Дженнифер Вайнер
Хороши в постели
– Удачи, малышка, – великодушно пожелала Габби, приковыляв к моему столу, чтобы попрощаться. И при этом сияла так, будто последние две недели не обрабатывала редакторов, чтобы те позволили ей присылать колонку на почту, а не давали шанс мне, пока ей, предположительно, убирают полипы. – К слову, я передала всем своим лучшим источникам, чтобы звонили тебе.
Потрясающе, подумала я. Горячие сплетни об Уолтере Кронкайте. Жду не дождусь.
На этом и дело, казалось бы, с концом, но нет. Каждое утро, с понедельника по пятницу, я вся предвкушала дежурный звонок от Габби.
«Бен Аффлек? – хрипло переспрашивала она. – Что такое Бен Аффлек?»
Или вот: «“Камеди Централ”? Его никто не смотрит».
Или вот, с нажимом: «Вчера видела Элизабет в ток-шоу. Почему у нас тишина на эту тему?»
Я старалась ее игнорировать – отвечать по телефону вежливо и время от времени, когда Габби становилась особенно сварливой, завершать колонку фразой, мол, «Габби Гардинер вернется в конце сентября».
Но однажды утром она позвонила, когда меня не было за столом, и услышала фразу на моем автоответчике, которая звучала примерно так: «Привет, вы позвонили Кэндис Шапиро, обозревателю светской хроники газеты “Филадельфия икзэминер”». Я и не догадывалась, какую оплошность допустила, пока к моему столу не нагрянул главред.
– Ты всем говоришь, что ты обозреватель светской хроники? – поинтересовался он.
– Нет, – ответила я. – Не говорю. Я же просто замещаю.
– Вчера вечером звонила Габби, злая, как черт. Поздно вечером, – подчеркнул главред, намекая, что ненавидит, когда его сон тревожат. – Она считает, что ты внушаешь людям, будто она ушла навсегда и ты заняла ее место.
Тут я пришла в замешательство.
– Я понятия не имею, о чем она.
Главред снова вздохнул.
– О твоем автоответчике, – пояснил он. – Не знаю, что у тебя там записано, и, честно говоря, даже не хочу знать. Просто исправь сообщение так, чтобы Габби больше не будила мне жену и детей.
После работы я поплакалась Саманте («Она просто насквозь закомплексована», – заметила та и вручила мне, надувшейся, как мышь на крупу, ведерко наполовину растаявшего сорбета). Потом я бушевала, позвонив Брюсу («Да поменяй ты чертову запись, Кэнни!»). Я последовала его совету и выдала следующий вариант: «Вы позвонили Кэндис Шапиро, временному, непостоянному, непродолжительному, просто заменяющему, ни в коем случае не навсегда исполняющей обязанности обозревателя светской хроники газеты “Филадельфия икзэминер”».
Габби позвонила следующим утром.
– Шикарная запись, малышка, – одобрила она.
Но не простила. Вернувшись из отпуска, Габби стала именовать меня Евой, как в фильме «Все о Еве» [8], – если вообще заговаривала. Я же просто пыталась не обращать на нее внимания и сосредоточиться на внештатной деятельности: рассказах, набросках к роману и «Звездной болезни», киносценарии, над которым я корпела уже многие месяцы. «Звездная болезнь» – романтическая комедия о девушке-репортере в большом городе, которая влюбляется в знаменитого мужчину, у которого берет интервью. Они довольно мило знакомятся (она, таращась на него во все глаза в баре отеля, падает с высокого стула), неудачно продолжают (он принимает ее за очередную тучную фанатку), потом влюбляются и, преодолев закономерные сложности третьего акта этой истории, счастливо обнимаются на фоне титров.
Прототипом знаменитости стал Адриан Штадт, симпатичный комик из телешоу «Субботний вечер!», чье чувство юмора во многом как будто совпадало с моим, даже с учетом его незабвенной роли фонтаном блюющего пилота. Я смотрела его выступления на протяжении всей учебы в колледже и после, думая, что, окажись он здесь или я там, мы бы наверняка отлично поладили. Девушкой-репортером, понятное дело, я сделала себя, только назвала ее Джози, перекрасила в рыжий и дала гетеросексуальных, глубоко и прочно женатых родителей.
На сценарий я возлагала большие надежды. То был мой ответ на все мои хорошие оценки, каждому учителю, который говорил о моем таланте, каждому профессору, который утверждал, что у меня есть потенциал. И что еще лучше, этой сотней страниц я утирала нос миру (и собственным тайным страхам), который твердил мне, что пышные женщины не могут попадать в приключения или влюбляться.
И сегодня я запланировала кое-что весьма дерзкое. За обедом в «Четырех сезонах» мне предстояло взять интервью у актера Николаса Кея, звезды грядущего фильма «Братья Белч», молодежной комедии о братьях-близнецах, которым отрыжка придает магическую силу. И, что более важно, я брала интервью еще и у Джейн Слоун, которая этот фильм спродюсировала (зажимая одной рукой нос, как мне виделось).
Джейн Слоун была моей героиней. Прежде чем скатиться к грубой коммерции, она сама написала и сняла несколько самых остроумных и веселых фильмов, которые когда-либо видел Голливуд. А что еще лучше – в этих фильмах были остроумные, веселые женщины. Я неделями отвлекала себя от страданий по Брюсу, по кирпичикам выстраивая подробную фантазию о том, как мы встретимся, и Джейн сразу же увидит во мне родственную душу, потенциального компаньона, сунет свою визитку, настаивая, чтобы я связалась с ней в ту же секунду, как решу переключиться с журналистики на сценарное дело. Я даже не сдерживала улыбки, воображая, как озаряется лицо Джейн, когда я скромно признаюсь, что у меня и правда лежит рукопись одного сценария и я готова ее отправить, если Джейн Слоун захочет с ней ознакомиться.
Она пишет, так и я тоже пишу. Она остроумная, так и я такая же. Правда, Джейн Слоун к тому же богата, знаменита и достигла успеха, о котором я не смела даже мечтать, да и в талии была не шире одного моего бедра, но сестринская солидарность, напомнила я себе, великая сила.
Спустя почти час после моего прибытия и сорок пять минут, как мы должны были встретиться, Джейн Слоун, усевшись напротив меня, поставила рядом с тарелкой большое зеркальце и большую спортивную бутылку минеральной воды без газа.
– Добрый день, – произнесла Джейн гортанным голосом сквозь стиснутые зубы, а потом от души побрызгала в лицо из бутылки.
Я сощурилась в ожидании кульминации, которая обратит происходящее в шутку, но ее не последовало. Николас Кей сел рядом с Джейн и улыбнулся.
– Простите нас за опоздание.
Выглядел он так же, как и на экране телика, – сущий милашка. Джейн Слоун тем временем яростно отпихнула масленку, одним небрежным взмахом развернула сложенную в форме лебедя салфетку и тщательно вытерла лицо. Только вернув салфетку, теперь в бежевых, алых и черных разводах, на стол, великий режиссер соизволила заговорить.
– Этот город, – заявила она, – погибель для моих пор.
– Простите, – выдала я и, как только слово слетело с губ, почувствовала себя идиоткой. За что я извинялась-то? Я же ничего ее порам не сделала.
Джейн томно взмахнула бледной ручкой, мол, мои извинения за Филадельфию значат для нее не больше споры плесени, а потом взяла серебряный нож и принялась тыкать им в масло, выложенное цветочком в масленке, которую только что изгнала к моей половине стола.
– Так что вы хотите знать? – Джейн даже не подняла глаз.
– Э-э…
Я торопливо полезла за блокнотом и ручкой. У меня был целый список вопросов, подготовленный заранее, начиная от принципов, которыми она руководствовалась при выборе актеров на роль, и заканчивая тем, что на нее повлияло, как на творца, и что она любила смотреть по телику, но теперь в голове почему-то остался только один.
– Как у вас родилась идея фильма?
Джейн так и не оторвалась от масленки.
– Увидела по телевизору.
– В ночном комедийном шоу на Эйч-би-оу? – услужливо подсказал Николас Кей.
– Позвонила режиссеру. Сказала, что нужно снять. Он согласился.
Ну класс. Так вот как делается кино. Странная мелкая маслоненавистница, эта повелительница тьмы Эльвира с бутылкой для орошения себя любимой делает один звонок и – вуаля, фильмец!
– Так вы… написали сценарий?
И снова взмах призрачной ручки.
– Курировала.
– Мы наняли нескольких парней из «Субботнего вечера!», – добавил Николас Кей.
Вдвойне класс. А я не только в шоу не работала, так еще и не парень. Я тихонько простилась с мыслью рассказать Джейн о своем сценарии. А то они всю дорогу до Питтсбурга ржать надо мной будут.
Подошел официант. Джейн и Николас хмуро уставились каждый в свое меню. Официант бросил на меня полный отчаяния взгляд.
– Я буду оссобуко, – отозвалась я.
– Отличный выбор, – просиял официант.
– Я буду… – начал Николас.
Долгая, до-о-олгая пауза. Официант ждал, с ручкой наготове. Джейн все тыкала ножом в масло. У меня по шее сползла капелька пота, прокатилась по спине и впиталась в трусы.
– Вот этот салат, – наконец разродился Николас, тыкая пальцем.
– Конечно, сэр, – наклонившись посмотреть, с облегчением произнес официант. – А для дамы?
– Латук, – буркнула Джейн.
– Салат? – не понял несчастный.
– Латук, – повторила Джейн. – С красными листьями, если есть. Мытый. Подать с уксусом отдельно. И листья ни в коем случае не резать. Только порвать. Вручную.
Официант быстро нацарапал указания и сбежал. Джейн Слоун медленно подняла взгляд. Я снова затеребила блокнот.
– Эм-м…
Латук, думала я. Она обедает латуком, а я буду сидеть перед ней и телятину наворачивать. И что самое страшное, я никак не могла сообразить, о чем эту даму спрашивать.
– Назовите ваш любимый эпизод из фильма? – наконец выдавила я.
Ужасный вопрос на уровне новичка из школьной газеты, но все же лучше, чем ничего. Джейн наконец улыбнулась – слабо и мимолетно, и тем не менее. Потом покачала головой.
– Не могу. Слишком личное.
Господи, помоги мне. Спаси. Обрушь на «Четыре сезона» воющий торнадо, чтоб повыдирал бизнесменов из-за столов, перебил фарфор. А то я тут умираю.
– И какие дальше планы?
Джейн пожала плечами, напустив загадочности. Пояс моих утягивающих колготок сдал позиции и сполз на бедра.
– Мы вместе работаем кое над чем, – предложил тему Николас. – Я собираюсь написать сценарий… с парой друзей из колледжа… а Джейн покажет его студиям. Хотите послушать?
И он принялся увлеченно описывать то, что, на мой взгляд, звучало как самый тупой фильм на свете – что-то про парня, который наследует отцовскую фабрику по изготовлению подушек-пердушек, а партнер отца его подставляет, но в конце концов парень и лихая уборщица празднуют победу. Я записывала, не вслушиваясь, моя правая рука механически скользила по странице, а левая переправляла еду из тарелки в рот. Джейн тем временем разделила свой латук на две кучки: в одну пошли в основном листья, в другую – в основном стебли. Покончив с этой частью, она на треть опустила зубцы вилки в уксус, затем осторожно подцепила один листик и ловко положила в рот. Процедура повторилась ровно шесть раз – Николас успел смести весь салат и пару кусков хлеба, а я проглотила половину оссобуко – восхитительное, несмотря ни на что, блюдо, – после чего Джейн насухо промокнула губы салфеткой, взялась за нож и снова принялась тыкать им в масло.
Протянув руку, я отодвинула масленку подальше. Больше не могла на это смотреть и надо же было хоть что-то сделать, потому что интервью катилось псу под хвост.
– Прекратите, – строго сказала я. – Масло перед вами ничем не провинилось.
Повисла тишина. Многозначительная такая. Ледяная, зияющая, словно излом. Джейн Слоун вперилась в меня мертвым взглядом черных глаз.
– Молочка, – выплюнула она так, словно это ругательство.
– Третья по величине производственная отрасль в Пенсильвании, – парировала я, понятия не имея, так ли это. Впрочем, звучало похоже на правду. Мне вечно попадались коровы, когда велосипедная прогулка уводила меня на пять и больше километров от города.
– У Джейн аллергия, – быстро встрял Николас.
Он улыбнулся своему режиссеру, взял ее за руку, и тут меня осенило: они встречаются. Пусть ему двадцать семь, а ей… господи, да она как минимум на пятнадцать лет старше. Пусть в нем видно человеческие черты, а в ней… нет.
– Что еще?
– Расскажите… – Я запнулась. При виде их переплетенных пальцев у меня отказал мозг. – Расскажите о фильме что-нибудь такое, чего еще никто не знает.
– Некоторые сцены снимали на той же площадке, что и «Шоугерлз», – ответил Николас.
– Это из пресс-релиза, – вдруг произнесла Джейн.
Я знала, но решила вежливо промолчать и убраться оттуда к черту, пока не узнала, что сделает женщина, которая на обед съедает шесть листьев салата, если ее спросят, не желает ли она что-нибудь на десерт.
– Расскажу вам кое-что, – продолжила режиссер. – Девушку из цветочного магазина играет моя дочь.
– Правда?
– Первая роль, – кивнула Джейн, почти гордая, почти застенчивая. Почти настоящая. – Я ее отговаривала… Она уже и так одержима своей внешностью…
«Откуда бы это в ней взялось», – подумала я, но снова промолчала.
– Я больше никому не говорила. – Уголки губ Джейн дрогнули. – Но вы мне нравитесь.
Упаси боже ей не понравиться.
Я попыталась подобрать слова для приемлемого ответа, как Джейн вдруг встала и потянула за собой Николаса.
– Удачи, – пробормотала она, и парочка стремительно покинула ресторан.
Как раз, когда к столику подкатили тележку с десертами.
– Мадемуазель что-нибудь желает? – участливо спросил официант.
Разве можно меня винить за то, что я сказала «да»?
* * *
– Ну? – поинтересовалась Саманта по телефону тем же днем.
– Она обедала латуком! – простонала я.
– Салатом?
– Латуком. Просто латуком. С уксусом. Я чуть не умерла.
– Просто латуком?
– Просто латуком, – повторила я. – С красными листьями. Она прямо подчеркнула. И постоянно прыскала в лицо водой.
– Кэнни, ты выдумаешь.
– Я тебе клянусь! Мой голливудский идол – чудила с латуком, эта… эта Эльвира с татуажем век…
Саманта бесстрастно слушала.
– Ты плачешь.
– Не плачу, – соврала я. – Просто разочарована. Я думала… ну, знаешь… что мы найдем общий язык. И я покажу ей свой сценарий, но я никогда никому его не покажу, потому что не училась ни с кем из актеров «Субботнего вечера!», а сценарии читают только у таких! – Я опустила взгляд. В полку плохих новостей прибыло. – А еще у меня на жакете соус от оссобуко.
Саманта вздохнула:
– Думаю, тебе нужен агент.
– Я не могу его найти! Поверь, я пыталась! Они на твои работы даже не взглянут, пока по ним что-нибудь не снимут, а продюсеры не взглянут на то, что им поступит не от агента. – Я принялась яростно тереть глаза. – Неделя дерьмо.
– Почта! – радостно объявила Габби.
Она уронила стопку бумаг мне на стол и удалилась вразвалочку. Попрощавшись с Сэм, я занялась корреспонденцией. Пресс-релиз. Опять пресс-релиз. Факс, факс, факс. Конверт с моим именем и фамилией, выведенными почерком, который я уже давно научилась определять как принадлежащий Злому Старикашке. Я вскрыла письмо.
«Дорогая мисс Шапиро, – гласили дрожащие буквы, – Ваша статья о Селин Дион – самая грязная, мерзкая дрянь из всех, что я прочитал за пятьдесят семь лет, будучи преданным подписчиком «Икзэминера». Мало Вам было высмеять музыку Селин как «напыщенные, затянутые баллады», так Вам понадобилось еще и поиздеваться над ее внешностью! Готов поспорить, Вы сами далеко не Синди Кроуфорд. Искренне Ваш, мистер И. П. Дейффингер».
– Эй, Кэнни.
Господи Иисусе. Габби вечно подкрадывалась ко мне сзади. Для такой массивной глухой старухи она могла передвигаться тихо, как кошка, когда ей это выгодно. Я обернулась, и точно – Габби щурилась на письмо, которое я держала на коленях.
– Где-то ошиблась? – засочился ее голос тонной сочувствия, густого и ненатурального, как сырный соус. – Придется публиковать опровержение?
– Нет, Габби, – ответила я, стараясь не сорваться на крик. – Просто не сошлись во мнениях.
Я бросила письмо в мусорное ведро и так быстро оттолкнулась с креслом от стола, что колесики чуть не проехались по ногам Габби.
– Черт! – прошипела она и ретировалась.
«Дорогой мистер Дейффингер, – принялась я сочинять достойный ответ. – Может, я и не супермодель, но мне, по крайней мере, хватает мозговых клеток, чтобы отличить дерьмо на слух».
«Дорогой мистер Дейффингер, – продолжала я набрасывать варианты, преодолевая два с половиной километра, которые разделяли редакцию и Центр по проблемам веса и нарушения пищевого поведения, где меня ждало первое занятие для толстяков. – Мне жаль, что Вы так обиделись на мое описание трудов Селин Дион, ведь я искренне считала, что это я еще проявила великодушие».
Я гневно протопала в конференц-зал, выбрала себе место за столом и огляделась. Увидела Лили, из приемной, и черную женщину моих габаритов, но постарше, с трещащим по швам дипломатом и карманным устройством для чтения электронной почты, в которое она увлеченно тыкала. Заметила девочку-подростка, ее длинные светлые волосы придерживал ободок, а тело скрывалось под слишком уж просторной футболкой и мешковатыми джинсами. Еще в конференц-зал следом за мной вошла женщина лет шестидесяти, которая весила, наверное, как минимум под двести кило. Она передвигалась при помощи трости и, прежде чем сесть, внимательно осмотрела стулья, словно прикидывала, выдержат ли они такую тушу.
– Привет, Кэнни! – подала голос Лили.
– Привет, – буркнула я.
На белой доске кто-то заранее вывел слова «Порционное питание», на стене висел постер с пищевой пирамидой. «Опять это дерьмище», – подумала я и задалась вопросом, а не слинять ли мне с занятия. Я, в конце концов, уже была у «Весонаблюдателей». Я уже все знала про порционное питание.
В конференц-зале появилась тощая медсестра, знакомая мне по все той же приемной, и принесла целую охапку мисок и мерных стаканчиков, а также маленький пластмассовый макет свиной отбивной весом в сто граммов.
– Всем добрый вечер, – поздоровалась медсестра и написала на доске свое имя. – Я Сара Притчард, дипломированная медицинская сестра.
Мы тоже по очереди представились. Блондинку звали Бонни, чернокожую – Анита, а очень толстую – Эстер из Вест-Оук-Лейн.
– Я как будто опять в колледж перенеслась, – прошептала Лили, пока медсестра Сара раздавала буклеты с таблицами калорий и распечатки с рекомендациями по корректировке пищевого поведения.
– А я к «Весонаблюдателям», – шепнула я в ответ.
– Вы и у них пробовали? – придвинулась к нам блондинка Бонни.
– В прошлом году.
– Программа «Успех на раз, два, три»?
– «Жир и клетчатка», – шепотом ответила я.
– А это не про овсянку? – поинтересовалась Эстер на удивление приятным голосом – очень низким, теплым, лишенным жуткого филадельфийского акцента, заставляющего местных глотать согласные, будто те сделаны из шоколадной тянучки.
– Нет, это «Фрукты и клетчатка», – заметила блондинка.
– «Жир и клетчатка» – это где надо считать граммы жира и клетчатки в каждом продукте, чтобы съесть за день сколько нужно клетчатки, но не превысить по жирам, – пояснила я.
– Сработало? – подключилась к разговору Анита, откладывая карманный компьютер в сторону.
– Не-а. Но тут, наверное, моя вина. Постоянно путала, чего надо меньше, чего надо больше… а потом узнала, что брауни с повышенным содержанием клетчатки вроде как делают из железной стружки или что-то в таком духе…
Лили прыснула от смеха.
– Там в каждом калорий до фига и больше, но я решила, что это неважно, потому что в них почти нет жира и очень много клетчатки…
– Распространенная ошибка, – бодро сообщила медсестра Сара. – Важны как жиры, так и клетчатка, но нельзя забывать и про общее количество потребляемых калорий. На самом деле все просто. – Она повернулась к доске и нацарапала уравнение сродни тем, что ставили меня в тупик в одиннадцатом классе. – Потребляемые калории против расходуемых. Если потреблять больше, чем сжигать, то вес растет.
– Правда? – вытаращилась я, и медсестра недоверчиво на меня уставилась. – Вы это серьезно? Все настолько просто?
– Э-э… – начала она и умолкла.
Я смекнула, что медсестра наверняка привыкла, что толстушки сидят себе кротко, как перекормленные овечки, улыбаются, кивают и благодарно впитывают премудрости, глядя на нее робко и восхищенно, потому что ей повезло родиться худенькой. Эта мысль мигом привела меня в ярость.
– Значит, если я буду съедать меньше калорий, чем я сжигаю… – Я хлопнула себя ладонью по лбу. – Господи! Ну наконец-то до меня дошло! Я все поняла! Я исцелена! – Я вскочила и вскинула руки к небесам; Лили сдавленно засмеялась. – Спасена! Спасибо вам, Иисус и Центр по проблемам веса и нарушения пищевого поведения, за то, что вы сняли с моих глаз шоры!
– Ладно, – согласилась медсестра. – Мы вас поняли.
– Черт. – Я опустилась обратно. – Уже хотела было спросить, можно ли мне идти домой.
– Послушайте, – вздохнула медсестра. – Все дело в том, что существует масса осложняющих каждый конкретный случай факторов… и наука пока может объяснить далеко не все. Мы знаем про разный обмен веществ, что тела одних людей стремятся удержать накопленное куда сильнее, чем у других. Мы знаем, что все это непросто. Я бы никогда не стала утверждать обратное.
Она смотрела на нас, часто дыша. А мы смотрели на нее.
– Простите, – наконец нарушила я тишину. – Я вспылила. Просто… ну, не хочу говорить за остальных, но я все это уже слышала.
– Угу, – подтвердила Анита.
– И я, – кивнула Бонни.
– Толстые люди не равно глупые, – продолжила я. – Но каждая программа похудения, которую я пробовала, считает нас таковыми. Как будто если объяснить, что запеченная курица полезней жареной в масле, йогурт лучше мороженого, а вместо поедания пиццы можно расслабиться в горячей ванне, мы все вдруг превратимся в Кортни Кокс.
– Именно, – поддакнула Лили.
На лице медсестры читалась досада.
– Я ни в коем случае не считаю вас глупыми. Диета – это часть процесса. Физическая нагрузка – тоже, пусть и не такая существенная, как считалось раньше.
Я нахмурилась. Вечно мне везет как утопленнику. Я столько каталась на велосипеде и ходила пешком, столько ходила с Самантой в тренажерный зал. Короче, физическая нагрузка была единственной составляющей здорового образа жизни, которой мне удавалось придерживаться.
– А сегодня, – продолжила медсестра, – мы поговорим о порционном питании. Вы знали, что большинство ресторанов подают порции, значительно превышающие рекомендации Министерства сельского хозяйства о нормах, рассчитанных для многих женщин на целый день?
Медсестра принялась расставлять тарелки со стаканчиками. Я мысленно застонала.
– Правильная порция белка, – проговорила Сара медленно и громко, как обычно делают воспитатели в детских садиках, – составляет сто граммов. Кто скажет, сколько это?
– Кусок размером с ладонь, – буркнула Анита и в ответ на удивленный взгляд медсестры пояснила: – Курсы от Дженни Крейг.
Сара глубоко вздохнула.
– Очень хорошо! – Ей пришлось сделать над собой видимое усилие, чтобы сохранить воодушевляющий, жизнерадостный вид. – Так, а как насчет порции жира?
– На кончике большого пальца, – буркнула уже я, и медсестричка изумленно распахнула глаза. – Послушайте, мы все это уже знаем… Я права?
Я оглядела стол. Все закивали.
– Единственное, зачем мы все здесь собрались, единственное, что может предложить нам ваша программа, – это препараты. Так мы их получим сегодня или придется сидеть тут и делать вид, будто вы рассказываете нам что-то новое?
Досада (и легкое пренебрежение) на лице медсестры сменилась злостью (и не таким уж легким страхом).
– Есть определенный порядок лечения. Мы уже объясняли. Четыре недели занятий по коррекции пищевого поведения…
Лили принялась ритмично случать кулаком по столу.
– Пре-па-ра-ты! Пре-па-ра-ты!
– Мы не можем просто так раздавать рецептурные медикаменты…
– Пре-па-ра-ты! Пре-па-ра-ты! – присоединились к скандированию блондинка Бонни и Эстер.
Медсестра открыла рот, потом захлопнула его.
– Я позову доктора. – И она выбежала из зала.
Мы впятером переглянулись. А потом разразились хохотом.
– Перепугалась! – довольно заухала Лили.
– Подумала, наверное, что мы ее раздавим, – пробормотала я.
– Сядем на нее! – выдохнула Бонни.
– Ненавижу худых, – добавила я.
– Не говорите так, – вдруг серьезно сказала Анита. – Нельзя никого ненавидеть.
– Угу, – вздохнула я, и на пороге зала как раз возник доктор Кей. Прищученная медсестричка следовала за ним по пятам, едва ли не цепляясь за край белого халата.
– Как понимаю, возникла проблема, – пророкотал доктор.
– Препараты! – выкрикнула Лили.
Судя по выражению лица, доктор ужасно хотел рассмеяться и очень-очень сдерживался.
– От лица вашего движения кто-нибудь выступит? – поинтересовался он.
Все уставились на меня. Я встала, расправила юбку, откашлялась.
– Я полагаю, и остальные меня в этом поддержат, что все мы уже бывали на самых разных лекциях, и курсах, и заседаниях касательно коррекции пищевого поведения.
Я оглядела собравшихся за столом, женщины согласно закивали.
– Мы считаем, что уже пытались изменить свое поведение, и меньше есть, и больше двигаться, и все прочее, что нам говорили делать. И чего нам действительно хотелось бы… ради чего мы сюда пришли, за что мы все вам заплатили – это что-нибудь новенькое. А именно – препараты, – заключила я и села обратно.
– Что ж, я понимаю ваши чувства, – произнес доктор.
– Очень сомневаюсь, – резко возразила я.
– Тогда, может, вы со мной ими поделитесь, – предложил он кротко. – Послушайте, я не то чтобы знаю секрет, как похудеть раз и навсегда, и пришел к вам поделиться. Воспринимайте эту программу как путешествие… как дело, за которое мы беремся вместе с вами.
– Вот только наше путешествие привело нас в чудесный мир одиноких ночей и магазинов для толстых, – проворчала я.
Доктор мне улыбнулся – очень уж обезоруживающе.
– Давайте на время забудем про толстых и тонких. Если вы, дамы, уже знаете, где сколько калорий и как должна выглядеть порция пасты, тогда, я уверен, вы имеете представление, что большинство диет не помогают. По крайней мере, в долгосрочной перспективе.
Тут-то он и завладел нашим вниманием. Верно, мы все пришли к такому же выводу (по большей части из личного горького опыта), но услышать из уст авторитетного человека, врача во главе программы по снижению веса… да это же граничило с ересью. Я почти ждала, что в конференц-зал сейчас ворвутся охранники, чтобы уволочь доктора на промывку мозгов.
– Я думаю, – продолжал он, – что нам всем повезет куда больше – и мы станем куда счастливей, – если вместо этого будем думать о маленьких изменениях в образе жизни. О мелочах, которые можем делать ежедневно и которые в долгосрочной перспективе не окажутся разрушительными. Если мы устремимся к лучшему здоровью, к принятию себя, а не к внешности как у Кортни…
Доктор глянул на меня, вопросительно вскинув брови.
– Кокс, – подсказала я. – Вернее, Кокс Аркетт. Она вышла замуж.
– Точно. Она самая. Забудьте о ней. Давайте сосредоточимся на достижимом. И обещаю, никто здесь не будет обращаться с вами, словно вы глупы, независимо от габаритов.
Я осталась невольно тронута его речью. В словах дока и правда был смысл. А что еще лучше – он не говорил с нами свысока. Это был… принципиально новый подход, честное слово.
Медсестричка напоследок одарила нас недовольным взглядом и поспешила прочь. Закрыв дверь, доктор сел за стол.
– Я хочу проделать с вами одно упражнение. – Он посмотрел на каждую по очереди. – У кого из вас бывает так, что вы едите, даже когда не испытывает голода?
Гробовая тишина. Я закрыла глаза. Заедание стресса. И эту лекцию мне тоже читали.
– Кто завтракает и потом, например, приходит на работу, а там коробка пончиков, и они такие вкусные на вид, что вы съедаете один просто потому, что они у вас под рукой?
Снова тишина.
– «Данкин донатс» или «Криспи крим»? – наконец спросила я.
Доктор поджал пухлые губы.
– Не думал об этом.
– А это имеет значение, – заметила я.
– «Данкин донатс», – обозначил доктор.
– Шоколадный? С джемом? В глазури, от которого кто-то из бухгалтерии оторвал половинку, а вторую оставил?
– У «Криспи крим» вкуснее, – вставила Бонни.
– Особенно теплые, – добавила Эстер.
Я облизнулась.
– Когда я последний раз ела пончики, – продолжила Эстер, – кто-то как раз принес их на работу, и я выбрала тот, что похож на бостонский пирог с кремом… такой, знаете, залитый шоколадом?
Мы закивали. Мы все знали, как опознать такой пончик с первого взгляда.
– А потом я откусила, и он оказался, – Эстер скривила губы, – лимонным.
– Фу, – ужаснулась Бонни. – Ненавижу лимонные!
– Ладно, – смеясь, заключил доктор. – Я вот к чему: пусть даже это лучшие пончики в мире. Ваш платонический идеал пончиковости. Но если вы уже позавтракали и, в сущности, не голодны, то, по-хорошему, вы должны быть в состоянии пройти мимо.
Мы на минуту задумались.
– Куда там, – наконец фыркнула Лили.
– Может, вам стоит попробовать говорить себе, что когда вы действительно проголодаетесь и если вам действительно захочется именно пончик, тогда можно пойти и взять один.
Мы снова задумались.
– Не-а, – не согласилась Лили. – Все равно сжую бесплатные пончики.
– И как понять, чего действительно хочешь? – спросила Бонни. – Ну, вот я… мне всегда хочется то, чего нельзя. Но, типа дайте мне пакетик мини-моркови, и я такая типа пф-ф.
– А ты не пробовала ее сварить и смять в пюре с имбирем и апельсиновой цедрой? – поинтересовалась Лили.
Бонни сморщила нос.
– Не люблю морковь, – подала голос Анита, – а вот мускатная тыква – совсем другое дело.
– Правда, это не овощ, – заметила я, – а крахмал.
– В смысле «не овощ»? – растерялась Анита.
– Крахмалосодержащий овощ. Как картофель. Я это узнала у «Весонаблюдателей».
– На курсе «Жир и клетчатка»? – уточнила Лили.
– Так, ладно! – вмешался доктор.
По глазам читалось, что неуемная трескотня пяти ветеранов диет «Весонаблюдателей», Дженни Крейг, Притикина, Аткинса и тому подобных начинала его доставать. А это уже не смешно.
– Давайте кое-что попробуем, – продолжил доктор.
Затем он прошел к двери и выключил свет. Конференц-зал погрузился в полумрак. Бонни хихикнула.
– Закройте глаза и попытайтесь понять, как вы себя чувствуете прямо сейчас. Вы голодны? Устали? Вам грустно, или весело, или тревожно? Постарайтесь сосредоточиться, а потом отделить физические ощущения от происходящего с вами в эмоциональном плане.
Мы послушно закрыли глаза.
– Анита?
– Я устала, – мгновенно отозвалась та.
– Бонни?
– Ох, наверное, устала. И, может, чуть-чуть голодная.
– А эмоционально? – не отстал доктор.
Бонни вздохнула.
– Тошнит от школы, – буркнула она. – Мне там говорят гадости.
Я глянула на нее украдкой. Бонни крепко жмурилась, лежащие на мешковатых джинсах руки сжались в кулаки. Очевидно, за те десять лет с тех пор, как я отмучилась, старшая школа не стала ни добрее, ни ласковей. Мне захотелось коснуться плеча Бонни. Сказать, что дальше будет лучше… правда, с учетом недавних событий в моей жизни, уверенности в этой максиме у меня поубавилось.
