#Depressed_ esthete
Заражение
– У нас сегодня на бизнес-ланч гороховый суп, мясо по-французски с макаронами или, на выбор, рис с печенью. И не забывай предлагать напитки.
– Понял, понял, все отстань от меня, – в шутку отшатываюсь от нее. Неужели я бессознательно с ней флиртую?
– Чо? Ну ладно, заказы, если что, на баре забирать, – Настя относится к своей работе серьезно и рассказывает о ней сверхсерьезно. У меня пока не получается сопереживать ей на том же уровне. Это кажется, напротив, смешным и примитивным.
– Хорошо, спасибо Насть. Пойду проходить свое испытание.
– Хахаха, иди-иди.
В зал заходит компания в пиджаках и костюмах. Они потеряно оглядываются, как будто кого-то высматривают, держатся кучкой, что-то от детей. И эти пиджаки и платье сразу кажутся надетыми не ими. Прихожу на помощь, по их лицам и телам растекается расслабленность, когда они видят кого-то как будто разбирающегося в том, что здесь творится, который незаметно введет их в эту игру знаков, где не ценна еда сама по себе, или точнее не столько она, сколько суета вокруг нее. Это комплексная пирамида, где спектакль социального перемежается с греховным чревоугодием. Кажется, что каждое прописанное правило из святой книжки с прикроватной тумбочки приятно пробовать: еду, чужую жену, не свою жизнь. Это нарушение запретов как будто напрямую напрашивается из анархии общего бессознательного. Но они заказывают бизнес-ланч, а значит ставят эту игру на паузу. Не успеваю я отойти от их стола, как в зал заходит еще две партии гостей. Я их ласково рассаживаю за столики, уношу с них ребристые кубки в специальный шкафчик. Только я успеваю пробить каждый из трех заказов, сделать судьбоносный выбор между чаем, компотом и морсом, как к нам на обед приходит еще одна разделенная на части толпа. Новые заказы, повторяющие прошлые. Бинарный код в кипер проще. Растет цифра итога.
К концу двух часов – время когда заканчивается бизнес-ланч – механика движения перестанет требовать личного, сознательного участия. Ускорится. Экран не сузится до пинчоновской белой точки, но отстранение почувствуется. Уже больше зритель. Но на короткие мгновения, когда никто не видит. Или когда ты так подумаешь. Разговор втянет тебя обратно в тело, кончики пальцев кольнет индикатором, не поучаствовать не получится.
– С вас триста рублей, – я протягиваю виновато властной рукой онлайн-кассу, к которой каждый прикладывает карту, – Спасибо, приходите еще.
Любимые гости собираются, мне остается унести за ними грязную посуду и протереть стол. Медленно, медленно освобождается зал. Стрелки подходят к назначенной отсечке часов, за которой общий зал опять потемнеет и нальется позабытой величественностью, на чистые столы будут вынесены перевернутые кубки, а в фолиантах многострочных меню, сложенных в отдельном купе, начнут оставлять свои отпечатки гости. К рукам любимых из них, оставивших на чай, можно будет начать прижиматься щекой, чтобы успеть еще почувствовать родительскую теплоту. Некоторые умудряются так засыпать, свою голову накрыв карбонарой, пастой с креветками и сырными колечками сверху и подперев это рыбными блюдами, из которых стейк лосося, на самом деле, очень вкусный.
– Саш, иди поешь. Попроси на баре, у Пети, пусть нальет тебе суп, – Настя быстрым шагом идет с барной стойки к моему столу, который я, мечтая, пытаюсь продырявить.
– Петя это? – отвлекаюсь и стою в ожидании с тряпкой.
– Это шеф-повар, невысокий такой, светлый парень.
– Хорошо.
– У тебя полчаса, чтобы поесть, потом возвращайся.
– Хорошо, Насть, – голова качается почти в такт ее слов. Ограничиться словами кажется слишком скупо. А мне надо, чтобы она поняла, что я понял, и скорее отстала.
Его не приходится искать долго, Петя стоит посреди барной стойкой и глядит на опустевший зал.
– Что тебе?, – его лицо максимально подчеркивает его заебанность глупыми людьми. Петя мне не нравится почти сразу. Нет, вру, сразу.
– Можешь мне суп налить на обед?
– Обед закончился. Он закончился в два часа. Тебе не сказали? – Петя вопрошающе смотрит.
– Нет.
– Давай тарелку, – он еле сдерживается от продолжения грубой тирады.
– Аааа…
– Бля, на мойке ее возьми.
В котелке, под слоями цивилизационной мишуры закипает ярость.
– Это там Петя опять ругается? Вот, возьми, – на мойке те же добрые узбекские женщины по-доброму указывают на нужные тарелки. Их речь сквозит уважением к мужчине.
С общей обеденной тарелкой, наполовину заполненной жидким бульоном, я смирно дрейфую в сторону ямы. Здесь, кроме меня, только один человек. Его я не видел ни на кухне, ни среди официантов, потому что точно в лицо знаю каждого.
– Сяду здесь?
– Гм.
Кажется он помычал с положительной интонацией. Бывалый. Ест тот же суп, но с хлебом и каким-то салатом с соленым огурцом. Надо рассмотреть эту модель как ролевую. Уже уходишь? Быстро, я даже не успел тебя как следует разглядеть. Ложка тут лишняя. В детстве я также ложечкой пил чай из кружки, как ем этот суп. Прибавка примерно 10 калорий. Зато можно немного посидеть в телефоне, хотя бы пятнадцать минут. И ноги ужасно болят. К концу смены должны совсем отвалиться. Так, сколько там платят за смену? Начинаю сомневаться, что это того стоит. Так, что тут. В связи с распространяющейся пандемией эйтеловируса в городе могут быть введены временные ограничения на передвижение, а также закрыты заведения общественного питания и рестораны. Так, а у нас ресторан или общепит? Что теперь закрываться придется? Нормально поработал. За последние два дня заболеваемость в городе показывает экспоненциальный рост, поэтому меры могут быть приняты в срочной порядке без дополнительного обсуждения. Интересно. Смертность среди заболевших эйтеловирусом в мире бьет рекорды, в одном Пекине из 130418 заболевших за неделю погибло около 25093. Просим соблюдать меры предосторожности, не выходить без острой нужды из дома и не находиться в местах скопления людей, а также использовать средства индивидуальной защиты. Так. В Москве зафиксированы первые заболевания эйтеловирусом. Заразившихся граждан уже госпитализировали в 5-ую городскую поликлинику. Сообщается, что они вернулись недавно с отпуска, который проводили в странах юго-восточной Азии. Количество заражений эйтеловирусом в Москве растет быстрыми темпами. Сообщается о 117 заболевших. Интересно, что один из инфицированных сам пришел в районную больницу и обратился за помощью, пожаловавшись на недомогание в груди и головную боль. На 20:00 часов 11 апреля назначено экстренное заседание мэрии по ситуации с ростом заболеваемости в городе, по его окончанию могут быть приняты срочные меры для противодействия распространению заболевания. Сообщается о высоком показатели смертности среди заболевших эйтеловирусом. Вероятность летального исхода оценивается на уровне 10—20%. Власти просят граждан снизить количество времени проводимое на улице. Пока точных данных о том, как распространяется эйтеловирус нет. Поэтому городские власти просят людей ограничить количество своих контактов. Футболист Роналду не выйдет в следующем матче за Ювентус в связи с травмой лодыжки. Ничего не понятно, но очень интересно. Привет, Саш, у меня все нормально. Да, я точно не хочу возобновлять наши отношения. Они зашли в тупик и в этом нет никакого смысла. Я была рада с тобой общаться. Да, рада, и мне сразу полегчало на душе. Мммм как же круто было с ней трахаться. Из ямы слышится сдерживаемый стон. Оборачиваюсь с надеждой, что никто не видел. До конца обеда осталось еще минут 5. Российские власти не видят пока необходимости в введении жестких эпидемиологических мер. Заболеваемость зафиксирована в отдельной Москве и счет идет на десятки человек. Руководство профильных ведомств внимательно следит за ситуацией. Инсайд. В Москве с завтрашнего дня может быть ограничена работа ресторанов, кафе и точек общественного питания. Городские власти обеспокоены скоростью распространения заболевания. Интересно, с ней все хорошо? Может стоит ей написать? Просто спросить. Симптомами эйтеловируса является повышенная температура, сыпь на руках, а также общая слабость в теле, некоторые заболевшие жалуются на запутанность сознания и проблемы на уровне тактильных ощущений. Достоверных подтверждений этой информации нет. Пора идти, осталось две минуты, разницы никакой.
По кишке обратно, в темный прямоугольник ресторанного зала, где Настя с Петей и Сергеем сформировала коммуну, где какой-то нонейм сидит за столом и занят заполнением формального бланка для трудоустройства, где на кухне и мойке люди не закрывают ртов, где узбекский парень фарширует тесто под заказ, а главная по смене осматривает со своего места в углу все происходящее, вырвавшись картинками Манги мыслями далеко за геометрию поля. Появляется чувство потерянности из-за того, что я здесь никому не нужен. Неожиданный страх наваливается толстым брюхом, высекая мгновение паники. Хочется уже подойти к этому молодому мальчику с длинными волосами, который устраивается сюда на работу, просто поговорить. Но вот Настя отвлекается от своей беседы и под руку уводит меня наверх, обслуживать пристыковывающихся к столам любимых гостей. Она пытается объяснить последовательность действий, но я, уверенный, что последовательность станет ложной, абстрагирован.
Солнце парит на своем обычном месте. На лбах расцветает роса. Ее футболка в подмышках в подоподтеках. Моя выглядит также? Скрываясь, ощупываю проблемные места, нет. Только запах. Не выходит сокрушиться. Каждому достается по два стола. Мои те, что с милыми дамами и парой, укомплектованной маленькой, видимо, дочкой. Записная книжка и ручка в кармане метаморфируются в артефакты. Два бокала вина, салат Цезарь, паста, пицца пепперони, апельсиновый сок, чай (вроде зеленый) и чизкейк Нью-Йорк. Пока спускаюсь вниз, пробить заказ, внутри поднимается гордость за себя, за первые настоящие заказы.
Прислонившись к модулю кипера жму по его допотопному сенсору простым карандашом в поисках нужных блюд минут 10. Прохлада подземелья не помогла не вспотеть. Нервно всматриваюсь в цифры ручных часов и понимаю, что не знаю, как долго я здесь. Мозг замораживается, сковывается страхом за ту ошибку, которую я мог совершить – в первый день подвести коллег и начать отлынивать. Устремляюсь с чувством вины и мчащимся сердцем обратно. Почти сразу от процесса уничижения отвлекает Настя, которая вручает мне поднос с огрызками хлеба и жирными от супа тарелками. Что? Опять? И ко мне сейчас приходит осознание того, что конкретно я буду делать.
Ткань фантазии, которую мы с таким усердием ткем, рвется, наткнувшись на грубую поверхность реальности. В первый, десятый, сотый раз настолько больно смотреть на разрушение своих верований, что нас начинает тошнить и мы прячемся от глупого, но настоящего внешнего мира. И по кирпичикам тем выше возводим стену, чем она, реальность, страшнее. Я надеялся, что моя Настя будет помогать строить мне мою стену, я даже выделил ей перчатки, форму и участок для работы, показал, как и из чего замешивается тут цемент. Состав старый: мои (ее?) интересы, любовь, крупица философии, карьера, игры, идеи, мнения, передача, посмотренная по телевизору в возрасте 6 лет по первому каналу, когда русские танки ползли по русской в Чечне земле, прочитанная под одеялом портосовская эпитафия, домашняя библиотека и настольный хрусталь в двух одинаковых, стоящих рядом советских сервантах, ругань родителей на большой кухне и зимний, с сугробами в рост, деревенский двор с единственным горящим окном. Она не пошла со мной, отказалась, решила бросить, наверно я просто плохо ей объяснил, насколько зол внешний мир, возможно придётся порушить одно крыло моей великой стены, чтобы попробовать затащить ее обратно, спасти ее от них, она просто еще не понимает, куда вышла и какие люди ее там ждут, я помню их: их шантаж, их угрозы, их мольбы, постоянные попытки приручить, неужели всего этого она хочет? эксплуатации глупыми, завистливыми, больными людьми?
– Ага, Саш, забери подносы, я их помыла, они чистые, – женщина на мойке по-деловому берется за ту партию, что я принес и замолкает. Не успеваю выйти из-за бара, как в диапазон слышимости врывается колокольчик и чей-то оклик.
– Пепперони, и паста готовы. Можно забирать, – говорит и в упор смотрит, ну что за человек? Не могу отвязаться от раздражения, которое вызывает этот Петя.
Послушно раскладываю блюда по подносу и выплываю на поверхность.
Глава 2
«До свидания, приходите еще». Ах, и почему вы от меня уходите, птички мои? Я так был рад вас обслужить и мог бы делать это бесконечно долго. Каждая из отдаляющихся в сумрак вечера шести девушек показалась мне по-своему очаровательной. Обслуживание их столика насытило какой-то свободой и воодушевлением, сладко было мотыльком порхать вокруг, улыбкой одаривать за любой заподозренный в симпатии взгляд, поглощать цитрус парфюма, силясь не выпускать слюней изо рта. Один раз даже удалось ногой прижаться к руке одной, словить момент блаженства от ощущения теплоты. А самым чарующим стал профессиональный их разговор в интерьерах летней веранды кафе с обязательными коктейлями и отбрасывающими тьму лампочками: это придало необъяснимый флер их обществу, на каждую наложило суровый штрих карьеристки, что почти снесло крышу. Убирая их стол после их ухода, я продолжал по-собачьи принюхиваться, улавливая остатки их духов, мечтая обнаружить атом их промежностей. Статусно это бы перевернуло день, поставило бы его между уровней «лучший день в моей жизни» и «сегодня мне дадут», где первый ожидаемо проигрывает. Мои руки согревались о сидения их стульев, я ложил на них всю пятирню, и эта теплота почти осязаемо представлялась в ладони чей-то ягодицей, которую я мог явственно, через естественное сопротивление плоти, сжать.
Движение замерло на лестнице, связывающей желудки с едой, и на объединяющих посадочные места диагоналях, заказы ложились в блокнот через голову-транскриптор по линии ухо-рука сразу изо рта. Общение с Настей порезано до односложных, почти на пальцах сигналами фраз. И кажется, что научила всему: какие кнопки жать на кипере, а какие на терминале для оплаты, и что делать с чеками, которых нужно (ебать!) две штуки на один заказ: одну копию следует подписать цифрой стола, к которому относится бумажка, спрятать ее в нагрудный кармашек, откуда, в свободную минуту, спустившись, следует достать и положить в отдельную стопку чеков в у модуля сервант, в его левый угол, рядом с карандашами, ручками, забытыми навсегда скрепками, копейками мелочи, которых в последний раз, когда я туда заглядывал, было на несоблазнительных 15 рублей, и непонятно к чему относящейся документацией в желтой пластиковой папке (выпадет момент и можно будет полазить глазами и кожей по черным буквам и цифрам на белых листах бумаги, нескрепленных и наваленных в кучу, асинхронных, по краю щерящихся острым оскалом прямых углов), другую – подписать также и замешать в шейкер, стоящий тут же, в выносном шкафчике, в компанию черного POS-терминала между абзацев меню и псевдодезинфекционных подносов. И все равно, оглядываясь и не находя объект в зоне видимости встаешь в ступор, пускаешься в легкую дрожь, обуять которую можно единственно мыслями порицания Других, тогда в секунду возвращаешься к роли слуги и уже под плетьми-взглядами торопишься, спотыкаясь, роняя, путая, удовлетворить. Короткие эпизоды – редко исчезает надолго, и в ближайшее время эти припадки должны истончиться, сойти на нет обратно пропорционально растущей компетенции выученных механик, которые совершенствуются вплоть до зазубренной, то есть правильной, тональности лицевых мышечных спазмов, тянущих шутовскую, по-джокеру, улыбку, неспособной, кажется, сойти даже перед живой картиной распятых котят или горящих живьем.
Зазывала к вечеру снизу наполняется светом из фонарика и превращается в колеблющийся котировками рук маяк. Эффективность его до десятка новых «любимых» оценивается низко. Строгая группировка твердого тела заказов превращается на кухне в хаос. Нет ни одного стола, где сидел бы кто-то один, минимум пары, бурлению разговоров не хватает капли децибелов зафонить романтические музыкальные композиции с радиочастот старого, в пыли и ржавчине магнитофона, усиленного не своей антенной установкой. Фокус на нем может спровоцировать, повлечь за собой разрушение всей ценностно-понятийной конструкции мира. Возможно и музыка из него тоже заразна. Эта мысль мимолетна и уже ушла. Она доносится до меня эхом, пока я на площадке подметаю веником в совок фрагменты разбитых бокалов, которых не удержал стоящими на тонких их ножках. Один из кусочков забился в угол у начала (конца?) лестницы, вынуждая пальцами выковыривать. Левая его грань – заточенный скальпель, разрезающий мне средний палец от подушечки до проксимальной фаланги, кровь затопляет рану за долю мгновения, что-то из тайминга наносекунд, и на лежащий осколок проливается алый редкий дождик, боль приходит с легким опозданием, зато сразу в достаточном количестве, чтобы сжать зубы и потянуться за помощью.
– Петь, у вас есть что-то типо аптечки есть? Я палец порезал, надо перевязать поскорее, пока я тут все не заляпал кровью, – на моем лице должно быть что-то очень обеспокойное, потому что петено выглядит растерянным.
– Да, подойди к Кате, которая в очках, она покажет тебе, где что лежит, – Петя машет рукой в какую-то неопределенность за спиной, а я даже не пытаюсь его переспрашивать, ухожу туда.
…
– Ребят, а Катя здесь? Я палец порезал, мне сказали, что она может помочь? – стою в интерьерах кухни и понимаю, что в правой ладошке лужица, которая намекает теплой каймой о желании закапать гусеничкой по полу.
– Что у тебя там? – ко мне приближается, вытирая руки небольшим полотенцем, высокая темноволосая девушка в очках, с возрастными морщинками по бокам с блеском глаз, в белой кухонной куртке.
– Я убирал осколки от разбитой посуды и порезался. И мне сейчас нужно чем-то перевязать палец, чтобы кровь остановить.
– Ммм, пошли, – Катя, видимо это она, уводит по направлению к холодильной камере, в коридор, прыгает за неприметную дверь, выкрашенную тем же бежевым #c4b15c, что и стены коридора, откуда выныривает через, примерно, пару секунд с классической белой коробкой с красным крестом на крышке.
– Идем, – на самом деле говорить это было не обязательно, потому что я, по сути, и так ею связан.
В яме мы рассаживаемся на посадочные места, она деловито раскладывает сбоку себя аптечку и начинает обрабатывать рану перекисью водорода, подготавливает несколько равных рваных кусков бинта, от ее склоненной головы за перекрестием ребер растекается теплота – фон, выгоняющий на задворки боль.
– Кать, а ты давно здесь работаешь?
– Ааа? Че ты спросил? – не поднимая головы.
– Да нет, ничего, так, сам с собой, – дурак, зачем вообще спрашивал?
– Ну вот все, можешь идти работать, только осторожно, – отблеск лампочки на ее очках слепит, остается любоваться улыбкой.
– Спасибо, Кать, я посижу пять минуточек и пойду, – хочется отвлечься, вернуться в себя.
– Хорошо.
Ее волосы – черное каре – отлично лежат на белом хлопке. С ее уходом в палец возвращается боль. Сосредотачиваюсь над тем, чтобы лишний раз им не двигать и его не трогать. Минуты отдыха, которые, по-собственному убеждению, заслужены, провожу, читая актуальную сводку новостей. В прошлый раз там было что-то интересное.
В городе растет заболеваемость эйтеловирусом, сообщается о сотнях беспокойных звонков по всему городу. Власти города провели совещание по предупреждению распространения болезни, но окончательного решения по мерам противодействия принято не было. Из источников близких к правительству сообщается, что с завтрашнего дня в городе собираются вводить запрет на работу ресторанов, кафе и других точек общественного питания. Ожидается, что мера позволит снизить скорость распространения нового заболевания. Сообщается почти о неподтвержденных 1000 эпизодах заражения эйтеловирусом. Мэрия города просит граждан не устраивать массовых гулянок и не скапливаться в большом количестве, уже объявлено, что с ближайших дат будут перенесены футбольные и другие спортивные мероприятия до момента, когда эпидемиологическая ситуация придет в норму. Сотрудники ФСБ задержали работника пресс-службы государственной компании П. по подозрению в государственной измене. По версии следствия, подозреваемый передавал своим «коллегам» из других стран сведения, являющиеся государственной тайной. Задержание И. И. оперативниками было проведено рано утром, в районе 6 часов. Теперь подозреваемому грозит от 12 до 20 лет лишения свободы. В районе вещевого рынка на улице Шелухова было совершено убийство. Жертвой оказался 40-летний предприниматель А. А. П. Следствие уже приступило к изучению места происшествия, по предварительной версии А.А. стал жертвой разборок с конкурентом. Известная исполнительница Георгия призналась, что сделала аборт в подростков возрасте. Читать подробнее. И ведь кто-то прочитает. Власти города просят обратить внимание на возможные симптомы эйтеловируса и в случае их обнаружения постараться сократить контакты с другими людьми, а также в кратчайшие сроки связаться с медицинскими службами города. К симптомам эйтеловируса относятся сухой кашель, повышенная температура тела, озноб и общая апатия. Число инфицированных эйтеловирусом может достигать десятка тысяч человек. Такое заявление сделал глава городской поликлиники №7 Остап Неверов. В переулке между улицей Пушкина и Достоевского было совершено жестокое нападение. Сообщается, что мужчина с кулаками набросился на женщину, нанес ей ряд ударов по голове и хотел задушить, окрик прохожего испугал нападавшего и тот скрылся в кустах. Директор аптечной сети «неБолей» Георгий Шохин заявил, что город необходимо закрыть, чтобы справиться с эйтеловирусом. Срочно, молния, с завтрашнего дня на некоторых предприятиях будет введена первичная диагностика на симптоматику нового заболевания. Граждане, имеющие подозрения на наличие эйтеловируса, будут отправляться домой, также им могут запретить перемещаться по городу в дневные часы. Интересно все это, и надолго ли?
– Тебя там Настя ищет, ей помощь нужна, – с порога говорит тот-самый узбекский парень в нерегламентированной одежде.
– Да, все иду.
– Ты где был?
В качестве ответа я демонстрирую ей свой забинтованный палец. Претензия рассеивается и красный конец указательной линии осуждения разворачивается в ее сторону, в голове стучит молоточек, провозглашается: виновна, палач отпускает гильотину и разочаровывается, видя, как та дрожит, останавливаясь, в дюймах от нужных нейронов, дрожит от напряжения, от погасившей ее энергию символической силы – произнесенных слов, в разы тверже F=ma, потому что останавливает за dt=0.
– А ты заказы у всех приняла? Как мне помочь? – оставляю только участие.
– Да, все нормально, возьми, пожалуйста, те два стола сбоку, у дальней пары через пару минут должна быть пицца готова. Карбонара. А эти, – взмах руки – у них уже все на столе.
– Ладно, ясно, понял.
– И пройдись по столам, надо грязную посуду убрать.
В ответ – послушное хорошо. Хотя лучше было бы его назвать смиренным хорошо.
Веранда за прошедшие 20 минут изрядно поредела, сиденья пяти из десяти столов заняты. Аккуратно меняю пепельницы в порядке, заданном из прошлого: чистой накрыть, убрать, ту, что в пепле, оставить на подносе, первую, одну, обратно на стол. В прошлом эти телодвижения даже нравились, в них была эстетика вырастающая, противостоящая, борющаяся с обещаниями обшарпанных стен, борьба незаметная, борьба невидимая, для заболоченных шалманом глаз грубого шва пьяных столов, пространство, порезанное голодным инстинктом, где все понятно категоризированно, все предельно по-военному просто, где даже касание взглядом – триггер. Здесь все проще (и одновременно сложнее), проще – потому что безопасно, сложнее – потому что цивилизационное напыление расширяет интерпретативное поле зрительного контакта, запросы уже не так однозначны. Собрав поиспачкавшуюся утварь, отхожу к точке условного сбора, посмотреть, чего из приборов не хватает, что можно захватить на обратном пути с мойки. На периферии картинки вырастает Настя.
– Саш, отнесешь посуду, потом спустись и начни обслуживать гостей внизу, а я здесь останусь, – каждый раз при таких командах мне видится в ее глазах вопрошание. Как будто она хочет отказа, чтобы ее приказ (просьба?) был отвергнут. Хотя скорее, это просто во мне открывается соблазн к отказу. Один и тот же вопрос, заданный десятки, тысячи раз уже настаивает на том, чтобы ответ по нему был изменён, меняется статус, это уже не вопрос больше, слово приобретает специфику воли. Ты насиловал детей? Ты насиловал детей? Ты насиловал? А ты точно не насиловал детей? Ты точно не насиловал? Точно не насиловал? Ты точно детей не насиловал? Ты точно не насиловал их? Точно? Точно не? Может да? Может насиловал? Может все-таки наси-ло-вал? Ты на-силь-ник? Ты точ-но не на-си-ло-вал? Ты у-ве-рен? Ска-жи мне ты точ-но не на-си-ло-вал? Т-о-ч-н-о? Не на-си-ло-вал? Ни-ко-го? НИ-КОГ-ДА? НИ-РАЗУ-В-ЖИЗ-НИ? ТЫ-НА-СИЛЬ-НИК ТЫ-НА-СИ-ЛО-ВАЛ ты насиловал ты насиловал ты заешь, что насиловал и тебе это нравилось ты насиловал радостно ты убивал довольный ПОТОМУ ЧТО НАСИЛЬНИК ТЫ ВСЕГДА ХОТЕЛ НАСИЛОВАТЬ ТЕБЕ НРАВИТСЯ НАСИЛОВАТЬ ты жаждал власти насильник насильник НА-СИЛЬ-НИК ТЫ-ТЫ-ТЫ-ТЫ ТЫ-НА-СИ-ЛО-ВАЛ-НАСИ-ЛО-ВАЛ-ТЫ ТЫ-ВСЕГ-ДА-ЭТО-ГО-ХО-ТЕЛ В ТЕБЕ ЖИВЕТ НАСИЛЬНИК ТЫ-НАСИ-НИК-ТЫ-ТЫ-ТЫ!!! нравится таким быть? Ведь нравится… ПРИЗНАЙСЯ! А когда сам себя признаешь виновным, хочешь быть виновным (а когда виновен с самого детства?), как (а главное зачем?) Другим тебя обелять? И кто научился не корить себя за серийные преступления, кто научился жить с этим и даже наслаждаться этой властью невопрошания?
– Хорошо.
Последний раз оглядываю сумрак вечера и спускаюсь. Там занято два стола: мужчина с тремя девушками и через рогожей обитую спинку дешевого дивана – две бальзаковского возраста feminae. Внутренний импульс толкает меня к ним подойти, но ведь я не знаю, что они заказывали и что им в итоге принесли, и принесли ли вообще. Я вообще что-нибудь знаю? За помощью туда же, к барной стойке.
– Ребят, а у… эээ… третьего, четвертого стола что заказано? Им выносили что-нибудь?
– Бля, возьми и посмотри, – Петя врывается в своей обычной манере. Становится страшно переспрашивать еще раз, кажется, что следующий ответ будет еще грубее, чем он есть сейчас. Эта слабость возникает как будто из пустоты, за секунду, и заполняет, захватывает. И понимая, что последует, кладу синапсы оставшейся за себя гордости на плаху, не рассчитывая на остановку.
– А как это посмотреть можно?
– Тебя, блять, что этому не учили? Берешь свою карточку, заходишь в кипер и смотришь. Че трудно? – его слюнки – фон тирады без радуги.
– Я этого ни разу не делал. Можешь помочь?
– Настю попроси, мне некогда, – Петя отстраняется, уходит.
Идти тревожить еще ее? Нет. Надо самому разобраться. Вставил, провел, как тут посмотреть… Комбо-блюда, салаты, гарниры, бар, выпечка, горячие блюда – нет, не то. О, место, так и какие это места? Третье и четвертое? В голове всплывает план, часть которого осенена бестолковой нумеровкой, без привязки к логике, антинативно. Не обойтись без подсказки реального: где этот исписанный лист? В зоне видимости его нет. Времени искать нет. Разберусь на месте, но надо знать, что в ту область хотя бы нести. Так, два пшеничных немецких пива Franziskaner Hefe-WEISSE по 400 рублей, бутылка белого вина Chenin 2020 France/Франция за 790 рублей, 0,5 л клюквенного чая по 510 рублей, антипасто к пиву за 2150 рублей – нихуя себе, салат с морепродуктами – 890 рублей, медальоны из вырезки – 1230 рублей, один, шашлык из свинины за почти косарь, филе из сёмги с пюре из зеленого горошка – ага, сибас и дорадо – это по-русски? И им вообще что-нибудь принесли из этого? Расстановка на столах в минусе диоптрия безконтрастна, вынуждает выдвинуться в их направлении.
– Как проходит ваш вечер? Будут ли еще какие-то пожелания? – мило улыбаясь, сканирую столы на наличие подсказок, которые помогут с идентификацией номера посадочного места.
– Ээээ… хорошо, спасибо, что спросили. А наш заказ скоро будет готов? – женщина, уже разобравшаяся для себя, как жить, уверена и голос ее уверен, и смотрит прямо, как будто даже немного насмехаясь.
На секунду залезает неуверенность, стоит ли спрашивать то, что я хочу ее спросить? Не лучше ли будет дождаться колокольчика с кухни, а к этому моменту ответ может успеет прийти? Но, с другой стороны, откуда придет этот ответ, если именно я должен нести подсказку?
– А не подскажите, что вы заказывали? – в голосе виноватые нотки.
– Ну Вы что?! Вы же официант, должны знать. – ее голова откидывается и разряжается легким смехом, но быстро возвращается на место, – Ээээ, ну смотрите, мы пиво себе заказывали. Два. И антипасто к нему. И Аня просила себе еще салат из морепродуктов. Все. Запомнили?
– Да, конечно, сейчас узнаю и потороплю ребят на кухне.
– Вы молодец, давайте, – ей не хватает в этот момент только господского взмаха руки, который я бы мог, поверив, успеть поймать для поцелуя.
Секунды унижения и пробелы замазаны.
– Сергей, а Петя здесь?
– Нет, он отошел куда-то, а что? – профессионально-деформированный он трет бокалы тряпкой.
– Хотел по заказам спросить.
– Ну подожди, он минут десять назад ушел, скоро придет наверное.
Петя выходит минут еще через 10. Но уже с парой снедью заставленных тарелок. Молча кладет перед лицом и нажимает на колокольчик.
– Антипасто и медальоны готовы!
– Спасибо, – его жест на секунду рождает раздражение, погаснувшееся ликованием. Меня осеняет мысль, что у Сергея стоило бы попросить пива и вина, ведь, наверное, это от него зависит. Ну ладно, попрошу позже.
– Ваше антипасто, – улыбаюсь с выражением легкого превосходства, потому что заказ был принесен так быстро, как обещал.
– Спасибо, – дежурная улыбка. Она и не заметила этой прыти. Ну ладно.
– Ваши медальоны, – не разбираюсь кому конкретно они предназначена, а просто кладу их в середину оживленного разговора. В ответ – несколько «спасибо», они кажутся даже гуще прошлой благодарности.
– А вино вы когда принесете?
– Буквально сейчас, – мои слова – спусковой крючок, которого только что и ждали ноги.
Опять завис. Как к нему правильно обратиться? Сергей? Слишком официально. Сереж? Как-то по-гейски. Серега? Но мы еще не так давно друг друга знаем. И что в итоге остается?
– У тебя есть… эээ, – забыл, черт.