Десмонд Сьюард
Наполеон и Гитлер. Россию завоевать невозможно
© Десмонд Сьюард, 2024
© Алдонин С., сост., 2024
© ООО «Издательство Родина», 2024
* * *
Глава первая
Сверхчеловеки
Само сравнение Гитлера с Наполеоном Уинстон Черчилль считал богохульством и был в этом не одинок. Разумеется, между ними существует немало различий, и не последнее место среди них занимает продолжительность их политических карьер. Наполеону было сорок четыре года, когда он лишился власти, а Гитлер находился в этом возрасте в момент прихода к власти. И все же вряд ли кто-либо решится отрицать и существование определенных сходств между ними: их возникновение на политической арене из небытия, их тирания и презрение к человеческой жизни, мания величия и неспособность к компромиссу, высокомерие. И даже в наши дни нельзя исключить появление подобных им личностей, так же, как нельзя исключить возможности ядерной катастрофы или всемирного экономического краха, что неизбежно приведет к хаосу и неразберихе. А в такой обстановке обязательно появятся они, новые Наполеоны и Гитлеры. Исследование жизненного пути этих двух вождей и определение особенностей, присущих им обоим, может помочь нам распознать будущих «спасителей» и в то же время позволит пролить больше света на них обоих, в особенности на Гитлера.
Памятник Наполеону в Париже
В 1941 году профессора Питера Гейла, преподававшего ранее в университете голландского города Утрехта, каким-то чудом выпустили из Бухенвальда и интернировали его в оккупированной нацистами Голландии. Оставшееся до конца войны время он посвятил своему капитальному научному труду, в котором анализировал все, что было написано о Наполеоне виднейшими историками. В этой монографии, озаглавленной «Наполеон: за и против», профессор Гейл утверждает, что невозможно не сравнивать императора и фюрера, поскольку сходство между ними слишком бросается в глаза. По словам Гейла, он «стал ненавидеть в Наполеоне диктатора еще задолго до того» как Гитлер своим зловредным присутствием начал отравлять нашу жизнь». Однако, пишет Гейл, «при упоминании имени императора рядом с именем фюрера чувствуешь себя виноватым, и хочется просить у Наполеона прощения».
Автор этой книги ни в коей мере не ставил своей целью превзойти в чем-то профессора Гейла. В данном случае ее следует рассматривать лишь как скромную попытку провести сравнение между двумя историческими личностями.
Никто не станет оспаривать тот факт, что Гитлер был куда более жесток и причинил людям куда большие страдания, нежели император. Такой либерал, как лорд Актон, назвал даже Наполеона «самым великолепным гением из всех когда-либо появившихся на земле», и его образ все еще вдохновляет людей, разительно отличающихся друг от друга. Никто не отрицает, что своим становлением современная Франция обязана именно Наполеону, в то время как от Германии фюрера не осталось ничего, кроме прекрасных автомобильных дорог. Хью Тревор-Ропер сравнивает ум последнего с «каким-то варварским монолитом, отразившим в себе гигантскую силу и гений злодейства».
Но даже и в этом случае сравнений не избежать. Каждый был пришлым чужаком в приютившей его стране, и каждый сам себе пробил дорогу – император был выходцем из мелкопоместного дворянства, потерявшим связи со своим сословием, а фюрер являлся деклассированным мелким буржуа. Они появились ниоткуда и стали «спасителями» своих новоприобретенных отечеств. Наполеон был не французом, а корсиканцем и смог избавиться от своего итальянского акцента лишь когда ему перевалило за тридцать, ну а Гитлер до конца жизни говорил, как австриец. Каждый был одиночкой, презирающим все остальное человечество. Император считал, что купить можно каждого, будь то мужчина или женщина, а Гитлер провозгласил: «Я пришел не для того, чтобы сделать людей лучше, а чтобы сделать их хуже» (мадемуазель де Сталь писала о том, что главной отличительной чертой правления Бонапарта было «глубочайшее презрение к духовному богатству человека как индивидуума»). Наполеон и Гитлер не выносили интеллектуалов и подавляли свободомыслие при помощи цензуры и тайной полиции. Император и фюрер добились быстрого экономического роста и процветания своих стран, восстановили пошатнувшееся национальное самосознание, а затем завоевали почти всю Европу, сочетая методы безжалостной дипломатии и прямого военного насилия. Обоих погубило вторжение в Россию. В Гитлере эхом отразился страх Наполеона (о котором тот впервые заговорил вслух в ссылки на острове Св. Елены), что «Европой будут править казаки». Но после того, как немецкие армии пережили зиму 1941 года, фюрер похвастался: «Мы стали хозяевами судьбы, которая погубила другого человека 130 лет назад».
По общему признанию, кумиром Гитлера, если таковой у него вообще имелся, был Фридрих Великий, творец «прусского духа» – этой гремучей смеси милитаризма, государственной чиновничьей бюрократии, дисциплины и точности. Фюрер считал, что Наполеону не удалось достигнуть ничего подобного. И хотя в тяжкие минуты раздумья он черпал вдохновение в образе старого короля, вместе с тем ему не могла не прийти в голову мысль о подобии многих его проблем проблемам человека, о котором он сказал как-то раз Гиммлеру как об «этом уникальном гении военного искусства, корсиканском Наполеоне».
Император и фюрер были игроками и играли до самого конца, не задумываясь над тем, что за проигрыш придется платить их народам. «Завоевания сделали меня тем, кто я есть, и лишь благодаря им я могу существовать», сказал Наполеон Бурьену. «Мелочи жизни, пустяк» – так он выразился, когда ему доложили о больших потерях его войск в сражении под Прейсиш-Эйлау. Оба призывали в армию детей, Наполеон брал пятнадцатилетних в 1814 году, а Гитлер пошел в этом еще дальше в 1945 году, используя гитлерюгенд и уличных боях. Император хвастал: «Мне наплевать, даже если я потеряю миллион солдат», а фюрер как бы вторил ему: «Я могу послать цвет немецкой молодежи в ад войны, не испытывая ни малейшей жалости». Угрозу Наполеона («Я похороню мир под развалинами моей империи») повторил в несколько иной форме Гитлер: «Нас могут уничтожить, но, если это случится, мы потянем за собой и весь мир, объятый пламенем». Первый опередил фюрера в подготовке «конца света». В 1814 году он издал приказ, согласно которому запрещалась всякая эвакуация из Парижа, даже если городу угрожало полное разрушение. Наполеон намеревался биться до последнего.
Кое в чем Гитлер превзошел императора. Тревор-Ропер называет его «Руссо, Мирабо, Робеспьером и Наполеоном его собственной революции, он был ее Марксом, Лениным, ее Троцким и ее же Сталиным». Из всего ряда перечисленных деятелей наибольшее сходство Гитлер имел с Наполеоном. Однако необходимо согласиться с Гейлом в том, что император лишь выигрывает от такого сравнения с фюрером – самые худшие из его преступлений не могут быть поставлены и близко с безжалостным истреблением Гитлером евреев.
Существует и еще одна тонкая, еле уловимая связь между этими двумя личностями, которая становится явной лишь при одновременном анализе их поступков. Эту связь можно обнаружить в трудах зловещего гения науки о наилучших способах истребления людей Карла фон Клаузевица, принадлежавшего к когорте титанов военной мысли, которым удалось возродить из пепла прусскую армию после унизительного поражения, нанесенного ей Наполеоном в 1806 году. В среде профессиональных военных он считался выскочкой из-за своего буржуазного происхождения и сомнительного дворянства (его отцу незадолго перед этим удалось добиться правд добавить к своему титулу приставку «фон») и поэтому всегда чувствовал себя чужим в офицерском корпусе, состоявшем из представителей древних прусских родов. И это несмотря на то, что сам Клаузевиц имел бесспорные личные заслуги, получив первое офицерское звание в возрасте двенадцати Лет. Все объясняется тем, что постоянный интерес Клаузевица к новым веяниям в области стратегии заслужил ему репутацию «якобинца». Главной заботой Клаузевица было создание военной науки, способной на практике осуществить концепцию «нации, постоянно готовой к войне». Эту концепцию первыми разработали и применили французы; однако он предвидел будущие грандиозные войны и прилагал все усилия к тому, чтобы. Пруссия вышла из них с триумфом. Клаузевиц был сторонником территориальной экспансии Пруссии, а его взгляды на судьбу Польши как самостоятельного государства мало чем отличаются от взглядов Гитлера и даже в чем-то их предвосхищают. Есть основания утверждать, что немалую роль в причинах зарождения обоих мировых войн сыграло его учение, имевшее много сторонников, При этом выводы Клаузевица носят весьма двусмысленный характер, и подлинную их суть трудно уловить – он сам писал о том, что его работы «могут иметь бесчисленное количество интерпретаций». Самым худшим интерпретатором учения Клаузевица оказался Гитлер.
При сравнении императора с Гитлером в глаза сразу же бросается неоспоримое влияние на последнего взглядов Клаузевица на деятельность Наполеона. Большинство биографов фюрера ссылаются на его приверженность учению прусского генерала, однако до сих пор этот аспект рассмотрен недостаточно, как и вопрос, о влиянии на него трудов Наполеона. Клаузевиц же на себе испытал методику Наполеона, когда в 1812 году служил в штабе Кутузова, в 1813 году в штабе Блюхера, а в 1814 году был начальником штаба у генерала Вальмодена, командира русско-германского корпуса, являвшегося частью Северной армии под командованием Бернадота. Он преклонялся перед гением Наполеона, отбросившего «правила цивилизованного ведения войны». Даже если ему и не удалось полностью постигнуть стратегию императора, он ухватил ее основополагающие идеи, создав, по сути дела, из разрозненных высказываний и заметок Наполеона теорию его военного искусства.
Нет никакого сомнения, что фюрер изучал Клаузевица, даже если этому наотрез отказывался верить страстный поклонник Клаузевица покойный Раймонд Арон. Главный труд Клаузевица «О войне» принадлежал к тем книгам на военные темы, которые, по сообщениям его биографов, Гитлер читал до 1914 года. В «Майн кампф» он часто делает ссылки на нее в очень одобрительном тоне, а в своей речи, произнесенной в Мюнхене в 1934 году, он даже обвинил своих слушателей в том, что они никогда не читали Клаузевица, а если и читали, то не знают, как применять его современной обстановке. По, меньшей мере в одном случае ему пришлось напомнить своим генералам о том, что он знает Клаузевица. А в Нюрнберге Кейтель утверждал, что Гитлер штудировал Клаузевица даже по ночам. В это охотно верится, тем более, что, как подчеркивал тот же Арон, многие восторженно читали Клаузевица, но не проявляли при этом особого внимания. Вряд ли до сознания фюрера доходила вся глубина теоретической мысли этого сложнейшего военного философа. Как бы то ни было, Гитлер открыто признавал Клаузевица властителем своих дум. Вполне логичным является предположение, что он был сильно поражен сходством многих Критических ситуаций, описанных и проанализированных Клаузевицем в его работе, с положением, в котором оказались германские войска в последние годы второй мировой войны. И здесь прежде всего имеются В Виду кампания 1812 года и сражения 1814 года, которые вели лишь к истощению армии Наполеона в уже проигранной войне. Но из описаний этих ситуаций Гитлер заимствовал лишь то, что хотел видеть и чему хотел верить. Однако и в этом случае, несмотря на всю субъективность подхода Гитлера, тщательное изучение вышеупомянутой книги Клаузевица проливает дополнительный свет на особенности мышления Гитлера и на механизм принятия им решений, имевших далеко идущие последствия.
Фигура Гитлера является уникальной не только в силу беспрецедентных зверств и жестокостей, которые творились по его приказам, но и потому, что до сих пор он окутан ореолом некой загадочности, тайны (в противоположность ему Муссолини был ясен, как открытая книга), и все же мы знаем о нем больше, нежели о тиранах прошлого. Тайна состоит в том, что ему были, несомненно, присущи многие дарования и положительные качества помимо тех, которые прославили его как Аттилу нашего времени. Именно это обстоятельство и придает Гитлеру и его карьере особую жуть. Только узнав и оценив положительные стороны характера фюрера, можно понять весь ужас и глубину его нравственного падения и первобытного варварства.
Личность Наполеона обескураживает исследователей по той же самой причине, и к тому же у него было предостаточно времени на о. Св. Елены, чтобы сочинить свою собственную Легенду, которая в немалой мере способствовала созданию выгодного для него истерического облика (несмотря на это, авторы многих тысяч книг так и не пришли к единому мнению). К счастью, фюреру не было предоставлено подобной возможности отфильтровать факты, оставив из них только самые благоприятные для себя. Как бы там ни было, но если даже император и обладал подобным удивительным сочетанием добра и зла, все же его фигура менее загадочна.
Существует и еще один аспект в исследовании этих двух деятелей, который часто ускользает от внимания ученых. Это ограниченность их деяний масштабом Европы. Годы, прошедшие со времен наполеоновских войн до завоеваний Гитлера, отмечены явной гегемонией Европы в мировых делах, гегемонией, которой в настоящее время больше не существует и которая исчезла, вероятно, навсегда. Считают, что император начал необратимые перемены, приведшие к разрушению старой, иерархической, христианской Европы, а фюрер закончил эту работу. Возможно, это мнение и грешит предвзятостью, но легенда, которую Наполеон усиленно распространял из своей последней ссылки, действительно предусматривала создание им в случае успеха своих планов объединенной Европы. Кое-кто может совершенно справедливо возразить, что Наполеон в какой-то степени и сам уже подготовил почву для такого объединения, создав единое западногерманское государство (Рейнскую конфедерацию) и единое северо-итальянское государство (Итальянское королевство).
Ну, а Гитлер хоть и превратил Европу в развалины, подорвав ее доминирующее положение в мире, вместе с тем уничтожил и некоторые препятствия на пути к образованию европейского союза. Наполеон называл континент «сгнившей старой проституткой», с которой он будет обращаться так, «как ему заблагорассудится». Спустя, сто с лишним лет, в 1943 году, Геббельс записал в свой дневник строки о «непоколебимой уверенности фюрера в том, что рейх будет властелином всей Европы». А два года спустя, перед самой своей смертью, Гитлер сказал об этом континенте: «Я должен был изнасиловать Европу, чтобы обладать ею».
Гейл подчеркивает то несомненное обстоятельство, что «при Наполеоне французская цивилизация (хотя и в сильно урезанном виде) все же сопровождала завоевательные походы его армии, в то время как характер завоевания, выпавшего на долю нашего поколения, несовместим вообще ни с какой цивилизацией». Французы несли с собой революцию и в области общественных отношений, законодательства и обеспечили равенство всех перед законом на большей территории Западной Европы. Но, несмотря на все положительные стороны этого процесса, данные благодеяния были внедрены ими силой, именем завоевателей. Ипполит Тэн, являясь самым серьезным в интеллектуальном плане среди всех критиков человека, которого он назвал «Диоклетианом Аяччо», содрогается при мысли о том, что могло бы произойти, победи Наполеон русских в 1812 году.
В лучшем случае возникла бы Европейская империя, основы которой тайно подтачивало бы сопротивление составляющих ее народов. В худшем – Франция, разросшаяся до безобразно гигантских размеров за счет порабощенных стран, управляемых французскими комиссарами и военными губернаторами, сидящими в Санкт-Петербурге и Риге, так же, как и в Данциге, Гамбурге, Амстердаме; Лиссабоне, Барселоне и Триесте. Каждый подходящий для этой цели француз командовал бы той или иной административной единицей на завоеванных территориях. На военную службу призывались бы все годные к ней молодые люди; все мужское население Франции осуществляла бы карательные функции, у людей просто не оставалось бы иного выбора; кроме карьеры солдата, акцизного чиновника или полицейского, чтобы угнетать покоренные народы и взимать с них налоги и поборы, конфисковывать различные товары или даже уничтожать их, ловить контрабандистов и ломать хребет непокорным.
Тэн писал эти строки в 80-е годы прошлого века и совсем не подозревал, что всего лишь шестьдесят лет спустя в Европе будет установлена очень похожая германская гегемония, при которой самыми почтенными профессиями будут считаться профессии шпиона, доносчика и наемного убийцы.
По своей сути как Наполеон, так и Гитлер; были оппортунистами, какие редко встречаются на этом свете. «Его представления об истории революции были на удивление поверхностными и неполными», – писал о Наполеоне бывший депутат Жан Карл Байлиль. Он воспользовался Революцией ровно настолько, насколько ему это было необходимо для создания режима, который не был ни старым, ни новым. Вольно или невольно, но это непонимание людей и принципов оказало на его карьеру самое катастрофическое воздействие».
Один из видных германских политиков Герман Раушнинг так сказал о Гитлере в 1939 году: «Он заглушил в своем движении социалистские тенденции, выдвинув на первый план националистические, Он вылезал из кожи вон, чтобы заручиться поддержкой могущественных покровителей и друзей, которые могли помочь ему прийти к власти». Раушнинг особо отмечал тот факт, что национал-социалисты «не имели никаких строго обозначенных политических и экономических целей ни во внутренней, ни во внешней политике». Как в наполеоновской Франции, так и в гитлеровской Германии, все решал один человек, вождь. Все, будь то люди или принципы, подчинялась его всепожирающему, ненасытному эгоизму.
Эта книга является исследованием мании величия. В 1811 году Наполеон сказал ошеломленному Фуше: «А что мне остается делать, если все это возносит меня к владычеству над всем миром». После покорения России он намеревался сформировать армию в Тифлисе и затем послать ее в Индию через Афганистан. Гитлер же в 1942 году заявил Альберту Шпееру, что после разгрома России «20–30 немецких дивизий (больше не потребуется) завоюют Индию». В молодости у императора и у фюрера было мало общего – профессиональный военный с Корсики и неудавшийся австрийский «художник». Демонические процессы развращения властью были общей чертой как Наполеона, так и Гитлера, когда они достигли зенита в своих политических карьерах.
Глава вторая
Неудачники
Ни одному здравомыслящему, человеку и в голову не приходило, что кто-то из них может стать повелителем своей страны. Стендаль как-то встретил одного пожилого офицера, которому довелось служить вместе с Наполеоном Бонапартом еще до 1789 года и который вспоминал о нем как о «молодом пустозвоне, вступавшем в спор по любому поводу. Этот болтун был преисполнен решимости реформировать все и вся». Офицер добавил, что знавал таких, «прожектеров» десятками. Осенью 1909 года один бродяга увидел в венской ночлежке кошмарное привидение по имени Адольф Гитлер, с исхудавшим, обросшим щетиной лицом и горящими глазами; привидение это было совершенно обнаженным, если не считать пары полуистлевших подштанников.
И все же сыновья Карло де Буонапарте, «благородного» адвоката по профессии, и старшего таможенного чиновника Алоиза Гитлера, как один, так и другой, происходили из довольно обеспеченных, хотя и разнящихся по своему социальному положению семей, при всем том, что фюрер говорил о себе как о «бедняке». Один отец был дворянином, а второй – мелким буржуа, но каждому удалось улучшить свой социальный статус, ловко используя возможности, предоставляемые государственной службой.
Молодой Бонапарт
Чистота благородной крови Наполеона несколько преувеличена. Семья Буонапарте получала довольно скудные доходы с нескольких мелких ферм, а их крестьяне называли своих хозяев по именам. И лишь после завоевания Корсики французами в 1769 году и появления корсиканской знати они стали патрициями, а до этого считались мелкопоместными дворянами. От состоятельных крестьян их отличал лишь свой родовой герб. Соответствующие документы о древности их рода Карло выправил за соответствующую мзду у чиновников тосканского правительства. Затем предусмотрительный Карло, обладавший немалой изворотливостью, покинул ряды сторонников корсиканского дела и стал всячески примазываться к новому французскому режиму, олицетворением которого на острове был губернатор, граф де Марбоф, страстный поклонник его жены. На ухаживания графа Карло смотрел сквозь пальцы, что обеспечило ему посты и привилегии, одной из которых было образование, дорогостоящее по тем временам, полученное его детьми за счет государства.
Алоиз Гитлер тоже не дремал и старался использовать немногие шансы, предоставленные судьбой, на все сто процентов. Он родился в 1837 году и происходил из огромной крестьянской семьи, где браки лиц, близких по родственным связям, не являлись большой редкостью. Эта семья проживала тогда в деревне в Верхней Австрии – там, где эта провинция граничила с Богемией и Баварией, и имела скорее всего чешскую фамилию – Гидлер или Гидларчек. Сам Алоиз был незаконнорожденным ребенком кухарки Марии Анны Шикльгрубер. Его отец неизвестен. Пять лет спустя после его рождения его мать вышла замуж за местного бездельника Иоганна Георга Гитлера, который через тридцать лет усыновил Алоиза, видимо, чтобы не портить тому карьеру. Приходского священника уговорили изменить данные в метрике, и таким образом фамилия Шикльгрубер изменилась на Гитлер. Супруги пребывали в такой бедности, что одно время им даже приходилось спать в кормушке для скота. Когда мальчику исполнилось 13 лет, он сбежал в Вену и нанялся учеником к сапожнику, после чего поступил на таможню. Несмотря на недостаточное образование он добился определенного успеха, поднявшись до чина старшего инспектора.
Какова бы ни была разница между двумя отцами, каждый из них оказал огромное влияние на своего сына. Карло учил Наполеона, что он, дворянин, выше других. Увы, это убеждение рассыпалось в прах, когда тому довелось столкнуться с действительностью в лице представителей старорежимной французской знати. Алоиз передал по наследству будущему фюреру свой страх стать деклассированным изгоем, опять упасть в грязь и превратиться в никчемного человека.
Наполеон родился в Аяччо 15 августа 1769 года. Он вырос и провёл свое детство в этом городке и окружающей его сельской местности, совершая поездки на пони в густые вересковые заросли и посещая вместе со своими братьями и сестрами фермы, принадлежавшие семье. Живя в городе, он был предводителем шайки подростков, которые часто устраивали стычки и потасовки на улицах. Он оставил Корсику в возрасте девяти лет и стал казенным стипендиатом военного училища в городе Бриенне в Восточной Франции и с тех пор редко видел своих родителей. Карло умер от рака желудка в 1785 году. «Невозможно было выразить словами всю боль, которую почувствовал при известии о смерти отца, – писал Наполеон в своих воспоминаниях на острове Святой Елены. В юности он во всем был мне опорой».
Император явно кривил душой. Еще маленьким его посылали искать отца по тавернам, где тот проводил время за выпивкой и игрой в карты или кости. Уже тогда расточительство и мотовство Карло не было ни для кого секретом. Больше всего маленький Наполеон любил и уважал свою мать Летицию Рамолино, женщину сильной воли. Было время в конце 90-х годов XVIII века, когда, ослепленный своими успехами, он подвергал сомнению отцовство Карло, поскольку никто из его предков не выказывал талантов в военном деле. Единственной возможной альтернативой Карла был губернатор, граф де Марбоф, галантный старый вояка, о восхищении которого Летицией знали многие. Однако такой вариант представляется маловероятным, и прежде всего потому, что несмотря на всю свою красоту и молодость Летиция была строгой набожной католичкой. Она едва умела писать и читать, но с молоком матери впитала в себя традиции народа, согласно которым прелюбодеяние в замужестве считалось страшным грехом и наказывалось смертью.
В Бриенне юный Бонапарт учился превосходно, прекрасно знал математику, увлекался историей Греции и Рима. Особенно он любил читать переводы из Плутарха и Полибия. По свидетельству Луи де Бурьена, товарища по школе, он был поглощен собой, замкнут и одинок. Его все сторонились по причине острого языка, не щадившего никого. Наполеон и сам вспоминал, что находил «несказанное удовольствие в чтении и размышлении над прочитанным вдали от шумных забав моих сверстников», признавая в то же время, что «в школе меня не любили». А с другой стороны, Бонапарт утверждает, что руководил игрой в снежки зимой 1783–84 гг., заметив при этом, что начальство в конце концов запретило бросаться снежками, потому что многие мальчики получили серьезные травмы: часто внутри снежков скрывались камни. Когда над ним подтрунивали из-за итальянского акцента и странной фамилии, он не оставался в долгу и заявлял: «Если бы на каждого корсиканца приходилось только по четыре француза, то Корсика осталась бы непокоренной ими, но соотношение было десять к одному». Его кумиром был генерал Паоли, который возглавил борьбу корсиканцев против французского нашествия, или, выражаясь словами Наполеона, «против тиранов, утопающих в роскоши, и придворных блюдолизов». В юности Наполеон отличался ярым корсиканским национализмом и питал тайную ненависть к народу, чьему королю его обучали служить.
В октябре 1784 года Наполеон перешел в Парижскую военную школу, откуда его выпускают через год в чине подпоручика артиллерии. В своих мемуарах он писал о школе: «С нами обращались все время как с офицерами с огромными доходами, по сравнению с которыми богатейшие корсиканские семьи выглядели весьма скромно. Нас чудесно кормили и обслуживали, гораздо лучше, чем мы могли бы себе это позволить позже, живя на скромное офицерское жалованье». Здесь он постигал теорию и практику артиллерийского дела, которое в тот период претерпевало изменения в связи с принятием на вооружение нового орудия конструкции Грибоваля. И все-таки, несмотря на его успехи в военной школе, имеются указания на то, что он работал вовсе не так усердно, как впоследствии вспоминал об этом, и отличался несдержанностью и большой вспыльчивостью, из-за чего часто ссорился с товарищами.
Это было его первое пребывание в Париже, в котором в те дни блистал великолепием и роскошью старый, королевский режим. Внешне монархия казалась непоколебимой, а общественный порядок прочным, как скала. Только что Британия потерпела унизительное поражение от французов и американцев. Для непосвященных налицо были все признаки процветания, а неизбежное банкротство правительства тщательно скрывалось. В столице царило беззаботное настроение, свыше 600 кафе и ресторанов – сравнительно недавнее изобретение – предлагали свои услуги молодым повесам из дворянского сословия. По меткому замечанию Алексиса де Токвиля, «Франция в те дни была нацией прожигателей жизни, стремившихся побыстрее вкусить ее бесчисленные удовольствия». Однако едва ли молодого, скромного артиллерийского офицера в поношенном сюртуке можно было назвать прожигателем жизни. В мае 1706 года он даже серьезно помышлял о самоубийстве. Бонапарт все еще ненавидел французов, сетуя на то, что его земляки корсиканцы страдают под тяжелой десницей французских угнетателей. Много лет спустя он писал: «Дом принуждал меня любить народ, который я должен был ненавидеть в силу естественных причин». Ему довелось еще несколько раз побывать в Париже до того, как грянула революция. В одно из таких посещений он впервые познал женщину, переспав с молоденькой проституткой, которую подцепил в Пале-Рояль в ноябре 1787 года. До этого он влюблялся в Каролину де Коломбье, но дело не пошло дальше того, что они «вместе лакомились вишнями». Его угнетали не только тоска по дому или страдания родной Корсики под французским игом. Хотя в качестве субалтерн-офицера он получал неплохое жалованье, большая часть уходила на помощь овдовевшей матери и семерым братьям и сестрам, влачившим теперь жалкое существование. Перспективы получения следующего чина оставались неопределенными.
Наполеон рассказывает о том, каким он предстал перед своим братом Жозефом во время очередного посещения Корсики в 1786 году, приехав с чемоданами, «один из которых был в несколько раз больше, чем тот, в котором лежали личные вещи». Чемодан, о котором вспоминает Жозеф, был битком набит книгами. Наполеон взял с собой Плутарха, Платона, Тита Ливия и Тацита, а из более современных ему философов – Монтеня, Монтескье и Рейналя. Его также страстно увлекали поэмы Оссиана, кельтского барда, чье настоящее имя было Джеймс Макферсон. Его переводы на французский впервые, появились в 1771 году. Однако, судя по его мемуарам, Наполеон в юности отдавал предпочтение «Руссо («мой кумир») и культу чувственности».
Наполеон стал поддерживать Французскую революцию с того самого момента, как в июле 1789 года на смену Генеральным штатам пришло Конституционное собрание. Он поверил в то, что революция означает возрождение Франции и, что еще более важно, его родины – Корсики. Неудавшаяся попытка Людовика XVI тайно скрыться из Парижа, побег в Варен окончательно превратили Наполеона в убежденного республиканца. Правда, нужно сделать оговорку: большую часть времени в первые года революции он провел на Корсике, занявшись там политическими интригами, целью которых было создание революционной Корсики, надежного союзника Франции. Посещения континента будили в нем мрачные мысли. Он испытывал крайнее отвращение к анархии, которую застал там в 1791 году, а толпы, штурмовавшие на его глазах Тюильри в августе следующего года, он назвал «отъявленным сбродом и подонками».
Но даже и после этого он приветствовал революцию как «всеобщее народное восстание против привилегированных классов». По его словам, «новая Франция продемонстрировала всему миру уникальное явление: 25 миллионов душ, равных между собой, управляемых одними и теми же законами и постановлениями, одним правительством. Все перемены находились в гармонии с благом народа, с его правами и с прогрессом цивилизации».
А на Корсику тем временем вернулся ее национальный герой генерал Паоли и опять возглавил борьбу против французов. В «гражданине Буонапарте» он сразу разглядел угрозу, поскольку тот был настроен, по мнению генерала, слишком про-французски, слишком по-революционному. В июне 1793 года Наполеон и его семья бежали с Корейки. «Эта страна не для нас» – так он сказал своей матери.