Денис Леонидович Коваленко
Александр Невский
– Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему князю Александру, – и понял Пелугий, что мужи эти – святые мученики Борис и Глеб. Скоро ладья исчезла. А на востоке, на пригорке увидел Пелугий всадников, то был сам князь Александр с дружиною.
– Князь! – Пелугий упал ниц перед Александром.
– Поднимись, – приказал ему князь. Поднявшись, Пелугий рассказал князю виденное.
– Никому не говори, – только и отвечал князь.
Решено было ударить этим же днем. Шведы, как говорил Пелугий, аккуратны – после обеда, расставив малую охрану, ложились отдыхать.
Так же ижорец знал путь, как мимо леса тайно подойти близко к лагерю, минуя открытый луг и ударить внезапно. Так князь и порешил.
***
Шатер Верховного ярла стоял у самой воды, закрытый с реки кораблями, с суши – шатрами свиты. Племена сумь разложили свои костры за шатрами. Когда рыцари ели мясо, добытое охотой, сумь ели рыбу.
В ярлском шатре обедали олениной, что добыли сумьские охотники, а приготовили ярлские повара.
За искусно-резным походным столом во главе восседал сам Верховный ярл Ульфа Фаси; он молча рвал плохими зубами самый лучший и мягкий кусок оленины и задумчиво пережевывая, смотрел сквозь распахнутый вход на чистое небо, под которым обедало его войско. По правую его руку сидел Биргер Магнуссон – лучший рыцарь его дружины. Он так же, молча и задумчиво ел. По левую руку сидел шведский епископ, кто должен был нести русам слово Божие. На остальных местах – с полдюжины рыцарей – свита своего повелителя.
Нарушил молчание епископ.
– Верховный ярл, – с явным почтением начал он, – неделя, как мы ждем епископа Дерптского и его славных братьев-рыцарей. Два года, как папа благословил наш поход. Но эта неделя кажется длиннее этих двух лет.
– Ничего, святой отец, – отвечал Ульфа Фаси, – ты поставишь свою кафедру в Святой Софии. Зачем разрушать такой прекрасный храм. Я пришлю тебе лучших мастеров, и они превратят это еретическое капище в прекрасный собор, достойный самого Рима. Говорят, что много псковичей и новгородцев ждут нас, и готовы с радостью принять истинную веру, – ярл отставил руку с опустевшим кубком. Паж немедля наполнил кубок вином.
– Но я слышал, – усомнился епископ, – что епископ ордена хочет того же.
– Папа выдал буллу с золотой печатью мне, а не Ливонскому ордену, – ярл отвел взгляд от неба и его мутно-голубые глаза прямо смотрели в глаза епископа, – и мне решать, кто будет епископом Новгорода. Мне решать, кто будет нести слово Христово еретикам. А ливонцы пусть забирают себе Псков.
– Ваше великодушие не имеет границ, – в почтении склонил голову довольный ответом епископ. – Я готов обратить в веру самого князя Александра. Говорят, он так юн и наивен, что играет с деревянным мечом и скачет на деревянной лошадке. А кормят его с ложечки дворовые русские девушки.
– Если будет, кого обращать! – Биргер Магнуссон неожиданно и громко засмеялся, от смеха он даже запрокинул голову и чуть не ударил по столу куском оленины, что было совсем уж некстати.
– Зачем убивать детей? Мы католики, несем только добро и свет истинной веры, – засмеялся и ярл. Он любил своего двоюродного брата Биргера, и прощал ему подобные вольности.
– Что там за суета? – сказал он, и, прищурившись даже привстал, уперевшись руками о край стола.
Шум в лагере поднялся неожиданно и вдруг, точно лагерь накрыл ураган.
– Русы! – ясно и громко услышали все, кто сидел в шатре. – Русы! – прохрипел подбежавший к шатру истекающий кровью рыцарь и рухнул у входа.
– Русы?! – как один воскликнула свита и выскочила из шатра…
Последнее, что увидел Биргер Магнуссон, когда с поднятым мечем, взобрался на первую попавшуюся лошадь – острие копья направленное ему в лицо. Удар, и с разорванной до уха щекой, лучший воин шведского ярла навзничь повалился на землю, так и не узнав, в чьей руке было это копье. Подбежавшие слуги схватили будущего основателя Стокгольма, и, прикрывая щитами, унесли на корабль.
Глава четвертая
Невское побоище
15 июля 1240 год. Устье реки Ижоры.
– Князь, вон они, – Пелугий высунул голову из-за холмика и чуть кивнул, приглашая Александра посмотреть на шведский лагерь. Войско князя стояло в низине, возле леса, сам же Александр вместе с ижорцем и тремя своими войнами, поднялся на небольшой холм, от которого до лагеря – один полет стрелы. Ровный болотистый, высохший на июльском солнце луг; на лугу – сотни шатров, возле которых беспечно сидели люди и готовили еду; можно было расслышать их смех и чужую неясную непонятную речь14. За шатрами – на реке Неве – корабли; паруса спущены. Кораблям, казалось, не было числа; они стояли по обоим берегам, и стояли так, что было понятно – русских шведы ждали с реки, но никак не с берега… или вообще не ждали.
– Кабанчиков жарят, – глубоко вдохнув, прошептал новгородец Сбыслав Якунович, бывший вместе с князем, и, сказав, невольно сглотнул.
– Вот немчина, ничего не поймешь, что гавкают, – шепнул, точно самому себе, княжеский слуга Ратмир.
– Сейчас мы их научим и православной речи, и исповедуем их копьем, и причастим их же кровушкой, а отпоют их волки, – усмехнулся самый первый шутник в княжеской дружине, ловчий15 Яков, родом полочанин16.
– Пора, – взглянув на солнце и перекрестившись, сказал князь; разведчики спустились к дружине, давно готовой броситься на врага.
Александр вскочил на коня. Уже не хоронясь, дружина вышла на луг выстроилась в линию на виду лагеря, и рысью, а следом в галоп, пять сотен всадников с копьями наперевес, бросились на лагерь, где две тысячи шведов, вот только что собирались снять с вертелов мясо, жадно предвкушали вкусный обед…
– Русы! – вопль ужаса раздался над лагерем.
Сумь лишь вскочившая от своих костров сразу была растоптана, немногие, точно брызгами разлетелись в стороны и бежали – точно и не было их никогда.
Многие рыцари, застигнутые у шатров, бились, что первое схватили: кто бился одним мечом, кто одним щитом, а кто и одним вертелом. Яростно бились шведы, и будь они в строю, не так бы позорна была их смерть. Но падали они сраженные русскими копьями подобно амаликитянам, и были побиты кроме четырехсот рыцарей, которые сели на корабли и убежали17.
Когда Биргер Магнуссон выскочил из шатра, страшную картину увидел он: лучшие его рыцари, прошедшие с ним ни одну войну и выдержавшие десятки кровавых битв, беспомощно падали заколотые русскими копьями. Падали, точно животные, которых привезли через море на убой, падали, не успев обнажить и меча.
Возле шатра обезумев, топтался чей-то конь, Биргер вскочил на него…
Александр, впереди всех, в молодой жгучей ярости, мчался к расписному золотоверхому шатру Верховного ярла.
Он видел богато одетого рыцаря вскочившего на коня и поднявшего высоко меч; видел его перекошенное в бешенстве лицо… В это лицо и направил князь свое копье. Десятки рыцарей бросились на подмогу Биргеру, и многие пали, закрыв собою его тело, приняв смерть от копья князя Александра Ярославича. Но спасен был будущий правитель Швеции, и не мог он потом, спасенный и вывезенный на родину, смотреть на свое отражение: видеть позорное клеймо, которое оставил на его лице великий русский князь.
Князь же бил врага и у кораблей, и видели все – и шведы и русские, как он без страха врубался в самые гущи шведов и разгонял их, как разгоняет волк щенят.
Как волна обрушивается на сонный город, так и русские обрушились на беспечных шведов. Это была не битва, это была бойня. Как ангел Господень покарал беспечных в своем грехе Содом и Гоморру, застав грешников в своих постелях и не готовых к смерти, так и русские воины застали шведов за обедом и не готовых к бою.
Подобно воинам Иисуса Навина беспощадно истреблявших хананеев, беспощадно истребляли шведов воины Александра Ярославича.
– Куда! Стоять! – ревел богатырь Гаврило Олексич, когда на своем коне въехал по сходням до самого корабля, вслед за влекомым под руки раненым княжеским копьем Биргером. С десяток рыцарей бросились на богатыря, и вместе с конем столкнули Олексича в воду. – Да ты что! – выскочив из воды, Гаврила взобрался на сходни, ни меча, ни копья не было в руках его. Не раздумывая, оторвал он доску от сходен и этой доской стал бить ошалевших рыцарей; бил, пока снова не был сброшен воду.
Били, кололи, рубили шведов, как на кораблях, так и у шатров. Много шатров порушили, но стоял один золотоверхий шатер ярла. Пуст был шатер, ярл вместе со свитой первый бежал на корабль, и рвали мускулы его рыцари, скоро работая веслами, спасая своего ярла от гнева Господнего и копья русского.
Как за святыню бились шведы за этот пустой шатер, как безумный, умирающий от жажды бьется за пустую чашу, в надежде, что отбей он ее и наполниться она водой, как муравьи защищают муравейник, давно оставленный маткой – так сражались за этот шатер шведы! Но рухнул шатер!
