Ди Темида
Excommunicado
Глава 3
11 апреля 2015 года, Нью-Йорк
Кажется, что никакой скорби больше нет и никогда не будет места в моём сердце. Слёзные каналы тоже словно отказываются функционировать – мне попросту нечем плакать.
Всё осталось там, в последних четырёх днях. В этом отвратительно долгом и уничтожающем отрезке времени: с момента, как я бросила телефон на пол и помчалась в больницу, и до сегодняшнего часа, когда стою у разрытой влажной земли с многочисленными знакомыми, коллегами и друзьями отца, которые приехали проститься с ним.
Думала, что никогда не смогу испытать этого снова, но нет. Мне больно. Невыносимо больно, но я не могу показать этого не столько из-за отсутствия слёз и замёрзшей мимики, сколько из-за того, что меня достали постоянные звонки на протяжении всего сегодняшнего дня. У меня попросту нет времени на то, чтобы оплакать кончину отца, потому что я всё время в чёртовой суете: то беспокоят с работы соболезнованиями, то клиенты, то утомляют организаторы похорон и нотариус с завещанием.
Зачем вообще нужны ритуальные службы, если ты всё равно многое решаешь за них?..
Я не знаю, как относиться к смерти папы. Она пришла абсолютно нежданно, ударом вышибая меня из мало-мальски заново отстроенной жизни. Думаю, отец тоже не мог предположить, что окончит свои дни вот так. Умереть в какие-то шестьдесят два из-за инфаркта при здоровом сердце? Ведь при последней встрече он выглядел так же, как и всегда: здоров, подтянут, энергичен. Лишь утомлён подготовкой к переизбранию в сенат. Хочется закрыть глаза и монотонно повторять себе, как мантру: «Всё это – абсурд. Сейчас я поеду к отцу, и он вновь встретит меня с объятиями, предложит виски…». Но нет. Это реальность, бетонными плитами обрушивающаяся на мои плечи.
Я потеряла последнего близкого мне человека. Человека, который дал так много, который заботился обо мне и был отличным родителем, несмотря на постоянную занятость на политической арене. Отец был не из тех, кто забывал о семье в угоду карьере, нет… Он всегда сохранял идеальный баланс личного и работы, и мы с мамой, когда та была ещё жива, никогда не были обделены его вниманием и любовью.
Как я могла потерять в одночасье всех?.. Как? Неужели это и есть расплата за мои грехи?
– Я знал Эдварда пять лет, – скрипучий голос одного из коллег отца, сенатора Райли, пробивается к моему слуху как сквозь толщу воды.
Пастор только что закончил молитву и передал слово ему, заметив, что я не собираюсь ничего говорить. Я и отцу-то не успела сказать то, что могла бы и хотела, если бы предвидела будущее, так что, какой смысл обнажать сейчас свои чувства перед всеми?..
Усилием воли отвожу взгляд от скромно украшенной крышки гроба, попутно нашарив в кармане плаща вибрирующий телефон и сбрасывая ещё один осточертевший звонок. Наверное, из партнёрства, с очередными неискренними соболезнованиями.
У меня достаточно завистников на работе, которые, как стервятники, ждут, когда я оступлюсь и снова исчезну с радаров. Наверняка уже представили, как я опять ухожу в долгий отпуск по семейным обстоятельствам.
Но в этот раз я не должна зарывать себя в яму нескончаемого горя. Отец ведь так хотел, чтобы моя звезда засияла на юридическом небосклоне вновь… Да и нужно быть честной с собой – повторный спуск на дно в этот раз может закончиться тем, что я займу место на кладбище рядом с ним. А я не могу позволить этому случиться…
– Он был невероятно волевым и целеустремлённым человеком. Замечательным другом и для многих – наставником и ориентиром.
Не удерживаюсь и тихо фыркаю себе под нос, прикрывая веки. Душный шлейф лицемерия в его словах касается моего лица.
– То, как много Эдвард сделал для нашего штата, – бесценно. Он был полностью поглощён работой в последнее время… Помню, как мы недавно дискутировали о новом законопроекте в добывающей отрасли – многим из вас известно, как важно дать нашим компаниям возможность…
Даже сейчас, когда отец в земле, этот несносный старый хрыч умудряется говорить о политике, а не о его личности и качествах.
Нашёл себе бесплатную площадку для пиара перед предвыборной гонкой… Все и так прекрасно знают, что для отца Райли был, скорее, конкурентом, часто пребывающим в тени, и большинство избирателей, я уверена, выбрали бы не его в состав сената на будущий год.
Он продолжает вещать что-то про полезные ископаемые – они-то тут каким боком, – лоббистов и какие-то поправки в налоговое законодательство, но я не вслушиваюсь. Темы финансирования чьих-то интересов и политические инсинуации мне всегда были неинтересны, и уж тем более сейчас кажутся крайне неуместными. Боже, как мерзко.
Я теряю счёт времени, не вслушиваясь в речи, сменяющие друг друга. Стою, как оглушенная, под согревающими лучами солнца, которые будто в насмешку заливают кладбище нестерпимым светом. И когда все начинают постепенно расходиться, отмираю и хочу подойти ближе к уже полностью засыпанной могиле отца, чтобы напоследок преклонить колени и хоть как-то, протолкнув ком в горле, попрощаться. Как вдруг моего плеча деликатно касается чья-то ладонь…
Я ощутимо вздрагиваю – не от испуга, а скорее от вторжения реальности в оцепенение, охватившее меня минутами ранее.
– Мисс Ричардс…
– Миссис Ричардс, – машинально поправляю я, чувствуя укол раздражения, и поворачиваю голову к нарушителю желаемого мною уединения с отцом.
Щурюсь от солнечного света, разглядывая незнакомца. Передо мной серьёзный мужчина лет сорока непримечательной внешности, одетый с иголочки. Он медленно опускает руку, затянутую в чёрную кожаную перчатку, и сочувственно кивает.
– Прошу прощения, миссис Ричардс, я… Не отниму у вас много времени, – невозмутимым тоном и с небольшой паузой молвит он, внимательно, но без тени лишних эмоций оглядывая меня в ответ.
– Сегодня все умудрились отнять моё время, не дав толком проститься с отцом, – ворчу я и отхожу на шаг от могилы, уже не скрывая своей злости, и грубо добавляю: – Кто вы и что вам нужно?
Но мой порыв не трогает мужчину, который отступает вслед за мной. Его лицо с тонкими невзрачными чертами не выражает ничего, хотя голос сохраняет вежливость. Не напускную.
– Понимаю, миссис Ричардс, но боюсь, у нас нет возможности ждать, – «нас» странно режет слух, будто и я вплетена в это слово, и, нахмурив брови, собираюсь возразить, но не успеваю. – Меня зовут Энтони Смит, я помощник сеньора Рамиреса. Мистера Рамиреса, если угодно.
Я складываю руки на груди, со скепсисом готовясь слушать дальше, – неужели сейчас подходящее время, чтобы говорить о желании своего босса получить адвокатские услуги? Ведь э́то же собирается озвучить Смит, не так ли? Кто бы ни был этот неведомый Рамирес, человек он явно бестактный, раз посылает ко мне своего помощника, едва закончились похороны.
В это мгновение Смит оборачивается, всматриваясь вдаль через плечо; я на автомате кидаю взгляд следом, обнаруживая, судя по всему, то самое живое воплощение бестактности. Но расстояние слишком большое, и на подъездной дорожке, усеянной автомобилями, я вижу лишь высокую фигуру мистера Рамиреса в чёрном пальто с высоким воротником, еле различая кивок в сторону своего помощника. И он тут же скрывается в салоне медленно подкатившего, начищенного до блеска, «мерседеса».
Энтони Смит возвращает ко мне своё внимание, продолжая ровным тоном:
– Мистер Рамирес желает встретиться с вами сегодня вечером, чтобы обсудить одно деловое предложение. Ресторан «Нобу». Вы будете готовы к шести вечера, мэм?
От неприкрытой манипуляции в словах у меня приоткрывается рот в удивлении, смешивающимся с нарастающим бешенством.
Да какого чёрта?..
Собственно, это я озвучиваю вслух, яростно выдыхая вслед:
– С чего вы и ваш… руководитель взяли, что можете, во-первых, так просто врываться с предложениями, не дождавшись, пока остынет земля на могиле, а во-вторых, общаться со мной, словно предъявляете ультиматум?!
Последние слова чеканю так, что между нами почти звенит напряжённый воздух, но Смит лишь поджимает тонкие губы. Я истолковываю это по-своему и, переведя дыхание, решительно заявляю:
– Передайте мистеру Рамиресу, чтобы он для начала взял уроки этикета или же поработал над чувством такта. И только потом посылал своих людей ко мне с предложениями. А теперь, с вашего позволения, мистер Смит…
Порывистым движением обхожу его замершую худощавую фигуру, не заботясь о реакции на сказанное и совершенно не думая ни о чём, кроме желания уйти. Внутри неугасаемым гейзером клокочет гнев, и я ощущаю, как на щеках проступают алые пятна.
Так и есть. Дойдя, наконец, до своего припаркованного автомобиля, – удивительно, что этот Смит меня всё-таки не окликнул – я на мгновение застываю у отражения в стекле.
«Да что они о себе все возомнили!» – моим негодованием сейчас можно кого-то ошпарить, и я со всей силы дёргаю дверцу, чтобы сесть за руль.
Швыряю снятую шляпку с чёрной вуалью на пассажирское сиденье и ударяю по логотипу «вольво» перед собой, чуть не задев клаксон.
Дышу часто и неглубоко, пытаясь успокоиться, но не выходит. В итоге посылаю всех про себя куда подальше, резким движением стерев проступившую скупую слезу. Шиплю, потому что ногтем неудачно цепляю веко, но, чертыхнувшись, тычу несколько раз в кнопку «старт». Тишину заполняет мерный гул движка, и, опустив стекло, чтобы впустить немного свежего воздуха в нагретый салон и прийти в себя, я уже собираюсь вырулить с гравия к главной асфальтированной дороге, как с моей машиной неторопливо равняется «S-класс». Я поворачиваю голову, и…
Шею под затылком моментально прошибает пот. Тонированное окно со стороны заднего пассажирского сиденья опущено до конца, и из полумрака меня прочными сетями цепко охватывает взгляд. Всего несколько мгновений, коротких, но кажущихся такими долгими, мгновений – и этот взгляд вонзается в меня стилетом. Припечатывает, порабощает, обнажает, будто потрошит мою сущность, вытаскивая наружу всё, что скрыто.
Горло сковывает, и я не могу найти хоть глоток кислорода, понимая, что позволяю по телу мириадами горящих точек расползтись самому отвратительному чувству – страху.
У меня не получается разглядеть Рамиреса вновь – его фигура скрыта в глубине салона. Но прошибаемое выражение его сверкнувших глаз, которым он меня награждает, пока «мерседес» катится по параллели, я продолжаю чувствовать наряду с непонятным испугом так, словно мы вдвоём в пустой комнате без окон и дверей.
Отворачиваюсь, как от пощёчины, и на автомате стремительно жму на педаль. Моя машина уносится вперёд, и только через полчаса, когда я долетаю до дома, липкое наваждение исчезает, позволяя взять себя в руки.
***
12 апреля 2015 года, Нью-Йорк
Утро следующего дня наступает слишком быстро. Я тщетно пытаюсь отогнать воспоминания о тёмных глазах, излучавших в мой адрес потопляющую неприязнь.
Выходит только когда сажусь в машину.
С чего бы мне испытывать безотчётный страх перед возомнившим себя невесть кем человеком, которого я даже не знаю? Который просто посмотрел на меня несколько секунд, проезжая мимо? Поистине идиотская реакция моего организма сбила меня вчера с рациональных мыслей, как и то, что окончательно я успокоилась, когда уже дома закуталась в одеяло. Тяжёлый сон всего на несколько часов, и вот я снова в строю, сегодня в тёмно-коричневом костюме под лёгким бежевым плащом, играя в нормальность. В строю, но мысли периодически уходят не в ту колею.
Рамирес – всего лишь несостоявшийся клиент-грубиян, Джейн, который решил, что может вот так, во время похорон, послать к тебе своего грёбанного помощника. Ничего особенного. Незачем так драматизировать. Интересно, что он вообще делал на кладбище? Знаком с отцом? Вёл с ним какие-то дела? И кто он на самом деле такой?.. Стараюсь вспомнить приёмы, которые периодически устраивали родители, а после – только отец, но среди многочисленных лиц не нахожу образ, хотя бы смутно походивший бы на Рамиреса. Да я его даже толком не разглядела, так какой в этом поиске смысл?
Хотя намертво вонзающийся в тело взгляд я бы запомнила надолго…
Попав на Сентер-стрит, озираю лицо в зеркало заднего вида. Синюшные круги под глазами, которые не перекрыл даже консилер, нездоровая бледность, контрастирующая с алым оттенком помады.
М-да, выгляжу я на редкость паршиво.
Ещё и опаздываю, встряв в привычную для этого часа пробку, на рассмотрение апелляции по одной фармацевтической компании, которой грозит лишение лицензии.
День, чувствую, сегодня будет складываться сумбурно.
***
Процесс в этот раз кажется просто нескончаемым, и я облегчённо выдыхаю, когда судья объявляет десятиминутный перерыв.
В зале становится шумно: шаркают ножки стульев по паркету, скрипят деревянные скамьи под весом опускающихся и поднимающихся людей, нарастает громкость разговоров, а я, перекинувшись парой слов с представителями «Лэндли Фармасьютикалс», на время перерыва собираю документы обратно в папку. Не люблю, когда валяются в беспорядке.
И в этот миг чувствую себя, как в сканере: по телу проходится яркий исследующий луч. Я оборачиваюсь, задержав пальцы на листах, чтобы найти субъект, источающий подобное внимание, но увы. Неудивительно. Процесс публичный, и в помещении достаточно зевак. В мою спину обращены десятки разномастных взглядов, и нельзя угадать, кто именно так упорно минутой ранее меня разглядывал.
Мягко тряхнув головой, сразу же возвращаюсь мыслями к делу, благоразумно вытолкнув из них это странное ощущение наблюдения.
Я уверена, что показалось.
Я была уверена…
***
В висках неприятно стучит, и я сжимаю их подушечками пальцев, склонившись над материалами апелляции. Которую, чёрт возьми, проиграла два часа назад.
Конечно, клиенты не ждали чуда, ибо многие факты были против них, но я думала, что смогу вытянуть это дело, смогу добиться только конского штрафа. Я уже давно не отношусь к неудачам так болезненно, как раньше, когда только выпустившись из университета, начала практику, но проигрыш с «Лэндли Фармасьютикалс» меня как-то не вовремя опрокинул. Сегодня я вернулась в партнёрство ни с чем, и морально готовлюсь теперь к линчеванию от Беккера, главы и моего начальника по совместительству.
Ещё эти колкие и мнимо-сочувствующие взгляды коллег сейчас в офисе, часть из которых постоянно перемывает мне кости, не преминув заметить, что я работаю в этой фирме якобы только из-за отца – представляю, какие теории они строят теперь и какие делают ставки на моё дальнейшее пребывание здесь в связи с его кончиной. Другая же часть пытается льстить, создаёт видимость дружеского общения, но в целом здесь нет никого, с кем я могла бы, ни о чём не думая, хотя бы спокойно выпить кофе за обедом.
Не скажу, что сильно нуждаюсь в признании коллективом и другими юристами или же в дружбе – сейчас я, наоборот, стремлюсь к постоянному уединению, следуя принципу «и один в поле воин», но здоровую атмосферу всё-таки в офисе видеть бы хотелось.
Махнув ладонью, чтобы завершить эти молчаливые рассуждения с самой собой, я вдруг вспоминаю о Кейт – единственной оставшейся подруге из университета, с которой продолжала общаться все эти годы. Она здорово поддержала меня в моей депрессии, но мы не виделись последние месяцев шесть, так что, дав себе обещание позвонить ей сегодня вечером, я решаю захлопнуть папку – случившееся не повернуть вспять, и ничего нового я всё равно в документах не увижу.
Надо выйти прогуляться, может, даже дойти до пекарни в соседнем здании: осознаю, что ничего не ела весь день.
У выхода из кабинета я сталкиваюсь с начальством – главный партнёр Адам Беккер, тучный мужчина в летах, смотрит на меня исподлобья сквозь сиреневого оттенка стекла очков-половинок.
– Джейн, – услышав это, я поджимаю губы в ожидании прилюдного линчевания, но он лишь мрачно продолжает: – Зайди ко мне после обеда, поговорим об апелляции «Лэндли».
Я невольно распрямляю плечи – экзекуция откладывается, и недрогнувшим голосом отвечаю:
– Конечно, сэр. Я как раз хотела выйти за кофе. Вернусь и сразу к вам.
Он удостаивает меня лишь коротким кивком и грузно проходит дальше по коридору.
Выйдя на улицу, не могу удержаться от того, чтобы не вдохнуть тёплый весенний воздух полной грудью. Подобные сентиментальности обычно не по мне, но сейчас хочется насытить лёгкие кислородом, словно в последний раз. Словно так станет намного проще.
Пока иду, цокая набойками по нагретому асфальту, до пекарни, перебираю в голове фразы, которые скажу Беккеру, чтобы как-то оправдать свой провал. Выстраиваю их в единый диалог, перечисляю про себя возможные варианты его ответов, возвожу оборону… Тренировка, давно ставшая привычной, – она позволяет сейчас отвлечься от проблем в жизни, сосредоточившись только на сегодняшней ситуации на работе и будущем разборе полётов с начальником. Позволяет не думать об отце и сквозящей дыре внутри.
Да и я люблю быть подготовленной, даже если понимаю, что чаша весов склонится не на мою сторону.
В этой задумчивости и полемике с собой, я не замечаю, как дохожу до пекарни. Аромат выпечки тут же вынуждает голодный желудок сжаться, и я радуюсь, что нет очереди. Быстро сделав заказ, отхожу к большому окну в пол, машинально плотнее запахивая плащ.
И мой взгляд цепляет то, что всем сердцем не желала бы сейчас увидеть. Вдоль тротуара чертовски медленно катится уже знакомый чёрный «мерседес» «S-класса»…
Дыхание сбивается моментально, и я не сразу слышу оклик бариста.
Усилием воли заставляю себя отвернуться от стекла и совершенно на автомате подхожу к стойке, забирая трясущимися руками бумажный стакан с кофе и пакет с круассаном.
Надо успокоиться. Надо. Чёрт возьми. Успокоиться.
Мне могло показаться. В конце концов, сколько в Нью-Йорке подобных машин?..
Но противно зудящее нутро подсказывает, что это – не случайность, не абстрактный незнакомый «мерседес».
У меня нет никаких вариантов: придётся сейчас выходить на улицу… Собрав всю имеющуюся храбрость в кулак, я до побелевших костяшек сжимаю свой заказ, перекидываю назад сумочку и, словно направляясь на эшафот, выхожу.
Тонировка слишком темна, чтобы понять, кто внутри автомобиля, но вижу, как с водительского места неторопливо поднимается и выходит Энтони Смит.
Я застываю на месте, в паре шагов от кузова, остервенело обдумывая ситуацию, – как далеко я смогу убежать на гребанных «Джими Чу»? Чёрт бы побрал эти каблуки… В том, что побег, и желательно потом из страны, крайне необходим, я не сомневаюсь, ведь этот человек, а точнее, его таинственный босс явно следит за мной.
– Миссис Ричардс, добрый день! – пока без намёка на какую-то угрозу приветствует меня Смит, застегивая пуговицы идеально сидящего на его худой фигуре серого пиджака.
– Снова вы? – по горлу проходит лёгкий спазм, но я не позволяю страху завладеть разумом.
Смит обходит машину спереди, но останавливается на почтительном расстоянии, сложив руки в услужливом жесте. Меня это почему-то мгновенно доводит и раздражает.
– Миссис Ричардс, – он наклоняет голову, проницательно рассматривая окаменевшую меня. – Сейчас будет лучше, если вы мирно, без лишних и ненужных эмоций, проедете далее со мной.
Стаканчик с кофе почти выпадает из руки, но я всё-таки удерживаю его. Смит замечает, как я начинаю лихорадочно озираться по сторонам в поисках помощи, но как назло – улочка пуста. Ни прохожих, ни полицейского патруля: даже если я закричу, навряд ли бедолага-бариста выбежит меня спасать или успеет позвонить в девять-один-один.
– Вам ничего не угрожает, мэм… – почему-то я улавливаю скрытый подтекст: «по крайней мере, сейчас». – Я не стану забирать ваш телефон, документы, завязывать глаза или что-то ещё, но прошу вас: просто спокойно сядьте в машину, и мы доедем туда, где нас ожидают. Не нужно никаких лишних… телодвижений.
Его взгляд опускается на мою правую ногу, которая уже отступила назад.
– Да что нужно этому вашему чёртовому Рамиресу?! – я вспыхиваю, как бензиновое пятно, к которому поднесли спичку. – Вы хоть понимаете, что творите? Буквально выкрадываете меня с улицы, явно чувствуя себя при этом абсолютно безнаказанным!
– Я всего лишь выполняю свою работу, миссис Ричардс. И хочу, чтобы вы спокойно посодействовали мне в этом, без упрямства сев в салон, – тут голос Смита приобретает металлические нотки. Я дёргаюсь назад, всё-таки обронив и пакет, и напиток, когда он подходит ближе, но Смит всего лишь тянется к наполированной ручке задней дверцы. Открыв её, он мимолётным взглядом скользит по коричневой луже кофе, растекшегося рядом с моими туфлями, и возвращает своё внимание ко мне. – Садитесь в машину, Джейн. Сейчас же.
Переход на имена коробит, но это меньшее из всей ощущаемой вседозволенности, которое меня волнует. На негнущихся ногах я, как в замедленной съёмке, двигаюсь к «мерседесу».
И не могу объяснить себе, почему всё-таки повинуюсь подобно марионетке…
***
Мы едем мучительно долго. Смит стойко хранит молчание, а я в какой-то момент устаю сыпать оскорблениями и вопросами. Все вещи действительно остались при мне, и большой палец наготове: одно касание по смартфону отправит экстренный вызов службам спасения.
«Но тебя ведь не спасти…» – постоянно двусмысленно шепчет голос внутри, на что я лишь сердито прижимаю к себе сумку.
Злюсь на себя, на то, что поддалась, даже не попытавшись защититься. Интуиция подсказывает, что добром эта встреча не кончится, каким бы учтивым не пытался быть водитель-помощник Рамиреса.
Смит периодически бросает на меня взгляд через зеркало заднего вида, и со стороны может показаться, будто богатая леди едет по своим делам с личным шофёром.
Стиснув зубы, я отворачиваюсь к стеклу: прохожие на улицах, каждый ведомый своей целью и направлением, даже не догадываются, что в проезжающей дорогой машине человек, нуждающийся в помощи. Если меня не станет, об этом даже не узнают…
– Меня вообще-то ждут на работе, – вдруг вскинув подбородок, запоздало произношу я. Может, в партнёрстве забьют тревогу, если не вернусь вовремя?.. – Ваш этот мистер Рамирес хоть на секунду понимает, что творит?
– Думаю, вы сможете спросить об этом у него самого, мэм, – уклончиво отвечает Смит, и автомобиль плавно поворачивает к огромной огороженной забором территории со складами, ангарами и бесчисленным множеством контейнеров разных цветов.
Вот же дура… Разъедая и терзая себя изнутри, я ни на секунду не подумала о том, что стоит запомнить маршрут.
Фееричная дура.
– Вам это так просто с рук не сойдёт… – шиплю я Энтони, когда «мерседес» останавливается у серого неприметного складского здания. Он слегка поворачивается ко мне, окидывая долгим взглядом, и мне кажется, что с его губ срывается тяжёлый вздох. Но он быстро прикрывает его последующими движениями: выходит, негромко хлопает дверцей и обходит кузов, чтобы открыть мою.
Я демонстративно отвергаю его галантность и протянутую руку и, оказавшись на улице, зябко передергиваю плечами. Налетевший ветер треплет мои волосы, и тишина вокруг угрожающе обволакивает с головой.
«Здесь нет никого, кто сможет мне помочь…» – с содроганием думаю я, когда Смит ладонью указывает в сторону графитового цвета двери без надписей.
Бежать сейчас уже бессмысленно: нет никакой гарантии, что пули наверняка припрятанного пистолета не раздробят мне вслед позвоночник.
И если до этого момента я ощущала возмущение и ярость, которые перебивались страхом, то теперь, с каждым шагом ко входу в здание, последнее топит меня в себе полностью. Мне никогда в жизни не было так страшно, как сейчас… Даже тогда, когда поняла, что натворила с собственной семьёй.
Смит отворяет тяжёлую дверь и пропускает меня вперёд. Выглядит он так, словно пригласил меня в театр, а не затащил в неизвестность на чёртовы склады.
Я сглатываю вязкую слюну, слыша в ушах стук крови.
– Я вас провожу, – на всякий добавляет он, и я еле сдерживаюсь, чтобы на эмоциях не послать его куда подальше.
Здание не встречает меня замогильным холодом, полумраком и антуражем мест из триллеров, нет. Что удивительно: здесь довольно тепло, и всё в порядке с освещением. Длинный своеобразный коридор, по двум сторонам которого бесконечные ряды стеллажей, заполненные коробками и целлофаном.
Смит заходит следом, прикрывая дверь, но я не слышу щелчка замка. И это слегка ослабляет тугой узел в груди.
И тут он впервые не дожидается меня – обойдя мою застывшую фигуру, твёрдой походкой направляется по коридору, в конце которого я только сейчас могу рассмотреть человека, сидящего за металлическим столом.
Рамирес…
Я мнусь на месте, понимая, что должна пойти следом, и Смит лишь на краткий миг оборачивается ко мне на ходу, подтверждая это.
На ватных ногах медленно продвигаюсь вперёд. Чувствую себя, как на грёбанном модельном подиуме: звук каблуков разрывает пространство, и с каждым футом облик сидящего виновника всей этой ситуации становится всё чётче.
На вид ему сложно дать конкретный возраст: слегка взъерошенные чёрные волосы кричат о молодежных предпочтениях в прическе, но вот седые волоски в аккуратной щетине, отчётливые морщины и носогубные складки намекают на наличие большого жизненного опыта. Всё тот же острый и тяжёлый взгляд из-под полуопущенных век, а глаза – цвета горького шоколада. Крупный нос, массивная челюсть, выдающийся подбородок, никакой плавности в линиях… В отдельности каждая деталь его внешности будто наспех высечена из камня, и разве что сомкнутые губы кажутся единственно мягким объектом. Но всё вместе создаёт поразительное сочетание… Нет, он не красив, не привлекателен и, скорее, обладает отталкивающей брутальностью и грубостью черт.
Но излучаемый магнетизм его лица сбивает меня с толку.
– Добрый день, миссис Ричардс… – глубокий вибрирующий голос без какого-либо налёта акцента доносится до моего слуха – осталось шагов пять до стола.
Если закрыть глаза, можно подумать, что с тобой говорит истинный британец. Правда, нечто американское всё равно скользит в его тоне. Пытаюсь угадать национальность, учитывая фамилию и характерные черты – на мексиканца он не совсем похож… Португалец? Испанец? Теряюсь в возникающих в голове вариантах, да и важно ли это сейчас…
В его сидящей позе нет ни вальяжности, ни развязности: только уверенность в себе и уместная расслабленность. Рамирес словно на обеде в дорогом ресторане, только вот на блюде ему принесли меня.
Он немного отклоняется назад, изучая меня, постепенно ступающую всё ближе, как диковинку. На довольно крепкой, хоть и средней комплекции, фигуре – элегантное пальто, явно сшитое на заказ, а под ним виднеется белоснежная рубашка с тёмно-синим жилетом. Не могу не признать, что в одежде у Рамиреса явно есть отличный вкус, и на мгновение даже позволяю себе представить его в других обстоятельствах.
Пока он не решает продолжить:
– Вчера вам, кажется, не хватило манер с нашей стороны или, если быть точнее, с моей? – Рамирес слегка кивает в сторону застывшего за спиной Энтони.
Я медленно опускаюсь на второй свободный стул напротив, чувствуя, как новая волна страха поднимается по спине подобно огню, рвущемуся по шахте на поверхность земли. Язык немеет, и я не могу вымолвить ни слова, словно околдованная тёмными силами – остекленевшим взглядом смотрю в упор на Рамиреса.
Он встаёт и грациозной, медленной походкой обходит стол, наклоняясь ко мне. Я отмираю и инстинктивно дёргаюсь назад, упираясь в холодную спинку стула, и думаю вскочить с места, но его крупная ладонь сжимает моё плечо. Ощутимо, немного болезненно…
Невыносимый пронзающий взгляд останавливается на моих затрясшихся губах:
– Что ж… А сейчас вы получили то, что хотели?
Низкий баритон, в котором постепенно нарастает давление и угроза, достаёт до самых недр моей сущности, заставляя внутренности скрутиться в пульсирующий комок. Я чувствую, как в уголках глаз скапливаются слёзы, но Рамиреса это никак не трогает – его лицо остаётся бесстрастным в опасной близости от моего.
Неужели мои дни закончатся вот так? Здесь, на неизвестном складе?..
Где? Где, чёрт возьми, я перешла ему дорогу?
На моём побелевшем от тревоги и волнения запястье защелкивается наручник, не замеченный ранее, от которого цепь идёт под столом к полу, ввинченная в бетон. И Рамирес еле слышно договаривает, будто озвучивая приговор:
– Сейчас я достаточно вежлив с вами, Джейн?..
