Дик Фрэнсис
Банкир
Вокруг него поднялась суматоха; идол подвергся опасности и был спасен. Незнакомцы вокруг машин оказались рыцарями пера, для которых Кальдер Джексон всегда новость, живой или мертвый. К моему ужасу, они заявили о себе, извлекая записные книжки и фотоаппараты, и записали все, кто бы что ни говорил, только вот ничего не добились от меня, поскольку я хотел одного – чтобы они заткнулись.
С таким же успехом можно пытаться остановить лавину, подставив ладонь. Дисдэйл, и Беттина, и Гордон, и Джудит, и Пен сделали дьявольскую работу, в результате которой я на какое-то время попал в историю как человек, который спас жизнь Кальдеру Джексону.
Никто, похоже, не подумал о том, что напавший может предпринять вторую попытку.
Я смотрел на свою фотографию в газетах и гадал, читает ли их мальчишка и знает ли он теперь, кто я такой.
Год первый: октябрь
Гордон вновь приступил к работе; свою подрагивающую руку он старался не выставлять на всеобщее обозрение.
Когда он оживлялся, как в тот день в Аскоте, то, казалось, забывал о маскировке, но в остальное время приспособился сидеть за своим столом, сгорбившись и зажав руку меж колен. Я жалел его. Никто не замечал, что его рука дрожит, никто на сей счет не высказывался, но Гордон тайно страдал.
Однако работе это не мешало. Гордон вернулся в июле, бодро поблагодарил меня в присутствии прочих за временное заместительство, затем забрал с моего стола свои бумаги и вновь взвалил ответственность на себя.
Джон попросил его, опять-таки в присутствии Алека, Руперта и меня, довести до нашего сведения, что именно он, Джон, должен официально замещать Гордона, если таковая необходимость возникнет вновь. Он подчеркнул, что является старшим и работает в банке дольше, чем я. Он заявил, что Тим Эктрин не должен шагать через головы.
Гордон мягко ответил ему, что, если необходимость возникнет, председатель, принимая решение, несомненно учтет каждый фактор. Джон внятным шепотом отпустил пару ядовитых замечаний насчет любимчиков и незаслуженных привилегий, а Алек иронически посоветовал ему найти такой торговый банк, где не держали бы племянников.
– Что ты как маленький, – сказал он. – Разумеется, они хотят, чтобы следующее поколение продолжило семейный бизнес. Почему бы и нет? Это же естественно.
Но Джон был злопамятен и не понимал, что тратит время впустую, точа на меня зуб. Я, казалось, постоянно занимал его мысли. Он сверкал на меня глазами, в которых горела неподдельная злоба, и при любой возможности старался поднять меня на смех и очернить. Сообщения неизменно замалчивались, и у клиентов создавалось впечатление, что я некомпетентен и меня держат па службе просто из семейной благотворительности. Время от времени звонившие по телефону отказывались иметь дело со мной, говоря, что им нужен Джон, а однажды звонивший сказал прямо:
– Это вы тот плейбой, которого проталкивают наверх, обходя людей с головой?
Джон усиливал нажим, и его можно было понять: наверное, на его месте я и сам потерял бы стыд. Гордон ничего не предпринимал, чтобы обуздать набирающую ход кампанию ненависти, а Алек находил все это забавным. Я чуть не вывихнул мозги, пытаясь найти выход из ситуации, и решил просто больше работать. Я понимал, что Джону очень трудно будет подтвердить свои голословные утверждения.
Агрессию излучало даже его мускулистое тело, на котором странно смотрелся цивильный костюм. Он был среднего роста, стриг свои жесткие рыжеватые волосы очень коротко, так что они щетинились над воротником; говорил громким голосом, будучи, видимо, уверен, что напором можно заменить авторитет; это могло бы сойти в школьном спортзале или на казарменном плацу, но плохо выходило на мягких коврах офиса.
Он пришел в банковское дело, пройдя школу бизнеса и научившись высоко себя ценить и довольно неплохо работать. Я иногда думал, что он мог бы стать отличным экспортным коммивояжером, но не к такой жизни он стремился. Алек говорил, что Джон ловит кайф, объявляя хорошеньким девушкам: «Я – банкир», и под их восхищенными взглядами вырастает в собственных глазах.
Нет, все-таки Алек был злоязычным человеком. Стрелы его жалили весьма ощутимо.
И вот наступил октябрьский день, когда надо мной почти одновременно разразились три урагана. Позвонил мультипликатор; в Сити с грохотом приземлилось «Что Происходит Там, Где Не Должно Происходить»; и, наконец, на «Эктрин» обрушился с инспекторским обходом дядюшка Фредди.
Поначалу эти три события не были связаны, но под конец дня теснейшим образом переплелись.
Мультипликатор понесся с места в карьер. Я слушал его с оборвавшимся сердцем.
– Я нанял сверх сметы трех художников, и мне нужно еще пять, – говорил он. – Десять – это слишком мало. Я составляю смету дополнительной ссуды на их зарплату.
– Погодите, – сказал я.
Он без запинки продолжал:
– Еще мне, разумеется, понадобится больше места, но с этим, к счастью, проблем не будет, у нас тут под боком пустующий склад. Я подписал договор на аренду и предупредил, что вы выплатите аванс, и, конечно, еще мебель, материалы…
– Остановитесь, – встревоженно сказал я. – Вы не можете.
– Что? Чего я не могу? – Ей-богу, он был сбит с толку.
– Вы не можете просто продолжать брать взаймы. У вас есть лимит. Вы не можете его превышать. Слушайте, ради всего святого, приезжайте сейчас же сюда, и мы посмотрим, что еще можно отменить.
– Но вы говорили, – его голос поскучнел, – что хотели бы финансировать дальнейшее расширение. Это я и делаю. Расширяюсь.
Я лихорадочно думал, что заработаю шрамы от порки на всю жизнь, как только Генри услышит. Боже мой…
– Слушайте, – не унимался мультипликатор, – мы тут работали как черти и полностью закончили один фильм. Двадцать минут, с музыкой, со звуковыми эффектами, со всякой фигней, титры, там, и прочее. А еще вчерне сработали три штуки, пока без музыки, без финтифлюшек, но приличные… и я их продал.
– Вы – что?
– Продал их. – Он возбужденно засмеялся. – Тут все законно, не сомневайтесь! Этот агент, которого вы ко мне приставили, он заверил продажу и контракт. Мне только подписать оставалось. Эта фирма прямо вцепилась в них! И я буду получать внушительный авторский процент – пожизненный. Широкое мировое распространение, вот что они говорили. И что Би-би-си их возьмет, говорили. Но мы начиная с этого момента должны выпускать двадцать фильмов в год, а не семь, как я намечал. Двадцать! И если публике они понравятся, это только начало. Черт его дери, самому не верится! Но чтобы делать двадцать одновременно, мне нужна куча денег. Верно? То есть… я так был уверен…
– Да, – слабо выговорил я. – Все правильно. Привезите контракт, когда подпишете, и новые рисунки, и мы обсудим наши дела.
– Спасибо, – сказал он. – Спасибо, Тим Эктрин. Боже благослови ваш драгоценный банк.
Я обессиленно уронил трубку и потер лоб.
– Проблемы? – спросил наблюдавший Гордон.
– Да нет, не совсем… – Возбужденный смешок, которым я заразился от мультипликатора, щекотал мне горло. – Я поставил на победителя. Похоже, я вообще поставил на вулкан. – Не удержавшись, я наконец расхохотался. – С вами когда-нибудь бывало такое?
– О да, – кивнул Гордон. – Конечно.
Я рассказал ему про мультипликатора и показал первоначальную стопку рисунков, которые так и лежали в моем столе. Когда Гордон их просмотрел, он рассмеялся.
– Была ли эта заявка у меня на столе, – он наморщил лоб, вспоминая, – как раз перед тем, как я ушел?
Я стал соображать.
– Да, кажется, была.
Он кивнул:
– Я решил отказать.
– Почему?
– Гм. Он ведь очень молод, или что-то еще такое…
– Талант – свойство врожденное.
Гордон скользнул по мне коротким оценивающим взглядом и вернул рисунки.
– Что ж, – сказал он. – Желаю ему успеха.
Известие о том, что дядюшку Фредди заметили в здании банка, мигом разнеслось по всем отделам и заставило выпрямиться многие расхлябанные хребты. Дядюшка Фредди был знаменит тем, что извергал убийственно меткие суждения о людях в их присутствии, и не я один находил, что банк становится гораздо спокойнее (и гораздо самодовольнее), когда он ретируется.
Он был известен как «мистер Фред», в отличие от «мистера Марка» (деда) и «мистера Поля», Основателя. Никто и никогда не звал меня «мистер Тим»: знак изменившихся времен. Следуя установившемуся порядку, дядюшка Фредди проводил утро во Внешних Вложениях, где проработал всю жизнь. После ланча он заворачивал в зал заседаний, из вежливости просовывал голову в Ценные Бумаги и заканчивал марш-броском через Банковские Операции. По пути, руководствуясь внутренним телепатическим чутьем, он узнавал, что творится в коллективном разуме банка, и безошибочно ощущал, откуда дует ветер.
Он был в банке, когда там взорвалась «Что Происходит…».
Алек, по обыкновению, выскользнул к местному ларьку, как раз когда доставили свежие газеты, и вернулся с шестью экземплярами, которые банк официально выписывал. Никто в Сити не мог позволить себе не знать про то, Что Происходит у них под носом.
Алек разносил подписные экземпляры по одному на каждый этаж, а наш придерживал у себя, чтобы прочитать первым, заявляя, что заработал чаевые.
– Твой дядя, – доложил он по возвращении, – закидывает дерьмом беднягу Теда Лорримера из Инвестиций за то, что тот прошляпил с продажей «Уинклер консолидэйтед», когда даже косоглазый бабуин сообразит, что они по уши завязли в центральноамериканских махинациях, а голова, торчащая не оттуда, так и просится, чтоб ее оттяпали.
Гордон негромко фыркнул в стенографический отчет. Алек сел за свой стол и развернул газету. Нормальная жизнь офиса продолжалась где-то минут пять, а потом Алек подскочил на стуле, точно его шилом кольнули.
– И-исус Христос, – прошептал он.
– Что такое?
– Наш младенец опять течет.
– Что? – сказал Гордон.
– Лучше прочитайте это. – Он протянул газету Гордону, который по мере чтения наливался гневом.
– Это позор, – сказал Гордон. Он сделал движение, чтобы передать газету мне, но Джон, вскочив на ноги, только что не силой выхватил ее у него из рук.
– Я должен увидеть первый, – с нажимом проговорил он. Затем отнес газету на свой стол, методически разместился сам, разложил страницы на плоской поверхности и принялся читать.
Гордон безмятежно наблюдал за ним, а я ничем не ответил на вызов. Джон неторопливо дочитал, не сказал ничего, но, стиснув зубы, передал газету не мне, а Руперту; а Руперт проглотил статью, широко раскрыв глаза и тихо ахая, и наконец принес ее мне.
– Скверно, – сказал Гордон.
– Сейчас узнаю. – Я откинулся на спинку стула и поднял оскорбительную колонку к глазам. Озаглавлена она была «Обманки в банке» и гласила следующее:
«Возможно, читателям не слишком хорошо известно, что во многих коммерческих банках две трети годового дохода складывается из процентов на ссуды. Отдел Инвестиций, Управление Кредитов и Общие Финансы – это прикрытие для публики, театральная мишура, маскирующая истинное лицо этих весьма скрытных банков. Они вкладывают (чужие деньги) в рынок ценных бумаг, они выступают в качестве посредников при объединениях и слияниях предприятий, и эта их деятельность год за годом широко освещается на страницах биржевых отчетов.
А ниже этажом, так сказать, лежит хвост, который вертит собакой, таинственный отдел банковских операций, где мирно ссужают деньги из собственных глубоких сундуков и загребают огромные барыши в виде процентов; причем размер процентных ставок устанавливают сами.
Этим процентным ставкам нет необходимости быть высокими. Кто в „Поль Эктрин Лтд“ успешно ссужает сам себе кругленькие суммы из этих сундуков за ПЯТЬ процентов? Кто в „Поль Эктрин Лтд“ открывает частные компании, НЕ занимающиеся тем бизнесом, под который якобы ссужаются деньги? Кто не объявляет, что эти компании принадлежат ему?
Человек-с-улицы (бедный недотепа) был бы счастлив получить неограниченную наличность из „Поль Эктрин Лтд“ за пять процентов годовых и вложить ее туда, где платят больше.
И у банкиров есть свои маленькие развлечения».
Я оторвал взгляд от оскорбительной статьи и взглянул на Алека; тот, разумеется, ухмылялся.
– Интересно, кто запустил руку в банку с вареньем, – сказал он.
– И кто ее там поймал, – добавил я.
– Ага.
Гордон мрачно заметил:
– Это очень серьезно.
– Если этому поверить, – сказал я.
– Но газета… – начал он.
– Да ну, – прервал я, – они уже и раньше на нас наезжали, помните? Еще в мае. Помните, какая тут поднялась суматоха?
– Я был дома… с гриппом.
– Ах да. Ну, фурор давным-давно стих, и никто не выступил с опровержением. Эта сегодняшняя статья просто высосана из пальца. А значит… будем исходить из того, что кому-то захотелось потрепать банку нервы. Кто и что имеет против нас? Чьей спятившей башке мы, например, отказали в ссуде?
Алек уставился на меня с преувеличенным восторгом.
– И тут Шерлок Холмс пришел на помощь, – восхищенно продекламировал он. – Теперь мы можем спокойно пойти пообедать.
Гордон, однако, задумчиво сказал:
– Тем не менее вполне возможно основать компанию и ссудить ей деньги. Все, что для этого требуется, – повозиться с бумагами. Я сам мог бы это сделать. И кто угодно из сидящих здесь, разумеется, в пределах своих возможностей. Если бы думал, что может выйти сухим из воды.
Джон кивнул.
– Нельзя позволять, чтобы Тим или Алек шутили над этим, – значительно сказал он. – Сама репутация банка поставлена под угрозу.
Гордон нахмурился, встал, взял газету с моего стола и пошел поговорить с Почти Равным себе в комнату, окна которой выходили на собор Святого Павла. Сеется ужас, подумал я. Выступает холодный пот, и сердца банкиров трепещут в страхе.
Я мысленно прикинул, кто в нашем отделе имел такую возможность и обладал достаточной властью: тех, кто мог теоретически это сделать, оказалось двенадцать, начиная с Вэла Фишера и кончая мной самим.
Но… не Руперт же, еще погруженный в свое горе: у него нет ни сил, ни желания становиться мошенником.
Не Алек, само собой: просто потому, что он мне нравится.
Не Джон: слишком себя уважает.
Не Вэл, не Гордон: немыслимо. Не я.
Остались те, кто пасся на других лужайках, а я не настолько хорошо их знал, чтоб судить. Может быть, кто-то из них поверил, что очень крупный куш стоит риска разоблачения и полного краха; но нам всем и так платили щедро, возможно, именно потому, что искушению легче всего противостоять, когда не приходится выворачивать карманы, чтобы заплатить за газ.
Гордон не возвращался. Утро медленно тащилось к обеденному перерыву, когда Джона известили, что пришел клиент, и он суетливо заторопился навстречу, а Алек подбил Руперта выйти с ним съесть пирожков и попить пива. Я захотел в тишине разобраться с делами и не пошел на ланч и к двум часам дня еще сидел в одиночестве, когда вошел Питер, помощник Генри, и попросил меня подняться на верхний этаж, поскольку меня хотят видеть.
Дядюшка Фредди, подумал я. Дядюшка Фредди читает газетенку и взрывается, как боеголовка. По какой-либо причине он делает вывод, что это моя вина. Нервно вздохнув, я покинул свой стол и поднялся в лифте, чтобы встретиться лицом к лицу со старым воякой, рядом с которым мне никогда в жизни не было легко.
Он поджидал меня наверху, разговаривая с Генри. Оба взглянули на меня с высоты своих шести футов. Жизнь казалась бы куда менее ужасной, подумал я, будь дядюшка Фредди чуть пониже ростом.
– Тим, – сказал Генри, завидев меня, – пройдите-ка в малый зал.
Я кивнул и прошел в комнатку за залом заседаний, в которой стоял квадратный полированный стол в окружении четырех или пяти стульев. На столе лежал экземпляр «Что Происходит…», уже истрепанный от многоразового прочтения.
– Ну, Тим, – сказал мой дядя, входя в комнату вслед за мной, – ты знаешь, что все это означает?
Я покачал головой:
– Нет.
Мой дядя что-то проворчал про себя и сел, жестом позволив нам с Генри сесть рядом. Генри мог быть председателем, мог даже зваться в служебное время боссом дядюшки Фредди, но седовласому старому тирану помимо всего еще принадлежало личное право собственности на само здание, и он издавна привык обходиться со всеми здесь как с гостями.
Генри рассеянно повертел в руках газету.
– Что вы думаете? – обратился он ко мне. – Кто… вы думаете?
– Может быть, и никто.
Он едва заметно улыбнулся:
– Подстрекатель?
– Гм. Ни одной конкретной детали. Как и в прошлый раз.
– В прошлый раз, – сказал Генри, – я спрашивал у издателя газеты, откуда он получил информацию. Он ответил, что не раскрывает источники. Бесполезно спрашивать вновь.
– Нераскрываемые источники, – фыркнул дядюшка Фредди. – Никогда им не верьте.
Генри сказал:
– Гордон считает, что вы, Тим, сможете поднять дела и узнать, сколько предприятий, если они вообще есть, занимают у нас средства под пять процентов. Вряд ли таких много. Те, что остались со времени, когда проценты были низкими. Те, что когда-то выговорили у нас долгосрочный фиксированный процент. – Он не стал упоминать, что, когда пришло его время, он положил конец таким невыгодным соглашениям, связывающим нас по рукам и ногам. – Если есть среди них хоть одно недавнее, вы сможете его вычислить?
– Я посмотрю, – сказал я.
Мы оба знали, что на это нужны не часы, а дни, а в результате может выйти пшик. Мошенничество, если таковое имело место, могло продолжаться десятилетие. Полвека. Ловкий мошенник может очень долго заниматься своим делом и не попадаться на глаза, пока кто-нибудь случайно его не уличит. Может быть, легче окажется выяснить, кто смог его уличить и почему он обратился в газету, а не в банк.
– Так или иначе, – сказал Генри, – не только поэтому мы попросили вас подняться сюда.
– Нет, – проворчал мой дядя. – Пора тебе стать директором.
Мне показалось, я ослышался.
– Э-э… кем?
– Директором. Директором, – раздраженно повторил он. – Таким типом, который сидит в правлении. Похоже, ты никогда о них не слышал.
Я оглянулся на Генри, который улыбался и кивал.
– Но, – сказал я, – вот так вдруг…
– То есть ты не возьмешься? – требовательно вопросил мой дядя.
– Нет. Возьмусь.
– Отлично. Не подведи меня. Я положил на тебя глаз, еще когда тебе было восемь.
Должно быть, на моем лице выразилось изумление.
– Ты рассказывал мне тогда, – объявил дядя, – сколько ты сэкономил и сколько у тебя будет, если ты вложишь сэкономленный в месяц фунт из четырех процентов по сложной процентной ставке на сорок лет, к каковому времени ты станешь очень старым. Я записал твои цифры, произвел подсчет, и ты оказался прав.
– Это же только формула, – сказал я.
– Ясное дело. Сейчас ты это сможешь подсчитать, если тебя разбудить среди ночи. Но в восемь лет?! Ты унаследовал дар, вот что. Тебя просто искалечило воспитание. – Он печально покачал головой. – Посмотри, как жил твой отец. Мой младший брат. Веселье, выпивка и ни одной мысли в голове, да и откуда, ведь он опоздал, когда раздавали мозги. Посмотри, как он потакал твоей матери, позволяя ей так рисковать деньгами. Посмотри на жизнь, которую он дал тебе. Одни удовольствия, не считаясь с ценой. Тогда я чуть не потерял веру в тебя. Думал, что с тобой все кончено. Но я знал, что дар у тебя есть, просто он спит, и если его растолкать, он проснется. И вот ты здесь, и я оказался прав.
Я намертво лишился дара речи.
– Мы пришли к соглашению, – сказал Генри. – Сегодня утром на заседании правления все единодушно признали, что пора следующему Эктрину занять свое законное место.
Я подумал о Джоне и о новом приливе ненависти, которую вызовет мое повышение. И медленно проговорил:
– Назначили бы вы меня директором, если бы меня звали Джо Смит?
Генри хладнокровно сказал:
– Может быть, не в этот именно раз. Но, уверяю вас, довольно скоро. Вам, кроме всего прочего, почти тридцать три, а я стал членом правления в тридцать четыре.
– Благодарю вас, – произнес я.
– Не беспокойтесь, – сказал Генри, – вы это заслужили. – Он поднялся и церемонно пожал всем руки. – Ваше назначение официально состоится первого ноября, ровно через неделю. Тогда мы пригласим вас на краткое собеседование в зале заседаний, а потом на ланч.
Они оба должны были понимать, насколько глубоко я счастлив, и сами, казалось, были довольны. Аллилуйя, подумал я. Я сделал это. Я попал сюда… Я начал честно.
Гордон вышел вместе со мной к лифту, все еще улыбаясь.
– Они несколько месяцев не могли решиться, крутили то так, то эдак, – сказал он. – С тех пор как вы приняли мои дела, когда я заболел. И вот сегодня утром я рассказал им про ваши новости от мультипликатора. Кое-кто заявил, что это просто везение. Я объяснил им, что вам последнее время слишком часто везет, чтобы это было просто совпадением. Так что вы здесь.
– Не знаю, как благодарить вас…
– Это ваша заслуга.
– У Джона будет припадок.
– Вас его зависть не заденет.
– Просто мне это не нравится, – сказал я.
– А кому нравится? Глупый человек, он сам портит свою карьеру.
Гордон самолично известил весь офис, и Джон, побледнев, на негнущихся ногах покинул комнату.
Неделей позже я неуверенно принял официальное назначение, а также приглашение на первый ланч и через несколько дней, как водится, привык к новому обществу и к более высокому уровню осведомленности. В отделах узнают о решениях, которые уже приняты; в обеденном зале узнают о решениях, которые будут приняты.
– Наше ежедневное совещание, – пояснил Генри. – Гораздо легче, когда каждый может просто сказать, что думает, и никто не подает докладных записок.
На обеде обычно присутствовали от десяти до пятнадцати директоров, хотя при крайней необходимости продолговатый овальный стол мог вместить двадцать три человека – весь личный состав. Люди то и дело исчезали к телефону и по делам. Сделки, покупка и продажа акций были первой необходимостью, еда – второй.
– По средам всегда подают барашка, – говорил Генри у буфета, выбирая себе пару постных котлет и гарнир. – Цыплята по вторникам, бифштекс по четвергам. – Генри никогда не ест жареного.
Каждый день в начале обеда подавался прозрачный бульон, в конце – фрукты и сыр. Спиртное – по желанию, но желающих было немного. Тому не следует иметь дело с миллионами, кто усыпляет свои мозги, говорил Генри, попивая неизменную минеральную воду. Все это резко отличалось от доморощенных сэндвичей на моем столе.
В разоблачении «бумажных» компаний, которым банк ссужает деньги из пяти процентов, я не преуспел, и об этом дипломатично молчали, однако Вэл и Генри, как мне было известно, разделяли мою точку зрения, считая, что причиной доноса была злоба, а не факты.
Я провел несколько дней в большом помещении в тылу нашего этажа, где вершилась техническая часть банковских операций. Там на огромном пространстве (ковер на этот раз был серым) ряд за рядом громоздились длинные столы, поверхности которых ломились от телефонов, калькуляторов и компьютеров.
Отсюда исходили чеки на проценты, выплачиваемые вкладчикам, которые ссужали нам деньги, чтобы мы, в свою очередь, ссужали их всяким «Домашним пирожкам „Райское наслаждение"» и «Очистке стоков» в Норфолке. Сюда приходили проценты, которые платили нам пирожки, стоки и мультипликаторы и еще десять тысяч таких же клиентов. Машинки трещали, телефоны звонили, люди бегали туда и сюда.
Большей частью здесь работали девушки, и для меня оставалось загадкой, почему так мало женщин среди управляющего персонала. По словам Гордона, причина была в том, что немногие женщины хотели бы посвятить всю свою жизнь деланию денег, а Джон (в те дни, когда он еще разговаривал со мной) сказал с типичным презрением, что они предпочитают их тратить. Как бы то ни было, в Банковских Операциях не было женщин-менеджеров; в правлении их не было вообще.
Несмотря на это, моим лучшим помощником в выслеживании мошенника оказалась рыжекудрая головка по имени Патти, которая, как и многие ее коллеги, посчитала статью в «Что Происходит…» личным оскорблением.
– Никто не может провернуть такое у нас под носом! – горячилась она.
– Боюсь, что кое-кто может. Вы же знаете, что может. Вас никто не упрекнет, если вы этого не заметили.
– Ладно… С чего начнем?
– Со всех, кто занимал у нас деньги под фиксированную ставку в пять процентов. Или, может быть, четыре процента, или пять и семь десятых процента, или шесть, или семь. Как знать, насколько правдива эта цифра?
Она расстроенно взглянула на меня широко расставленными янтарными глазами.
– Но мы их так не сортировали.
Сортировали, она имела в виду, на компьютере. К каждой трансакции прилагался договор, который сам по себе мог в первоначальном виде варьироваться от одной-единственной полоски бумаги до контракта в пятьдесят страниц, и в каждом договоре обязательно говорилось, по какой ставке взимались проценты, например два сверх текущего тарифа. Тысячи подобных договоров были введены в компьютер и хранились на дисках. Можно было обратиться к любой сделке по ее идентификационному номеру, или по алфавиту, или по дате заключения, или по сроку выполнения обязательств, или по числу, на которое назначена очередная выплата процентов, но если вы запросите компьютер, кто какие проценты платит, вы получите чистый экран – это процессор по-своему пренебрежительно от вас отплюется.
– Вы не сможете рассортировать их по процентным ставкам, – сказала Патти. – Ставки скачут вверх-вниз, как качели.
– Но ведь должны быть еще ссуды, проценты с которых сохраняются на фиксированном уровне.
– В общем, да.
– Так что, когда вы заносите новые процентные ставки, компьютер, соответственно, корректирует проценты почти по всем ссудам, но не трогает те, что с фиксированными ставками.
– Думаю, это правильно.
– Так что где-то в компьютере должен быть код, который говорит ему, когда не надо трогать ставки.
Она прелестно улыбнулась, предложила мне немного потерпеть и через полдня предъявила бодрячка-программиста, которому мы и объяснили проблему.
– Ну да, есть такой код, – сказал он. – Я сам его и ввел. Вам нужна программа, которая напечатает все ссуды, помеченные этим кодом. Так?
Мы закивали. Он полчаса просидел над листком бумаги, терзая изжеванный карандаш, а потом скоренько набрал что-то на компьютере, с явным удовольствием давя на клавиши, и остался доволен результатом.
– Вы заносите эту программу сюда, – объяснил он, – затем вводите данные с диска и получаете результаты вон на том принтере. Только лучше запишу-ка я это все аккуратненько для вас, а то вдруг кто-нибудь выключит вашу машину. Тогда напечатайте это все заново, и вы снова в деле.
Мы поблагодарили его, и он удалился, насвистывая. Аристократ в муравейнике.
Принтер несколько часов выплевывал строчку за строчкой, а мы скармливали ему диск за диском, пока наконец не выстроился список примерно в сотню десятизначных чисел, используемых для идентификации счетов.
– Теперь, – отважно сказала Патти, – вам понадобится полная распечатка первоначальных договоров по этим ссудам?
– Боюсь, что да.
– Поболтайтесь пока где-нибудь.
Даже с ее помощью потребовалось два дня, чтобы разобраться в горе бумаг. В результате я не смог найти ни одной физически не существующей компании, хотя, только обойдя своими ногами все адреса и наведя справки на местах, можно было убедиться наверняка.
Однако Генри был против такой траты времени.
– Мы просто будем более бдительными, – сказал он. – Ужесточим меры предосторожности, составим схему отслеживания. Вы сможете это сделать, Тим?
– Смогу, с помощью программиста.
– Так давайте. Займитесь. Держите нас в курсе.
Я попросил Патти подумать, мог ли кто-нибудь из ее отдела, не обязательно менеджер, организовать такой подлог, но, подавив свое инстинктивное возмущение, она покачала головой.
– Кто будет этим заниматься? Было бы гораздо проще – чертовски легко, правду говоря, – изобрести мифическую фирму, которая ссужает нам деньги и которой мы платим проценты. Потом компьютер продолжает без конца посылать процентные чеки, и все, что нужно сделать жулику, – получить по ним наличные.
Генри, однако, сказал, что на эту тему уже шел разговор и этот «легкий путь» легко перекрывается с помощью систематической аудиторской ревизии.
Вызванная газетой шумиха вновь мало-помалу стихла и перестала вызывать интерес, а потом и вовсе забылась. Жизнь на нашей делянке возвращалась на круги своя – Руперт потихоньку приходил в себя, Алек шутил, а Гордон прятал левую руку куда-нибудь подальше с глаз. Джон продолжал терзаться своей навязчивой идеей, не разговаривая со мной, по возможности даже не глядя на меня, и, без сомнения, говорил клиентам напрямую, что мое продвижение – просто трюк.
– Косметический фокус, – изображал Алек его разговор по телефону. – Придает штампу на почтовой бумаге впечатляющий вид. На самом деле ничего не означает, уверяю вас. Обращайтесь ко мне, и я о вас позабочусь.
– Он все это говорил? – переспросил я.
– Слово в слово. – Алек ухмыльнулся. – Пойди и щелкни его по носу.
Однако я покачал головой и подумал, нельзя ли мне перейти в офис, обращенный к Святому Павлу. Я не хотел уходить, но похоже было, что Джон не сможет взять себя в руки, пока я этого не сделаю. Если я попытаюсь предложить Джону перейти самому, это может только ухудшить положение.
Я постепенно осознал, что Гордон, а за ним и Генри не собираются приходить на помощь, по их мнению, я был уже большим мальчиком и должен был уметь сам принимать решения. Пришла свобода, которая повлекла за собою ответственность, как и положено свободе, и я не мог не понимать, что ради благополучия банка Джону срочно необходимо образумиться.
Я считал, что ему нужно обратиться к психиатру. Я предложил Алеку шутливо намекнуть ему об этом в мое отсутствие («что тебе нужно, старина, так это дружески выпустить пар»), но Джону его гнев казался нормой, а вовсе не болезнью, требующей лечения.
Я попытался сказать ему прямо:
– Послушай, Джон, я знаю, как ты себя чувствуешь. Я знаю, ты думаешь, что меня повысили несправедливо. Что ж, может быть, это так, может быть, нет, но тут я ничем не могу помочь. Тебе станет гораздо легче, если ты просто примешь все как есть и выбросишь из головы. Ты хорошо справляешься со своей работой, мы все это знаем, но ты сам себе вредишь своим нытьем. Так что заткнись, приспособься к этой дерьмовой жизни и давай ссужать деньги.
Эта моя проповедь не пробилась в его замкнутые мозги, но хоть счастья и не было, да несчастье помогло. В офис пришли маляры, и на неделю, пока освежали побелку, мы впятером втиснулись в соседнюю комнату, столы загромоздили проходы, говорить по телефону можно было, только заткнув уши пальцами, и даже обычно тихие флегматики то и дело огрызались. Сгребите человеческую расу в одну кучу, и вы получите войну. Миру нужно пространство.
В общем, я воспользовался случаем и провернул пару закулисных интриг, так что, когда мы вернулись в наш закуток, Джон и Руперт компанию не поддержали. Двое старейших служащих из офиса Святого Павла пришли вместе с Гордоном, Алеком и мной, а Почти Равный Гордону любезно сообщил Джону, как он рад, что вновь будет работать с командой молодых, светлых и энергичных умов.
