Джавид Алакбарли
Жиголо
– Всё очень просто. Именно соприкосновение с чужим телом даёт возможность испытать и понять свою сексуальность. А без понимания сути своей сексуальности человек не в состоянии постигнуть истину.
– Ты это сейчас придумала?
– Нет. Ты забываешь, что я психиатр. И порой, даже сама не отдавая себе отчёта, просто цитирую. Цитирую всё то, что знаю о сексе, мастурбации, из вращении, групповом сексе…
– И ты всё это перепробовала?
– Нет. Почему-то не хотелось. А сейчас тем более не хочется. У меня же есть ты.
От таких признаний у меня сносило крышу. Неужели она всё же не совсем равнодушна ко мне? Но уже в следующую минуту я получал свой щелчок по носу. Её комментарии по поводу нашей сексуальной активности ещё раз подтверждали то, что чувств нет. Есть просто секс.
А ещё она почему-то вбила себе в голову, что я художник от бога. Внушала мне, что это так, а я сам просто такой идиот, что этого не понимаю. Вот чего же именно я не понимаю, она пыталась мне разъяснить.
– Ты малообразован. И живёшь в мире, где господствует банальный реализм. Тебя надо подучить.
Согласно каким-то принятым ею решениям, ко мне стали приходить очень скучные люди. Читали мне историю искусств. Совершенно не так, как это делали педагоги в моём университете. Объясняли, каким образом сегодняшняя реклама использует старинные произведения живописи. Наряду с этим, со мной по каким-то особым программам занимались английским. Я всегда считал, что он у меня вполне нормальный. Но она почему-то не соглашалась с этим. В результате мы целое лето провели в каком-то забытом богом и людьми небольшом английском городишке. Занятия языком там продолжались почти десять часов в день.
Я приходил в нашу съёмную квартиру почти без сил. Выжатый как лимон. Но она каким-то чудом, уме ла превращать меня за считанные минуты в источник неисчерпаемой энергии. В итоге мы набрасывались друг на друга, как два маньяка. Уже потом где-то что-то ели и продумывали наши планы на уикенд. Мы ухитрились с ней объездить все окрестности этого городка на каком-то очень смешном автомобиле, вмещающем всего двух человек. Ещё раз убедились в том, на сколько ужасна английская кухня во всех её нюансах и подробностях. Ухитрились съесть за эти два месяца огромное количество фастфуда и не располнеть.
Но в памяти навсегда осталось не это. Мне за помнилось лишь то, с какой жаждой и страстью мы всё время в то лето занимались сексом. Предлоги для этого мы выдумывали разные и всякие. То нам было холодно, и мы хотели согреться. То за окном шёл дождь и навевал такую грусть, что только секс мог стать прекрасным лекарством от всей этой мути. То нам было просто скучно, хотелось ярких эмоций, и только секс был способен их нам подарить. Словом, причин и поводов было более чем достаточно. Секс был нашим спасением, нашим досугом, нашей наградой… А ещё он дарил нам веру в то, что он поможет нам не потерять друг друга. И не умереть от тоски в этой унылой английской действительности.
Пока я был на занятиях, она тоже посещала какие-то странные курсы, которые якобы должны были помочь ей избавиться от американского акцента и привить ей то ли кембриджское, то ли оксфордское произношение. Все эти её желания придать блеск своему английскому вызывали у меня гомерический хохот и были предметом моих постоянных шуток над ней. Она слабо отбивалась от всего этого. У неё был железный аргумент:
– У каждого из нас свои слабости. Прости и по старайся понять.
Мы вернулись в Стамбул. Мой английский стал почти безупречным. Но тем не менее, в течение всего учебного года она меня продолжала учить и воспитывать. Просвещала. Пыталась расширить горизонты моего восприятия мира. Возила меня в Венецию, Париж, Рим… Спонтанно. Могла в пятницу просто за брать меня с занятий и сразу направиться в аэропорт. Ближайший рейс и определял город, в который мы отправлялись.
Вот так налегке, с одной дамской сумочкой в её руках и рюкзаком, болтающимся за моей спиной, мы могли провести пару дней, созерцая картины в самых знаменитых музеях мира, кормя голубей на площадях и удивляя администраторов отелей тем, что у их постояльцев вообще нет никакого багажа, а все необходимые им мелочи они покупают в ближайшей лавке или же заказывают по интернету.
Она была настолько приятным в общении человеком, что рядом с ней я впервые в жизни почувствовал всю лёгкость бытия. Я был самим собой, и это было прекрасно. Она, в свою очередь, принимала меня таким, какой я есть. Мне она казалась посланницей небес, предназначенной вознаградить меня за то, что я был лишён с самого рождения материнской ласки и отцовской любви. Она сумела стать для меня всем. Я же стал просто её тенью.
А ещё человеком, который был безумно счастлив. Здесь и сейчас. Меня удивляло то, что она всё время покупала книги. Делала она это не только в Стамбуле, но и практически во всех наших европейских вылазках. Я никогда не мог понять её привязанности к бумажным книгам. Мне гораздо проще было находить информацию в интернете. Но постепенно она смогла заразить меня этой своей страстью. В моей студии появились полки, на которых лежало множество художественных альбомов. Иногда мы устраивались на моём крошечном диванчике и листали вдвоём всё это новообретённое богатство. Хотя мне гораздо больше нравилось выводить всё это буйство красок на экран.
У неё было фантастическое свойство преображать любую поступающую в её мозг информацию в какое-то собственное понимание многих явлений и фактов. Вдруг она могла после бурного секса прочитать мне какое-то стихотворение Назима Хикмета о девушке, погибшей в Хиросиме. И тут же начать сокрушаться о том, что одно из лучших полотен Ван Гога с подсолнухами погибло в Японии в результате бомбёжек во время Второй мировой войны.
После этих её импровизаций и откровений я набрасывался на неё как голодный волк. Казалось, я уже подсел на эту иглу и мои сексуальные аппетиты должны были притупиться. Но этого не происходило. Мне казалось, что только занимаясь с ней сексом, я чувствую себя по-настоящему живым.
Для неё, с её космополитическим окружением, не было ничего невозможного в мире искусства. Она открыто смеялась над попытками тех, кто пытался всучить миру некий суррогат под видом настоящего искусства. А все эти работы, анализирующие современные течения в искусстве, она считала жалкими потугами искусствоведов понять то, что изначально им понять не дано.
Благодаря ей я познакомился с Энди Уорхолом. Понял, в чём заключается суть шелкографии и даже освоил эту технику. Я научился понимать современное искусство. Она долго и нудно пыталась мне объяснить, что все эти разговоры о том, что каждый человек рождается художником, являются просто бредом сивой кобылы. Она много смеялась над всем тем, что называла псевдоискусством, и была убеждена в том, что все эти бесконечные игры в инсталляции – просто напрасная трата времени. Благодаря ей я на чал понимать суть постмодернизма.
– Миссия художника не всегда сводится к тому, что он хочет отразить на холсте. В современном мире иногда художник вынужден брать на себя некие социальные функции. Именно поэтому он и выступает, порой, как шаман, целитель, врач и учитель. А порой воплощает всё это в одном лице.
Я выслушивал все эти её парадоксальные высказывания без всяких комментариев. Если и не смеялся ей в лицо, то про себя думал, что, как мне говорили в детстве, «мухи должны быть отдельно, а варенье отдельно». Но, независимо от того, что я думал, в конце концов, все эти буквально впихнутые в меня новые знания начали видоизменять мою живопись. Это было очень странно и необычно. Мне казалось, что я теряю опору. Я начал писать абсолютно новые вещи, а их никто не понимал. Мои педагоги кривили свои лица и просто никак это не комментировали. Друзья же называли всё это отстоем.
Именно в этот момент она и провела мою выставку в одной из лучших галерей Стамбула. Её неожиданный успех принёс мне определённую известность. Отныне в мире искусства я начинал становиться узнаваемым человеком. Всё это было столь необычно для меня, что вначале я хотел убежать и спрятаться от всего этого. Но она не позволила мне это сделать.
А потом наступил тот самый день, когда мы с ней сразу же после обеда поехали в ту самую галерею, где висели мои картины. И прямо с порога нас ошарашило чьё-то бурное негодование:
– Ну, наконец-то! А я то подумал, что вы уже и не объявитесь здесь сегодня.
Этот странный человек представился. Он оказался известным галеристом. И говорил совершенно невероятные вещи. Предлагал заключить контракт. Согласно его условиям, я, в течение пяти лет, должен был работать только с ним. Но моя спутница почему-то тут же перебила его:
– Контракт возможен только на год. А там посмотрим. В зависимости от того, каковы будут успехи за этот период, мы решим вопрос, будем ли продлевать его именно с вами. Может быть, всё же сменим вас на другого галериста. А ещё мы имеем право пере смотреть представленные вами условия. Оставьте мне свои координаты, и я пошлю вам юриста. Созвонимся. И как только всё будет одобрено, мы подпишем контракт с вами.
Всё было решено. Мне оставалось лишь соглашаться, улыбаться и просто кивать в знак одобрения того, что происходило в этой галерее. Но работа с галеристом диктовала мне абсолютно новые правила. Как в жизни, так и в творчестве. Я им подчинился. И результата долго ждать не пришлось.
***
Она вела какой-то очень странный спецкурс. Он был весьма востребованным. Но меня не покидало ощущение того, что к ней, помимо медиков, приходило немало извращенцев, просто желающих потешить своё эго дополнительной информацией. И удивлять потом ею своих цыпочек. Её лекции были просто фантастическими экскурсами в историю психиатрии. Ну и одновременно они являлись своеобразными путешествиями в такие области человеческого знания, которые были очень далеки от медицины.
Очередную свою лекцию она могла начать с того, что громогласно объявляла:
– В начале двадцатого века нигде в мире не было принято говорить о женском оргазме.
Помню, что это вызвало в аудитории взрыв смеха и кучу дурацких вопросов типа:
– Может быть, его тогда и не было?!!
– Кто знает, а может быть, у тех зажатых, лице мерных, одетых во всё чёрное страшных женщин и не было потребности в оргазме?
– А вы не предполагаете, что религия могла ограничивать их сексуальную жизнь?
Но она абсолютно не обращала внимания на весь этот бред. И продолжала гнуть свою линию. Я же затаился в этой аудитории, надвинув капюшон своей кофты до самых бровей, и думал о том, как же можно говорить о чём-то, существование чего напрочь отрицается всеми. Даже в современном обществе. Ведь порой у нас нормой считается то, что женщина изначально вообще асексуальна. Её предназначение заключается лишь в том, чтобы обеспечить продолжение рода.
А дальше она говорила о том, что ведь очень многие пребывают в плену таких представлений, что кухня, религия и дети определяли, определяют и будут всегда определять круг интересов любой женщины. И почти сто процентов прекрасной половины человечества подпадают под такую трактовку своей роли в обществе. Феминизм, обещая женщинам какую-то иллюзию свободы, привёл в конечном итоге лишь к тому, что нередко на плечи женщины ложится гораздо больше, чем просто забота о муже, детях, доме. Ведь если она решает завести семью, то порой именно она не просто их кормит, одевает, обслуживает, но и со держит их всех, включая мужа.
А потом она заговорила о том, что занимающая главенствующие позиции в любом обществе ханжеская мораль всегда предполагала, что порядочная женщина терпит мужчину в своей постели лишь потому, что ей обязательно надо забеременеть и обеспечить продолжение рода. Удовольствие же ему должны были доставлять лишь те, кто не входил в круг порядочных женщин. Таковы были правила игры. И всех они устраивали. И мужчин, и женщин. Но были ещё те, кто не смирился и не смог принять эти правила. Их официальная медицина именовала истеричками. И никто не задавался вопросом о том, а почему они становились такими? Ответ же был прост. И он был выявлен самым гениальным психиатром всех времён и народов ещё в начале прошлого века. В действительности всё оказалось очень и очень просто. Этот психиатр утверждал, что вся эта истерия является следствием их сексуальной неудовлетворённости.
