Дженнифер Бенкау
Причина остаться
Ливи складывает костюм, чтобы снова убрать.
– Как насчет этого? – Подруга показывает мне кремовую кофточку с вырезом «кармен» – со спущенными плечами.
Я в нерешительности выдыхаю.
– С джинсами и коричневыми ботинками? Неплохо. – Ни к чему не обязывающий наряд, идеальное сочетание повседневности и сексуальности. – Будет создаваться впечатление, что я ходила в этой одежде целый день, а не наряжалась специально для Седрика.
Оливия издает пронзительный визг:
– Значит, ты пойдешь, да?
– Ничего подобного я не говорила! – Вот коза! Она меня подловила.
– Но и не сказала еще раз «нет»! – Ливи решительно роется в моих брюках в поисках джинсов, в которых я больше всего ей нравлюсь, и кидает то и другое мне на кровать. – Сходи ради меня, Билли. Иначе я весь вечер не смогу сосредоточиться на своей Норвегии – буду переживать, что ты тут прозябаешь в одиночестве со своими симами.
Я со вздохом натягиваю на голову одеяло.
– Ты коварная манипуляторша.
Оливия сдергивает с меня одеяло:
– Ага. И максимум в восемь часов я требую фотодоказательство, что ты там.
У меня вырывается рык.
– Почему для тебя это так важно? Седрик не единственный симпатичный парень на острове.
– Ты хоть раз проверяла его Инстаграм?
– Конечно нет! А ты?
Меня не должен удивлять ее смех.
– Я подписана на него с прошлой недели. Этот парень ходит на демонстрации против брексита[19] и репостит выступления Джины Миллер[20]. К тому же у него самая страшная кошка на свете. Бурого цвета и с одним глазом.
– Черт.
– Все не настолько плохо.
– Нет, в смысле: черт, это слишком хорошо звучит. Политически активный, умный, любит кошек, не поверхностный.
– Спортивный, – вставляет Ливи, как будто я могла об этом забыть. – Он бегает. Регулярно. В парке или на побережье.
– Все чересчур идеально, – говорю я. – Либо он станет главной любовной трагедией в моей жизни, либо этот тип – одно большое шоу, а в реальности – психопат.
Оливия закатывает глаза:
– Либо ты просто истеричка, а он – не более чем приятный парень, с которым ты не хочешь знакомиться, потому что его кошка без одного глаза для тебя чересчур идеальна. Чего ты на самом деле хочешь? Чего ты так боишься?
– А почему тебе это так важно? – откликаюсь я, стоически игнорируя ее последний вопрос, пусть это и – не могу выразиться иначе – чертовски хороший вопрос. – Можно подумать, что ты в него втрескалась. Почему бы тебе самой не пойти?
– Пошла бы, – в удивительно хорошем настроении заявляет Ливи, – если бы не Польша.
– Польша?
– Польша. Ее зовут Десна, ее семья владеет индийским рестораном на Уолтон-стрит, где я всегда беру чхоле бхатура[21], и она так божественно играет таинственную католическую Польшу, что я влюбилась сразу во все. В Польшу, чхоле бхатура и в Десну.
Выпрямившись на кровати, я тереблю пальцами завязку на кофточке-«кармен».
– Ей нравятся женщины?
– Отличный вопрос. – Оливия широко ухмыляется. – Без понятия. Мне об этом известно не больше, чем тебе – планирует Седрик Бенедикт завести с тобой что-то серьезное или просто хочет залезть тебе под юбку. Но мне дико любопытно это выяснить.
Я вздыхаю:
– Я подумаю.
Ухмылка подруги превращается в сияющую улыбку.
– Но сначала позвоню маме и напишу Нанне.
– Главное – правильно расставить приоритеты. – Она пальцами снимает чуть подсохшую краску с волос. – А я сперва схожу в душ. Меловая краска с волос смывается?
СЕДРИК
– Я очень хочу, чтобы ты участвовал, Седрик. Werkelijk[22]. Но в этот раз не смогу менять курс ряди тебя. Институт без проблем собрал экспедицию только потому, что ожидается оптимальная погода, но бюджет небольшой. У меня не будет возможности высадить тебя где-нибудь.
Из-за голландского акцента капитана Яннеке Верстратен даже ее серьезные фразы всегда звучат невероятно дружелюбно, почти мило, но я расслышал то, что она хочет мне сказать: если поплывешь с нами, все должно пройти гладко.
– Знаю, капитан. И я действительно благодарен за второй шанс.
– Ach wat[23], я тебя умоляю! – Яннеке встает, вынимает стакан из кофеварки и наливает нам обоим. На ее движениях ни секунды не отражается то, что корабль постоянно слегка покачивает, даже когда он пришвартован в гавани. – Ты и третий получишь, если это будет зависеть от меня. Ведь из всех ученых, которые когда-либо отправлялись с нами, ты первый, кто приходит поздороваться с нашей командой в вашем порту и угощает lekker[24] сконами.
– Заметил, что ты их любишь. – Однако я не ожидал, что большинство моряков вежливо откажутся от нашей традиционной английской выпечки. Как и того факта, что их хрупкая женщина-капитан слопает чуть ли не половину булочек, которые я принес на всю команду.
Помимо прочего, это не просто визит добро-пожаловать-в-Ливерпуль, а в первую очередь извинение. В прошлом году я уже участвовал в качестве практиканта в исследовательской поездке на борту «Клеверига», и пользы от меня тогда было мало. Вместо этого капитан Верстратен и ее экипаж потратили на меня полдня, потому что мне пришлось прервать путешествие. Полдня, за которые ей тогда попало, о чем я узнал намного позже.
– Я больше хотел поблагодарить, а не поздороваться, капитан. Сама знаешь почему.
Яннеке какое-то время смотрит на меня, пряча улыбку в уголке губ. Ей сорок с небольшим, однако в своих линялых футболках и с толстой косой светлых волос она выглядит гораздо моложе, хотя солнце оставило ей тысячу мелких морщинок вокруг глаз. Ее слово на этом корабле закон. И тем не менее ей можно рассказать все без исключения.
– Пожалуйста, Седрик. А я уже с нетерпением жду вторника. Если осилишь, будь на пристани вовремя. Если же нет…
В воздухе ненадолго повисает тишина. Через открытую дверь маленького практичного камбуза, судовой кухни, доносится музыка. Это один из туристических паромов, и из динамиков раздается не что иное, как «Ferry Cross the Mersey» группы «Gerry and The Pacemakers».
Яннеке кладет булочку в рот.
– Это «The Beatles»? Я слышала, вы тут ничего, кроме «Beatles» не слушаете. Но даже на кораблях?
Мы оба не можем сдержать смех, и следующие двадцать минут я делюсь с Яннеке советами, как ей провести свободные выходные в Ливерпуле. Параллельно мы моем кофейные чашки, а потом, несмотря на то, что начинается дождь, прогуливаемся по «Клеверигу», который теперь останется один у причала на долгие выходные. Яннеке проверяет швартовку, каждую дверь и каждый люк. Оставшиеся матросы уже сошли на берег, и на соседних кораблях в этом районе порта ранним вечером тоже мало что происходит.
– До вторника, – говорю я, когда мы заканчиваем и Яннеке берет свой увесистый рюкзак, чтобы отправиться в отель. – А если нет, то увидимся в другой раз.
– Увидимся, – с улыбкой отзывается Яннеке. – Я уверена. До скорого, Седрик. Doei![25]
БИЛЛИ
Парковка расположена между фабричным зданием из красного кирпича и гаражным комплексом этажей на двенадцать, однако, несмотря на отметку о наличии здесь службы безопасности, доверия не вызывает. Как хорошо, что старые маленькие машинки вроде Гомера издалека кричат угонщикам: «Брать тут нечего, но из чувства сострадания можешь сам оставить что-нибудь внутри».
Седрик стоит с подветренной стороны будки-кассы и через опущенное окно приветствует меня со словами:
– Я уже купил тебе билет.
У меня пропадает дар речи; не столько из-за того, что он потратил шесть фунтов на парковку моей машины, сколько потому, что он действительно меня ждал. Я слишком долго проговорила по телефону с мамой, потому что у нее было очень много новостей, опоздала на десять минут, и к тому же шел дождь. У Седрика даже зонта нет, не говоря уже о плаще. Его джинсовая куртка потемнела от влаги. Волосы практически черными прядями свисают ему на лицо, отвлекая мое внимание на легкую, но искреннюю улыбку, а мою фантазию – на поцелуи под дождем. К сожалению – или слава богу? – ливень уже закончился.
Торопливо припарковавшись, я медленно иду к Седрику, который ждет перед въездом. Не то чтобы у меня перехватывало дыхание или участилось сердцебиение из-за того, что я так спешила! Весь мой план на вечер держится на подчеркнуто непринужденной независимости. Это впечатление – реальное или нет – нужно сохранить любой ценой.
Мы здороваемся коротким объятием, слишком коротким, как по мне, и Седрик произносит:
– Рад, что ты пришла.
– Спасибо, что подождал.
Он переводит взгляд с блочного кирпичного здания на облупившуюся краску будки, а затем на какие-то обломки возле забора.
– Теперь я знаю, какие чудесные уголки пропускаю, когда постоянно езжу на метро.
– А куда мы вообще идем? – От вопроса, не холодно ли ему, я воздерживаюсь. Пока.
– Что ты любишь? – спрашивает он в ответ. – И что не ешь?
Опасный вопрос.
– В принципе, я ем все, но пищу животного происхождения – в умеренных количествах и если она производится не на гигантских мясных фабриках. – Супер, Билли. Сразу выстави себя снобом, с которым сложно найти общий язык. – Но могу спокойно сделать исключение, если ты хочешь пойти в стейк-хаус.
Он выглядит абсолютно довольным собой и заявляет:
– Честно говоря, я уже забронировал столик. Но, думаю, ты найдешь там то, что тебе понравится. У них есть что-то со свеклой и редиской.
Не могу понять, шутка это или нет. Свекла и редиска не сводят меня с ума, но я просто улыбаюсь и следую за ним по кварталу Роупвокс по направлению к ближайшей торговой улице.
– Как прошел день? – спрашивает Седрик, и это такая отчаянная попытка втиснуть разговор в наступившую тишину, что у меня вырывается негромкий смех.
– Вполне нормально, кажется. Но ты уверен, что хочешь знать? А то мы еще случайно познакомимся поближе, а… ты же для этого неподходящий парень.
Боже, помоги. Мы еще и тремя предложениями не обменялись, а я уже придираюсь и давлю на то, что Седрик вообще-то пытался исправить. Что-то во мне изо всех сил старается его очернить. Вот только на самом деле я все меньше этого хочу.
– Иногда, – откликается он, – я пробую что-нибудь новенькое. Кстати, я тоже хорошо провел день. Мне нужно было принять решение, ехать ли в научную экспедицию, и теперь оно принято.
Научную экспедицию? Мне пришлось следить за собой, чтобы не измениться в лице. Это причина, по которой он не хочет начинать ничего серьезного?
– И ты поедешь?
Он кивает с каким-то чуть ли не воинственным видом. Как будто вел долгую битву и в итоге победил.
– Выходим во вторник. Мы проведем две недели в Ирландском море.
Я быстро смотрю на окно парикмахерской, чтобы он не заметил у меня на лице облегчение. Две недели в Ирландском море – это не кругосветка. Я боялась двух лет в Антарктике.
– Звучит круто. Наверняка вы будете кататься верхом на китах и петь с дельфинами.
Седрик смеется. Это тихий, приятный и низкий смех, которому было бы под силу вызвать тихое, приятное и низкое тепло у меня в животе, если бы я очень внимательно не следила за своим животом.
– В основном мы будем заниматься выделениями скатов и исследовать их на наличие тяжелых металлов и микропластика.
– Не так романтично, конечно, но смысла в этом больше, должна признать.
– Да, определенно. В любом случае, скаты – самые клевые рыбы. Из множества людей они узнают тех, которые их кормят, и даже шутят с ними. Хотя и на китов можно надеяться. Малых полосатиков и морских свиней мы точно увидим, дельфинов тоже. Для горбатых китов еще слишком рано, они приплывают только осенью, но если повезет, то встретим косаток.
Седрик продолжает, и мне хочется слушать вечно, как он рассказывает про рыб, моллюсков и морские растения, которые уже изучал, и сопровождает все это небольшими жестами. Он явно по-настоящему любит свою учебу, что не совсем сочетается с информацией, которую сообщили мне его однокурсницы. Они говорили, что он почти не появляется на лекциях. Это совершенно не вписывается в образ полного энтузиазма Седрика, который он демонстрирует мне сейчас, умудряясь рассказать что-то интересное даже о медузах. Медузах! Периодически он откидывает рукой волосы со лба, однако каждый следующий порыв ветра сводит его попытки на нет.
Я молча думаю, не спросить ли его об этих слухах, но в этот момент мы добираемся до места и шагаем к фуд-корту на Дьюк-стрит.
Ладно, опрометчивым его не назовешь. В круглом зале с колоннами просто тьма киосков, где действительно можно найти еду на любой вкус, хотя здесь немного не хватает уюта, а снующие туда-сюда люди плюс разнообразие запахов и голосов наводят на мысль о вокзале. Чувствуя себя слегка неуютно, я оглядываюсь в толпе. Однако мы не садимся ни за один из столиков, а поднимаемся по лестнице на открытую галерею… и стоит нам там оказаться, как картина меняется. Грубые каменные стены, деревянные столы в стиле кантри и обитые кожей стулья выглядят здесь очень сдержанно и шикарно. За остроконечной стеклянной крышей видно небо, где сейчас разбегаются облака, уступая место позднему оранжевому закату. Сердце ресторана – испанского, как я теперь понимаю, – открытая кухня, которую отделяет от зала лишь стойка. Там проворно, но без спешки работает повар, перемещаясь между газовыми конфорками и открытым огнем.
– Добро пожаловать, странники, – издалека кричит нам официант. Меня тепло приветствуют фразой «¡Buenas tardes, señorita!»[26], Седрика по-приятельски обнимают. Ага, значит, постоянный гость.
Нас сажают за милый столик у стены с видом на кухню. После того как мы снимаем куртки, я с облегчением отмечаю, что Седрик промок хотя бы не насквозь. На нем небрежно расстегнутая рубашка с короткими рукавами поверх узкой черной футболки. Его взгляд скользит по моим оголенным плечам, и он незаметно облизывает внутреннюю часть нижней губы, а я про себя благодарю Оливию, которая отныне будет выбирать мне всю одежду – каждый божий день.
Официант интересуется, что я буду пить, советует хорошее вино, но ни разу не спрашивает Седрика. Я выбираю вишневый шорле[27], все-таки Гомер стоит неподалеку.
– Так как ты, очевидно, часто тут бываешь, наверняка можешь что-нибудь порекомендовать? – Я тянусь за меню, но Седрик кладет на него ладонь, прямо рядом с моей.
– Ты смелая, Билли?
Мне удается ответить на вызывающую улыбку, пускай это и далось мне не очень-то легко.
– Довольно-таки.
– Насколько смелая?
– Я человек, который приехал в этот город с двумя чемоданами и одной коробкой, двадцатью фунтами на счету и шестью в кармане. Еще вопросы по поводу моей смелости?
– Нет, зато вместо них возникла сотня других. Но что касается нашей еды, я узнал достаточно.
Официант уже возвращается с напитками, Седрику он приносит стильную бутылку воды без газа. Его лицо озаряется, когда Седрик просит:
– Принеси нам то, что посчитаешь лучшим, Том.
И он тут же вновь исчезает.
– Итак, – говорит Седрик, наливает себе воды в стакан и поднимает его. – А теперь не позволяй мне больше болтать о черноморских плевробрахиях и веслоногих – или можешь просто сходить на лекцию в университете, и тебе не придется со мной ужинать.
Я почти готова признаться, что пойду на любую лекцию, которую он будет читать, по одной простой причине. У него получается делать то, о чем мечтаю я сама: пробуждать в людях интерес к новым темам, которые в результате захватывают их так, как прежде они и представить себе не могли.
Я слегка чокаюсь с ним своим бокалом:
– С чего бы это вдруг?
– Ты уже получила ответ по результатам собеседования?
– Нет. Если честно, я жду только отказа.
– Значит, целенаправленная пессимистка, – заключает он, и я вопросительно выгибаю брови.
– Ты настраиваешься на самое плохое, чтобы реальность впоследствии оказалась не такой горькой и ты не разочаровалась.
– Какой курс ты бросил? Психологию?
Он смеется:
– Нет. Не его. Так я близок к правде?
Да.
– Нет. – Да. – Может, немного.
– Почему ты хочешь работать именно в музее? – любопытствует он, и мне кажется, что наше не-узнавание-друг-друга-поближе терпит драматический крах. Вот и славно.
– Я просто хотела этого… всегда. В детстве девочки из моего класса мечтали быть наездницами, ветеринарами или принцессами. Ну а я хотела стать гидом в музее. Остальные со временем постепенно понимали, что верховой ездой денег не заработаешь, ветеринару приходится усыплять милых собачек, а принцесс терроризирует пресса. Я тоже все больше узнавала о своей любимой профессии. Но просто-напросто не могла перестать о ней мечтать. Возможно, лишь потому, – замешкавшись, я тем не менее договариваю, – что не могла это осуществить.
Седрик не выглядит нервным. Но как будто с трудом удерживает руки неподвижными.
– Родители тебя не поддерживали?
– Мама поддерживала, но родители расстались вскоре после моего рождения, и бо́льшую часть времени я жила с отцом. Хотя бабушка постоянно присылала мне книги о динозаврах, часто даже по одной в неделю.
Воспоминание отзывается болью, так как по этим книгам я тогда и сообразила, что бабушка больна. Она ни с того ни с сего отправляла их по два и три раза и все отрицала, когда я спрашивала ее об этом по телефону. Чуть позже мама переехала к бабушке в Бразилию, чтобы заботиться о ней. Как ни странно, я помню, что Нанна уговаривала меня тоже приехать. Я спросила разрешения у отца, а он отреагировал самым невероятным образом. Он заплакал. Поэтому я осталась, ведь для меня было логично: у мамы сейчас есть Нанна, а у Нанны – мама. У папы не останется никого, если и я уеду.
Официант приносит нам хлеб, тем самым вырывая меня из размышлений. Я сосредоточиваюсь на Седрике, потому что хочу находиться здесь, а не где-то среди старых воспоминаний.
Седрик отрывает кусок хлеба.
– Каково было перебраться сюда с Гомером, двумя чемоданами и двадцатью шестью фунтами? Как ты справилась? – Он осекается. – Или это чересчур личное?
– Да нет, – отвечаю я, – иначе я бы не рассказывала. Я тогда искала работу и поняла, что Ирландия и Шотландия слишком дорогие для моих нужд. Сбережения – звучит так, словно раньше у меня водились деньги, но их было всего на пару фунтов больше – закончились, и на тот момент я уже дня два спала в машине.
– Вау. Извини, но… внешне ты не отличаешься от женщин, у которых случается трагедия, если отель не кладет в кровать минимум пять подушек и от банного халата не пахнет духами. А ты спала в этом коры… в этой машине? И ты не боялась?
Постоянно. Но не одиночества или ноющей от напряжения шеи.
– Я всегда парковалась в местах, где никого не было. Чего мне бояться?
Он не отвечает.
– Итак, я искала работу, но подобрать что-нибудь оказалось довольно проблематично. Тогда в одном секонд-хенде после девяти отказов за день я совсем расклеилась и, – у меня вырывается немного стыдливый смешок, – просто разревелась. Продавщица сочла это настолько неуместным, что выгнала меня из магазина. Одна из клиенток наблюдала за этой сценой и побежала за мной, чтобы спросить, все ли в порядке.
– Приличные люди в Ливерпуле… их надо поискать, но они есть. Значит, у этой покупательницы нашлась для тебя работа?
– Нет, этой покупательницей была Оливия. Работы у нее не нашлось. Зато, как выяснилось, были вино, шоколад и совершенно случайно комната в съемной квартире. А после того как я обзавелась комнатой, вином, шоколадом и подругой, с работой вдруг все получилось само собой.
Облокотившись на стол, Седрик подается в мою сторону:
– То есть никто, кроме Оливии, не захотел тебя поддержать? Твоя семья, друзья?
– Я все оставила в прошлом. По определенным причинам.
– О’кей. – Он кивает, сглатывает и продолжает смотреть на меня.
Я не совсем уверена, что он затрагивает внутри меня, но это вызывает очень сильные эмоции. Кажется, ему близко то, о чем я рассказываю, и неважно, какие у него были намерения.
– Звучит жестко.
– Мне бы помогли, – поспешно добавляю я. – Но я не хотела просить об этом отца. Хотела доказать ему, что справлюсь сама. – А главное, не давать ему подсказок, где меня искать. – А мама не должна была ни о чем узнать, чтобы не передать Нанне. Она старенькая и болеет. Ей недолго осталось. Поэтому мне не хочется ее расстраивать. – К глазам подступают слезы, и мой первый порыв – рассмеяться, чтобы их прогнать. Но я оставляю все как есть. Ну и пусть он увидит, что мне не хватает бабушки.
– Вы постоянно поддерживаете связь? – мягко и осторожно спрашивает Седрик.
Я могу лишь пожать плечами:
– К сожалению, нет. Мы часто разговариваем по телефону, каждые пару дней я пишу ей письма и даже время от времени получаю ответные. Но не навещала я ее уже давно. Как только найду настоящую работу и начну чуть больше зарабатывать… – Я больно прикусываю язык. Не хотела, чтобы до этого дошло! Он не должен считать меня бедной ноющей девочкой. Разве не из-за того же пострадали наши отношения с Тристаном? От жалости и его потребности все устраивать за меня, вечно ото всего меня спасать – в первую очередь от меня самой?
Я прочищаю горло.
– Нанна сильная. Она продержится до тех пор.
Смена темы – немедленно! Плакать на первом свидании не вариант.
– Как ты поступаешь со своей кошкой, когда уезжаешь в экспедиции? – Он ведь не может упрекать меня в том, что я проверила его профиль? В этом нет ничего плохого. Любая бы так сделала. Или нет? – Не подумай, что я выслеживала тебя в Instagram. Это все Оливия.
– Я бы и сам так сделал, – успокаивает меня он. – Но у тебя его нет.
– Нет. – То есть он как минимум попробовал. Интересно.
– Мистер Вейн – так его зовут – стал бы превосходным корабельным котом, но так как мы вылавливаем рыбу из моря ради науки и выпускаем обратно живой столько, сколько можем, он останется дома охранять квартиру. Мой однокурсник будет о нем заботиться.
Значит, ты живешь один с котом, Седрик Бенедикт. И однокурсник приходит нянчить кота. Не друг.
В нерешительности из-за того, о чем спрашивать дальше – комментарии Лизы про «нет друзей, одиночка!» не идут у меня из головы и совершенно не согласуются с этим внимательным парнем напротив, – я тянусь к корзине с хлебом. Та же идея, очевидно, пришла на ум и ему. Мы оба на мгновение замираем и, держа руки в воздухе, смотрим друг другу в глаза. У Седрика подрагивает уголок рта. Я опускаю ладонь в корзину, он делает то же самое, и тыльные стороны наших пальцев соприкасаются ничуть не случайно, а абсолютно осознанно, и у меня внезапно начинает покалывать в животе. Я провожу языком по нижней губе, как рефлекс, который не удается сдержать, и чувствую его взгляд на моих губах.
– Кстати, эта фишка с не-узнаванием-друг-друга отлично работает, – весело замечаю я. – Теперь буду знакомиться только с теми, кто для этого не подходит. Так можно пропустить всю ненужную ерунду про любимые сериалы, любимую музыку, любимую погоду и сразу перейти к важным вещам.
– Да, – тянет он. – Но давай обсудим то, что тяжело переварить, после еды, чтобы не испортить себе аппетит. Тогда я с удовольствием расскажу тебе, что у меня нет любимого сериала – их надо делить по жанрам. Любимый научно-фантастический сериал, любимый документальный, фэнтези, приключенческий про гангстеров…
Так вот чем он занимается, когда прогуливает лекции? Запоем смотрит сериалы?
– Про пиратов…
– «Черные паруса», – вырывается у меня. – Забудь все остальное! Мало кто знает этот сериал. Но если тебе нравится, как играют с симпатиями зрителей в «Игре престолов», то посмотри «Черные паруса» и удивишься, как далеко в этом можно зайти.
Улыбка Седрика меняется, и теперь кажется, что он обнаружил тайную сообщницу в моем лице.
– Мы поладим, Билли. Или, как по-твоему, почему моего кота зовут Чарльз Вейн?[28]
БИЛЛИ
Нам подали тапас, много ароматных мисочек, из которых мы едим вместе, и к каждому из них наш официант Том рассказывает коротенькую историю. В каком регионе готовят теплый салат из редиски и свеклы, что вдохновило шеф-повара на блюдо из сыра с голубой плесенью и листовой свеклы, о том, что он регулярно проводит отпуск на андалузской ферме, где покупает мясо, и что кормит там каштанами свободно гуляющих свиней.
– Я думала, что я хорошая официантка, – негромко говорю я Седрику, когда мы вновь остаемся одни. – Но Том просто мастер. Я готова заказать что-нибудь еще, чтобы он мне об этом рассказал. Мне моментально захотелось в Испанию.
– Ты же еще даже ничего не попробовала.
– Я же говорю о Томе! Будь я настолько хороша, не мечтала бы заниматься ничем другим всю свою жизнь. Если сейчас и еда окажется вкусной…
Седрик беззвучно смеется про себя, и я интересуюсь у него, что его так развеселило.
– Ничего, – произносит он. – Совсем ничего. Мне просто нравится твое восприятие. Оно почему-то поднимает мне настроение.
Не знаю, что на это ответить, однако на секунду я забываю об официанте Томе и даже о еде, как бы она ни боролась за мое внимание, привлекая пряным запахом. Как мне теперь есть, пока Седрик смотрит на меня так, будто сумел заглянуть в самую глубину моей души? Как будто при этом наслаждается тем, что в ней видит? В животе порхают бабочки.
– Мне… нравится ресторан, который ты выбрал.
– Тогда давай поедим, – предлагает он. Одновременно в его фразе слышится нечто тяжелое, словно после еды, например, на десерт, подадут нечто, что мне будет сложно переварить.
Я накладываю себе полную тарелку жареного перца с морской солью, теплого салата из корнеплодов и фаршированных сыром грибов, завернутых в яркие листья свеклы. Вкусы будто взрываются оттенками. Смесь овощей, трав и специй просто сногсшибательна, мясо нежное и будто тает на языке, а запеченная и сваренная в сидре колбаса вызывает у меня такой звук, от которого за соседним столиком начинают хихикать. Желание съездить в Испанию улетучивается. Я уже в Испании. В идеальной мечте об Испании без корриды и языковых барьеров.
– Черт, – говорю я наконец, когда при всем желании не могу впихнуть в себя больше ни кусочка. – Никогда больше не пойду ни в какой другой ресторан. Все будет казаться пресным и скучным по сравнению со здешней едой.
– Мне в голову приходит еще несколько, которые могли бы составить ему конкуренцию, – отвечает Седрик, откладывая вилку в сторону. – Буду рад дать тебе парочку советов.
Он улыбается. И тем не менее его слова действуют на меня как ледяной душ, потому что я не хочу советы. Я хочу увидеться с ним снова. Хоть за фиш-н-чипс[29] в порту, хоть за полуночной тарелкой супа быстрого приготовления, хоть за миской Weetabix у него в квартире.
Подходит Том с новыми напитками, в ответ на мои дифирамбы относительно еды он хочет позвать к нам шеф-повара, однако Седрик качает головой.
– Нам нужна пара минут, – просит он, а Том кивает и оставляет нас одних.
– Мне нравится твое восприятие, Билли, – произносит Седрик. Он уже говорил, но тогда при этом он улыбался. Теперь же фраза, которая кажется позитивной, представляет из себя скорее проблему. – Ты… видишь людей. Восхищаешься ими за то, какие они и что умеют, за вещи, которые другие считают совершенно банальными. Ты видишь, что это не так, что нет ничего банального.
По-моему, я чувствую, как у меня поднимается температура, настолько меня трогают его слова. Не знаю, что сказать, а слова, которые возникают в голове, звучат надменно, хотя и не несут такого смысла.
– Поразительно глубоко для человека, который не подходит для близкого знакомства.
– Да. – Он лишь кивает, после чего запускает руку во внутренний карман своей куртки, висящей за ним на стуле, вытаскивает оттуда коробочку и кладет ее на стол передо мной. – Вот причина.
Я смотрю на сине-белую пачку из тонкого картона. Она размером со спичечный коробок и продавлена, как будто он часто носит ее в кармане. Края намокли от дождя. Пачка таблеток. Таблетки, покрытые пленочной оболочкой, 50 мг, действующее вещество – сертралин. Ни название этого вещества, ни название препарата ни о чем мне не говорят.
– Что это такое? – Я шепчу и, только задумавшись, понимаю почему. Что, если сейчас он скажет, что неизлечимо болен? Возможно, смертельно? Это бы объясняло, почему ему ни от кого не нужно больше, чем кратковременное удовольствие. Сердце колотится как сумасшедшее.
Все это не по-настоящему, правда?
– Антидепрессант, – поясняет Седрик, и я с облегчением выдыхаю.
– Господи, как ты меня напугал. Я решила, что ты тяжело болен.
– Ну, – отвечает он, склонив голову набок. – Не хотелось бы говорить, что это так. Но это так.
– Я имею в виду действительно болен. – Минуточку, Билли, мысленно одергиваю себя я. Вот теперь становится странно. Вероятно, стоит сначала думать, а потом говорить. – В смысле, смертельно болен. – Лучше не стало. – Наверно, мне надо сперва это обдумать.
– Да, – с готовностью соглашается Седрик. – А потом просто спрашивай все, что хочешь знать. Задавай любые вопросы, какими бы бредовыми они тебе ни казались. Самые глупые вопросы намного умнее, чем то, о чем, по их мнению, известно большинству людей.
Кивнув, я открываю рот и снова закрываю. И что тут скажешь? Что было бы приемлемо? «Мне очень жаль» или «Выше голову, все образуется»? Нет, точно не это.
– Сложно такое принять? – тихо спрашивает Седрик. Ему что, жалко меня, потому что я ничего не могу придумать по поводу его диагноза?
– Нет, абсолютно нормально. Просто я удивлена.
Он ухмыляется:
– Я совсем не похож на человека с депрессией, верно?
– Нет. То есть… – А как вообще должны выглядеть люди с депрессией? – Просто не знаю, что сказать. Не хочу ляпнуть что-нибудь не то.
– Не ляпнешь. – Его мягкий, почти нежный тон вызывает у меня странную легкость в животе, несмотря на невероятно тяжелую тему.
– А я боюсь, что да. Я могла бы выдать: «Эй, с чего бы это, жизнь прекрасна!» Или: «Значит, тебе надо поработать над своим отношением к жизни и высвободить положительную энергию». Или подожди! Я могла бы сказать: «Но как ты можешь быть в депрессии – ты же все время смеешься!»
Он действительно смеется. По крайней мере, я добилась этого.
– Риск, что ты скажешь что-нибудь в этом духе, вполне предсказуем. Я на него пойду.
– Очень смело с твоей стороны! Но у меня все-таки возник один вопрос, который я отважусь задать.
Седрик разворачивает руки ладонями вверх:
– Задавай.
– Полагаю, депрессия и – мой взгляд падает на коробку с таблетками – антидепрессанты – причина, по которой ты ни с одной девушкой не хочешь знакомиться ближе?
Медленно выдохнув, он вкладывает одну ладонь в другую и опускает на них взгляд.
– Депрессия – причина того, что я не завожу отношений.
– Совсем никаких? – В голове проносится мысль о том, кто будет кормить его кота, пока он отправится в экспедицию: однокурсник. Не друг.
– Никаких, если их можно избежать. Семья, естественно, – исключение. Еще у меня есть соседи, однокурсники и знакомые, но они ими и остаются.
Абсолютно никаких друзей, вот что это означает. Как невероятно печально.
– Но… – «Разве в депрессию не впадаешь как раз из-за отсутствия друзей?» – вертится у меня на языке, хотя это прозвучит так, будто я обвиняю его в депрессии. Лучше сформулирую вопрос по-другому. – Почему нет? Не похоже, чтобы тебя было особенно тяжело полюбить.
