Дем Михайлов
Инфер-10
Глава 1
Дем Михайлов
Инфер-10
Глава первая.
Вонь бессмертия.
Да. Именно оно. Вонь именно этого статуса, этого состояния, столь неестественного для всего живого, обязанного иметь свой лимит бытия – вот чем вдруг завоняло вокруг меня.
Бессмертие.
Именно вонь этого состояния, способного разложить на атомы и аннигилировать любую силу воли, я внезапно ощутил и не сразу опознал, хотя прежде не раз сталкивался с тусклым отблеском этой хрени, поблескивающей в чужих богатых глазах. И эта сладкая подлая вонь бессмертия исходила от моей собственной задницы, отлично смешиваясь с выходящим оттуда же дерьмом, пока я сидел на корточках на краю крыши наполовину затопленной высотки, откуда открывался прекрасный вид на утонувший город и тужился, старательно исторгая из себя переваренные останки вчера пойманной и тогда же жадно сожранной рыбы. И виноват во внезапно окутавшей меня и существующей лишь в моем сознании вони был разрушенный затопленный город.
Просто я узнал этот город. Опознал его очертания.
Пока я сидел на краю крыши и смотрел вниз, удобряя корни опасно склонившейся над бездной пальмы, глаза лениво скользили по некогда урбанистической панораме и в какой-то момент ломанные линии, образованные руинированными зданиями, сложились в привыкшем делать наброски полевых карт мозгу определенным образом, после чего прозвучал отчетливый щелчок и я узнал это место. И даже увидел его таким, каким оно было прежде. Эти улицы, становящиеся темнее и смертоносней, все ближе ко городскому дну; утопающие в маслянистой грязи вперемешку с зеленой слизью фундаменты уставших стоять и держаться зданий; полосуемый нескончаемыми дождями воздух; характерный гнилостно-соленый запах, приносимый шквальными ветрами с умирающего океана, с ненавистью гонящего на берег мусор, дохлую рыбу, забитые черной грязью раковины моллюсков и песок, песок и еще раз песок, что жег руки и вонял мазутом.
Я бывал здесь прежде. Я жил здесь прежде – не постоянно, скорее неожиданными для всех кроме меня наскоками, хаотичными наездами, когда в этом регионе появлялись требующие моего личного присутствия задачи или надо было проверить финансовые дела бара, расположенного в этом городе и как всегда служащим надежным местом встречи и одновременно непроницаемой ширмой для всех моих остальных дел, не терпящих внимания властей. Я был значим в этом городе, а многие мне платили – чтобы крышевал… или не совался в их дела.
Власти… и их внимание…
Да. В те времена, когда Эпоха Заката уже началась, этим городом, пусть почти номинально, но все еще правили выборные власти и они старательно следили за тем, что ни один жирный кусок не прошел мимо их рта. В то время все они с лихорадочной поспешностью пытались заработать как можно больше денег и завести как можно больше полезных связей. А когда этот прибрежный огромный город решил поиграть в самостоятельность и провозгласил независимость от агонизирующей страны, сюда хлынуло столько грязи и денег, что этот пузырь за считанные десятилетия надулся до предела и был готов лопнуть и забрызгать все вокруг, но несколько вовремя сделанных точных проколов помогли стравить напряжение. Всего с десяток неожиданных смертей среди титулованных чинуш, главарей банд и прочих. Это позволило на какое-то время избежать войны группировок, массовой резни на улицах из-за религиозной нетерпимости или национального признака – в общем всего того, чем мы так умело прикрываем желание устранить лишние рты и конкурентов. Затем, спустя еще пару десятилетий или чуть больше, все снова накалилось, на место уничтоженных кровавых отморозков пришли новые, но… было уже слишком поздно. Они опоздали.
Некому стало бунты устраивать. Некого стало резать.
К этому моменту неподалеку уже частично было построено глобальное убежище Формоз, сходу начавшее принимать сотни и тысячи желающих найти в нем укрытие от невзгод ставшего слишком уж неприветливого мира. Этот город, где уровень воды последние сто лет неуклонно поднимался, завоевывая этаж за этажом, быстро пустел, а в воздухе назойливыми крупными мухами жужжал воздушный транспорт Атолла, прямо с крыш забирая очередную партию будущих «низших», что не глядя подписали кабальный контракт, лишающий их самых базовых человеческих прав. И наконец в вымершем городе остались лишь мертвецы и те, кто предпочитал умереть свободным – хотя несчастные ушлепки, всю жизнь прожившие в кабале долгов и под гнетом властей и банд, понятия не имели что такое настоящая свобода. Хотя может они и сумели ощутить ее вкус на короткое время… а потом все же сдохли. А незадолго до всего этого, когда пустеющий город еще как-то жил, я навсегда закрыл двери своего бара, пинком ускорив мешкающего бойца и бросив последний взгляд на барную стойку, где я оставил недопитую бутылку бурбона, фотографию жирного улыбающегося урода в слишком тесном для него деловом костюме и гильзу от крупнокалиберного винтовочного патрона – а его пуля пробила тому уроду башку насквозь, следом прошибив тощее тело и сердце его суки жены и наконец убив их любимого великовозрастного сынулю, выглядящего на тридцатник, но разменявшего уже седьмой десяток. Я убил троих одной пулей – как раз, когда эта гребаная семейка спешно грузила жопы в севший на крышу флаер. Они были испуганы. Очень испуганы. Ведь за несколько минут до этого они открыли в пентхаусе максимально защищенный сейф, чье местоположение было известно лишь им, но вместо коллекционных ювелирных изделий и флешек с компроматом на сильных мира сего, служившим им защитой долгие годы, обнаружили лишь кучу дерьма – примерно такую же, какую я почти закончил класть под благодарную подгоном пальму. Они прекрасно поняли от кого это послание и рванули на посадку… где и сдохли. Их убийством я закрыл свои последние дела, следом закрыв и бар, после чего покинул этот город. Думал, что навсегда, ведь все эти руины должны были пойти под медленный тотальный снос, но прошли столетия и вот я снова здесь. Сижу. Сру. Думаю. Вдыхаю вонь дерьма и бессмертия…
Но я не удивлен. Нет. Это вполне ожидаемо. Что еще может почувствовать грязный гоблин, когда спустя столетия опознает в этих руинах город, где он некогда жил?
Город умер. Некогда величественные здания разрушились, на их обломках поднялись толстенные деревья, пережившие немало штормов, вместо улиц подводные ущелья, цивилизацию пожрала природа, а я вот он, ничуть не изменившийся, сижу на краю и наслаждаюсь видом.
Город мертв – а я жив.
Целый город в труху – а у меня разве что пара новых шрамов появилась, ну еще может хер стал не столь бодрым как в прежние времена.
И стоило это осознать – не про хер и его бодрость, а про пролетевшие столетия – как в голове сразу зашевелились вонючие склизкие мысли истинно бессмертного: так может и торопиться некуда? На кой хер рвать жилы и жопу раз нет и намека на спешку? Все давно уже быльем поросло, можно задержаться и отложить путешествие на недельку или две. Спешить некуда. Лучше завтра, чем сегодня.
Опасные мысли. Непозволительные. Так могут мыслить только те бессмертные, кто уже всего добился, кто ничего уже не желает, кто пожил лет двести и у кого все равно все время мира в запасе. А еще так раньше мыслила приученная к этому богатыми беднота, воспитанная выполнять рабочую норму, но не больше – так чтобы в обрез хватило на жратву, подписку на сериалы о чужой шикарной жизни и плату за квартиру размером с сортир.
Но я ведь не такой?
Неспешно подтерев жопу парой бархатистых древесных листов и швырнув угощение сбежавшимся на запах говна и бессмертия тараканам и жукам, я натянул шорты, обернулся и задумчиво глянул на приютившее меня несколько дней назад здание.
Что это тут у нас? Обложенный в два ряда высокий очаг, накрытый куском отделочного камня, на котором так хорошо жарить рыбу и бананы. На сплетенной из трав веревке покачивается накрытая чистой тряпкой выпотрошенная рыба. А вон там дыра, через которую на верхний этаж ведет накрененная обрушившаяся плита и где начинается коридор, идущий мимо небольшой комнатушки, где я устроил себе вполне удобную кровать. Под кроватью лежит смарт-экран телевизионной панели – я сумел оживить его, подзарядить от починенного солнечного элемента, отыскал в его памяти несколько древних фильмов и последние пару вечеров неплохо так скоротал за их просмотром…
А когда я последний раз тренировался? И я сейчас не про расслабляющее плавание в затопленных комнатах с прохладной водой. Так, когда я там тренировался в последний раз?
Ответ мне не понравился. Совсем не понравился.
– Дерьмо – подытожил я, подтягивая шорты выше – Дерьмо! В дорогу, гоблин! И прямо сука щас!
Но ведь уже далеко за полдень? Может завтра с утра?
– В дорогу, гоблин! – повторил я, уже шагая к комнатушке, где хранились еще кое-какие найденные в путешествии полезные вещи – Остаток дня на веслах, а затем отжимания до блевоты!…
**
Труба из нержавеющей стали скрипела при каждом рывке, вниз летели влажные крошки бетона, но все же эта перекладина вполне выдерживала мой вес.
226…
237…
248…
Добив двести пятьдесят подтягиваний за утреннюю тренировку, я спрыгнул на покрытую молодой травой мягкую почву, а затем и улегся, позволив себя некоторое время поваляться. Чуть отдохнув, намочил себя из большой прозрачной лужи, взял кусок серого мыла и намылился с ног до головы, не забыв и про трусы. Дернув лиану, обрушил на себя поток дождевой воды, но смыть всю пену не успел и перешел к следующему «душу». Закончив на этом гигиенические процедуры, я занялся завтраком. Вскрыв стеклянную банку буйволиной тушенки, принюхался и нос едва не отказал от обилия огненных специй, одним своим ароматом вызывающий пожар в желудке и томные мысли о прободной язве. Жадно выжрав всю банку вприкуску с сухой кукурузной лепешкой – от прихваченных с собой продуктов я решил избавляться пока не испортились – и запив это дело холодным вчерашним кофе, я сполоснул посуду, неспешно собрался, погрузился на модифицированный плот и покинул гостеприимную гавань.
Уже вторые сутки я снова путешествовал по массиву прибрежных руин. И далеко не всегда мой путь вел прямо. Часто, даже слишком часто приходилось лавировать и делать огромные крюки, чтобы обойти препятствия, но меня это не особо печалило. А когда я обнаружил ведущую чуть в сторону зону руин широкую протоку, почти сплошь покрытую густым лиственным пологом, то предпочел намеренно уйти с курса. И вскоре обнаружил, что невольно открыл настоящий оазис жизни. Оазис в оазисе. Прохладная и пронизанная свежим ветром и прикрытая от палящего солнца зона тянулась на десятки километров по мертвому затопленному мегаполису, давая защиту и приют сотням приспособившихся к этим уникальным условиям видов. Эволюция продолжалась. Тут было полно пресной воды и различной еды. Ее хватало всем. Жрали травоядные, жрали хищники, поджирали падальщики. Еды хватило и мне, хотя я особо не охотился, а перед долгим заплывом предпочитал слопать банку жирной тушенки. Ее энергии мне хватало почти до вечера, когда я замедлялся и, забросив удочку в воду, начинал осматриваться, выбирая место для ночлега. На ночь я предпочитал подниматься повыше и плот вытаскивал, успев понять, что с приходом ночи с глубины поднимается всякое… крупное… зубастое… голодное… Я этому не удивился. Городская жизнь как она есть, верно?
Эту ночь я провел рядом с тем, что некогда было огромным бассейном на похожей на стилизованный зиккурат крыше дорогущего отеля. Я помнил этот отель и бывал в нем прежде. Сейчас бассейн превратился в животворный источник, в сборник пресной дождевой воды, откуда брали свое начало немало причудливо изогнутых древесных стволов, прикрывших крышу утонувшего отеля густой сенью крон. Я вдоволь наплавался в чистейшей воде, загарпунил три водящиеся в огромном бассейне хищные рыбины, дав травоядным чуть больше шансов и собрал с десяток птичьих яиц, беря только по одному из многочисленных гнезд. Клювастые мамаши яростно и хрипло орали, кидались, но меня не остановили – я брал дань с этого города прежде, продолжу и сейчас. И не надо так громко орать – я всегда знал меру и заставлял других ее знать.
Тот ужин удался. Я обожрался так плотно, что еще долго просто лежал на траве, вслушиваясь в мирный шелест деревьев и стрекотание ночных насекомых. Ночью отлично выспался. А утром пришлось снова бодаться с самим собой и тоненьким мерзким голоском, опять предложившим задержаться на крыше отеля, где так много чистой воды и вкусной рыбы.
А вот хер! Я двинусь дальше!
И двинулся.
Но сначала плотно заправился тушенкой.
Завтрак на крыше самого дорогого отеля в городе – почувствуй себя элитой, гоблин!..
**
«Сумрачную» улицу я покидать не спешил, уже поняв, что она идет вдоль невидимого отсюда побережья и в нужную мне сторону – редкие ее изгибы не в счет. В растительной крыше имелись прорехи, откуда падал солнечный свет, и я избегал эти сияющие столпы, предпочитая обходить их далеко стороной и оставаться в прохладной тени, а заодно не попадать в поле зрения небесных глаз.
Меня искали. За мной охотились. Не могли не охотиться. Я это понимал. А даже если это не так и на меня и мою судьбу с радостью положили хер, верить в это и расслабляться я не собирался. Двигаясь вот так неспеша, я в голове – и только в голове – выстраивал будущий маршрут на ближайшие сотни километров, одновременно прикидывая способы их преодоления. Кое-что уже начало вырисовываться, и я как раз с задумчивой скорбью рассматривал сломавшийся очередной шест, когда до меня донесся знакомый тарахтящий звук – так на низких оборотах работает собранный из всякого говна разлаженный движок внутреннего сгорания. На воде трудно понять откуда идет звук, и я решил не играть в угадайку, предпочтя схватиться за одно из свисающих до воды лиан и толчком направить плот в один из темных проломов в стене затопленной высотки.
Попасть внутрь оказалось легко. Плот без малейших трудностей вошел в обрамленный свисающей растительностью проем, нигде не зацепившись, ни на что не наткнувшись. И эта легкость мгновенно насторожила меня, заставила воткнуть шест в дно и навалиться на него всем телом, останавливая продвижение внутрь. Пока плавсредство замедлялось, а трещащий выгнувшийся шест думал что ему делать, оскорбленной сломаться или обиженно выстоять, я заметил несколько старых спилов на матерых мангровых стволах, уловил взглядом свежие срезы на лианах и ветвях, а через секунду едва не поймал тупой холкой рухнувший сверху бетонный блок, размером с жопу бегемота. Упавшая хрень лишь чуток задела гордый нос моего плота, выбив из него щепу и заставив брыкнуть задницей, отчего я едва не совершил полет вместе со своими пожитками. Плот закачало на поднятой волне, в воду с лязгом уходила толстая ржавая цепь и до того, как она натянулась, я уже сидел на стенном выступе, держа в одной руке рюкзак, а в другой ствол, направив его на единственного вроде как зрителя. В голове с щелчками отсчитывались секунды, стоящий на каменном шаре голый придурок ерзал жопой, стремясь убрать причиндалы с линии прицеливания, цепь дрожала в воде, плот пляса на успокаивающейся воде и… ничего больше не происходило. Я продолжал задумчиво молчать и целиться.
– Э-э-э-э-эй! – проблеял голый хреносос – Это же не я!
Я продолжал молча целиться, прислушиваясь к нарастающему звуку разлаженного мотора и смотря как мой плот прибивает к стене подо мной. Ну и оглядывался потихоньку, успев заметить замкнутость стен этого каменного мешка, куда подкрашенный зеленым свет попадал только сверху, с трудом пробиваясь сквозь выросшую на руинах шапку тропической растительности.
– Э-э-э-э-эй! Ты меня понимаешь, амиго? – хриплый голос хренососа попытался стать текуче-медовым, но дрожащая жопа сводила на нет все его потуги – Это не я!
Я молча целился. Звук движка там снаружи заглох.
– Ну ладно… ладно, амиго! Это я! – признался упырок, нервно переступая мокрыми ступнями по склизкой бурой жиже на вершине шара – Я дернул веревку, да. Но мне велел так сделать старый Мумнба Рыбак и не сделай я он бы мне кишку расширил своей навахой – а он уже обещал! Говорит сру я плохо, подкормка никакая, долг отдаю слишком долго… Вот я и дернул веревку ловушки, да! Ведь кто мечтает о навахе в жопе? Да никто, амиго, верно? Ну кроме тех что прежде жили – те говорят всякое творили со своими задницами, пока весь мир в жопе не оказался… Да что же ты молчишь, амиго? О чем думаешь, дружище?! Не молчи!
– Представляю полет твоих яиц – ответил я.
– Мои яйца – не птицы, амиго! Не представляй себе такое! Думай лучше о загорелых молодых сиськах! Я вот думаю! Постоянно думаю! Так в не подтертой жопе свербит меньше! И ты думай о сиськах!
– Ты мне камень на башку скинул – напомнил я – Хочешь мозгами пораскинуть на вон ту мозаику стенную? А потом приложим к ней твои яйца…
– О сиськах, амиго! – голый парень задергался как от удара током, когда я навел прицел ему на лоб и принялся забавно махать башкой от плеча к плечу с такой силой, что вода с его длинных мокрых волос разлетелась во все стороны – Думай о сиськах! И камень я скинул не на тебя!
– А на кого?
– На плот! На плот твой! Специально подгадал! Я же не убийца! Я не такой! Я простой эсклаво! Обычный эсклаво, и я хочу жить!
Выслушав его, я чуть опустил оружие и парень, сначала улыбнувшись облегченно, опять испустил испуганный вопль:
– И жить хочу с яйцами!
– Для раба у тебя слишком много желаний, гоблин – усмехнулся я и, отведя наконец от него оружие, одним шагом оказался на плоту, подхватил шест и толкнул себя в глубь каменного колодца, образованного стенами древнего здания, со сложившимися межэтажными переборками.
– Кто? Гоблин? Кто такой гоблин? – вывернувшись следом за мой так, что массивный ржавый ошейник на его шее едва не сломал ему позвоночник, парень поспешно вцепился мокрыми пальцами в веревочную сеть, зашлепал ступнями по склизкой поверхности своего насеста и все же сумел повернуться и не оказаться повешенным – Что за гоблин? Я не гоблин. Я Имбо! Имбо Сесил!
– Имбецил – кивнул я – Ясно. Какого хрена с тобой происходит, Имбецил?
Там снаружи чихнул, подавился, опять чихнул и простуженно взревел движок, пустив эхо в затопленных руинах.
– Я не Имбецил, я…
Хватило одного моего взгляда, и парень подавился продолжением и просто часто закивал, медленно поворачиваясь, пока я вел плот к замеченной у дальней стены колодца чуть наклоненную каменную плиту – уцелевшие остатки этажа. Плита была расчищена от растительности, часть ее была прикрыта навесом из палок и куска мутного от старости пластика, имелся выложенный камнями очаг и запас хвороста.
– Это вещи Мумнбы Рыбака! – предупредил меня Имбецил – Он сказал любому сердце через жопу выжрет, если тронут!
– Любит вкус говна – кивнул я – Ясно.
– И это звук мотора его лодки, амиго! Послушай… не надо злить Мумнбу! Он… он так человек хороший… но убил многих. У него наваха!
– У него наваха – я повторил свой понимающий кивок и шагнул с плота на плиту – А у меня вот нету навахи…
– И винтовка у него тоже есть! Не надо злить Мумнбу, амиго! Просто делай как он скажет – и вы договоритесь.
– Делать как он скажет – это не договор, а выполнение приказов – возразил я, усаживаясь у заросшей листвой дыры в стене, предварительно убедившись, что недавно ее кто-то хорошенько очистил от стволов и лиан, а затем склонил сюда тонкие побеги и замаскировал листвой, тем самым обеспечив себе еще один выход из каменного мешка.
Кем бы ни был этот рыбак Мумнба с навахой – он гоблин осторожный. И с рабами своими обращается тоже осторожно, не давая им шанса проломить себе голову – это я понял, наблюдая за мучениями Имбецила, явно поставленного сюда ради какого-то важного дела, но я пока не мог понять какого именно. Но вообще зрелище впечатляло…
Когда этажи здания обрушились и схлопнулись, превращая все в многослойный сэндвич, сюда прилетело все то, что было под самой крышей. И среди упавшего оказалась и примерно пятиметровая статуя – если судить по видимой части и прикинуть пропорции – юной гимнастки с высоко поднятым над головой гимнастическим мячом. Гимнастка утонула по пояс, прекрасно сохранившееся красивое лицо направлено к мячу, а на шаре, что не столь уж большой, переминается голый тощий коротышка лет так двадцати. Роста в нем чуть больше полутора метров, отчего он кажется пигмеем на фоне пятиметровой гимнастки. «Пигмей» частично сидит на узкой дощечке вроде качелей, чьи веревки уходят в переплетение стволов вверху, туда же тянется цепь от железного ошейника. На лодыжке парня защелкнут еще один железный браслет, обрывком цепи и скобой приделанный ко лбу явно охреневшей от такого поворота событий статуи гимнастки. Вокруг всего этого коконом висят веревки и старая рыбацкая сеть, на которой закреплено до хрена всякой всячины – мешки и мешочки, пластиковые и стеклянные бутылки, невероятно старый фонарь с раскладной панелью солнечной подзарядки – и сверху как раз падает достаточно широкий вертикальный солнечный луч. В общем все неплохо так придумано и организовано. Одного не пойму – для чего все это?
Словно в ответ на мои мысли коротышка вдруг вздрогнул всем телом, натужно всхлипнул и… изверг из задницы бодрый фырк жидкого дерьма, оросившего его ноги и плюхнувшегося на каменный шар под ногами, откуда все начало капать на по-прежнему максимально одухотворенный и одновременно охеревший лик гимнастки.
– Как же сука интересно – изрек я, глядя на стекающие потеки бурого дерьма – Раньше на памятники голуби срали… а ты на голубя не очень похож, Имбел…
– Я не голубь, амиго! Ох-х-х… Но я птица в неволе! Но я сам виноват… О-х-х… Я сам влип в это дерьмо – произнося это, он продолжал тужиться и выплескивать из себя жидкие экскременты – Если выдержу еще пару лун и не высру все кишки, то верну себе свободу – рыбак Мумнба мужик справедливый!
– Нахрена ты срешь на гимнастку, Имбо? – спросил я.
– Да это вынужденно! Я каждый день перед ней извиняюсь! Сам подумай, амиго – она жила раньше, тренировалась, рекорды ставила… а теперь на нее срет неудачник Имбо Сесил… тут есть над чем задуматься! Вот ты задумался? О чем думаешь, амиго?
– О полете твоих обосранных яиц…
– О сиськах! Думай о загорелых сиськах, амиго!
– Чем ты занят, Имбо?
– Отрабатываю долги. Сейчас вот работаю прикормкой на Мумнбу.
– И кого ты кормишь дерьмом?
– Не дерьмом, амиго! Ампленто! Что ты! Я кормлю живущую там внизу рыбу и кормлю семенами ягод красной хмагги.
– И причем тут твоя жопа?
– Так семена проходят через нее! Я жру ягоды, жру горстями, меня проносит до кровавого говна… и обработанные моими кишками семена падают в воду… стекая по щечкам гимнастки… а ведь у нее красивая фигурка была, да? А как тебя зовут, амиго? Я Имбо! Имос Сесил! Верный срущий раб рыбака Мумнбы и вроде как его лодка уже входит в дом…
Об этом живая рыбная подкормка могла и не предупреждать – звук лодочного мотора оборвался у самого проема и из светлого размытого пятна показался округлый нос достаточно широкой лодки. За секунду до этого послышался хриплый властный окрик:
– Я это! Смотри не урони, бобоччи! А то башку раскрою!
– Бьенбенидо, сеньор Мумнба! – воскликнул Сесил, шлепая ногами по заляпанному дерьмом шару гимнастки – У нас гости! Один человек! Вооруженный! Там сзади у навеса сидит!
Сдавший меня хитрожопый ушлепок еще и улыбнуться мне умудрился при этом, словно давая понять, что ничего личного мол, усердно выполняю работу.
Лодка дернула носом вправо, с треском ударила просмоленным бортом о стену, заскребла, пока сидящий в центре широкоплечий пузатый мужик шарил у себя между ног, испуская яростные проклятья на испанском. Когда он уже в третий раз помянул всех распутных шлюх мира и собственную тупость, я дождался крохотной паузы, с характерным щелчком взвел курок и, в повисшей мертвой тишине успокоил сеньора Мумнбу:
– Да не потерял ты винтовку. Она у тебя за спиной.
Тот с размаху хлопнул себя по плечу, нащупал старый брезентовый ремень и… замер, осознав, что я целюсь ему точно промеж черных обвислых сисек, лежащих на обширном лоснящемся пузе. Дождавшись, когда тишина станет настолько звонкой, что капающий с гимнастки понос Сесила начнет звучать о успокоившуюся воду как удары литавр, я спросил у прикованного раба там наверху:
– Так это его ты предложил мне убить, да, Имбо? Как ты там говорил? Давай убьем жирного урода, скормим тушу рыбам и заберем его лодку?
– Я-я-я?! – в пронзительном птичьем вскрике было переплетено немало эмоций: изумление, ужас, непонимание и одновременно что-то слегка безумное и радостное – Я?! Я не говорил! Не говорил! Клянусь! Не говорил такого!
– Как не говорил? – удивился я – Сам же орал – тебе свободу, а мне винтовку. Лодку продадим, бабло пополам…
– Я не говорил! Я честный эсклаво! Сеньор! Не верьте ему! Я честно отрабатываю! Честно сру так часто как могу! Ягоды уже прожгли мне желудок и кишки, но я продолжаю! Я продолжаю!
Рыбак вяло отмахнулся, открыл рот и хрипло велел:
– Уймись, бобоччи. Чужак шутит. И он не собирается никого убивать.
– С чего ты так решил? – мирно поинтересовался я, продолжая держать его на прицеле.
– Хотел бы убить – уже убил бы – резонно заметил рыбак и, опустив в воду блеснувшее светлым металлом короткое весло, направил лодку ко мне – Ты пришел с миром. Но ты убийца.
– А ты не слишком умный для простого рыбака и рабовладельца?
– Я уже давно на воде – ответил Мумнба, и его лодка с шелестом встала рядом с моим косовато запаркованным плотом – Навидался всяких. Я стрелял. В меня стреляли. И я не рабовладелец, амиго. Не называй меня так.
– А он тогда кто? Не раб? – я ткнул стволом в замолчавшего Имбо и тот снова заплясал на склизком каменном шаре, но заплясал без слов, хотя и с кривой улыбкой на потном лице.
– Он? – глянув наверх, рыбак с трудом поднялся, буквально выдернув свою тушу из лодки как пробку из бутылки, издав при этом чавкающий звук, а следом пернув так громко и протяжно, что по воде рябь пошла – Он раб. Верно. Но не мой. Он гнил в позорной яме, где гадил под себя и жрал тараканов со стен, а ночью тараканы жрали его и таких как он. Я вытащил его оттуда по старой памяти, дал работу, и он продолжает срать под себя, но уже за деньги. Выплатит долг – отпущу.
Выговаривая свой одышливый спич, он успел рухнуть на возвышение рядом с очагом, снять и приставить к стене винтовку, с силой ударить несколько раз по каждый раз отзывающийся чавкающим хрустом правому колену, после чего, дотянувшись до ближайшей бутылки, зубами выдернул пробку и протянул булькающую емкость мне. Принюхавшись, я поморщился от запаха сивухи, глянул коротко на рыбака – не редки случаи, когда держишь отравленную бутылку для нежеланного или богатого гостя – и сделал большой глоток. Пойло обожгло глотку и разом открыло вообще все поры на коже, вызвав обильную испарину.
– Хороший – оценил я, возвращая бутылку.
С шара гимнастки сверху донеслось горестное чмоканье, но танцор не проронил ни слова, как-то растеряв свою недавнюю болтливость и вообще потеряв обреченную бодрость духа.
– Горлодер отменный – согласно кивнул рыбак, в свою очередь прикладывая бутылку к губам.
Забулькало, самогона убавилось на четверть, при этом на горле пьющего не дернулось вообще ничего – он даже не глотал, а просто вливал сразу в желудок. Утерев губы, он поставил бутылку, между нами, положил там же покрытый пятнами тряпичный сверток, вытащенный откуда-то из-за лиан на стене и… в его жирных и с виду неуклюжих пальцах сверкнуло отточенное лезвие навахи. Я едва успел заметить, как он достал нож и разложил его. Через мгновение рыбак с плохо произносимым именем уже нарезал на куски сочащуюся жиром зубастую рыбу.
Посмотрев на лежащую, между нами, рыбу, я оглядел чужое обиталище, не слишком похожее на место постоянного обитания, оценил непроницаемое выражение лица рыбака и… тихо рассмеялся.
– Горлодер хороший – понимающе кивнул толстяк – Выпей еще. И не переживай – за душой ничего не таю. Я не такой как эта живая подкормка для рыбы, потерявшая собственную семью, предавшая друзей и проигравшая в кости все, что имела в этой жизни. А ведь раньше он был главным, а я работал на него… Наследник старого рода… просравший все, что только можно… и наконец потерявший свободу.
– Самогон реально хороший – фыркнул я, подхватывая бутылку – Но развеселило меня не это.
– Что же тебя так насмешило, чужак?
– Собственная тупость – ответил я, но только после второго большого глотка, опять обжегшего горло – Как давно ты заметил меня, Мумнба?
– Я вошел на лодке внутрь, ты наставил ствол…
– Без вранья – усмехнулся я, намеренно медленно оглядев прикрытую листвой дыру в стене – Давай без брехни, хомбре. Как давно ты меня засек?
– Ну… – он задумчиво пожал огромными оплывшими плечами, что больше подошли бы дэву – Пару часов назад я проверял на мелководье донные ловушки в тени завалившейся набок высотки, где вода всегда прохладней и увидел, как ты шел мимо на плоту.
– Два часа назад – повторил я – И как далеко я прошел от тебя?
– Ну… – закатив глаза, он что-то прикидывал, а в это время его пальцы, орудующие сами по себе, ловко завершали нарезание жирной рыбины – Не так далеко. Но и не близко. Хорошим броском гарпуна дотянуться можно было бы. Но я бы не стал. К чему?
– На расстоянии хорошего броска гарпуна – повторил я, приваливаясь плечом к спине – Охренеть… и я тебя не засек, хомбре.
– Ты о чем-то вроде как думал, амиго – он снова пожал плечами и щелкнувшая наваха легла у его огромной ляжки, а в пальцах другой руки появился еще один сверток, откуда вывалилась стопка темных тонких лепешек – Я решил тебе не мешать.
– Охренеть… – протянул я, глядя на жирную громаду, занимающуюся угощением – Мерде… да я совсем расслабился… или слишком поторопился с выуживанием из башки лишней начинки…
– Как-как? – переспросил без особого интереса толстяк и тут же переключился, щурясь и разглядывая мутную банку с сомнительным содержимым – Острое любишь?
– А я? – донеслось из-под потолка.
– Жри ягоды, коммемьерда! – без особой злости буркнул рыбак и голый раб замолчал, явно не желая испытывать судьбу.
– Острое люблю – кивнул я – Получается ты пропустил меня… а потом двинулся следом?
– Будь ты ближе – окликнул бы негромко. А орать не захотел – там у высотки водится всякое… сам понимаешь.
– Ага. Понимаю. Но потом ты пошел следом за мной?
– Не нарочно. Просто ты шел тенистой протокой – а у меня там полно ловушек, а кое-где и сети поставлены. Тут мои угодья, амиго. Рыбачу, охочусь, собираю плоды и коренья. Плачу исправно две десятины и горя не знаю.
– Ты пошел за мной, и я тебя не заметил…
