Delhy
Bottomless Pit
Пролог
– Давид, скажи это еще раз, – руки взмыли вверх. Она точно знала это, исследуя контуры, каждый миллиметр кожи, провела немного вниз и пробежала средним пальцем по пушистым ресницам. Они, как струны под пальцами, и девушка могла поклясться – если бы она только умела считать, то смогла бы назвать точное их количество. Немного левее и вниз, а вот и нос с небольшой горбинкой. Как небольшой подъем и тут же спуск. Странно немного,– у самой такого нет.
– Я говорил это больше сотни раз, Джина.
Второй рукой провести по теплой щеке, едва ощущая выступающую щетину.
– Пожалуйста.
Ухо обдало горячим дыханием друга. Джина съежилась, но занятие свое продолжила.
– Глаза карие, темно-карие, как кора дуба, да, именно…Волосы черные, будто смола, но от этого солнца уж совсем выгорели и стали каштановыми. Жесткие, на мой взгляд… чувствуешь? – руку перехватили, заводя куда-то вправо, и она пропустила через пальцы отросшие патлы друга. И вправду. Жесткие…Собственные, пусть и короткие, но многим мягче, приятнее на ощупь что ли. Не забыв об еще одной детали, тут же коснулась ушей. – Кожа смуглая, есть горбинка на носу, веснушки там… Немного.
– Со скольки ты бреешься?
Она прошлась по губам, тут же отдернув руки, стоило половинкам зашевелиться, но Давид упрямо вернул их на место, как бы намекая, что в этом нет ничего страшного.
– С шестнадцати. Щетина- бурьян на мужском лице, уверяю тебя. Только привел себя в порядок, как к утру проросла еще одна поляна.
Его губы были полными. Особенно нижняя, потрескавшаяся.
– Мне уже двадцать один, а на лице, как в пустыне воды – ни черта.
– Ты же девчонка, дурочка! – присвистнул Давид, явно поражаясь глупости подруги, – Так я ответил на все твои вопросы? – с легким раздражением поинтересовался он.
– Не сердись, войди в положение несчастной меня, – рассмеялась Данте. Колебание воздуха, и вот она сидит, потирая свой лоб. Щелбан.
Получите.
Распишитесь.
– Ты вредный, – надула губы девушка.
– А ты капризная и пользуешься моей добротой. Не будь ты слепой, то я бы давно уж выб..
– Давид, – на тон выше, чем обычно. Друг цокнул, поняв свою ошибку. Ее ладоней коснулись чужие, слегка сжав.
– Прости, не подумал.
Злость сменилась милосердием за долю секунды. Она такая – все прощающая и забывающая гадости, сказанные в ее сторону.
– Да-а-а, с этим у тебя всегда было туго, – протянула Джина.
– Эй!
Они рассмеялись. Так, как смеются дети. Невинно и чисто.
В главном торговом центре Италии – Флоренции летом по-настоящему душно. Чувство, словно закатали в банку, откуда не выходит воздух. Вообще. В такие дни Джина Данте, а именно она была той единственной слепой на всю Флоренцию, погибала от жары. Возможно, кто-то ютился под крышей, в прохладной кухне, откуда простирался вид на дивный сад, но светловолосая девушка, ни сном ни духом не знавшая о том, каким именно выглядит цвет ее волос, не могла усидеть на одном месте.
Потому что ее ждал мир. Тысячи ощущений, запахов, звуков, вкусов, но не видов, на которые она молилась каждый день, стоило солнцу перевалить через горизонт. Может быть, кто-то молился с ней, прося в дар совсем немного и в то же время чересчур. Порой из-за собственной никчемности ее пробирала до костей боль обиды. Она имела единственное уязвимое место, и казалось, тонула в себе, не имея выхода в этой чаше, переполненной сожалением.
Человеком, который поддерживал ее из вне был Давид Сонье. Неусидчивый, непрошибаемый юноша, известный ей своим непоседливым и детским характером. Они познакомились на семнадцатый год ее жизни. Тогда теперь уже старушка-кормилица, тетушка Берта, оповестила о том, что у них наконец-то появились соседи. Тот участок, составляющий какую-то кроху, все же нашел своих хозяев. Родители Сонье не были богатеями и бежали из соседней страны в поисках работы – это все, что она могла знать тогда. Летние ночи – та пора, когда можно лежать и наслаждаться разговорами сверчков. Иногда Джина позволяла рукам рисовать в воздухе, не заботясь о том, как это может выглядеть со стороны. Ее никто не посчитает дурочкой и не осудит. И она выражала свое настроение в этом скольжении. Кормилица молча сидела где-то неподалеку, занимаясь своими делами. Но в один из таких вечеров, она отлучилась на парочку минут, оставив Джину наедине с собой. В саду неподалеку послышался лай.
– Берта?
В ответ последовал не голос. Снова лай, но гораздо ближе. Оно рыскало где-то поблизости, от того девушке казалось, будто внутри что-то тянет вниз, столь быстро настигал ее страх неизведанного.
– Берта, где ты? – громче позвала наследница двора.
Девушка поднялась на локтях, прислушиваясь.
– ..за…блохастая бестия!…Ч-черт…, – грохот. Видимо, хозяин Этого кубарем скатился по траве через кусты колючего шиповника, – Матерь Божья, за что мне такое наказание?…
Джина дернулась. Что-то шершавое и влажное прошлось по ее ладони, и она прижала кисть к груди.
– …, – она онемела, чувствуя, как страх табуном мурашек прошелся по холодеющей спине. "Оно" потерлось о ее блузу чем-то мягким. Тяжелое дыхание запыхавшегося человека оказалось с другой стороны, и Джина вскинула голову верх.
"Берта… Берта, где ты?!!" – внутренне билась в истерике Данте, дрожа всем телом.
– Бенил, слезь с нее сейчас же!
Лай в ухо, как удар кувалды по голове. Слепая коснулся своего лба, поморщившись. Какого черта здесь вообще происходит?
– Прости, он обычно тише воды, ниже травы, просто не привык к новой местности..
– Кто… «он»? – Джина повернула голову в сторону голоса.
– Пес же, – тихий смех, – Ах, да, я забыл. Давид.
Говор сверчков стал на тон выше. " Пес Бенил "тихонечко сопел, время от времени чем-то задевая ее левую ногу. Появление посторонних напрягало.
– Ты не пожмешь мою руку и не представишься? И почему ты смотришь все время наверх?
– Мои глаза открыты?
– Что? Ты смеешь надо мной? Постой… – холодные волны друг за дружкой врезались в ее лицо. Давид определенно махал рукой, проверяя истинность возможной догадки. Перехватить ладонь не составило труда, – …Ты слепая что ли?
– С рождения.
– Ох… П-прости. Еще и Бенил…Ты, наверное, здорово испугалась.
В ту ночь она узнала, что такое «собака». Мягкое, слюнявое существо, которое называют «верным другом человека». Впервые коснулась лица постороннего и разговаривала с ним всю ночь напролет. Берта ни разу так и не появилась тогда. Может, не хотела мешать?
– Иногда мне кажется, что это иллюзия, – лежа в привычной для себя позе, вдруг заговорила Джина. Давид сказал, что над их головами далеко-далеко есть звезды. Данте попросила объяснить, что это и как выглядит, но все равно не поняла, откуда свету взяться в кромешной тьме. В Ее небе звезд не было..
– Почему?
– Иллюзия – это обман. То есть то, чего на самом деле нет, – вытянув в пустоту руку, девушка вздохнула, – Что, если все это обман? Сон или моя выдумка?
– Эй, но ведь я есть, – ее ткнули локтем в бок, – Реален и говорю с тобой. Джина, за твоим домом и даже дальше – мир! Целый мир!
– Какой? – не унималась она, – Нет цветов. Образов вокруг. Только тьма. Ты говоришь, что вокруг мир. Огромный, почти без границ, и куда бы ни шел человек – есть продолжение?
– Да. За океаном есть еще земля. Люди.. Целые поселения. Как те же звезды в небе. Их тысячи, нет, миллионы, – всех не счесть.
– Но передо мной этого нет. Не понимаю. Не знаю этого. У меня нет мира, но у мира есть я, и это нечестно.
– Не правда,– запротестовал собеседник, – Он есть и для тебя, а если не получается увидеть – прочувствуй его. Проникнись им. Ты считаешь его несуществующим, хорошо, но даже мы, будь плодом твоей фантазии, тоже во что-то не верим или чего-то боимся. Тебе рассказывали о колдунах? – Джина кивнула.
– Немного правда..
Берта часто говорила о последних новостях. Во Флоренции пробегал слух и о других людях..
– Они творят такие вещи, которые выходят за грани нашего понимания. Казалось бы – вымысел, а они существуют. Слухи не берутся на пустом месте. Для других это выдумки, можно сказать, та же иллюзия. Разве бывает так, чтобы у иллюзии была своя иллюзия? Нет. И я реален. Я жив и....
Его болтовня загнала Джину в угол. Она села в позу лотоса, слушая беспрерывный говор.
"Этот парень – одно сплошное противоречие любым моим словам" – подумалось ей. Казалось, если Давид не докажет свою правоту, то испарится.
– Тогда докажи, – прервав пламенную речь, попросила слепая, – Заставь прочувствовать, что ты живой. Такой же, как и я.
В следующую секунду ее схватили за руки. Девушка вздрогнула.
– Это первое – ты почувствовала, что я могу что-то сделать. Я материален, – звонкий голос сошел на свистящий шепот, словно с ней говорил сам ветер. Правой рукой ее заставили положить собственную на грудную клетку, где вытанцовывало сердце под неизвестную мелодию.
– Зачем это? – не поняла она.
– Замолчи и слушай, – огрызнулись в ответ. Джина фыркнула, но послушалась. Первое, что она почувствовала под левой ладошкой – холод ткани. Грубоватой. Джина попыталась отнять руку, но Давид сжал запястье, отказываясь отпускать. И в следующую секунду как в левую, так и в правую что-то больно толкнулось. Чужое тело было горячим, она почувствовала тепло, исходящее какими-то странными волнами, словно оно обволакивало их обоих, а удары продолжали свой ход. Собственные – быстрые, чужие – медленные. Они такие разные, но до безумия схожие.
– Сердце у каждого свое, как и тело, чувства, ощущения. И, если я, такой же живой – все еще твоя иллюзия, то ты – теперь моя.
То ли от вечернего холодка, так некстати посетившего их, то ли от волнения и одновременно смущения – Джина задрожала. Интересно было бы одолжить глаза Давида, чтобы увидеть, какое выражение читается на собственном лице. Смешанные чувства, не иначе, накрывали, как выразилась бы Берта, потоком ледяной воды. Она опустила голову, тихонечко покачав ею. Улыбка не заставила себя ждать. Ох уж этот парень… Настоящее открытие.
Следующие пару часов они говорили о тех вещах, что находились "за чертой нормальности", о школе, в которую ходил Давид, о своих увлечениях, городе, что был домом долгое время, о братишке, получившем имя от прапрадеда. О жизни. Если бы только Джина могла знать всех цветов… Она бы с уверенностью могла сказать, что Давид пару раз мазнул кистью по ее надоедливой черноте новым оттенком. Светлым и теплым, как само солнце.
– Давид, тебя не будут искать?
– Нет, мои родители с утра и до ночи бывают где угодно, только не дома, так что, если Бенил захочет заглянуть к соседке, да погонять белок, то я могу рассчитывать на ее гостеприимство, верно? – в его голосе крались нотки чего-то, похожего отдаленно на обиду.
– А ты наглый, оказывается, – усмехнулась девушка. Картина покрылась крапинками смеха нового знакомого.
– Буду расценивать это как "да, конечно"!
– Ладно-ладно, – сдалась она, – Только не жужжи.
– Ж-ж-ж-ж-ж-ж… Ж-ж-ж-ж-ж…
– Дурак, – рассмеялась Джина.
Она не знала, скорее чувствовала этого человека и его движения, будто еще в ту секунду, когда к сердцу коснулись – провели невидимый провод. Сейчас Давид поднялся с места и начал мчаться вокруг нее, размахивая руками, вот-вот собираясь оторваться от земли.
– Ты уже летишь? – усмехнулась она..
Всякое движение прекратилось, и шумные выдохи казались сейчас громче всего, что Данте когда-либо слышала.
– Да. К звездам же, – отдышавшись, просипел парень, – Улечу в новую жизнь, наверное. В свою Флоренцию, где будет соседка-богачка Джина Данте. Зрячая Джина Данте. Да.
Незначительная мелочь, слетевшая с языка простака, звучала как предсказанье.
– Было бы здорово… Правда.
Сладкий запах чайных роз напоминал ей о том дне всякий раз, стоило носу уловить дивный аромат. И только по прошествии пяти долгих лет, которые они делили вместе, переживая взлеты и падения Давида, ночные кошмары и ужасные боли в глазах Джины, перепалки с Бертой, в последнее время противостоящие общению ребят, они, как и тогда – оставались рядом до последнего. По крайней мере, Джине так казалось.
Пока не произошло то, что изменило ее жизнь навсегда.
Глава 1
Эта ладонь, иногда дрожащая в силу преклонного возраста, вела ее сквозь толпу. В Ее темноте она оступалась и шла назад, когда кто-то случайно задевал плечом.
Ходить по базарам для слепого нелегко, однако весьма любопытно. Можно узнать о новых вещах, к некоторым прикоснуться и выбрать что-то новое. От количества поступающей информации, запахов кружилась голова, но Джина шла, сжимая в ответ ладонь кормилицы.
В толпе она чувствовал себя частью чего-то великого. Глупо, конечно, когда вокруг стояли гул, шуршание, лязг, удары острых наточенных ножей, так безжалостно лишающих голов средних рыбешек, но это было так.
– Сушки! Только сегодня! Свежие сушки! Кому сушки?! Подходи, народ! Сушки! – слева доносился лай голосов.
– Ма-ам, ну, купи! Мам! – Данте склонила голову, слыша, как канючит какой-то малыш. Это вызвало у нее легкую улыбку.
– Госпожа, не желаете ли сочных персиков?
– Рыба! Господин, подходите, не стесняйтесь!
– Свечи!
– Чудесный выбор, госпожа! Не желаете ли приобрести это чудесное ожерелье? Оно отлично подчеркнет Ваши глаза!
Грубые, нежные, хриплые, звонкие – тысячи голосов в одной голове. Базар Меркато Чентрале казался ей лабиринтом, когда же Берта утверждала, что они просто-напросто идут вперед и огибают толпу, чтобы подойти к тому или иному прилавку. Чаще всего это были отдаленные местечки, где продавали преимущественно ткани или мыло. Они не закупались овощами или же мясом – над этим трудился основной персонал дома, потому старушка могла свободно забирать Джину и давать ей "почувствовать" частичку мира.
Больше всего девушка любила брать в руки кожу. Небольшие лоскутки, чертовски гладкие и прохладные на ощупь. А еще перекусывать пышками у старика Джана. Сладкими, точно маточный мед.
– Что говорят лекари? – поинтересовался пекарь. В руках тут же оказалась горячая пышка. Джина подула на нее, осторожно откусывая небольшой кусочек, который тут же растаял внутри ее голодного рта. Если бы она могла, то закатила бы глаза от удовольствия. Но со стороны все могли услышать только неразборчивое мычание, кое-как схожее со стонами.
– Разводят руками, – тяжелый вздох женщины перебился лязгом точки топоров и смехом ребятишек, пробегающих мимо них.
– Что, совсем никак не исправить?
– Нет, ее глаза были такими с рождения.
– Вздор. Если на то воля Божья, то она сможет видеть,– не унимался старик, и Джина получила еще одну пышку следом за первой, стоило той закончиться наполовину.
– Господь карает за грехи, Джан, – возмутилась кормилица, – На что воля Божья, чтоб малышка так страдала? Вот уж не говори ничего, чем глупости.
– Не злись на него, – вмешалась Джина, разделавшись с угощением. Она юркнула в карман, достав оттуда платок, и вытерла руки, покрытые пахучим маслом, – У меня был грех, за который Господь взял маленькую цену.
– О чем ты, дитя? – удивленно пробормотал пекарь.
Он не услышал ответа. Берта с шумом поднялась, поблагодарив его за угощение. Джина уцепилась за протянутую руку, вставая со своего места, обняла старика на прощание и покинула его, шагая далеко вперед.
– Ты еще слишком юна…
– Берта, ты знаешь, что это правда, – настаивала на своем Данте, – Матушки нет по моей вине.
– Молчи! – оборвала ее старушка, – Даже мысли себе такой не навевай! Госпожа покинула наш мир из-за того, что глубоко заболела во время беременности.
– Но она бы выжила, если бы согласилась убрать…,– она не договорила, схватившись за горящую щеку, – Т-ты… Ты ударила меня? – воскликнула девушка.
– И сделала бы так еще раз! Она положила жизнь на это! Стоит уважать и благодарить ее выбор, а не разбрасываться своим существованием, как разменной монетой! – гневно прошипела Берта и вновь ухватила ее за ладонь, волоча через весь Меркато Чентрале.
В груди больно закололо. Джина поморщилась, потирая ноющее место. Как бы права не была кормилица – Данте не могла с ней согласиться. Все равно, какие слова они скажут или что-либо сделают. Это она виновата, и попробовать снять с нее этот груз вины мог разве что, в действительности, только Бог.
Но и он неумолимо карал своим молчанием.
***
Под ногами сотни шагов пройденного пути.
А еще теплая рука Давида.
И вновь куда-то спешить, но вот уже не толкают в плечо, под ступни редко попадаются булыжники, об которые невольно споткнешься, но продолжаешь лететь.
– Куда мы бежим? Остановись хоть на мгновение, я уже не чувствую земли под ногами! – тряся тянущую руку, заголосила Джина. Давид резко затормозил, ударив пятками в землю. И тут же кубарем покатился вниз, стоило телам столкнуться.
– Ох ты ж… П-прости, я забыл, – шипя и чертыхаясь, друг поднялся. Джина протянула руку в ожидании помощи. Кажется, где-то неподалеку были люди – голоса еле-еле доходили до них, но острый слух ухватился за нить.
– Чтоб тебя, Давид… Где мы вообще?
– Тут немного, – отмахнулся друг.
– Куда "немного" вообще? – не унималась девушка, – Ты вытащил меня в ночь! Если кто-то прознает-
– Да не трясись ты так! – самозабвенно отмахнулся Сонье, – Сколько раз мы сбегали? Десятки! Сотни раз! Тебе не первый десяток лет, Джина! Сегодня день приговора. Разве ты не понимаешь, что это значит? – в голосе его чувствовалось… Восхищение? Джина не могла точно описать того, что слышала, но даже то, что слышала сейчас – ей уже ой, как не нравилось. Это имело запах проблем, а за проблемами всегда неустанно следовал нагоняй от Берты. В лучшем случае. В худшем же… Даже думать было страшно, что мог предпринять отец по отношению к ней.
– Но кого? Ведь с последнего суда прошло больше трех лет. Если бы произошел поджег, кража или убийство, то вряд ли…
– Братишка сегодня был у тетушки, – резко перебил ее лучший друг, – Она сказала, что вечером будут разжигать костер для осужденного.
– Чт-…? Человека?!!
– Представляешь! Позавчера старик Джан донес на соседей своей сестры. Рядом с ними мрет скотина, дети болеют. Он сказал, что видел, как бабка делала этот… Приворот что ли. Дом перевернули вверх дном, Джина, я до сих пор не могу в это поверить!
Их настигла тишина. Всего на какую-то секунду, но внутри все обмерло, предчувствуя что-то по-настоящему страшное. Она обернулась на пронзительный крик, достигший их, и сердце Данте ушло в пятки.
– Что это было? – прошептала девушка, словно их мог кто-то подслушать. Давид резко схватил ее за руку и поволок за собой.
– Началось!
Вновь срываясь на бег, они спешили туда, куда вели одни глаза на двоих. Внутри, в ее горячо ненавистной темноте, тело обволакивал кокон страха. Что-то нехорошее подкрадывалось сзади и наступало на пятки.
– Эти… Эти люди что-то нашли?
– Да, говорят, в погребе больше десятка мертвых овец! Один черт ногу сломит, если поймет, как такая слабенькая старушка на своем горбу затащила их в дом, – возбужденно трещал Сонье.
– Может, она их живыми привела, а в доме уже…? – предположила Джина.
– Почем знать.
– Но зачем ей столько овец? – не понимала она.
– Да не они, – цокнул Давид, возмущенный глупостью подруги, – Ей нужна была их кровь.
На секунду Джина выпала из реальности. Она не слышал больше Сонье, воспроизводя, поднимая с глубин своей памяти голоса. Тысячи, среди которых звучит лишь один нужный – голос жертвы.
Соседка старика Джана… На сколько не подводила память, то это была женщина средних лет. Не такая уж и старушка, если подумать. Кажется, того же возраста, что и придворные ее отца. Вполне милая , добрая душа, разговор с которой перепадал ей пару раз. Она приторговывала тканями на рынке, имея самое лучшее место.
Да, у нее были завистники. Но, чтоб старик Джан, да и из-за такой глупости, как торговое место…
" Джина, это ничего – что ты не видишь мира. Порой даже зрячие – еще те близорукие идиоты, которые дальше носа своего, да и не увидают " – вспомнились ей слова Берты. Она поджала губы, не испытывая в душе той же радости, что и Давид.
***
Она кричала. Надрывала голос, оглушая всех.
Чтоб услышали.
Чтоб оправдали.
Но ее слышала только взволнованная Джина.
– Будьте прокляты вы, да Ваши отпрыски, Грешники! Будьте прокляты!– в ее дрогнувшем голосе не было злости или ненависти. Нет… Ни капли к этим глупым людям.
В голове отдавало эхом проклятий, насланных женщиной, но в ее голосе утопала боль, и Джина не могла противиться тому, что слышала на самом деле. Она словно кричала им о том, что мир несправедлив. Ее родимые пятна приняли за метки Нечистого, оклеветав в колдовстве и причастности к темным силам.
И как же громок был ее крик…
– Что делает эта ведьма? – пропыхтел рядом голос недовольного жителя процветающей Флоренции.
Джина потеряла равновесие, упав на колени – кто-то проскочил между ними, задевая ее и не удосуживаясь даже извиниться.
Гам и свист поднялись над толпой. И это отнюдь не те толпы тихих жителей городка, которых Данте спокойно обходила с Бертой, гуляя по рынку.
Нет.
Эта масса, пропитанная агрессией и жестокостью, рвала глотку, выкрикивая ругательства. И она отказывалась верить в то, что дети солнца за одну лишь долю секунды обернулись в ненавистных чудовищ, плюющихся ядом. Ее схватили за грудки, резко подняв на ноги. Знакомые руки стряхивали пыль с грязной одежды.
" Я ничего не делала по своей воле" – возник голос бедняжки в голове девушки. Она задрала голову вверх, словно осужденная стояла прямо перед ней.
– Отрубите ей руки! – проревел голос какой-то женщины совсем рядом с Джиной.
– Это омерзительно!
– Давид?– тянясь рукой куда-то в сторону, окликнула друга девушка. Кто-то хлопнул по ладони.
Проклятье. В этой давке она совершенно бессильна.
" Меня заставили! Я не виновна!"
– Давид!
Ответа не последовало. Слишком громкий рев вновь прошелся по толпе.
Не сосредоточиться, чтоб понять и услышать шагов друга. Их слишком много – этих голосов. Кто-то смеялся, кто-то сквернословил, а кто-то даже ревел. Круговорот непонятных, необъяснимых никем слов. Только шаги назад, а после еще и еще возмущенные выкрики, вопли. Она бы сошла с ума, если бы не мощнейший раскат грома. Но разве так грохочет гром?
Замершие на миг, жители заставили насторожиться Джину.
– Кто только что выстрелил? – шепнул голос.
– Дева Мария, она все еще жива! – паника набирала новый оборот. Сбоку сдавленно охнули.
– Зачем ты выстрелил?! – Джина распознал и этот грубый баритон. Это был отец Давида. Голос его сочился злостью и ядом.
Боже, если их только заметят в столь поздний час – выговора не миновать.
– Сонье! – еле слышно рявкнула Данте, – Давид!
– Я здесь, Джина, здесь, – донеслось сзади. В ее взъерошенный затылок тяжело дышал друг. Он поддался вперед, опуская голову подруге на плечо.
– Ты ее не убил!
– Что это было? – все так же тихонечко спросила слепая.
– Старик Джан выстрелил наотмашь… Старушка захлебывается собственной кровью, горя в огне. Как бесчеловечно… Эти сельчане совсем выжили из ума. Я представить не мог, что все обернется именно так. Давай выбираться отсюда, Джина.
" Я хочу уйти на покой. Я больше не хочу терпеть эту боль!"
– Она… М – молится?
Большинство зевак закрыли рты, и только единицы повышали голос, перебивая перепалку отца Давида с провинившимся стариком. Громким плачем страдалица напомнила о своем присутствии, кашляя и давясь слезами. Ей оставались считанные секунды…
" Пожалуйста, кто-нибудь, помогите мне уйти с миром!"
– Не смотри на нее, не слушай голоса, Давид. Они врут. Все врут… Почему никто не слышит, как она умоляет? – как в бреду повторяла Джина. Она протянула руку к лицу друга, прикрывая тому глаза.
– Джина?
–Гос-поди…, очисти грехи наши…, – голос бедняжки с каждым словом убывал в своей громкости. Перешептывания не давали услышать и половины, но и этого не требовалось. Они поняли – старуха пытается раскаяться перед Всевышним за грехи, которые совершила на протяжении всей жизни, и не верили своим ушам.
– Вырвите ей чертов язык!
" Я просто хочу уйти!"
Нечисть не может исходить из корней Господа.
– Тащите ее сюда! Снимайте!
Ведьма – не дитя Божье.
" Он заставил меня!"
– Совсем потеряли голову? Она уже кончена.
Отвернувшись от света, она не имеет возможности раскаяться.
" Пожалуйста!"
– Да прости....нгх…кх-кха… тех.., – горло женщины сдавливало. Словно горючей проволокой обмотали тонкую кожу, впиваясь шипами с каждым разом глубже.
Глубже.
И глубже.
Не давая произнести и звука.
– Может, все же снимем ее?
– Нельзя!
– Четко сказали, пока не останется прах ее – не подходить ближе двух метров, кретины.
–… кто не ведает деяний своих…, – чужое прерывистое дыхание… Казалось бы, с чего девушке слышать его, находясь в приличном расстоянии от жертвы общественности? Но оно достигло ее. Эти дрожащие губы, так старательно пытающиеся переступить черту шепота вдруг сомкнулись. Она не закончила молитвы. Костлявая мерзавка оказалась многим быстрее, не дав умирающей последнего слова. Громкий стук сердца – вовсе не Джины – прекратил всякое движение.
Тогда она впервые узнала, что значит исчезать.
Уходить.
От души одного человека остался сосуд, отдающий мерзкими тошнотворными благовониями.
Вонь. Именно этим словом окрестила девушка горящую плоть мертвого, не дышащего человека. Бушующее чувство отвращения к толпе поглотило ее. Он отняла руку от лица товарища, соединяя свои ладони вместе, не ведая, что творит.
Это должно было прекратиться сейчас же.
– Что ты собираешься сделать? – настороженно спросил Давид, цепляясь за край ее рукава, – Опусти руки, Джина.
– Господи…, – начала слепая, привлекая к себе внимание рядом стоящих. Брань неподалеку продолжалась несмотря ни на что. Словно люди поделились на два лагеря. Один – измывался над мертвой, поддерживая спор отца Давида, второй – резко приковал все внимание к Джине, – Избави ее от вечных муки и огня гееновского, и даруй ей причастие и наслаждение вечных Твоих благих…
– Матушка, почему эта девочка молится? – тихий девичий голос коснулся ее слуха, но она проигнорировал его, продолжая читать.
– Что? Дурная, ты с ума сошла? Опусти свои ладони – не искушай судьбу, – кто-то толкнул ее в локоть, но рук Джина так и не разомкнула.
– Она под ее чарами?
– Джина! Джина, опусти руки, ты выдаешь нас! Отец будет в гневе! Подумай о нас!
– Она околдовала ее! – ахнули сбоку.
– Это же дочь Господина Данте! Это его дочь!
Звон наполнил маленькую коморку ее разума, когда кто-то заверещал, что Джина Данте – посланница Нечестивого.
Дитя Адского отродья.
Дрянь!
Рука друга отпустила ее, и тогда Джину схватили чужие пальцы – руки убийц невиновной. Они потащили ее за волосы, покуда она не развела ладоней, вцепившись в этих "недолюдей".
Это был первый день в ее жизни, когда все до последнего – взгляды устремились на Джину, такую беспомощную, но в то же время почему-то опасную.
Да где же это видано, чтобы виновному читали молитвы на упокой Светлой Души!
Этой ведьме!
Она же не сошла с ума из-за ее крика, нет?
– Джина…
И это первый день в ее жизни, когда невинно-светлая кожа покрылась синяками, ссадинами и ранами от наказания взрослого. Берта рыдала над ней около трех ночей, пока ее лихорадило.
Джину трусило каждой клеткой. И с каждым утром, когда где-то в отдаленных уголках своего сознания она все еще слышала тонкий голос кормилицы, ей казалось, что конец близок.
Как глупо…
Быть избитой до полуобморочного состояния своим отцом, и не узнав мира, не увидев звезд – чахнуть от подхваченной болезни.
– Да…вид…, – прохрипела девушка.
– Его здесь нет, моя милая, тише…
– Давид… Она сказала " спасибо"… Давид… Я слышала ее…
Ее хриплый голос преследовал повсюду. Старушка сорвала его, пока пыталась отодрать безумца от несчастной девушки. Она навсегда запомнила эти звуки – шлепки тяжелой плети о ее собственной тело.
" Господин! Господин, умоляю, не надо! – капля чего-то горячего скатилось по ее щеке. Она не плакал, нет. Это была ее кормилица.
– Эта дрянь не только свою мать погубила! Она и нас погубит! Нужно было ее еще при рождении утопить, как котенка!"
– Ее похоронили?…Ту…
– ....
– Берта… Берта…
– Нет, малыш. Они дождались того часа, когда она обратилась в пепел.
Джина захныкала, сворачиваясь в клубочек.
– Ш-ш-ш, тише-тише, тебе нельзя… Тише, милая, иначе твоя температура подскачет…
Заботливые руки обняли сопротивляющееся тело. Она пыталась оттолкнуть ее, но в данный момент Берта оставалась сильнее, чем ослабшая тушка избитой Джины.
– За что они так? Она же…н-ничего…ничего!..
– Я знаю, малыш, знаю…
Лихорадка – это нескончаемое пекло, что похуже всякого знойного лета во Флоренции. Хотелось пить, но казалось, что эта вода тут же испаряется из тела, и ее распирает во все стороны. Лежа на кровати, что, словно раскаленная сковорода, жгла девичью спину, – она сходила с ума.
Данте не знала, сколько дней лежала бесполезно на одном месте.
День или ночь за окном?
Где Давид?
И почему он ни разу не появился?
Ее навещали лишь слуги, но чаще всех – кормилица и лекарь.
– Мне жарко…, – обняв колени, она прижалась к ним головой, так и сидя в одной позе. Прошло ли пять минут или семь часов, – Джина не меняла своего положения, лишь изредка издавая звуки, больше похожие на мычание.
Больше никто не подходил.
Никто не звал.
И она не могла знать – оставили ли ее, спит ли она или вовсе мертва.
– Жарко…
– Очень? – донесся в ответ хрупкий, едва слышимый голос. Джина дернулась, как от тока, отрывая голову и вглядываясь в темное пространство. Ах… Если бы эти глаза только видели…
– Кто здесь? – вытягивая руку вперед, просипела девушка, – Кто здесь?
– Скоро будет еще жарче, – ответили вновь. Перед ней ничего не было. Тогда почему складывалось ощущение, что кто-то стоит рядом, шепча в ухо?
– Почему ты не говоришь? Кто ты? Что тебе здесь нужно? Отвечай, иначе я подниму шум, – ее вновь пробивала дрожь.
– Ты же спишь, Джина, никто не придет на твой зов.
– Откуда… Ты знаешь? Мое имя? Тебя кто-то подослал? – голос Данте сорвался на хрип, но она пересилила себя, стараясь выдавить из себя хоть какие-то слова. Кто был ее ночным гостем? Зачем он пришел? Чтоб посмеяться над калекой или…, – Убить меня?… За то, что я молилась на площади за ту ведьму? – догадалась Джина, рассекая воздух руками, чтоб поймать источник шума, который, казалось, был прямо перед ней, но от чего-то ладони ловили только пустоту перед собой.
– А разве я что-то говорил о той бедной женщине? Вы, люди, странные…, – с насмешкой продолжил человек, – Просите дара, а после ищите все средства, чтобы от него избавиться. А твои глаза…
– Не смей… Берта! Бер-…, – она открыл рот, но оттуда вылетел лишь свист. Джина схватилась за горло, ошеломленно осознавая, что кто-то или что-то не дает ей возможности выпустить лишний звук.