Джавид Алакбарли
Искуство обольщения
Я буквально ворвался в здание аэропорта.
– Один билет. До Хьюстона. Регистрация ведь ещё не закончилась?
– Нет. Ещё есть полчаса. А билет только один и остался. Как будете платить?
– Картой.
Всё-таки этот новый стамбульский аэропорт, конечно же, сумел стать настоящим чудом. Здесь всё чрезвычайно удобно. Вылетать именно отсюда – это просто удовольствие.
Предельно чётко выстроенная логистика позволила мне уже через пятнадцать минут сидеть в самолёте. Я закрыл глаза и начал медитировать. Десять часов полёта – это, конечно, очень тяжёлое испытание. Особенно для таких людей, как я. Чужие запахи, чужие звуки, чужое окружение, да ещё ужасно неудобные кресла – всё это надо было вынести и не впасть в панику. Тяжело, но возможно. Просто надо уйти в себя.
Хотя, надо признаться, если даже в самом удобном кресле-кровати проводишь десять часов на высоте, то это всё равно превращается в пытку. Но, пожалуй, самый большой дискомфорт в эконом-классе – это нарушение границ твоего личного пространства.
Если добавить к этому необходимость пребывания в замкнутом помещении, полном людей и без особых возможностей свободного передвижения, то вы получите полное представление о том, что же такое само лётный ад.
А ведь как хороши были эти чудо-самолёты, доставляющие нас за океан всего за пять часов. И как же жаль, что всё это великолепие осталось уже в прошлом. Хотя, кто его знает? Может быть, было в прошлом, сейчас – нет, но снова может появиться в нашем ближайшем будущем? Я свято верю в то, что найдутся такие гениальные конструкторы, что смогут вернуть нам сверхзвуковые пассажирские самолёты, но в уже максимально безопасном для всех варианте.
И будем мы когда-нибудь снова летать за океан на этих новых лайнерах с великим удовольствием. Всего за пять часов будем пересекать океан. Со всеми теми заморочками, какие были там, на тех сказочных рейсах, включая икру, деликатесы и шампанское для всех, без исключения, пассажиров. Вот в таком радужном настроении я и начал свою медитацию.
Хьюстон всегда был городом, который я безумно любил. И в то же время почти в такой же степени ненавидел. А полюбил я его в пять лет. Тогда мне просто очень нравилось, как это слово хорошо перекатывалось во рту. А ещё в нём не было этой ужасной буквы «р», которую я так и не научился правильно выговаривать. И моя любовь к Хьюстону была связана прежде всего с музыкой.
Тогда ещё существовали те старые проигрыватели монстры, на которых можно было слушать большие пластинки. Их у отца было огромное количество. Из всей папиной коллекции мне больше всего нравилась запись, на которой звучал концерт Хьюстонского филармонического оркестра. Я до сих пор чётко помню, что это были симфонические мугамы. А вот имя их автора – Фикрет Амиров, я так и не научился всё же правильно выговаривать. До сих пор не научился. Там же было целых две буквы «р».
В этих мугамах существовала какая-то скрытая магия, которая брала в плен моё детское воображение и не выпускала из своих цепких объятий. Вместо дирижёрской палочки я использовал трубочку для сока. Взбирался на табуретку и, когда я оказывался почти на одном уровне с этой пластинкой, начинал «дирижировать». Это был безумно тяжёлый труд. Но он доставлял мне огромное удовольствие. Я чувствовал себя творцом этой необыкновенно красивой музыки. И всё это было просто замечательно.
Когда пластинка заканчивала своё вращение, я был уже мокрым от пота, тяжело дышал, нуждался в стакане холодной воды и маминой похвале. Обычно к тому времени, когда весь этот мой перфоманс заканчивался, меня ждала сухая майка и накрытый стол.
Количество сладостей на нём, конечно же, не было связано с качеством моего дирижирования. Оно всего лишь свидетельствовало о том, какие подвиги могут совершать мамы в ужасные для всего постсоветского пространства девяностые годы прошлого века для того, чтобы у ребёнка возникало ощущение яркого праздника.
– Там написано, что дирижирует Леопольд Стоковский. Но ведь сегодня же дирижёром был я. Правда?
– Конечно же, правда.
Когда я уже подрос, то у меня в лексиконе появилась знаменитая фраза:
– Хьюстон, у нас проблемы.
А в Хьюстоне всегда были проблемы. Но он умел разрешать их. Блестяще разрешать. Даже самые трудные, кажущиеся порой неразрешимыми. Ведь он же был центром нефтяной и фармацевтической промышленности. Городом, где размещался центр астронавтики и масса других интересных вещей. Городом, в котором современные нефтебароны хвастались друг перед другом не раскрученностью своих компаний и количеством нулей на счётах, а тем, у кого в коллекции больше всего картин самых известных импрессионистов.
Раздражало же меня в Хьюстоне то, что здесь всегда было жарко и влажно. Даже я, человек выросший в Баку, где никогда не бывает по-настоящему холодно, испытывал дикий дискомфорт от того, что здесь столь высокая влажность и практически не существует та, кого понятия, как зима.
Уже юношей я выяснил, каким же образом Хьюстон вошёл в историю орального секса. Музей же астронавтики находится именно здесь, поэтому в этом городе только ленивый не знает о том, что знаменитая фраза, прозвучавшая в своё время на Луне: «Удачи, мистер Горский!!!», – имела своё весьма неординарное продолжение. В тот год, когда мистер Горский покинул этот бренный мир, все, наконец, узнали, что она означает. Оказывается, что когда будущий астронавт в детстве искал свой мяч, попавший на лужайку соседского дома, то услышал и, главное, запомнил возмущённый вопль хозяйки дома:
– Оральный секс! Ты хочешь орального секса?!! Ты получишь его только после того, как соседский пацан высадится на Луне.
Пацан высадился. И уже ступив на лунную поверхность, пожелал удачи мистеру Горскому в достижении своей заветной цели. Горский всё услышал. Но никому до сих пор не известно, хотелось ли ему сделать то, о чём он когда-то мечтал. Скорее всего, желание было, но в силу немалого количества прожитых лет уже про сто не было никакой возможности так «осчастливить» себя и свою жену.
После того, как я узнал об этом, каждый раз, садясь на хьюстонский рейс, я тоже желал удачи всем жаждущим чего-то, кажущегося просто недостижимым. Самое главное во всём этом – научиться не ставить никаких условий. Оказывается, что даже самые фантастические из них способны порой каким-то чудо сбываться и становиться реальностью.
Моя медитация в кресле уже практически завершилась, когда из почти наступившего состояния полного погружения в транс меня вывел чей-то ангельский голосочек:
– Вы разрешите?
Открыв глаза, я увидел, что передо мной стоит фея. Нет, у неё не было розовых крылышек. И она твёрдо стояла на земле. Но ведь обычным земным созданиям не должна быть дарована возможность выглядеть настолько прекрасно. Но факт оставался фактом. И так уж получилось, что это чудо из чудес стояло передо мной. Вернее, оно требовало доступа к своему креслу. Я пропустил эту очаровательную девушку и постарался себя убедить в том, что это не бред, не химера или галлюцинация и что действительно, всего через одно кресло от меня, у самого окошечка, будет сидеть самое прекрасное в мире существо. Полёт утратил свою будничность. В воздухе начало реально пахнуть духом больших приключений. С её участием, конечно.
Я уже хотел врубать все свои методы обольщения и найти возможность пересесть в соседнее с ней кресло, как вдруг рядом со мной остановился человек-гора. Он явно хотел сесть между мной и этой феей. И всё время размахивал перед моим носом своим билетом. Почему-то некоторые люди всегда уверены в том, что бумажные распечатки обладают гораздо большей силой воздействия на человека, чем любые электронные носители.
Появившийся новый пассажир был, конечно же, просто ходячей катастрофой. Всё же авиакомпании должны придумывать особые правила для перевозки пассажиров, весящих свыше ста пятидесяти килограммов. Жаль, что пока таких правил нет. В результате и я, и эта фея были обречены на это ужасное соседство.
От человека-горы несло чесноком, плохо переваренной пищей, гнилыми зубами, неважно работающим кишечником и давно не мытым телом. Словом, это была почти трагедия. Когда я, пропустив его, снова попытался сесть в своё кресло, то обнаружил, что половина его туши, по-существу, заняла почти всё предназначенное мне место. Достаточно было взглянуть на фею, чтобы понять, что сейчас она просто грохнется в обморок.
И тут вдруг мне в голову пришла весьма примитивная мысль, способная, однако, подарить нам покой и спокойствие. Я тут же кинулся к стюардессе.
– Вы не скажете, есть ли ещё свободные места в бизнес-классе?
– Да, есть.
– Могу я прямо сейчас доплатить за то, чтобы два человека могли пересесть в бизнес-класс?
– Конечно.
– Мы сделаем так. Вы проводите меня, а потом подойдёте к этой девушке и скажите ей, что авиакомпания разыгрывала лотерею и именно пассажир из этого кресла получил возможность лететь в бизнес-классе. Договорились?
– Нет, не договорились. Я не имею права давать такую неправильную информацию.
– А если я очень-очень попрошу вас?
– Я всё сделаю. Она пересядет, но врать я не буду. Просто скажу, что за её перевод в бизнес-класс до платил человек, пожелавший остаться неизвестным. Некий мистер «X».
Конечно же, было очевидно, что никому в аэропорту не могло прийти в голову, что человек, выглядевший так, как я, может, оказаться в состоянии купить билет в бизнес-класс. Отсюда и информация о том, что мне якобы удалось купить последний билет. Слава богу, появился этот человек-гора. Ещё раз, возблагодарив господа за то, что попав именно в эконом-класс, я смог встретить эту фею, я бодро зашагал к носу самолёта. При этом несколько минут всё же предвкушал, что все эти десять часов будут наполнены общением с ней.
Но всё сложилось совершенно не так, как я себе это мысленно представлял. Смирившись с тем, что нет в мире полного и абсолютного счастья, я философски воспринял информацию о том, что эти свободные кресла были расположены не рядом, а друг за другом, в соседних рядах. Мы фактически уже взлетали, все успели расположиться на своих местах, и надежды на то, что с кем-то можно поменяться местами, просто не было. Всем известно, что пассажиры бизнес-класса – это самые капризные в мире люди. И практически пересадить их с уже занятого ими места бывает просто невозможно.
