Целую, твой Франкенштейн. История одной любви – Дженет Уинтерсон

В 2019 году Пулитцеровская премия по литературе досталась американцу Ричарду Пауэрсу, но оказывается, в число номинантов тогда попала и нежно любимая мною Джанет Уинтерсон со своим романом «Целую, твой Франкенштейн».

Почему-то мало кто воспринимает эту книгу всерьёз, видя в ней всего лишь очередную «перелицовку» популярного сюжета. Конечно, имеет место быть и это, но роман гораздо интереснее и глубже, чем все известные мне интерпретации и оммажи. Да, здесь есть традиционный конфликт между понятиями «жизнь биологическая» и «жизнь искусственная» (последнюю в контексте 21 века представляют всё-таки по большей части машины и роботы, нежели оживлённые трупы). И да, здесь звучат старые добрые (или не очень) вопросы о том, как появляется разум и можно ли создать его искусственный вариант. Но сама форма подачи вот этой неумолимой взаимосвязи между разумом и телом, страшной мысли, что разум является пленником физической оболочки, несомненно, заслуживает внимания и похвалы.

Как отмечает сама писательница, её книга – это «вымысел внутри другого вымысла». Действительно, в условной реальности современного мира здесь есть ещё и мир книжный. Повествование ведётся в двух временных пластах и пространствах, в каждом из которых есть своя (свой) Шелли и свой Виктор Франкенштейн. Хорошо известный нам Франкенштейн пытается создать биологическую жизнь, а современный считает, что будущее не за биологией, а искусственным интеллектом.

«Ведь искусственному интеллекту не свойственна сентиментальность. Он нацелен на достижение наиболее благоприятного результата. А человеческая раса – не самый благоприятный результат».

Все образы в романе чудесным образом резонируют друг с другом. В Викторе Франкенштейне много от Байрона, верящего лишь в силу разума и отвергающего идею души; сводная сестра Мэри Шелли Клер становится «сезонной» любовницей Байрона, а в современном мире превращается то в высокофункциональную секс-куклу, то в «истовую» христианку с сомнительными принципами; в докторе Рае Шелли сливаются одновременно черты обоих супругов Шелли, причём, в буквальном смысле: он – трансгендер, и его физическое тело в равной степени и мужское, и женское.

Любопытным приёмом является и то, что автор и персонаж периодически меняются друг с другом местами, а иногда грань между ними и вовсе стирается. Создатель превращается в создание, вынужденное, как Агасфер, преодолевать эпохи, пока его творец не даст ему свободу, либо пока не осуществится мечта этого вечного странника.

Очень интересными мне показались сравнение Софии-мудрости и Иеговы и мысль о том, что женщина-творец стремится к духовному, страдая от материальности мира, а мужчина-творец стремится к власти. Не формула, конечно, но что-то в этом есть.

Ну и наконец – закольцованный сюжет, в центре которого – стремление человека к недостижимому, вечности. Подведя итоги всему вышесказанному, отмечу, что если роман Уинтерсон и является пародией, то пародией, безусловно, высокой. И настоящий британский юмор в нём тоже присутствует :)

«– Здравствуйте, профессор Штейн! Как известно, в 2017 году робот София получила гражданство Саудовской Аравии. У нее больше прав, чем у любой жительницы этой страны. Какие выводы можно сделать об ИИ в связи с данным фактом?

– Никаких, – отвечает профессор. – Зато можно многое понять о Саудовской Аравии».

Frankissstein, как понятно из названия – очередная попытка переосмыслить классику, причём, путём достаточно радикальных решений. Напоминаю, что в оригинальной истории Виктор Франкенштейн – ученый, пытающийся постигнуть секрет создания жизни, а его Монстр – страшное творение, которое не по своей воле оказалось на стыке жизни и смерти, человечности и монструозности. Дженет Уинтерсон проводит параллель и создает двух созвучных персонажей: профессора Виктора Штейна, специализирующегося на искусственном интеллекте, и доктора Рая Шелли, прошедшего через операцию по смене пола и таким образом также представляющим некоторую “двойственность”.Беря за основу историю Мэри Шелли (тут подразумевается не только «Франкештейн», но и собственно история жизни юной на тот момент писательницы), Уинтерсон обращается к вечным вопросам: что есть человек, каким образом вспыхивает искра сознания, где проходят границы любви в разрезе телесного и духовного и проходят ли вообще, как обстоят дела с ответственностью за собственные действия и чем могут обернуться попытки игры в бога. Начиная разбирать нити этого запутанного клубка, она переносит размышления в век двадцать первый, где уже совсем другая мораль и человечество мыслит иными категориями.Уинтерсон задаёт интересные вопросы, над которыми интересно поломать голову и на которые не всегда есть однозначный ответ. Любопытно, что в своём желании противопоставить одно другому она выходит на какой-то очень сложный уровень иронии и абсурда, сталкивая между собой не только два времени, но и диаметрально противоположных персонажей. Чего стоит один дуэт крупного производителя секс-кукол и религиозной молодой женщины, которые задумали совместный проект с новой моделью “игрушки” для священников. Максимальная же игра двойственности стандартов приходится на двух главных героев “современной” линии: Рая и Штейна. Герои спят, и на фоне этого у них, например, неоднократно вспыхивают споры о природе гендера. Рай идентифицирует себя как женщину, но при этом выглядит как мужчина. Штейн говорит, что он ни в коем случае не гомосексуалист, потому что “будь у тебя член, я никогда не лег бы с тобой в постель”, но если увидеть их вместе, ни у кого не возникнет сомнений, что перед нами двое мужчин. Право сделать соответствующие выводы Уинтерсон оставляет за читателем. Я считаю, что Дженет Уинтерсон молодец, она действительно умело обращается с историческим полотном, вплетая в историю события как девятнадцатого века, со всеми его героями-романтиками, так и двадцать первого, который вот он, за окном развернулся, полный свободных нравов, остросоциальных проблем и достижений робототехники:– Профессор Штейн, как вам известно, София, разработанный Hanson робот, в 2017 году получила подданство Саудовской Аравии. Она обладает большими правами, чем любая саудовская женщина. Что вам это говорит об искусственном интеллекте?

– Ничего, – ответил профессор Штейн, – зато во многом определяет Саудовскую Аравию.

[мой вольный перевод]Мне кажется, прочитав всё это становится понятно, как «Франкиссстейн» оказался в лонглисте “Букера”, но мне книга далась тяжело – при всей бодрящей каверзности задаваемых Уинтерсон вопросов, это оказалось совершенно не моим чтением, моментами муторным и мерзким (почти пятнадцать страниц детального описания секс-кукол, ну камон), но как есть. Вспомнила заодно, что Байрон был тем ещё засранцем.

Заочно казалось, что перед нами должен оказаться скучный, но отчего-то модный последнее время жанр «старые песни о главном» – взяли шедевр и перепели на новый лад. Однако на деле совсем иное – разработка старой темы, а не постановка старой пьесы. Да разработка основательная – и окололитературоведческая, и сущностная. Поэтому роман получился, как минимум двусоставным. Во-первых, биография плюс история создания, легкая разновидность ЖЗЛ: «Франкенштейн» и мать ее Мэри Шелли. Во-вторых, футуристико-философские штудии, где Франкенштейн – не текст, не роман, не герой классики не пациент в Бедламе, а явление, сущность. «ЯМы Франкенштейн».Получилось занятно, интересно, сложно и излишне богато.Говорят, литература должна формулировать вопросы. Уинтерсон про это тоже, видимо, слыхала. В результате книжка оказалась просто переполнена ими. Аж голова гудит. Вопросы эти – мостик, связующий обе части. Благодаря им видна преемственность, постоянство тематики, и в то же время историческая конкретика вопрошания – слишком уж расходятся между собой дискуссии супругов Шелли, Байрона и Полидори с тем, что обсуждают в не поймешь светлом ли, темном ли будущем любовники-коллеги по скальпелю и медтехнологиям Виктор Штайн и Рай Шелли.Центральная проблема, конечно, дух-тело, откуда жизнь?Через нее разматывается вся остальная проблематика, все эти дихотомии вечные: мертвое – живое, мужчина – женщина, а дальше проблематика любви и личности, самоидентификации, дифференциации и единства, целостности. Уинтерсон играет старыми философскими дилеммами и парадоксами. Мэри Шелли ловит себя на мысли, что рожает не столько жизнь, сколько смерть (что соответствует историческому факту – слишком много мертвых детей у нее было). Виктор с Раем пытаются разобраться до какого предела Рай остается женщиной – бюст удалили, но все, что ниже пояса, осталось. Но если для Виктора, фактически проповедующего бестелесность, органическое в данном случае имеет значение, то для Рая важнее самоощущение.Основная дискуссия крутится вокруг жизни и реальности, и перед нами встают старые добрые вопросы о реальности как продукте чьего-то искусства, и жизни как проблеме, решить загадку которой пытаются в процессе разработки искусственного интеллекта. Возможен ли интеллект без тела? Вопрос не праздный, потому что обратное вполне себе возможно. Или все же нет? И те же заморочки с любовью.Вопросов столько, что в какой-то момент хочется напомнить автору о необходимости ответов. Может быть не окончательных, разве все разрулишь одной книжкой, но хотя бы промежуточных, основанных на гипотетическом проигрывании различных вариантов решения той или иной проблемы. Но Уинтерсон заворожена парадоксами. Иронические фигуры Рона Лорда – создателя секс-роботов, религиозной манагерки Клер из футуристической части, играющие на стороне телесности от противного, лишь добавляют дискуссионности, не давая перевеса биологической стороне против искусственно-интеллектуальной.И без ответов получается не книга, а полуфабрикат. Всего лишь иллюстрация вечных вопросов, стремлений, исканий и ошибок, вечной тяги к созданию Франкенштейна, странного существа, не дающего однако окончательного разрешения всех вопросов. Франкенштейн как символ, сосредоточие всего человеческого.Роман абсолютно удачен в своей историко-литературной, биографической составляющей и почти потерян, невнятен, откровенно перегружен в фантастико-философской (чего стоит изнуряющий рассказ Рона Лорда о секс-роботах едва ли не на десяток страниц). Да и вообще разговоров о сексе избыточно много и это создает ощущение духоты и вторичности.Текст в результате сам похож на Франкенштейна: искусность писателя здесь сталкивается с грубостью и неодолимостью сшиваемой в главы мертвенной интеллектуальной материи.Может быть, так было задумано. Но читать от этого не лучше и не радостнее. Тем не менее, эта странная книга, похоже едва ли не лучшее создание Уинтерсон. Да в ней слишком всего много (и Тьюринг, и Ада Лавлейс, и Джек Гуд, и проблема создатель – творение, и вопросы параллелизма искусства и науки, издевательство над религией, феминизм, а куда нынче без него), и это обилие утопило ее в художественном смысле. Но по нынешним скудным временам все же приходишь к выводу, что лучше очень много, чем слишком мало. Хотя кому как. Переводчик вот уже сразу в заглавии умалил историю любви, длящейся в бесконечности, преодолевающей ограниченность времени, пространства, плоти, интеллекта («любовь не антропоцентрична»), тем, что свел ее к чему-то не то единичному, не то одинокому.