами и порохом, что довольно приятно, но было там что-то еще, какой-то животный запах… Пожалуй, потная лошадь.
Но он вернул меня к нашей главной теме.
– Ну и как же, скажите, мисс Спидвелл, человек без сбережений и с сомнительными перспективами может спонсировать подобную экспедицию?
Я даже фыркнула от нетерпения.
– Право, мистер Стокер, полное отсутствие у вас воображения меня просто изумляет. Вы должны найти себе спонсоров. Богатые люди всегда стремятся потратить деньги так, чтобы можно было похвалиться перед друзьями. Поэтому вам необязательно искать особенных богачей. Можете дать объявление и принимать небольшие пожертвования от преуспевающих предпринимателей и прочих энергичных деятелей. Пообещайте им написать их имена на табличках или назвать в их честь новые виды. Людям нравится, когда то, в чем они совершенно не разбираются, называют в их честь. И ваша экспедиция необязательно должна быть дорогостоящей. Ваше мастерство в подготовке и хранении образцов очевидно. А вы в состоянии сами их добывать?
Он кивнул в сторону особо свирепого вида чучела гиены.
– Прямо в сердце с двух сотен ярдов.
– Ну вот видите! Значит, вам нужны только несколько местных проводников и носильщиков, которые несли бы ваши трофеи и ящики для экспонатов.
Впервые за это время он улыбнулся, слабо, но совершенно отчетливо.
– Мисс Спидвелл, экспедиции устроены немного сложнее.
Я махнула рукой.
– И совершенно напрасно. Экспедиции становятся непомерно дорогостоящими потому, что это способ самолюбования. Большинство руководителей этих предприятий – дилетанты, джентльмены-ученые, которые непременно должны путешествовать в роскоши, и они берут с собой много столового серебра и льняного белья, чтобы всегда чувствовать себя как в лондонском отеле. А вы человек изобретательный. Неужели вам ничего не известно о бесстрашных дамах-путешественницах? Об Изабелле Берд[2] и Марианне Норт[3]? Они путешествуют по всему миру с вещами, которые помещаются в дорожную сумку. Я убеждена, что и вы в состоянии отправиться в путь с одной сумкой. Я вот намереваюсь это сделать.
Я указала на свой саквояж.
– За исключением сачка, все остальное, что мне нужно в этом мире, помещается в этой сумке, в том числе вторая шляпа и объемная банка розового кольдкрема. Не говорите мне, что вы неспособны путешествовать с таким количеством вещей. Я искренне верю, что мужчины могут быть такими же рациональными и благоразумными, как и женщины, если приложат определенные усилия.
Он покачал головой.
– Мисс Спидвелл, я даже не знаю, как отреагировать на такую оригинальную мысль. Вы очень высокого мнения о собственном поле.
Я поджала губы.
– Не обо всем. Как пол мы недостаточно образованны и инфантильны, вплоть до совершенного неразумия. Но те из нас, кто получил возможность учиться и занят полезным делом, доказывают, что все традиционные представления о женской хрупкости и беспомощности – абсолютная чепуха.
– Для столь небольшого человека у вас весьма широкие взгляды.
– Позволю себе заметить, что такие взгляды были бы широкими и для человека вашей комплекции, – парировала я.
– И где вы сформировали подобные взгляды? Вы учились в необычайно прогрессивной школе или ваша гувернантка оказалась радикалом?
– Я никогда не ходила в школу, и гувернантки у меня тоже не было. Моими наставниками были книги. Все, что я хотела узнать, я находила в них.
– Всегда существует предел в самообразовании, – заметил он.
– Практически нет, как я выяснила. Я рассеяла все предрассудки сторонников формального образования.
– Но они вас ни на что и не вдохновили. Хороший учитель может изменить все течение жизни, – задумчиво добавил он.
– Может быть. Но зато я обладаю полной интеллектуальной свободой. Я изучала только те предметы, что были мне интересны (иногда до стадии одержимости), и проводила совсем немного времени с тем, что совершенно меня не интересовало.
– С чем, например?
– С музыкой и шитьем. Я поразительно далека от традиционных женских занятий.
Он покачал головой.
– Я не слишком удивлен. – Но его голос при этом был мягким, и я не восприняла эти слова как оскорбление. На самом деле они были даже сродни комплименту.
– И должна признаться, что после Джейн Остин и «Наставлений» Фордайса у меня сформировалась глубокая неприязнь к клирикам. И к их женам, – добавила я, вспомнив о миссис Клаттерторп.
– Ну, в этом я могу с вами согласиться. Скажите, часто ли вы встречаете людей, разделяющих ваши взгляды?
– Поразительно редко, – призналась я. – Однажды я изложила свои соображения викарию из Гэмпшира, и от этой беседы его чуть удар не хватил. После этого я лишилась места в цветочном комитете.
– Какая трагедия! – заметил он с уже известной мне издевкой в голосе.
– Вы даже не представляете! В деревне положение человека зависит от участия в различных комитетах и общественной работе. Меня перенаправили в госпиталь для выздоравливающих пациентов, и, надо признать, я обрадовалась этой перемене. Мужчины там не были и вполовину так скучны, как дамы, которые занимаются цветами, уверяю вас. Я очень расстроилась, когда спустя месяц лишилась и этого места.
Он ухмыльнулся.
– По какой причине?
Я слегка передернула плечами.
– Потому что я ампутировала палец на ноге без разрешения.
– Вы шутите?
– Я никогда не шучу, если речь идет о гангрене, мистер Стокер. Я читала пациенту, когда он пожаловался на определенный дискомфорт в данной конечности. Я осмотрела его и с прискорбием убедилась, что бедняга страдал от гангрены. Нужно было срочно ампутировать палец, иначе сепсис распространился бы дальше, и парень мог умереть.
– И, вероятно, в госпитале для выздоравливающих не было никого более компетентного в ампутации конечностей, ну, например, настоящего врача?
– Конечно, был, – терпеливо объяснила я. – Но он в тот момент обедал.
– И вы не могли подождать час до его возвращения?
– С сепсисом не шутят, мистер Стокер. Всем было известно, что воскресные обеды доктора сопровождались обильными возлияниями ирландского виски. Вполне вероятно, по возвращении он не был бы в состоянии удалить даже заусенец. И вот я спросила Арчи, хочет ли он, чтобы я взяла дело в свои руки, и он ответил, что был бы рад, если бы я стала его врачом, так что между собой мы прекрасно договорились.
– Но почему же против вас не выдвинули обвинения? – спросил он. – Практиковать медицину без соответствующей лицензии совершенно незаконно.
Я поморщилась.
– Право, мистер Стокер, я думала, что вам должно быть знакомо понятие «действие, предпринятое в чрезвычайных обстоятельствах». Доктор и сам признал, что все было выполнено очень аккуратно. К тому же, если бы началось расследование, он подвергся бы дисциплинарным взысканиям из-за того, что находился в состоянии опьянения. Я согласилась просто тихо уйти, а он согласился забыть об этой истории, и это было самое разумное решение для нас обоих в данных обстоятельствах.
Я расправила юбку.
– Но мы отвлеклись. Вы так ничего и не ответили мне о том, может ли, по вашему мнению, человек путешествовать налегке, со всем необходимым для комфортной жизни.
Он с подозрением прищурился.
– Если таким образом вы напрашиваетесь на приглашение, то можете не надеяться, что я возьму вас с собой, если отправлюсь в экспедицию. Мне не нужны лепидоптерологи-любители.
– Я не любитель, – резко ответила я. – Я добывала образцы для самых известных коллекционеров в нашей стране и за границей.
– В самом деле? И каковы же ваши расценки? Скажите как профессионал профессионалу, – грубовато спросил он.
– Три фунта за экземпляр средней величины. И, естественно, я беру больше за специальные заказы.
– Три фунта! Вы что, сначала покрываете эти чертовы экземпляры золотом? Да это же настоящий грабеж!
– Это стандартная цена за качественные образцы, а мои – самые лучшие, – парировала я. – И не бойтесь, мистер Стокер, если бы я хотела отправиться в настоящую экспедицию, я выбрала бы руководителя более уравновешенного и инициативного, чем вы. К тому же я хорошо знакома с узостью и неоригинальностью мышления мужчин-исследователей, и я никогда не хотела бы работать под их началом. Мне вполне достаточно личной экипировки. Все свои путешествия я предпринимала по собственной инициативе. Я еду туда, куда сама захочу.
К моему удивлению, он не принял мой укол за оскорбление.
– И куда вы намереваетесь отправиться сейчас, мисс Спидвелл?
Я в задумчивости потерла лоб.
– У меня в планах был Малайский архипелаг. Думаю, хорошо было бы найти там кого-то из рода гиполимнас. Особенно прекрасна болина, и я уверена, что без труда найду на нее покупателей. Пожалуй, мне даже придется отбиваться от них зонтиком, если моя задумка увенчается успехом.
Труды предыдущей ночи и этого дня, кажется, наконец утомили его окончательно, потому что он широко зевнул.
– Вам нужно отдохнуть, – сказала я, будучи почти уверена, что он откажется из чистого упрямства. – Знаю, вы работали над слоном почти беспрерывно, и отдых позволит вам вернуться к делу со свежими силами. А я буду счастлива провести время за чтением, если вы позволите мне воспользоваться вашей библиотекой, – добавила я и кивнула в сторону полок, прогибающихся под весом внушительных томов.
Он открыл было рот (явно для того, чтобы возразить), но я строго забрала у него из рук банку с чаем.
– Вы правда выглядите совершенно разбитым.
Если бы я была чуть более стеснительной, он, без сомнения, просто выругался бы и сразу вернулся бы к работе. Но я вела себя решительно, и он позволил забрать свою банку и закинул ноги на диван. Почти в тот же миг, как его тело заняло горизонтальное положение, усталость одолела его, и он уснул. Гексли возмущенно вздохнул, потому что его хозяин был гораздо больше меня, и с ним было трудно делить диван. Он ретировался под него и снова захрапел, а я стала исследовать мастерскую.
Я подошла к полке с экспонатами, чтобы рассмотреть ящики Уорда, очень изящно сработанные, на каждом красовались маленькие металлические таблички с вырезанными на них буквами «Р. Т.-В.». Я водила по ним кончиком пальца, и тут у меня возникло подозрение.
– Р. Т.-В., – пробормотала я. – Ревелсток Темплтон-Вейн. Вот это интересный поворот.
Я постаралась припомнить все, что знала о прославленном исследователе и натуралисте, но фактов было очень мало, к тому же я находилась на другом конце света, когда его история заполонила английские газеты. Звезда среди натуралистов, он зарекомендовал себя как блестящий ученый благодаря серии статей, в которых пересматривал противоречащие друг другу взгляды Дарвина и Гексли на естественный отбор. Но все рухнуло в провальной экспедиции в… Куда же? Я напрягла память, но не могла припомнить до тех пор, пока в уме не всплыло краткое упоминание мистера Стокера об Амазонке. Да, это она и была. Он возглавил единственную экспедицию в Южную Америку, и именно это путешествие стало свидетелем того, как вся его карьера разбилась о рифы бесчестия. До меня долетали только обрывки сведений о его провале, но слухов ходило множество, а сам он на долгие годы исчез из научного сообщества.
Но вот передо мной были его ящики Уорда, сосланные в заброшенный склад на берегу Темзы. Его имя также наводило на определенные мысли. Не требовалось особого воображения, чтобы вывести Стокера из Ревелстока. «Вот так некогда сверкающая комета, чей свет сиял так ослепительно, упокоилась сейчас во тьме и бедности», – размышляла я, обводя взглядом обветшалую комнату.
Я провела пальцем по одному из ящиков, и он оказался черным. Я встрепенулась. Неразумно было сидеть без дела, когда вокруг столько грязи. Как ученый я против беспорядка и давно уже обнаружила, что ничто так не мешает мыслительному процессу, как хаос. Пока мистер Стокер дремал, я подмела пол, выбросила мусор на задний двор, который я обнаружила за мастерской. Я вычистила золу из очага и аккуратно собрала ее в ведро, оставив толстый слой под решеткой. Ее я отполировала и заложила новую топку. Огонь весело затрещал, а я стала рыться в скудных запасах провизии в надежде приготовить суп. Я почистила большой котелок, наполнила его водой и поставила закипать в надежде, что хотя бы в недавнем прошлом в нем не хранилось ничего отвратительного. Я нашла говяжью кость, еще недавно очень приличную, и бросила ее в котелок, добавив несколько дряблых морковок вместе с ботвой и луковицу с молодыми зелеными ростками. На заднем дворе я обнаружила пробивающуюся ароматную травку, хоть и чахлую, мелко порезала ее и также добавила в котелок. Соли были огромные запасы (вероятно, он использовал ее во многих препаратах), и я решила, что он не станет возражать, если я немного позаимствую для супа. Я бросила ее в воду вместе с раскрошенными остатками хлеба от предыдущей трапезы, чтобы похлебка загустела. Пока она кипела, я нашла ложки и почистила их золой, натерев до блеска.
После этого я продолжила убирать мастерскую: вытерла пыль с коробок и ящиков, выровняла книги на полках и счистила с липких рабочих столов въевшуюся грязь. Бесконечные кипы газет, как я с интересом обнаружила, служили ему материалом для рисования: почти на всех полях виднелись маленькие рисунки – лица и корабли, растения или животные. Я осознала, что он был талантливым художником: в нескольких линиях карандашом или углем он изображал самую суть предмета. Я сделала немало набросков и рисунков своих бабочек и могла отличить истинный талант с первого взгляда. Техника была грубой и неаккуратной, но талантом он намного меня превосходил.
Я сложила газеты в аккуратные стопки, не разбирая их, но проглядывая заголовки, чтобы хоть приблизительно понять, что я пропустила за годы странствий по миру. Часто мелькали ирландский вопрос[4] и восстание махдистов в Судане[5]. Регулярно появлялись пруссаки, но в этом не было ничего удивительного. Пруссаки постоянно замышляли что-то низкое. А на западе Соединенных Штатов впечатляло количество вооруженных стычек. Но и это, вообще-то, не было новостью. По моему опыту, американцы очень дружелюбны, но при этом обожают свое огнестрельное оружие. Я отложила газеты в сторону и перешла к полкам с бутылками, содержащими химические препараты. У него была их целая коллекция: масса ядовитых, все легковоспламеняющиеся, а несколько могло вызвать сильные ожоги при контакте с открытой кожей. Во многих бутылках хранились различные консервирующие растворы, а одна этикетка просто рассыпалась у меня в руках, когда я до нее дотронулась. Я решила установить содержимое опытным путем, и когда понюхала раствор, в нос мне ударил резкий, отталкивающий запах формальдегида. Я отодвинула бутылочку подальше от края и продолжала уборку до тех пор, пока не придала всему помещению некое подобие порядка. С удивлением я обнаружила сборник романтической поэзии, примостившийся под горшочком с клеем, и уже собиралась устроиться поудобнее и почитать, как вдруг за спиной услышала гневный возглас:
– Черт побери, я же просил ничего здесь не трогать!
Мистер Стокер проснулся и, морщась, сидел на диване, разрабатывая одеревеневшие во сне мышцы.
– Я ничего не передвигала, – заверила я его. – Просто поровнее сложила книги и корреспонденцию, чтобы ничего не падало, и приготовила еду. Я бы поменяла консервирующую жидкость в некоторых из этих устрашающих банок, но, кажется, это не просто этиловый спирт, и я побоялась навредить экспонатам, изменив раствор.
– Ну хоть на это у вас ума хватило, – ворчливо признал он. – Раствор моего собственного изобретения.
– И не очень эффективный, – сказала я ему, указав на банки с новорожденными поросятами, плавающими в пенистой желтой жидкости.
– Это были первые попытки, их цель – обнаружить недостатки моей формулы, – едко ответил он. – И если ваше величество будет так любезно посмотреть образцы на этой полке, думаю, вы признаете, что раствор прозрачен, как ирландский хрусталь.
Я выполнила его просьбу и одобрительно кивнула.
– Отличная работа. Может быть, лучшие заспиртованные образцы, которые я когда-либо видела. Вы используете обыкновенный формальдегид? Нет, конечно, вы мне не скажете. Не нужно даже было спрашивать. Я бы очень хотела посмотреть, как вы монтируете свои образцы. Я научилась только правильно засушивать бабочек, но монтировать чешуекрылых несравненно проще, чем млекопитающих.
Он с любопытством, но не очень дружелюбно посмотрел на меня.
– Как получилось, что вы интересуетесь бабочками? Это обычная сфера деятельности для дамы-натуралиста, но я очень удивлен, что вы не занимаетесь чем-то зубастым.
– Хм… – Я рассматривала очередного новорожденного поросенка, восхищаясь завитком его маленького розового хвостика. – Это впечатляет. Кажется, что он вот-вот завизжит.
Этот образец, один из лучших, до такой степени был похож на живого, что мне все время казалось, будто он вот-вот пошевелится. Как и мои бабочки, он производил впечатление просто замершего на минуту посреди какого-то своего занятия и собирающегося двигаться дальше. В нем виделось спокойствие и ожидание – качества, которые должны быть свойственны любому хорошему препарату.
Я очнулась от своих мыслей.
– На чем мы остановились? А, да, бабочки. Они давали мне возможность убегать подальше от деревень, где я росла. Девочкам не положено бесцельно бродить по полям. Это признак эксцентричности. А потому я купила себе сачок и морилку, и тогда все стало выглядеть благопристойно.
Его губы тронула тень улыбки.
– Это я могу понять. Меня всегда считали странным из-за того, что мои карманы вечно были набиты банками с головастиками, да к тому же я препарировал кроликов, вместо того чтобы их есть.
Я улыбнулась при мысли о том, как он мальчиком ходил с карманами, полными головастиков, но он неожиданно устал от разговора. С резкостью, которую я замечала у него и раньше, он холодно посмотрел на меня и поднял банку с клеем.
– Мне пора возвращаться к слону. Я и так уже потратил уйму времени.
Он снова принялся за толстокожее создание, оставив меня в компании Гексли. Я не возражала.
– С затворниками тяжело ладить, – пробормотала я собаке.
Мистер Стокер был не первым мужчиной в моей жизни, который чувствовал себя неуютно в компании женщин, и точно не последним. Может быть, он страдал от патологической нелюбви к женщинам в целом, но с уверенностью, появившейся с опытом, я считала причиной всех этих уколов и грубостей разбитое в ранней юности сердце. «Некоторые люди так и не могут оправиться от давних потерь», – подумала я.
Я разлила себе и Гексли по мискам суп, намеренно проигнорировав мистера Стокера, раз он был занят слоном. Над мисками клубился густой пар и разливался аромат, вкусный и манящий, и мы с Гексли с удовольствием принялись за еду, а мистер Стокер в конце концов отложил лопатку с клеем и подошел к котелку.
– Ну и что это такое? – спросил он.
– Еда для собаки, – спокойно ответила я.
Он раздраженно посмотрел на меня и налил себе порцию. Свободных мисок больше не осталось, и ему пришлось есть из треснутой фарфоровой чаши, которая явно была частью его рабочего инвентаря.
– Удивительно, что вы ничем не отравились, – заметила я.
Он отправил в рот сразу полную ложку похлебки.
– Я был бы рад отпустить какое-нибудь колкое замечание по поводу отравления вашей стряпней, но не получится. Это прекрасно. Не припомню, когда я последний раз ел горячую еду.
Он съел три миски, каждую следующую все медленнее и спокойнее. Наконец он выскреб последнюю ложку и вздохнул с сытым видом.
– Вы плохо о себе заботитесь, – сказала я. Это было просто наблюдение, а не обвинение, и, кажется, он так это и воспринял.
Он пожал плечами.
– Слишком много работы, слишком мало времени и слишком мало денег. Вы были правы насчет моих привычек. Я сплю, когда придется, и что-то перехватываю из еды, когда вспоминаю об этом, просто, чтобы поддерживать свои силы. Ну и джин, конечно, – добавил он с утомленным видом заядлого пьяницы.
Я ничего не ответила, подошла к своей сумке и достала фляжку.
– Вот. Я привезла это из своих путешествий. Мне кажется, это очень укрепляет.
Он взял фляжку у меня из рук, сделал большой глоток и сразу закашлялся так, что чуть не задохнулся.
– Господи, что у вас там, черт возьми?!
– В Южной Америке есть такой напиток, называется кашаса, это что-то вроде рома, но его делают из сока сахарного тростника, а не из патоки.
– Я с ним знаком, – сказал он с сожалением в голосе, – чуть ли не год потратил на эту дрянь в Бразилии. Но это совершенно на нее непохоже.
Я намеренно оставила без ответа это упоминание о его прошлом. Если он с таким усердием старался скрыть свое настоящее имя, я была не вправе его разоблачать. По крайней мере, пока.
– Когда я охотилась на бабочек в Венесуэле, я останавливалась на постой у одного джентльмена, владельца обширных полей сахарного тростника в Бразилии. На его вкус, кашаса была чересчур банальной, и он решил дистиллировать ее дважды. В результате получился этот агуардиенте, гораздо более крепкий напиток.
Он сделал второй глоток, на этот раз гораздо более скромный, и рукавом вытер горлышко фляжки с изяществом лорда. Потом вдруг резко заморгал.
– Кажется, я ослеп. И мне это совершенно не по душе.
Я завинтила фляжку и вернула ее на место. Он приподнял глазную повязку, и, к своему изумлению, я поняла, что этот глаз такой же целый и невредимый, как и второй, только веко пересекает тонкий белый шрам. Я заметила также, что его глаза синего цвета, не яркоголубые, как бабочка «морфо», а темно-синие, как Limenitis arthemis astyanax, «ленточник Артемида», в красную крапинку, на которого я успешно охотилась в Америке. В отличие от легкомысленного «морфо», «ленточники» были очень серьезными бабочками.
– Вы видите этим глазом, – сказала я почти обвиняющим тоном.
Он кивнул и стал тереть глаза костяшками пальцев.
– Хотите – верьте, хотите – нет: не хуже, чем вторым. Но он быстро устает, и тогда мое зрение становится мутным. А потом в глазах начинает двоиться, и мне ничего не остается, как только закрывать этот глаз повязкой, чтобы он отдохнул.
– Но таким образом вы утомляете второй, – заметила я.
Он вернул повязку на место и потряс головой, будто пытаясь ее прочистить.
– Ну, тут уж ничего не поделать, ведь нужно заканчивать этого проклятого слона.
В этот момент у двери послышалось шебуршение.
– Мистер С., я принес вечерние газеты, – весело сообщил Баджер, – и ваши сладости.
Он вручил газеты и кулек мятных леденцов мистеру Стокеру, который сразу с жадностью накинулся на них. Я повернулась к мальчику.
– Как хорошо, что ты пришел. У меня есть миска супа, которая пропадет, если ты ее не съешь, а если я отдам ее псу, ему точно станет плохо. Ты не против?
Я вылила суп в чашу мистера Стокера и вытерла ложку. Баджер не стал мыть ни руки, ни лицо, а сразу принялся за еду. Он чавкал так же радостно, как Гексли, и прикончил свою порцию за несколько минут. Мистер Стокер в это время просматривал газеты. Вдруг он выпрямился, и каждый мускул его тела напрягся так сильно, что я поняла: случилось что-то очень плохое.
– Что такое? – спросила я.
Он не ответил, но так сильно вцепился в газету, что костяшки побелели. Я встала за его спиной и стала читать через его плечо.
– Нет-нет! – воскликнула я с ужасом. – Этого не может быть!
Заголовок был сенсационным, но мое внимание привлекли детали истории. Немецкий джентльмен, опознанный как барон фон Штауффенбах, был найден мертвым в своем кабинете. Вся комната была перерыта; полиция сочла эту смерть подозрительной. Никаких зацепок для опознания личности преступника обнаружено не было. Заканчивалась заметка тем, что дознание будет производиться через два дня.
– Этого не может быть, – повторила я.
– Но это так, – решительно возразил мистер Стокер. – Должно быть, его убили вскоре после того, как он вернулся домой.
– Убит? – Баджер поднял голову от миски с супом. – А кого убили?
Я посмотрела на мистера Стокера, но казалось, что он не в состоянии ответить, ужас застыл на его лице. Я заметила, что газета дрожит в его руках. Он явно был во власти сильных эмоций и не реагировал на происходящее вокруг.
– Друга, – ответила я мальчику. – Наверное, тебе лучше уйти, Баджер.
Он вылизал последние капли супа и послушно поднялся. В этот момент мистер Стокер будто очнулся: он отложил газету и встал.
– Не торопись, приятель. Мне нужно отправить телеграммы.
Хоть он и стряхнул с себя оцепенение, но двигался так, будто был не в себе, резко и с отчаянием. Он вырвал клочок бумаги из научного журнала и что-то написал на полях.
– Отправишь эту телеграмму в двенадцати экземплярах, по одному в каждое из этих двенадцати отделений. Отправь их и дождись ответов, слышишь? Почти все ответы будут отрицательными, их можешь выбросить. Но один ответ будет положительный, эту телеграмму принесешь мне.
Он нацарапал еще одно послание и тоже отдал мальчику.
– А эту телеграмму отправишь в Корнуолл, ее посыльный должен отдать лично в руки получателю и больше никому, – распорядился он. Затем стал шарить по банкам и коробкам, наскреб пригоршню монет и отдал их Баджеру. – Получишь больше, когда вернешься.
Мальчик убрал монеты в карман и побежал к двери, отсалютовав на ходу.
– Можете положиться на меня, мистер С.
Затем повисло гнетущее молчание, нарушаемое только потрескиванием дров в камине и похрапыванием Гексли. Я чувствовала себя беспомощной перед яростью мистера Стокера, а он явно был очень зол: губы сжаты, краска залила лицо, кулаки сжимались и разжимались, пока он взад-вперед ходил по комнате. Конечно, он имел право злиться, и ужасу и скорби тоже было место в такой трагедии. Но, глядя на него, я поняла, что еще одно чувство заставляло его метаться по мастерской, как лев в клетке, – страх.
Тем временем он перестал мерить шагами комнату и взялся за другое дело: вытащил старый гладстоновский саквояж[6] и начал упаковывать вещи. Он рылся в сундуках и на полках, вытаскивал разнообразные вещи и бросал их в сумку, в том числе сборник романтической поэзии и пачку огромных алых носовых платков. После минутного колебания он вернулся к одному из ящиков. Сморщившись от отвращения, он сунул туда руку; я не видела, что именно он достал, но он положил этот предмет в карман брюк и с силой задвинул ящик. Я подошла к нему и протянула руку.
– Мистер Стокер, вы были так любезны, приютив меня, но сейчас я явно мешаю вам, в момент глубокой личной скорби. Теперь мне пора вас покинуть. Спасибо вам.
Он повернулся ко мне, и его гнев обжег меня, будто плеткой.
– Покинуть? Ну нет, дорогуша. Теперь мы с вами связаны, по крайней мере, до тех пор, пока все это не закончится.
Ужаснувшись, но сочувствуя его сильным переживаниям, я постаралась запастись терпением.
– Мистер Стокер, я все понимаю, это вполне естественно, что вас так расстроила смерть близкого друга, и я выражаю вам свои глубочайшие соболезнования. Но мне явно уже пора, и здесь у меня дел не осталось. Мне нужно отправляться.
– Вы что, действительно не понимаете? – В его голосе послышалось искреннее недоверие. – Сейчас вы и есть мое дело.
– Я?! Но это же невозможно!
Он запихнул в рассыпающийся на глазах саквояж пыльный черный костюм и туго затянул ремни.
– Подумайте хорошенько, мисс Спидвелл.
– Еще раз, мистер Стокер, я соболезную вашей потере, но я вынуждена настаивать…
Он схватил меня за запястье. Он требовал, а не уговаривал, и силу его эмоций я ощутила по тому, как он сжимал мою руку.
– Мой лучший друг и учитель мертв, и, насколько я могу судить, вы тому причиной. До тех пор, пока я не выясню подробностей, вы ни на дюйм от меня не отойдете.
– Будьте благоразумны, мистер Стокер! Как такое может быть, чтобы я стала причиной смерти бедного джентльмена? Я была здесь, с вами, с той самой минуты, как он меня здесь оставил, и до того момента, как его убили. Вы сами это понимаете.
– Единственное, что я понимаю, – это то, что он привез вас сюда, убежденный, что вам угрожает смертельная опасность, и это было последним, что он успел сделать в жизни.
– Я с вами не поеду, – сказала я, высвободив запястье и скрестив руки на груди.
– Думаю, поедете. Макс просил меня охранять вас (если потребуется, то ценой собственной жизни), и я не собираюсь его подводить. Кто бы ни убил его, но он опережает нас по меньшей мере на двенадцать часов.
Мы должны отправляться сразу же, как Баджер вернется с ответами на телеграммы. Я планирую уехать с вами из Лондона и добраться до моих друзей, которые обеспечат нам своеобразное укрытие до тех пор, пока не завершится расследование и мы не получим ответы. Пока что я не знаю, жертва вы или преступница, но поверьте мне на слово: я это непременно выясню.
– В таком случае почему бы просто не пойти к властям?.. – предложила я.
– Нет! У нас нет такой возможности! – взорвался он, и его черты снова исказились от ярости.
Я ответила терпеливо, как няньки разговаривают с маленькими мальчиками или умалишенными:
– Я понимаю, что вы расстроены, мистер Стокер…
– Не думаю, что понимаете, – резко оборвал он. – Но вы поймете. А теперь садитесь и ждите возвращения Баджера.
Он толкнул меня на диван, и мне пришлось сесть.
– Мистер Стокер, – начала я, снова вставая.
Он навис надо мной, заставив снова сесть, и крепко прижал к дивану мои плечи.
– Если вы думаете, что я не свяжу вас по рукам и ногам, как свинью на вертеле, то прошу вас, прошу, поверьте!
Я замолчала и подчинилась; сумка стояла на полу у меня в ногах, на ней – сачок. Он снова стал мерить шагами комнату, а я сидела, скрестив руки на груди, и считала его шаги. Очевидно, сейчас с ним невозможно спорить, настолько он захвачен своими чувствами, и я решила подождать более благоприятного момента. «Ты сама мечтала о новом приключении», – напомнила я себе. И, может быть, это как раз начало одного из них, подумала я, потому что не верила, что мистер Стокер действительно может быть для меня физически опасен, каким бы буйным ни был его нрав. Я доверяла своим инстинктам, прекрасным от природы и проверенным годами путешествий среди подозрительного люда. Не все бывают довольны, когда кто-то рыщет по их владениям в погоне за бабочками, а мои вылазки часто приводили меня к крайне неучтивым личностям. Я вспомнила одного главаря банды на Корсике. Мне удалось тогда уклониться от его намерений убить меня или на мне жениться, и мы расстались в прекрасных отношениях. К тому же он благородно обучил меня нескольким приемам самозащиты. Я была совершенно убеждена, что смогу добиться подобного успеха и с мистером Стокером. Очевидно, у него было очень мало опыта в обращении с женщинами. Он даже не подумал отобрать у меня шляпную булавку.
