Джек Лондон
Спасенный браконьер

Полная версия

При этом грустном зрелище глаза Буба затуманились, но… как раз в эту минуту к нему подошел лейтенант, чтобы отвести вниз к капитану, и он выпрямился, крепко сжав губы, словно все это было для него привычным делом и его чуть не каждый день ссылали в Сибирь. Каюта, где сидел капитан, походила на дворец по сравнению со скромной обстановкой «Мэри Томас», а сам капитан – важный, с золотыми нашивками – казался величественной особой, ничуть не напоминавшей простенького шкипера шхуны, охотившейся за тюленями.

Тут Буб сообразил, зачем его взяли на борт, и на все вопросы, какие ему задавали, отвечал одну чистую правду. Правда вреда не причиняла; только ложь могла повредить его делу. Он знал немного; знал, что они охотились за тюленями далеко к югу, в открытых водах, а затем, когда настал штиль и туман спустился на них у запретной зоны, они были в нее отнесены. Снова и снова он настаивал, что за всю неделю плаванья в запретной зоне они ни разу не спускали шлюпки и не пристрелили ни одного тюленя; но капитан видел во всех его словах только ложь и обращался с ним грубо, чтобы запугать мальчика. Он то грозил ему, то пытался подействовать лаской, но ему так и не удалось поколебать твердость Буба; наконец он велел ему убираться. По небрежности, Буба оставили без присмотра и разрешили бродить по палубе. Иногда матросы с любопытством на него поглядывали, но в общем он был предоставлен самому себе. Он не мог привлечь к себе особого внимания, потому что был мал, ночь стояла темная, а вахта на палубе занималась своим делом. Спотыкаясь, он побрел по незнакомой палубе на корму, откуда ему видны были боковые огни «Мэри Томас», неизменно следовавшей за крейсером.

Долго следил он за ней, а затем улегся в темноте, там, где канат пробегал по корме к захваченной шхуне. Только один раз подошел какой-то офицер и посмотрел, не перетирается ли натянутая веревка. Буб отполз в тень и остался незамеченным. И тут у него появилась мысль, которая касалась жизни и свободы двадцати двух человек и должна была отвратить великие бедствия от многих семейств за тысячи миль отсюда.

Во-первых, рассуждал он, команда неповинна ни в каком преступлении, а все же ее безжалостно тащат в тюрьму, в Сибирь, погребут заживо, он слыхал эти россказни и слепо им верил. Во-вторых, он здесь в плену, и у него нет никакой возможности ускользнуть. В-третьих, двадцать два человека на «Мэри Томас» спастись могут. Их удерживает только четырехдюймовый канат. Они не смеют перерезать его у своего конца, так как русские, захватившие шхуну, конечно, поставили там часового, но этот конец… ах, этот конец…

Буб прервал свои рассуждения. Он близко подполз к канату, открыл свой складной нож и принялся за работу. Нож был не очень острый; Буб перепиливал прядь за прядью, и с каждым движением ножа все отчетливее и страшнее вырисовывалась перед ним жуткая картина: Сибирь, одиночество, ссылка. Даже в обществе товарищей такая судьба была довольно-таки плоха, но столкнуться с ней одному казалось ужасным. А кроме того, самый поступок, какой он совершал, конечно, повлечет за собой еще большее наказание.

Эти мрачные мысли были прерваны приближающимися шагами. Он отполз в тень. Какой-то офицер остановился на том самом месте, где он работал, наклонился было, чтобы осмотреть канат, потом передумал и выпрямился. Он простоял тут несколько минут, глядя на огни захваченной шхуны, а затем пошел на нос.

Теперь пора! Буб выполз и продолжал пилить. Он перерезал две пряди каната. Потом еще одну. Оставалась последняя, но она была так сильно натянута, что поддалась легко. Плеск! Обрезанный конец скользнул за борт. Буб лежал тихо и прислушивался. Сердце у него ушло в пятки. Но на крейсере никто ничего не слышал. Он видел, как потускнели красный и зеленый огни «Мэри Томас». Затем над водой пронесся слабый крик русских матросов, оставшихся на призовом судне, но и этого никто не слыхал. Дым по-прежнему валил из труб крейсера, а машины энергично работали.