Денис Куклин
Фантастика и пр. Vol. 2 (he sunt iocos)
Дома под золоченым небом
Пролог
– Кого там черти принесли?! – Вадим с неохотой бросил газету на пол и поднялся с дивана. – Да иду уже, иду! – крикнул в полный голос, чтобы его услышали на лестничной площадке, и пробормотал с презрением: – Писатель хренов, надо же так все засрать… Кондаков, ты?! – спросил он через дверь, щелкая задвижками и замками.
– Мы! – со смехом отозвались с лестничной площадки.
– Нажрался уже! – Вадим даже сплюнул с досады. – Дал же мне бог помощничка…
Закончить он не успел. Дверь стремительно распахнулась, и в прихожую ввалилось несколько человек. Вадим не успел сообразить, что происходит, а его уже скрутили и поволокли в гостиную.
– Еще не угомонился, урод?!
Его приподняли и пнули в живот с такой силой, что и державшие едва устояли на ногах.
Вадим захрипел, закатил глаза и сложился пополам. Ударов он уже не чувствовал. И вообще ничего не чувствовал, словно его сбил грузовик, и душа с небес наблюдает за телом.
Истеричный голос самого разговорчивого из налетчиков накатывал волнами:
– Ну чё, очухался, блядь…
– Еще раз позвонишь хозяину – завалим нахер…
– Сеструха твоя, язычок прикусила…
– И ты жало прикуси…
– Понял меня, Потапов? Забудь о «бабках», блядь. Забудь, сука, о «бабках»…
«Я – не Потапов!» – хотелось крикнуть Вадиму. Но из него уже почти выбили дух.
Когда налетчики ушли, сколько их было, кто такие, – ничего не запомнил. Лежал на полу и тихо, про себя, то ли матерился, то ли молился. Бредил. Но вскоре все же почувствовал, что жить будет. Потому что так уже было и так не умирают. Он с трудом дополз до телефона, набрал номер неотложки.
– Помогите!.. – прохрипел в трубку. – Срочно приезжайте!.. Человек умирает…
Теперь все было в руках божьих.
Он облокотился на тумбочку и стал дышать, насколько позволяла боль в отбитой груди. Смотреть на себя в зеркало боялся – казалось, что изуродован до такой степени, что сердце этого уже не выдержит. Только один раз Вадим резко вскинулся на зеркало. Ему показалось, что мелькнуло в нем что—то странное. Он долго смотрел в угол зеркала, пока на самом деле не заметил быструю тень. Сейчас он даже успел понять, кого именно видит. Это было отражение Потапова. Но всего страшней и удивительней оказалось второе отражение, появившееся там же. Это было отражение самого Вадима, вполне нормальное, без единого кровоподтека. Оно не было отражением жестоко избитого человека. А отражение Потапова вдруг хищно улыбнулось и погрозило ему пальцем, от чего Вадим уронил голову на руки и тонко, по—собачьи заскулил.
1. Гибельные записки
Записную книжку я нашел, перебирая вещи отца. После его смерти прошло несколько месяцев. Сейчас я уже не могу сказать точно, что меня к этому подтолкнуло. Наверно, в тот момент я решил взять на память о нем что—то способное в любой момент оживить воспоминания. Чтобы это была не просто вещь, сделанная его руками, потому что по велению души отец работал не часто, и почти все сделанное им о нем не говорило ничего. Но унести с собой малую толику того, что мгновенно напомнит об отце. Плохо ли, хорошо ли, но он пестовал меня с младых ногтей и наверняка старался нечто сокровенное вложить и в мою душу.
Он был замечательным краснодеревщиком мой отец. Он был мастером, равных которому и сейчас найдется в городе немного. Он был настолько искусным ремесленником, что, вспоминая отца за верстаком, я жалею о том времени, когда отчаянно сопротивлялся его попыткам научить меня этому размеренному, не терпящему суеты ремеслу.
Я долго перебирал его вещи, какие—то деревянные безделушки, резные шкатулки, образцы плинтусов и паркета, который он изредка делал на заказ, и не мог найти такой вещи. Перебрал книги на полке. Художественную литературу он не читал, а та, что составляла библиотеку была исключительно специального содержания. В конце концов, я утомился и откинулся на резной, сделанный ним же книжный шкаф. Его ящики были забиты подшивками пожелтевших от времени газет и журналов – единственное, чему отец отдавал предпочтение. Взгляд мой бесцельно скользил по аляповатым картинам с селами и полями, по цветочным горшкам, по картонным коробкам со всякой мелочью и откровенным хламом. За родительской квартирой следила сестра. В эти коробки она собирала все, что без сожаления можно выбросить на свалку. Но она тоже хранила все это.
Не знаю почему, но я закрыл глаза и полной грудью вдохнул тонкий, уже почти выветрившийся из комнат запах жилого; и едва не заплакал от того, что ушедшие не вернутся; я не смогу сесть за кухонный стол; не смогу сидеть за ним и слышать, как отец рассудительно доказывает очевидные вещи, а мать звенит возле раковины посудой.
И чтобы не думать о них и не бередить память, я стал думать об этой квартире, ведь она тоже была отделана его руками. Ремонтировать ее отец начал сразу после того, как мы переехали из деревни в город. И, кажется, занимался этим до последнего вдоха: переложил паркет, обшил стены и потолок навощенным деревом.
Эта квартира всегда была полна деревянных вещей. А с того времени, когда ушла из жизни мать, больше напоминала деревенскую избу, чем городское жилье. Время от времени ее приводила в порядок сестра. Но трудов ее хватало ненадолго. Отец все время ремонтировал соседям и знакомым всякое старье, и только накануне прибранная, чистенькая квартирка моментально превращалась в столярную мастерскую.
По нашей договоренности квартира родителей отходила сестре. Между нами зашел было разговор о деньгах, но я сказал ей, что говорить об этом глупо – в деньгах я никогда не нуждался. Но, коли они считают себя обязанными – пусть купят земельный участок в какой—нибудь деревеньке неподалеку от города, и этого хватит. На том и сошлись.
Не помню, как долго я сидел так окутанный неясными чувствами. Было очень тихо и спокойно. И незаметно для себя, мыслями я вновь перенесся в прошлое. Для меня это, вообще, знак, предупреждающий о скорых переменах. Так было и пять лет назад, когда я впал в депрессию, а мой организм внезапно перестал сопротивляться болезням, и вокруг принялись шептаться то ли о СПИДе, то ли о раке. И до того мне все это тогда опротивело, что и словами не передать. И я сбежал в Тверь. Жил в гостинице и ни о чем не думал. Абсолютно ничего не делал. Только ел, спал, смотрел телевизор и смотрел в окно гостиничного номера. И не понимал одной простой вещи: зачем и кому все это нужно? Потому что в свое время меня приучили к порочной к мысли: если пойму самого себя, значит пойму весь мир.
Вот и в этом двух тысячи восьмом году от Рождества Христова на меня накатила мистическая блажь и скребла по сердцу мелкими черными коготками, не давая покоя ни днем, ни ночью. Только сейчас я сбежал уже из Твери. С одной лишь разницей, тогда был человек, который мог понять меня, который мог сказать: «Плюнь на все, сынок! Жить тебе, а не им!», то нынче его уже не было.
«Напрасно, – думал я. – Напрасно все. И ничего уже не будет…» В подмороженных стеклах окон играли солнечные лучи, весело искрились в матовых морозных разводах. Глядя на них, я вспомнил деревеньку, в которой мы жили после переезда в эти края. Родители в то время были совсем еще молодыми. На ноги поднимались самостоятельно. Зная отца, я уверен, что он за всю жизнь не взял в долг ни копейки. Жаль, что я почти ничего не помню о тех временах. Наверняка, это были бы очень поучительные воспоминания.
Я помню только, что по железной дороге за деревней еще «бегали» теплушки, а до города мы добирались не автобусом, а дачным поездом.
И вспоминая все это, я неожиданно понял, что, в конце концов, не только мы забудем вся и всех – и нас забудут неизбежно. Вот тогда—то я и подумал, что будет неплохо найти среди отцовских вещей его записную книжку и оставить ее на память.
Это был маленький, распухший от записей и набросков блокнот в красной клеенчатой обложке, полный загадочных каракуль и номеров телефонов, типа: «Арбузов Фед. Ав. 22—52—33, Гагарина, 9, кв. 26». В некоторых из них я разобрался сразу, но большинство так и остались загадками криптографии.
Записи в этом блокноте велись на протяжении последних пяти лет. Я перелистывал маленькие, исписанные бисерным почерком листочки, и понимал, что улыбаюсь, и чувствовал, как прочь от меня отодвигается что—то черное, что—то смертельно опасное. Не знаю, но отчего—то приятно было сидеть вот так на полу и читать сделанные отцом записи. Ведь, в сущности, я почти не вспоминал о нем, когда он был жив. Иногда не вспоминал о нем месяцами, предоставив все заботы о родителе сестре. Отделываясь от них какими—то пустячными дарами, потому что денег отец не принимал ни от кого. А сейчас, перечитывая записи в блокноте, словно почувствовал его присутствие.
Так просидел я до вечера. Незаметно в комнате сгустились сумерки. Я поднялся с пола, прошел на кухню и напился ледяной воды из—под крана. За окном синел зимний вечер, в небе зажглись первые звезды. Я знал, что на этой неделе народился молодой месяц, и от того небо было таким светлым и феерически красивым. Но, глядя в окно кухни, так и не смог сообразить с какой стороны он находится. Потом я включил светильник и выкурил первую за весь вечер сигарету. Сейчас, когда я привык к найденному блокноту, я уже не знал точно, зачем он мне понадобился. Иногда со мной такое случается. Достигнув желаемого, забываю о том, что мне теперь делать с некогда вожделенной вещью, то ли просто обладать ею, то ли пустить в дело.
В конце концов, решив, что утро вечера мудренее, убрал его во внутренний карман куртки, оделся и пошел к себе.
Вечер был такой тихий и спокойный, что я невольно принялся фантазировать и, как обычно, нагородил невесть что. А потом вспомнил, что где—то в черновиках увяз мертвым грузом гротеск на наше сегодня и, вполне может статься, на наш завтрашний день. Последний раз он попался мне на глаза с год тому назад и, когда я прочитал несколько первых страниц, то понял, что его обязательно нужно закончить, потому что после мне самому станет стыдно оттого, что я этого не сделал.
И, вернувшись к себе, я наскоро поужинал, нашел эти злополучные записки и принялся править текст:
«… (пробел в записях)
– За тобой никто не следил? – торопливо спросил Денис, запуская гостя в прихожую.
Виктор покачал головой:
– Нет.
– Нет? Или никого не заметил?
Денис вышел на лестничную площадку. В подъезде было темно, только где—то внизу на втором этаже тлела красноватая лампочка. И снизу вверх медленно поднимался стылый ночной воздух.
У соседей вдруг зашуршало за дверью, тихонько звякнула цепочка. На первых этажах заговорили некстати и громко.
– Денис, сейчас же закрой дверь! – донесся из глубины квартиры резкий голос его тетки, Раисы Федоровны.
Денис с грохотом закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и прислушался. Кровь в его висках пульсировала с судорожным гулом. Сквозь этот гул он слышал, как тетка ходит по кухне, как в уборной с урчанием ухнула в клоаку вода.
– Денис, будь добр, принеси картошку из кладовой. Она в ведерке стоит. Я нагребла из мешка, да совсем забыла про нее.
Когда он поставил перед ней ведро, тетка спросила его вполголоса:
– Зачем он снова пришел? Сколько раз тебе говорить, я не хочу видеть его в своем доме. Он опасен, пойми ты это, наконец!
– У нас общее дело, тетя!
– Нелепый ты мой, видно, так и будешь блудить в потемках! Но еще вспомнишь мои слова, потому что он погубит тебя!
Денис улыбнулся и покачал головой:
– Он придет еще раз, может быть, два раза. Но не больше, я тебе обещаю.
– Ради бога, разговаривайте. Но учти, я тебя предупреждала. И не раз… – и добавила уже в полный голос: – И открывайте окно, когда будете курить!
На дворе стояла поздняя осень: сырые сумерки за окном и отблески лунного света в мелких лужах. Сизый табачный дым, вылетев за окно, растекался в воздухе легкой дымкой.
– Что, снова Раиса воспитывала? – усмехнулся Виктор, передразнивая Раису: – «Зачем он пришел?.. Он опасен!.. Ты еще вспомнишь мои слова!..»
Голос у него был глухой с затаенной угрозой. Денис усмехнулся и сплюнул в окно:
– Не любите вы друг друга.
– Я, вообще, никого не люблю! Даже себя…
– Слышал я уже о твоей ненависти, – снова усмехнулся Денис. – Нашел что—нибудь сегодня?
– Да, рекламные проспекты и статью в газете. Но она на английском.
– Я переведу.
Денис бесшумно притворил фрамуги, щелкнул шпингалетами и, задернув шторы, еще раз чутко прислушался. Но все было спокойно.
Красочные буклеты, принесенные Виктором, были похожи на карамель: лакированные машины, высокие белые дома и пальмы, далекий океан бирюзового цвета, желтый пляж и море улыбающихся людей всех цветов кожи. Разглядывая рекламные проспекты, Виктор и Денис сдержанно восторгались, негромко читали сноски под фотографиями. Потом принялись сличать адреса фирм, выпускавших буклеты. И только после этого, вооружившись словарем, Денис начал медленно, иногда с трудом подбирая слова, переводить статью:
– У молодой страны, не так давно добившейся свободы, – осторожно выговаривал он. – У страны, потерявшей в геройских… в героических боях лучших сынов… сыновей, всегда возникает проблема. Нет—нет, возникает трудность… – бормотал Денис.
Статью он переводил долго и тщательно, нервно листал словарь и мял газету. Но, в конце концов, выяснилось, что все изложенное в ней они уже знают, и нет в ней ничего нового. Впрочем, сошлись и на том, что нового в их деле уже не будет.
– Одно меня беспокоит, – брезгливо цедил сквозь зубы Виктор. – Почему Тверь?
– Да, почему именно Тверь? – обеспокоено вторил ему Денис. – Почему не Лянгасово? Не какой—нибудь Камышлов или другой Энск? Тверь… Что за странная шутка?
– Как это понимать?.. Зачем Тверь… – Виктор пристально разглядывал карту Тверской области в атласе. – Что это за пересечение силовых линий? Тверь… Что есть в Твери, чего мы не знаем?..
– Ума не приложу… Если только – дуб!
– Дуб?!
– Нет, это просто байка. Говорят, Лукоморье и дуб с золотой цепью… Да ерунда все это!..
Они чем—то напоминали героев китайских боевиков. Вышагивали по комнате от стены к стене, задумчиво разглядывали схему предполагаемого маршрута, разглядывали окрестности города Тверь в атласе автодорог. Потом снова открыли окно и закурили. С улицы потянуло холодом и сыростью. В доме напротив гуляли, во дворе раздавались приглушенные дождем пьяные голоса и смех.
– Гуляют, – с завистью пробормотал Денис, жадно затягиваясь табачным дымом.
– Лавэ1 на кармане есть – гуляют, нет – гавкают друг на друга! – отозвался Виктор.
– Для нас это скоро закончится, – улыбнулся Денис.
И пошло у них по новому кругу – мечты о белых домах и пальмах на берегу бирюзового океана. И снова вспомнили о Твери, а как вспомнили о ней, так сразу умолкли. И дождь к этому времени почти перестал. Сеял сперва мелко и нудно, но через минуту отсырел легкой, матовой дымкой. И все изменилось как по мановению волшебного жезла – стихло и сделалось прозрачным. Только изредка сорвется тяжелая капля, то с ветки тополя, то с карниза, и стукнет внизу мягко и тоскливо, словно слеза упала на лист бумаги.
– Тебя я тоже ненавижу! – неожиданно сказал Виктор, прикуривая очередную сигарету.
– Я в этом не сомневался, – легкомысленно отмахнулся Денис.
– И знаешь за что?!
– За что же?
– А за то, – внушительно произнес Виктор, – что ты родину продаешь! А мне просто деваться некуда… Меня что здесь убьют, что по дороге в Тверь – все едино! Из миллиона у меня только один шанс остался – добраться до самолета, коли нашлись те, что такое дерьмо, как ты да я, со всего мира к себе соскребают!..
– Ты полегче все—таки, – перебил его Денис. – Если я с тобой и связался… – он внезапно осекся. – Хотя это уже неважно. Я ведь ни от кого не убегаю и никого не боюсь. Если хочешь знать, вот здесь у меня, – Денис постучал себя по груди. – Слезы!!!
Но Виктор продолжал бубнить свое, не слушая его:
– Послезавтра меня должны убить. Меня «заказали»! Поэтому завтра я во что бы то ни стало, должен сесть на поезд!
– Меня эти истории не интересуют! – пренебрежительно отмахнулся Денис.
– От чего же?! – Виктор посмотрел на него темными цепкими глазами. – Послушай, сделай одолжение! Закрой окно, сейчас я исповедоваться буду. – И рявкнул напористо: – Слишком легко, понял?! Чересчур легко мы относимся к подлости, убийствам, войне, к вере и безверию!
Денис удивленно посмотрел на него. Виктор сидел на тахте, закатив глаза к потолку, только белки поблескивали лихорадочно.
– Я боюсь самого себя, когда начинаю говорить так, – сдавленно произнес он. – Мне кажется, что это говорю не я, а кто—то огромный, до судорог страшный. Раздвигает мне губы и произносит эти слова. И неважно, понимаешь ты это или нет. Потому что и эти слова почти бред, яд – выделения животного страха. Но пойми меня правильно, ведь я не озлобился и не ударился в панику. Просто и в моей жизни наступил момент, когда я понял, какие путы на нас!.. Мы все попали в капкан… Хотя делать глупости я начал намного раньше.
– Ничего не понимаю, – через губу пробормотал Денис.
– Не перебивай меня, – голос Виктора снова стал нормальным. – Никогда я не думал и не мечтал о других странах. А история эта началась со старенькой магнитолы. Я любопытен от природы и все время попадаю в разные передряги… Этот приемник я слушал от безделья. Бывали дни, когда заняться было нечем. В такие дни я слушал музыку. Но так получилось, что несколько раз случайно попадал на частоту мобильной связи. Не знаю, как это получалось. Видимо, дело было в самой магнитоле… Разумеется, о своем открытии я помалкивал. Только однажды завел почти беспредметный разговор со знающими людьми и выяснил, что без специальной аппаратуры такое практически невозможно. Каким же самовлюбленным болваном я был тогда! Я мог бы просто подслушивать чужие разговоры, а они были настолько откровенными! Сначала я просто потешался. Эти умники вообразили, что им мешают то ли вертолеты, то ли самолеты. А я надевал наушники и подслушивал… Слушать и слышать – это целая вселенная! Говорят, лучше один раз увидеть. Ерунда! Полная чушь! Я и без этого представлял себе людей, говоривших по телефону, их лица, выражение их лиц! Лютый, крутой мужик, крывший своих подельников отборными матюгами, через минуту разговаривал с дочкой, и я видел его уже не смертоносным чудовищем, а обычным человеком, уставшим от постоянного напряжения. Видел его человеком, у которого есть сердце и у которого иногда случаются неприятности. А любовник его жены, явно жилистый, смазливый парень, «мажор», представлялся мне в образе злобного хорька с длинной светлой челкой через весь лоб. Безумное количество людей прошло перед моим мысленным взором. Но встречались и те, которым не шел костюм зверя. Они до конца оставались людьми…
– Безумное количество людей прошло перед моим мысленным взором! – повторил он. – Не удивительно, что, в конце концов, я стал заговаривать с ними. А они хрипели, тарахтели, исходили проклятиями или мольбами, ласково играли словами и погибали в паузах между ними, забывая о характере своего страшного собеседника, своего хозяина. Они любили и ненавидели его, они разговаривали с ним пьяными и трезвыми, курили дешевый табак, сигары и коноплю, они пили коньяк, закусывая шоколадом и кокаином. И в основном свинячили, предавая друг друга и продавая…
– Безумное количество людей… Я уже знал их всех как облупленных. Я стал разговаривать с ними, как со старыми знакомыми. В их паузы я начал вставлять свои реплики. Я заканчивал за них фразы, которые очень часто обрывались многоточием. Я узнавал о них такое, что они пытались скрыть от остальных или давно и прочно забыли. И очень скоро я словно погрузился в странные сновидения. Вскоре я почувствовал себя центром их вселенной, ведь они обо мне не знали, а я знал о них все и даже больше. Я совсем забыл, что в их мире есть некто, кто защищает свои капиталы, кто пользуется этим диапазоном дольше меня и знает больше меня. Я забыл об истинном хозяине этой паутины лжи…
– Но наступило утро, когда все сошло с рельс…
– В то утро я небрежно распахнул врата собственного, единоличного ада…
– Наверно, я не вполне здоров. Но как узнать об этом? Любой безумец кажется себе нормальным… Но в то страшное утро эти люди вдруг заговорили со мной… Сначала я этого не понял, сообразил только через несколько часов. Ты и представить себе не можешь, что я испытал в тот момент!.. Я едва не наложил в штаны от страха!.. Не знал я за собой малодушия такого…
– Они говорили со мной, но я не мог им ответить. Они обсуждали меня, поносили меня, хвалили, шутили для меня. Они смеялись надо мной и для меня. Временами казалось, что в какой—то степени они меня даже любят и я им нужен. Но мой мир рухнул, потому что теперь они лгали и мне. МНЕ!!! Они мне лгали… И более того, эти бандерлоги поклялись убить меня!
– Правдоподобно, – хмыкнул Денис. – Но как—то все вычурно, что ли? Кудряво…
Виктор закурил, задумчиво посмотрел на язычок пламени и зачем—то сдул его с зажигалки.
– Завтра я должен сесть на поезд, – сказал он. – Если я не смогу сделать этого, ты получишь все, чем я не смог воспользоваться, потому что не хватило у меня духа. Вот квитанция от камеры хранения, вот ключ. В ней находятся пятьдесят шесть кассет с записью телефонных разговоров. Я не прошу тебя развязывать войну, ты на это все равно не способен… Просто оставь кассеты на крыльце прокуратуры, и все! Все!!! Я устал думать об этом, устал думать об одном и том же. Я спился, стал истеричным. Страх заставил бежать меня из любимой страны. Согласись, что все мы измотаны. Зачем мне все это?! Для чего? Мне этого не нужно…
– Черт возьми, кто же я на самом деле?! Разве просил я о жизни в этом мире?! Зачем?.. – в тон ему выкрикнул Денис.
Виктор вздрогнул и посмотрел на него.
– Очень смешно… Ты издеваешься? – хмуро поинтересовался он у собеседника.
– Конечно, нет. Ведь ты сам хотел сказать это.
– Я не хотел этого говорить…
– Виктор, послушай меня, – перебил его Денис. – Так ли важно от кого ты бежишь? Вопрос в том, сбежишь ли? А по какому поводу случилось бегство – совершенно неважно. Бегут от страха, ненависти, любви, дружбы. Бегут от самого себя, от армии, от работы, безделья, смерти и глупых слов. Кто—то бежит от войны, а кто—то рвется на войну. Не так важно, куда бежать. Как бежать, вот что имеет значение. А мы с тобой постараемся уйти тихо и незаметно. Хотя лично я хотел бы уйти красиво.
Когда Виктор ушел, Денис сел за кухонный стол и задумался. Но через мгновение от мыслей его отвлек телефонный звонок. Денис поморщился, сейчас ему не хотелось разговаривать ни с друзьями, ни с посторонними.
– А ты решительный человек, Корольков, – произнес жесткий голос в телефонной трубке. – Надумал, значит, тихушник? Но мы все знаем, так что напрасно ты конспирацию развел. Идиотика этого тоже предупреди, как умеешь. Ты ведь умеешь предупреждать, Корольков? Умеешь запугивать?..
– Кто это? – сдерживая дыхание, спросил Денис.
– Юродствуй, Корольков, юродствуй. Тебе это идет. На паперть пойдешь вместе с теткой! Милостыню будете просить! До бомжатника вас опустим, суки…
Денис бросил на рычаг трубку и, выключив в прихожей свет, стал вглядываться через дверной «глазок» в полумрак лестничной площадки. Что—то там происходило, словно в темноте шевелилось огромное, бесформенное существо, прозрачное, искажающее вокруг себя пространство.
– Он что—то говорил о выделениях страха, – полубезумно прошептал Денис. – Это же сам страх, господин наш. Боже правый, значит, все правда?!
Он почувствовал, как обретает ту степень сумасбродства, какой был болен Виктор. Словно по произволу темного кудесника окружающий мир сбросил наконец покров привычных вещей. И зашевелились во тьме ожившие чудовища, заклацали клыками, вновь обретая вес и плоть.
– Этого не может быть, – твердо сказал Денис. – Просто у меня немного расшалились нервы.
Он с трудом оторвался от дверного «глазка», снова снял телефонную трубку и несколько секунд слушал гудок. Перед его мысленным взором медленно вырастал огромный город.
– Утро вечера мудреней, – прошептал он, глядя на свое отражение в зеркале. – Му—дре—ней. Мудреней…
Утром звонили еще два раза. Денис успевал перехватить у тетки трубку, но позже понял, что она все равно узнает правду. И перерезал в коридоре телефонный провод. А когда уже собирался уйти к Виктору, обнаружил на входной двери плотный лист бумаги с корявыми строчками:
«Корольков, прекращай заниматься ерундой. Возвращайся на завод и начинай вести здоровый образ жизни. Мы поможем тебе. Твое государство тебя любит, а как иммигрант и переселенец ты никому не нужен. Изумрудная республика – обман для доверчивых и глупых жителей других стран. Обманут и ты. Имеются достоверные данные, что средний срок жизни сбежавших в Изумрудную республику составляет четыре года, далее следует летальный исход. Это не пропаганда. Верь нам, Корольков, это чистая правда. Остановись, рассуди здраво, ты же умный человек. Твое государство предоставило тебе неограниченные возможности для обогащения и развития личности. У нас существует несколько систем обучения. Наши люди – талантливы. Они, действительно, котируются во всем мире. Но только, как НАШИ люди. Думай, Корольков. Думай, прежде чем совершить непоправимую ошибку – сбежать, в так называемую, Изумрудную республику. Запомни хорошенько: твоя Родина реальна, твоя Родина наполнена смыслом глобальных преобразований, твоя Родина тебя любит, твоя Родина – это мир будущего. Здесь твои истоки, родословная, великие традиции. За эту землю твои предки проливали кровь. Они покоятся в этой земле. А там ты – никто. Там тебя нет и быть не может. Там ты – продажный Королькофф. Слабый, Богом забытый человечишко с вечно урчащим от голода животом и пустыми карманами. Там ты – прилично одетый бродяга, нищий на чужом празднике жизни, сантехник с академическим образованием, посмешище для вчерашних…»
– К черту вас! – Денис разорвал прокламацию в клочья, а обрывки спрятал в карман.
«Интересно, – думал он, – Виктору эти художества тоже подбросили?»
Но во дворе ему на мгновение стало страшно. Дядя его, царство ему небесное, был автолюбителем. После его кончины, тетка продала машину, живущему в их же доме некоему политическому деятелю Анатолию Васильевичу Сомутяйкину. И сейчас этот самый Сомутяйкин в страшном расстройстве метался перед искореженной, искалеченной своей машиной. Судя по всему, ее сначала вытащили из железного, теперь порезанного на части гаража, после чего раздавили строительным катком.
– Это происки политических врагов! – выкрикнул Анатолий Васильевич, увидев Дениса.
Тот пожал плечами, наблюдая за его лихорадочными телодвижениями. Подумал только, что еще два—три выпада «политических врагов» и кое—кому точно придется идти на паперть.
Виктор жил неподалеку. К двери его квартиры была приклеена точно такая же записка с корявыми строчками. Денис решил, что для впечатлительного компаньона этот пасквиль станет не самой лучшей новостью, смял записку и убрал ее в другой карман куртки. Нажал на кнопку дверного звонка, но никто не отозвался – в квартире царила мертвая тишина.
– Ладно, ладно! – сердито сказал Денис, глядя на дверь. – Виктор, брось эти дурацкие шуточки!
Он постучал в дверь кулаком и услышал далекий, приглушенный звук разбитого стекла.
Дверь медленно приоткрылась. В темном проеме появилось напряженное лицо Виктора.
– Ты один? – сипло спросил он и сглотнул с натугой.
– Убил, наконец, кого—то? – усмехнулся Денис.
– Я серьезно. Ты один?
– Конечно, один.
Денис зашел в прихожую и увидел, что в одной руке Виктор держит шило, а в другой отбитое бутылочное горлышко, зазубренное, с острыми краями в стеклянной пыли.
– Что это ты задумал?! – голос у Дениса дрогнул.
Он некстати вспомнил, что у хозяина квартиры в последнее время с головой неважно.
– Нервы, понимаешь, на пределе.
– Ты все—таки осторожней. Не дай бог, кого—нибудь покалечишь случайно.
– А ко мне никто не ходит. В гости…
Денис с сомнением посмотрел на него и прошел в комнату. Жил Виктор в однокомнатной квартире. Заполучил ее неведомыми путями, за коммунальные услуги не платил, не прописывался, никого из посторонних к себе не впускал. Наверняка и соседи смутно представляли, что за человек живет за стенкой. Не было у него ни телефона, ни телевизора, только злополучная старенькая магнитола.
– Слушай, у тебя магнитофон—то хоть работает. На чем ты записи делал?
– Какие записи? – Виктор посмотрел на него с параноидальной подозрительностью. – О чем это ты?
– Хорош прикидываться! Я говорю о тех самых записях…
– Вот ты о чем! – нервно усмехнулся Виктор. – Да я тут, понимаешь, хату одну «обнес»2. Вот на видеокамеру все и записывал, – он похлопал себя по карманам. – Пойду, чайник поставлю. А ты располагайся, чувствуй себя как дома.
Беспорядок в комнате был невероятный. Из мебели только кровать, стол и три стула. Везде валялась исписанная бумага и книги.
– Вот уж не думал, что воры столько читают, – хмыкнул Денис. – Что ты пишешь?
– Завещание, – отозвался Виктор из кухни.
– Ничего себе завещание, – Денис потрогал толстую рукопись.
– Гибельные, понимаешь, записки…
– И что в нем в этом завещании? Сожаления?
– Нет! – Виктор прошел к столу, распинывая валявшиеся книги в стороны. Поставил на засаленный стол чайник, стаканы и сахарницу. – Я ни о чем не жалею. Ни—о—чем… Делал только то, что должен был или хотел.
– Только правильные вещи, – кивнул Денис.
– Да. Но я ведь не к этому шел. Судьба, наверно. Я не вор, мне просто жить не на что. Работать я не люблю. Я, вообще, много чего не люблю.
– Да—да, знаю, – кивнул Денис.
– Если бы мне было в чем сожалеть, я бы давно уже отсюда свалил…
В этот момент в дверь позвонили.
– Один момент, – Виктор вышел из комнаты. Чувствовалось, что на кухне он основательно приложился к бутылке.
Денис вытянул из середины рукописи страницу и прочитал густой, буковка к буковке, текст:
«Безумное количество людей. Они хрипели, тарахтели, матерились, ласково поигрывали словами. Безумное количество людей. И незаметно я стал разговаривать с ними. День ото дня я узнавал о них такое, что они пытались скрыть от остальных или основательно подзабыли…»
– Вот ублюдок! – Денис затолкал страницу обратно.
Виктор вернулся в компании с рыжеватым худощавым парнем среднего роста. На мгновение Денису сделалось неуютно под пристальным взглядом желтоватых, навыкате глаз незнакомца.
– Это Андерсен Пол, – радостно объявил Виктор. – Мой лучший друг! Познакомьтесь, ребята… Он занимается слухами. Оказывается, это чистой воды наука, сплошная социология, но в итоге все оборачивается антиутопией. Понимаешь, Денис, оказывается, слухи отражают тот мир, в котором нам не хочется жить.
