Денис Гербер
Бешеный ангел. Два тела Раймонда Луллия
Раймонд Луллий смотрел на короля так же, как Адам взирал на Еву до вкушения запретного плода, – то есть совершенно безучастно и не заинтересованно. Казалось, он до сих пор не понимает, какая роль при этом отводится ему.
– Я слышал, что вы главный распространитель христианской веры на восток, – пояснил король, – и хотел бы во всём полагаться на ваш авторитет.
– Рад, ваше величество, что вы отводите мне столь важную миссию, – задумавшись, проговорил учёный, – но мне кажется, что прежние походы против мусульман были обречены на неудачу как раз потому, что многие христиане оказались нравственно гораздо ниже сарацин. Теперь же вы предлагаете набрать войско из ваших вассалов, которых сами обвиняете в подлости и измене.
– Их предательство вытекает из внутреннего положения страны, – возразил Эдуард. – Я уверен, что в душе они такие же ревностные христиане, как и наши предки, нужно лишь призвать их к исполнению священного долга.
– Возможно, но я всё-таки боюсь, как бы вместо отпущения грехов они не заработали себе новых.
– На всё воля Божья, дорогой доктор! Так вы согласитесь стать нашим духовным наставником в этом деле?
– Я буду рад помочь, ваше величество. Но, признаюсь, у меня есть собственные взгляды на миссионерство.
– Каковы же они? Любопытно будет узнать.
– Ну, во-первых, я не презираю неверных так сильно, как это, возможно, должен делать христианин. Напротив, я считаю, что сарацины – вполне достойные люди. Просто Всевышний даровал нам более совершенное учение, и мы обязаны донести его суть до тех, кто верит в Аллаха. Не оружием мы должны покорить мусульман, но доводами разума! Вы знаете о проповеди, которую святой Франциск Ассизский читал египетскому султану?
И Раймонд Луллий рассказал королю историю, случившуюся в сентябре 1219 года во время вторжения христиан в Египет.
Два человека, укутанные в сутаны из грубого сукна и опоясанные простыми верёвками, вышли из лагеря крестоносцев под Дамиеттой и по египетским пескам двинулись в ту сторону, где располагалась ставка султана. Это были святой Франциск и брат Иллюминат. Время для своего похода они выбрали, пожалуй, самое неподходящее: очередной крестовый поход нарушил все договорённости между мусульманами и христианами, а султан приказал лишать головы всякого, кто посмеет осенить себя крестом.
Можно представить себе удивление дозорных, когда два человека, невероятно похожие на назареев, приблизились к ним и сами смиренно признались: «Мы – христиане». Такая неслыханная наглость сопровождалась ещё более дерзким прошением: отвести их к самому аль-Камилю, столь бесцеремонному в расправе над неверными. Возможно, их приняли за вероотступников, желающих принять ислам, или за предателей, жаждущих сообщить ценные сведения за награду, а может быть, сарацины поразились их бесстрашием, граничащим с безумием. Так или иначе, монахов хорошенько побили и доставили к султану. Оказавшись во дворце, Франциск с Иллюминатом не стали терять времени даром и бойко принялись проповедовать. Аль-Камиль был поражён не меньше остальных. Сначала с удивлением, а после с любопытством он внимал речам нищенствующих монахов, которые излагали евангельское учение так пылко и увлекательно, что от его ненависти вскоре не осталось и следа. В течение трёх дней продолжалась эта проповедь, а снаружи, за тройным кольцом крепостных стен Дамиетты уже шумела битва – сарацины отбивали яростные атаки крестоносцев. Христиане напирали на султана всеми возможными способами: там, за окном, прокладывали дорогу мечами, а здесь, внутри, давили красноречивыми аргументами. Но если нападение вооружённых рыцарей удалось успешно отбить, то с проповедью дела обстояли не так однозначно: султан вынужден был прервать францисканцев, опасаясь, как бы некоторые его подданные (а возможно, и он сам) не вздумали принять христианскую веру. Напоследок святой Франциск решил усилить триумф и предложил своему мусульманскому оппоненту Фахру-аль-Дин-Фанизи вместе взойти на огонь, чтобы таким образом доказать истинность своей веры. Однако султан выступил категорически против такого эксперимента: «Не следует искушать Господа», – заявил он, словно истинный католик.
Эта история, произошедшая во времена страшных гонений на христиан, доказывала превосходство истинного знания над силой оружия. Христианство, излагаемое устами францисканцев, оказалось сильнее той веры, что несли крестоносцы на остриях своих копий.
Король выслушал рассказ с неподдельным интересом, как нравоучительное моралите.
– Обращение язычников – не это ли наша главная цель?! – воскликнул он, когда Луллий закончил. – Клянусь Святым распятием: такой поход не только спасёт наши души, но и сохранит наши бренные жизни! К чему лишнее кровопролитие, когда Иисус завещал нам любить своих врагов? Однако армия нам всё же понадобится, не так ли?
– Только для того, чтобы защитить наших миссионеров от расправы. Ведь пятерым сподвижникам святого Франциска повезло меньше. Можно порадоваться только тому, что они скончались как мученики, распространяя истинную веру! Вооружённое вторжение, я считаю, необходимо лишь для того, чтобы заключить перемирие на выгодных нам условиях: безопасности паломников, возведения храмов и беспрепятственного распространения христианства. Если всё сделать правильно, то сарацины с удовольствием спрячут мечи в ножны.
– И где именно должно произойти такое вторжение?
– Северная Африка, – не задумываясь, сказал учёный. – Но прежде необходимо создать наши базы на Мальте и Родосе.
– Я вижу, что вы немало поразмышляли над этим.
Эдуард широко улыбнулся, довольный тем, что взаимопонимание наконец-то достигнуто. Однако лицо его быстро помрачнело.
– Вы заметили, доктор, что до сих пор я вёл беседу предельно откровенно? Так буду откровенен до конца. Признаюсь, что наша главная загвоздка в этом вопросе – снова деньги. Я не могу в полной мере распоряжаться государственными средствами, ибо с некоторых пор вынужден был передать основные права парламенту. Так что даже владея королевской печатью, я не смогу набрать нужную сумму. Жалованье рыцарям и солдатам, изготовление оружия и аренда кораблей в Генуе – на всё на это необходимо искать дополнительные деньги, и эти суммы огромны! Как вам известно, у папы имелся специальный фонд для крестовых походов, но он наверняка откажет в субсидии. Его святейшество можно понять – ведь он много вложил в борьбу с мятежными шотландцами, а их так и не наказали за святотатство. К тому же один недавний инцидент испортил наши взаимоотношения. Знаете ли, два папских легата, что прибыли к нам, оказались в руках разбойников, которые раздели их до нитки и абсолютно голыми отпустили. Большой позор! Думаю, единственное, на что после такого можно рассчитывать, – это временная передача десятины в наше распоряжение.
– Полагаю, что мог бы договориться об этом с папой.
– Прекрасно! Только, боюсь, это не исправит положения, – с досадой заметил король. – Если уж мы собираемся идти на скорейшее перемирие с сарацинами, то и прибыль от этой компании будет минимальной. Я слышал, что вы, доктор, обладаете великим знанием. В ваших руках столь чудесные тайны, что могущество Соломонова перстня даже не сравнится с ними.
– Какие знания вы имеете в виду?
– Я говорю про вашу способность превращать свинец в золото.
Луллий ничего не ответил, лишь посмотрел на монарха с некоторым недоумением. В какой-то момент Эдуарду показалось, что учёный вот-вот рассмеётся ему прямо в лицо.
– Аббат Верне писал, будто видел собственными глазами, как вы произвели на свет целый слиток!
Учёный глянул в сторону выхода – на дверь, за которой не так давно скрылся его спутник.
– То, что видел аббат, – не совсем золото, – медленно проговорил он.
– Так это была шутка? – испугался король.
– Нет, ваше величество. То, что я показывал аббату, не было металлом. Это – золото в том состоянии, которое неподвластно человеческим рукам. Его нельзя хранить и уж тем более чеканить из него монеты.
Эдуард похолодел. Он не совсем понял, что имел в виду алхимик, но ясно осознал, как вся их безумная затея рассыпается на глазах, даже не успев начаться. Не зная, что сказать дальше, он пожалел об отсутствии красноречивого Хьюго Диспенсера.
– Но вы же можете придать этому золоту нужное нам состояние? – собравшись, спросил он.
– Возможно, но для этого потребуется дополнительная работа.
– Я готов предоставить вам всё необходимое, – сказал король с некоторым облегчением. – Если вы согласитесь, я оборудую самую совершенную лабораторию во всей Европе! Вы можете проводить любые эксперименты, и лучшие люди страны будут в вашем распоряжении.
Тут произошло нечто странное, о чём Эдуард впоследствии будет вспоминать не без содрогания. Взгляд Раймонда Луллия вдруг потерял свою каталонскую жгучесть и как-то погас. Казалось, что душа учёного временно покинула тело и находится где-то далеко. Может быть, в Палестине, подле Гроба Господня, проверяя, на месте ли святыни, которые они собираются очистить от присутствия неверных? Так старик просидел с десяток секунд. Затем Эдуард с ужасом заметил, что только один глаз алхимика обрёл ясность, в то время как второй продолжал оставаться безжизненным. Некоторое время учёный, не моргая, смотрел прямо на монарха, а после и второе око вернулось к нормальному состоянию.
– Я согласен, ваше величество, – проговорил он, наконец, выйдя из состояния прострации, – но вы должны обещать мне, что ни одна монета из сделанного мною металла не будет потрачена во вред христианской вере и её преданным служителям.
Эдуарду вдруг представилось, что за спиной Раймонда Луллия стоит целая толпа. Нет, не толпа – стройное войско, каждый член которого со строгостью взирает на короля. Все эти призраки являлись немыми свидетелями того, что сейчас скажет монарх.
– Клянусь копьём святого Георгия! – торжественно произнёс Эдуард, поднимаясь с кресла, – эти деньги пойдут лишь на благое дело, а наш крестовый поход станет самым достойным за всю историю христианства!
Учёный, судя по всему, остался доволен таким ответом. Он поднялся на ноги вслед за королём.
– Осталось ещё одно обстоятельство, – добавил Эдуард. – Как вы поняли, я не особо рассчитываю на поддержку своих вассалов и боюсь, как бы мой кузен снова не использовал всё это в своих гнусных целях. Другими словами, наше предприятие должно остаться тайной для всех остальных.
– Полностью соглашусь с вами. То, чем я занимаюсь, не подлежит огласке, и лишние слухи могут только навредить.
– Отлично, тогда я предлагаю сделать вашу лабораторию прямо здесь, в Тауэре – одном из самых надёжных мест моего королевства.
Кивком головы алхимик дал понять, что не возражает.
– В таком случае жду от вас указаний. Будьте любезны, составьте подробный список того, что вам понадобится, и передайте его коннетаблю. Нет, лучше лично мне – я намерен взять дело под собственный контроль. – Эдуард улыбнулся особенно широко. – И я надеюсь видеть вас на торжественном приёме завтра перед обедом.
3
Весть о прибытии в Лондон знаменитого алхимика вмиг облетела двор, затем Лондон, а после стала расползаться по стране с быстротой, с которой хорошие новости нередко опережают дурные. Все, кто находился в Тауэре или вблизи замка, включая и тех, для кого имя Раймонда Луллия являлось не более чем пустым звуком, вдруг возжелали хоть одним глазком лицезреть столь известную в Европе персону. Особенно повезло тем, кто был приглашён на королевский приём и последующий обед в здании Белого Тауэра. Учитывая, что уже следующим утром король должен был отправиться в своё любимое с детства поместье Кинг Ленгли, для придворных это была едва ли не последняя возможность увидеть Луллия живьём.
Большой зал на первом этаже Белого Тауэра наполнился ароматами благовоний, перебивающих запах человеческих тел. Обычай регулярно мыться – так, как это уже делали арабы, – ещё не укоренился в Европе, но различные духи знать применяла с большой охотой.
Король расположился в центре помещения в высоком кресле. Его бархатный камзол, сшитый по последней моде, блестел драгоценными камнями, грудь и спину украшали золотые львы. Один из этих львов, а точнее – тот, что был на королевской груди, – имел непропорционально короткий хвост. Он не извивался так гордо и величественно, как на прочих изображениях, а торчал, подобно какому-то обрубку. Поначалу Эдуард собирался выдать десяток плетей итальянскому мастеру, изготовившему этот «шедевр», но после вдруг щедро наградил его. Королю пришло в голову (не без помощи Хьюго Диспенсера), что это отличие делает его кем-то особенным в роду Плантагенетов. Обрубок стал символом его индивидуальности.
Хьюго Диспенсер граф Глостер разместился по правую руку от короля; место с другой стороны занимал Сигрейв – коннетабль Тауэра. Они наслаждались виртуозной игрой известного менестреля-арфиста, прибывшего по приглашению короля с Кипра. Именно в тот момент, когда прозвучал последний аккорд, в зале появился припозднившийся Луллий. Он вновь был в сопровождении аббата, но присутствующие как будто заметили только его. В возникнувшей тишине послышался шёпот.
Под пристальными взглядами придворных пришедшие приветствовали короля. После того, как волна интереса несколько стихла, Луллий передал Эдуарду перевязанный красной лентой пергамент – список необходимых для лаборатории вещей. Тот бегло ознакомился с перечнем и передал документ коннетаблю.
– Завтра утром мы покидаем Тауэр, – обратился он к алхимику. – Сэр Сигрейв сделает всё необходимое для нашего дела. Не так ли, коннетабль?
– Конечно, государь, – ответил Сигрейв, с любопытством заглядывая в пергамент. – В замке есть несколько подходящих помещений, но в целях наибольшей безопасности и во избежание огласки я мог бы рекомендовать Фонарную башню или одно из новых зданий во внутреннем дворе.
Эдуард одобрительно кивнул головой.
– У меня есть ещё одна просьба, ваше величество, – сказал Луллий. – Алхимия – необычайно тонкая наука, и результаты моей работы зависят от многого. Чтобы получить золото, нужны не только исходные компоненты, здесь важны и расположение планет, и – самое главное – особенные люди, которые своим присутствием не нарушат равновесие процесса.
– Вам нужны особые слуги?
– Лишь один человек, ваше величество. Все остальные могут только помешать. Поэтому я настоятельно прошу оградить лабораторию от посторонних.
– И кто же ваш таинственный помощник?
– Его зовут Али. Этого араба я ещё недавно повстречал во Франции, и он вместе с нами пересёк Ла-Манш.
– Вы хотите привести неверного сарацина в самое сердце Англии?
Король мельком взглянул на своего любимого советника. Диспенсер сидел спокойно, чуть склонив голову набок, и явно не проявлял признаков беспокойства.
– Этот Али прекрасно владеет нужными мне ремёслами, – пояснил учёный. – К тому же для меня это прекрасная возможность попрактиковаться в арабском.
– Будь по-вашему, – хмыкнул Эдуард, – но я надеюсь, что он не перережет горло моему храброму коннетаблю.
Сигрейву шутка не понравилась. Он, в свою очередь, глянул на Хьюго Диспенсера – видимо, ожидая, когда советник скажет своё слово. Но граф счёл нужным промолчать и на этот раз.
Тут всеобщим вниманием завладело новое лицо, появившееся в зале. Явилась Изабелла в обществе неизменной леди Джейн и нескольких французских слуг. Сегодня королева была достойна общего внимания. Её голову украшала тонкая корона с изумрудами; волосы были заплетены в косы и завёрнуты в изящные спирали поверх ушей. Глаза Изабеллы блестели так, словно ей только что невероятно повезло в любви.
Общее внимание длилось недолго. После того, как Эдуард холодно отреагировал на появление супруги, его придворные посчитали своё восхищение излишним и быстро отвели взгляд. Изабелла устроилась в кресле в самом углу залы, где уже присутствовали несколько дам, с которыми можно было обсудить свежие книги или услышать новости из Европы. Однако взор её всё время осторожно блуждал по залу в поисках Раймонда Луллия, – и вот она нашла его.
Учёный в это время поблагодарил короля и попросил разрешения предстать перед его супругой. Подойдя к Изабелле, он опустился на одно колено и осторожно поцеловал край её красного платья.
– Для меня большая честь, мадам, вновь оказаться подле вас, – сказал он по-французски.
Это приветствие было необычно для человека столь преклонных лет. Казалось, что глаза алхимика сияют настоящей страстью.
– Это ваше общество – большая честь для всех нас, сеньор Луллий, – возразила королева, – а лично я ужасно рада видеть вас спустя столько лет. Наша последняя встреча состоялась во Франции, при дворе моего отца. Мне тогда было не больше десяти лет. Впрочем, это нельзя назвать встречей – ведь мы виделись почти мельком.
Учёный поднялся на ноги.
– Я прекрасно помню этот день, мадам. Уже тогда ваши красота и благородство были главным украшением Франции. Теперь, я вижу, ваше присутствие по-настоящему облагораживает английский двор.
Находясь в стороне от этого разговора, Эдуард с трудом, но всё же слышал последнюю фразу. Ему не понравился намёк. От него также не ускользнул тот факт, что на этот раз Луллий не стал возражать против обращения «сеньор».
– Что ж, теперь у вас дела не с моим отцом, а с моим супругом, – продолжила Изабелла. – Я надеюсь, что встречи наши не будут такими же мимолётными, как в Париже.
– Я тоже хочу надеяться на это, мадам, – ответил алхимик, – по крайней мере, сегодня я к вашим услугам.
Придворные дамы замерли от восторга. Никто не ожидал от седого старика такой галантности! Многие, слышавшие о Луллии одни лишь легенды и домыслы, представляли его мрачным колдуном, могущественным, как Мерлин. И вот перед ними предстал сеньор, хоть и с седою бородой, но всё ещё хранивший манеры покорителя женских сердец.
– Сеньор Луллий, если вы сегодня в нашем распоряжении, позвольте нам сугубо женский вопрос, – обратилась к алхимику леди Джейн. – Мы знаем, что у вас на родине межрелигиозные браки – привычное дело. Испанские супруги ходят раздельно в разные храмы?
Учёный едва заметно улыбнулся.
– Эти браки – не такое привычное дело, как может показаться, сударыня, – ответил он. – Хотя, признаться, и сам я не был в Испании уже довольно давно.
– Почему вы так хотите завоевать мусульман? – неожиданно спросила одна из придворных дам.
– Я вовсе не горю желанием кого-то завоёвывать, мадам. Единственное, что движет мною, – это любовь. Любовь к Господу, любовь к знанию и любовь к своему ближнему, к какой бы вере он ни принадлежал. Ведь и арабы, и евреи – такие же творения Божьи, как и мы с вами.
– Так вы считаете крестовый поход проявлением любви? – удивилась дама.
– А как же иначе, сеньора? Ведь мы приходим на Святую землю не только освобождать Гроб Господень, но и, как завещали Христос и апостолы, распространять истинную веру. Обращение язычника может идти лишь от большой любви к нему, а вовсе не от ненависти.
– После расправы над тамплиерами крестовый поход – уже не такое популярное явление, как раньше, – заметила королева.
– Вы правы, но непопулярным он стал у тех, кто жаждал не столько Сионского храма и христианских святынь, сколько роскошных вещей, отнятых у мусульман. Тем же, кому действительно небезразлична христианская вера и только она, мысли об освобождении Гроба Господня, да и о крещении язычников по-прежнему греют сердце. К тому же, помимо религиозного долга, христианские державы могут стяжать такие богатства, которые не идут ни в какое сравнение с золотом и серебром.
– Что же это за богатство? Расскажите нам, сеньор Луллий!
Учёный оглядел свою аудиторию, в которой заметно прибавилось любопытных ушей и глаз.
– Эти богатства – знания, – пояснил он, – ибо я смею утверждать, что этого добра у сарацин побольше, чем во Франции, Испании и Англии вместе взятых. Тем более что поделиться этими драгоценностями они могут без всякого ущерба для себя, ибо знание не убывает при передаче, а напротив, удваивается!
– А что известно сарацинам такого, что не известно нам?
– Очень многое, мадам, очень многое. Секрет дамасской стали – это лишь малая брошь из целого сундука драгоценностей, что хранится у арабских учёных и мастеров. Вот скажите мне, ваше величество: сколько книг хранится в королевской библиотеке?
Изабелла задумчиво опустила глаза:
– Лично моих – несколько десятков.
– Это очень немного по сравнению с тем, что имеет любой эмир. После смерти одного моего знакомого султана из его хранилища вынесли четырнадцать сундуков с книгами, причём сундуки эти были настолько большими, что четверо нубийских рабов едва поднимали их.
Тут Раймонд Луллий неожиданно для всех развернулся на каблуках и продолжил, глядя на короля:
– Эта записка, что держит в руках его величество, сделана из прекрасной бумаги.
Взгляды придворных невольно переместились в указанном направлении. Эдуард Второй сжимал в руке очередное любовное послание, только что полученное от Хьюго Диспенсера. Король намеревался убрать бумагу в тот самый момент, когда алхимик привлёк к ней всеобщее внимание. Теперь прятать записку не имело смысла; он просто смотрел по сторонам, чувствуя всю нелепость своего положения, в которое его неожиданно поставил учёный.
– Такая бумага не производится в Англии, – продолжал Луллий как ни в чём не бывало. – Возможно, её привезли из Франции, где есть пара мануфактур, способных добиться такого качества, но скорее всего, из Испании, где эту бумагу выпускают уже несколько лет. Что касается арабов, то секретом подобного продукта они владеют уже несколько веков. Благодаря арабам это изобретение попало к нам.
Короля бросило сначала в жар, затем в холод. Он быстро повернулся к коннетаблю с нарочито равнодушным видом, но все заметили, как сильно он сконфузился. И как сильно его это разозлило.
– В Европе такие листы – большая роскошь, непозволительная обычному человеку, – Луллий вновь повернулся на каблуках, уже в обратном направлении, – а в Дамаске я собственными глазами видел, как в подобную бумагу рыночные торговцы заворачивают свой товар!
Эта информация, в другой ситуации способная вызвать немалое удивление, была встречена холодно. Публика притихла, страшась королевского гнева. Кое-кто даже поспешил отойти. И лишь Изабелла с каждой минутой становилась всё более довольной. В обществе Луллия она почувствовала себя не только защищённой, но и отомщённой.
– Говорят, что вам, сеньор Луллий, известны рецепт философского камня и прочие алхимические секреты? – сказала леди Джейн, видимо, желая перевести разговор в более безопасное русло.
Учёный улыбнулся.
– Боюсь разочаровать вас, сударыня, но я не смогу достать этот камень из-за пазухи прямо сейчас, – ответил он уклончиво.
– Но вы можете создать золото в своих ретортах?
– Дело в том, что моя наука написана на языке символов, смысл которых зачастую толкуется либо неверно, либо ограниченно. Многие мудрейшие люди считали, что в этом мире не существует ничего раздельного. Как на земле, так и на небе – учит нас «Изумрудная скрижаль» Гермеса Трисмегиста. Не стоит отделять то, что происходит в этой комнате, от того, что творится на небесах, ибо всё – и то, что нас окружает, и то, что незримо, – всё творения Господни. Разве сам человек не создан по образу и подобию самого Бога, являя тем самым великую связь? Алхимики стараются не разделять, а объединять, искать сходства и проводить параллели. Всё, что происходит в нашем мире, взаимосвязано.
Раймонд Луллий пристально посмотрел на леди Джейн, будто оценивая, насколько серьёзен её интерес. Затем он обвёл взглядом присутствующих.
– Таким образом, процесс, который совершается в моей реторте, – всего лишь аналогия того, что происходит, во-первых, в космосе, во-вторых, в душе самого человека. То золото, о котором вы говорите, может представлять собой благородный металл, полученный из металлов неблагородных. Но это только земной, самый низший аспект трансмутации. Ведь также «золотом» алхимики называют совершенство человеческой души, которая, подобно содержимому пробирок, проходит через различные преобразования. Она уничтожает все неблагородные качества человека и приближает его к Богу.
– А как же эликсир бессмертия? Он вам известен?
– Посмотрите на меня, прекрасная дама! Если бы я владел таким эликсиром, разве была моя борода такой седой, а тело – дряхлым, словно затонувшее судно?
Леди Джейн улыбнулась, и эта улыбка быстро передалась всем остальным. Слушатели вновь расслабились, а инцидент с запиской Хьюго Диспенсера, казалось, был забыт.
– В каком-то смысле философский камень и эликсир бессмертия – одно и то же, – продолжал Луллий. – Он же является великим растворителем, способным придать чему-либо его первозданный вид и вернуть в прежнее состояние, но уже без примесей и недостатков. Все алхимики описывают lapis philosophorum по-разному. Его считают и минералом, и растением, и даже животным. Кто-то говорит, что он способен не только растворять, но также раскалять и замораживать. А один учёный даже написал, что он влажный и способствует пищеварению. Но я бы хотел рассказать вам вот о чём: чтобы получить настоящий философский камень, в его высшем проявлении, необходимо два начала. И эти начала здесь, на земле, можно найти в мужчине и женщине, которым друг без друга трудно достичь совершенства. Я не имею в виду любовное соитие. Поистине, то, что не может быть единым на земле, должно стать единым в духе. Мужчина может сделать божественной женщину, а она – божественным его. Выражаясь языком алхимии, он может стать её королем, а она – его королевой. И только вместе им свыше дана безграничная власть.
Произнося последнюю фразу, учёный вновь повернулся к Эдуарду. Зрелище, которое должно было проиллюстрировать союз мужчины и женщины, на самом деле показало совершенно противоположную картину. Королевы рядом с королём, конечно, не оказалось. Место супруги занимал Хьюго Диспенсер, причём Эдуард нежно возложил свою длань на плечо фаворита. Намёк на несовершенство монарха был настолько очевиден, что в зале воцарилась тишина.
Услышав паузу в научной беседе, король повернулся и всё понял. Он не расслышал слов алхимика, но, увидев взгляды придворных, осматривавших его фаворита, догадался, что разговор каким-то образом перешёл на их далеко не платонический союз. То, что многие поспешили отвести глаза в сторону, лишь подтвердило его выводы.
Эдуард резко поднялся с кресла. Не сказав никому ни слова, он твёрдым шагом пересёк помещение, стуча каблуками по каменным плиткам, и исчез в примыкающей комнате. В полной тишине лишь Хьюго Диспенсер осматривал присутствующих укоризненным взглядом, затем встал и не спеша последовал за королём.
По залу прошёл волнительный шёпот. Ещё никто не помнил такого дня, когда Эдуард Второй был дважды оскорблён, да ещё одним и тем же человеком! Зато все хорошо помнили, как жестоко капризный и злопамятный монарх расправлялся со своими обидчиками.
Лишь королева Изабелла сохраняла довольный вид.
– Если же вы владеете секретом философского камня, – обратилась она к алхимику в полнейшей тишине, – то и у вас должна быть та, которая подарит незаменимое женское начало.
– Вы правы, мадам, – ответил Луллий так тихо, словно его слова предназначались для одной лишь королевы, – и я надеюсь очень скоро вновь встретиться с ней.
«Острый язык может сразить не хуже отточенного меча», – так подумал Эдуард, оставшись один. За доказательствами не нужно было далеко ходить – только что алхимик продемонстрировал всю справедливость этого выражения. Король буквально почувствовал боль от брошенных в его сторону оскорблений. Да, ранение было не смертельным, но его усугубляла горечь поражения – она доставляла ещё больше мучений. Только что он бежал с поля боя, потерпев сокрушительное фиаско.
Разжигая в душе пламя ненависти, Эдуард стал вспоминать подробности прошлогоднего разгрома при Баннокберне – именно тогда он в последний раз ощутил подобное душевное смятение.
Поход на шотландцев монарх вынужден был совершить, исполняя волю почившего отца, которому клятвенно обещал не ночевать дважды под одной и той же крышей, пока не наведёт порядок на северных территориях. К тому же сам Эдуард Первый завещал не предавать своё бренное тело земле, пока зарвавшийся Роберт Брюс не будет поставлен на место. Таким образом, кости покойного короля, прозванного «шотланобойцем», постоянно таскались во все военные походы. Эти непогребённые останки должны были стать счастливым талисманом для английской армии, а для врагов – источником суеверного ужаса. Но даже они не помогли новому английскому монарху одержать победу.
Началась кампания вполне благополучно. Шотландская армия, привыкшая вести тактику «выжженной земли», на этот раз была-таки настигнута английскими войсками. Если раньше, по выражению Роберта Брюса, «шотландский вереск и пустоши вели сражение с неприятелем», то теперь независимость страны предстояло отстаивать в прямом бою. Воодушевлённый таким везением, Эдуард Второй направил солдат в атаку, даже не дав отдохнуть коням после долгого перехода. Однако уже в самом начале битвы удача неожиданно отвернулась от англичан. Генри де Богун, скакавший с передовым отрядом, наткнулся на самого Роберта Брюса, который объезжал свои войска без доспехов, будучи вооружённым лишь церемониальным топориком. Выставив свое копьё, Богун незамедлительно бросился на именитого противника. Лёгкая расправа обещала ему многое: воинскую славу, королевские почести, титулы и богатство. Однако предводитель шотландцев исхитрился увернуться от атаки и своим топориком разрубил голову рыцаря надвое, словно кочан капусты. Исход этого поединка не только стал для шотландцев сигналом к бою, но и вселил в них победоносный дух. Окрылённые столь славным началом, они ринулись в атаку и обратили английскую армию в бегство.
Для самого Эдуарда сражение закончилось не только позорным отступлением, но и неожиданным предательством со стороны своих подданных. Спасаясь от преследователей, он попытался укрыться в Стерлинге, однако коннетабль замка сэр Филипп Мубре отказался впустить своего сюзерена внутрь – и позорное бегство продолжилось. В тот миг Эдуард поклялся обезглавить вассала-подлеца, хотя и понимал: укройся он в замке – и скорейшего взятия не миновать.
Сейчас его обуревали подобные чувства, и хотя он не был королём воинствующим, но на расправу порой был жесток.
– Клянусь мечом моего предка Ричарда Первого! – вскричал он, когда Хьюго Диспенсер зашёл в комнату. – Я могу сделать так, что этот выскочка не доживёт до сегодняшнего обеда!
Неожиданно его гнев сменился полной растерянностью. Он схватил Диспенсера за руку и крепко прижал её к своей груди.
