Джесси Эндрюс
Хейтеры
Глава 7
Мы трое становимся друзьями благодаря шуткам о членовредительстве и играем настоящую музыку
Мы нагнали Эш за пределами здания. Она шла через двор в репетиционную, располагавшуюся в другом крыле. Вид у нее по-прежнему был невозмутимый, лицо кирпичом.
– Парни, вы зачем ушли? – спросила она. – Вы вроде оба нормально играли.
– Затем, что этот чувак вел себя, как дерьмо собачье, – ответил Кори.
– И вообще, не понравилось нам там, – добавил я.
Эш неуверенно кивнула.
– Да весь этот лагерь вызывает у меня только одно желание. Заняться членовредительством, – заявил Кори.
Вообще говоря, посвящать посторонних в наш любимый прикол о членовредительстве небезопасно. Не все его понимают, а кое-кого он даже пугает. Но Эш сразу просекла, в чем юмор.
– Серьезно? – спросила она. – И у меня этот лагерь вызывает желание оттяпать кому-нибудь член.
– Стопудово, – согласился Кори.
– Только учти, – вмешался я, – чтобы вышло эффектно, надо оттяпать штук двадцать сморчков, не меньше. Потому что их в этом лагере слишком много.
Она хрипло, скрипуче рассмеялась, и от звуков ее смеха мое сердце запылало.
– А вы, ребята, реально фанатеете от джаза? – спросила она.
– Ну типа да, – ответил я.
– Не от всего джаза, – добавил Кори.
– От джаза и другой музыки, – сказал я.
Мы оба поняли, что не произведем на нее впечатления, распинаясь о том, как сильно фанатеем от джаза.
– А со мной так, – объяснила она. – Иногда я могу послушать джаз. Но тот джаз, который мне нравится… думаю, люди, которые его играют, никогда не ездили в джазовый лагерь.
– Стопудово, – снова согласился Кори.
– А кто тебе нравится? – спросил я.
– Майлз Дэвис, – ответила Эш.
– Майлз Дэвис суперкрут, – кивнул Кори.
– Майлз Дэвис зверь вообще, – сказал я.
– Если бы Майлза Дэвиса отправили в джазовый лагерь, – рассудил Кори, – в ответ на такое издевательство он стал бы профессиональным террористом.
Она тихонько рассмеялась и над этой шуткой.
– Да он бы просто отсюда сбежал, – добавил я.
– Сбежал и подорвал себя в ближайшем аэропорту, – не унимался Кори.
– Или сыграл где-нибудь концерт, – пытался угомонить его я.
– Сыграл концерт на дымящихся руинах аэропорта, который только что подорвал.
– Ну да. Или сыграл бы в Village Vanguard[8], где дал кучу крутых выступлений.
– Или сыграл бы в ящик.
– Эй, – прервала Эш, видимо, желая, чтобы мы заткнулись, – хотите, вместе что-нибудь забацаем?
– Да не вопрос, – хором ответили мы.
– Но только не джаз, – добавила она, хотя это и так было ясно.
Как я уже говорил, наши предыдущие попытки играть какую-либо музыку, кроме джаза, с треском провалились, поэтому я немного занервничал. И недаром. Потому что мы начали играть, и это было ужасно с первой ноты.
Не знаю, почему, но Кори сел за барабанную установку и тут же задал очень быстрый фьюжн-ритм, в духе Headhunters или Weather Report[9]. Может, занервничал, а может, вообще ударился в панику и стал действовать сам себе во вред. Уследить за его ритмом было невозможно: он изменялся каждые полтакта. Менялся ритм большого барабана и маленького; зацепиться было просто не за что.
Я сразу понял, что такую музыку будет не прикольно ни играть, ни слушать. Но чисто рефлекторно заиграл собственную басовую партию в духе Джако Пасториуса[10], только хуже. И проще. В ней имелся миллион нот, и никто никогда не смог бы даже предположить, какова же тональность или мелодия у этой песни.
И вот мы с Кори стоим и пилим эту сложную, мудреную, бессмысленную песню. Эш время от времени бесцельно перебирает гитарные струны, но в основном просто стоит, глядя на гриф, как будто ждет, пока загрузится видео.
Где-то через минуту (длившуюся невыносимо долго) она подняла кулак. Мы замолкли.
– Нет, – сказала она. – Так не пойдет.
Мы кивнули.
– Вы что-нибудь попроще сыграть можете?
И мы начали по новой. Ту же песню, только попроще. Но дело в том, что если упростить ритм, который мы играли до этого, то не останется, в общем, ничего. Поэтому вышло еще хуже.
На этот раз Эш даже не пыталась взять аккорд. Просто смотрела на нас, вздернув брови и поджав губы.
Через девять тактов она опять нас прервала.
У Кори уже дергалась челюсть, как бывает, когда родители запрещают ему выходить из дома.
– Не ритм попроще, – пояснила она. – Вы сами можете быть попроще, чуваки? Забудьте, что надо играть джаз. Сыграйте что-нибудь простое – совсем простое.
Мы кивнули.
– В ми, – велела она мне. – Не в любой тональности, а в ми, договорились?
Я кивнул.
– Вы просто играйте так, чтобы и мне было где развернуться, окей? – сказала она. – Дайте мне возможность развернуться.
И она принялась наигрывать что-то в очень медленном темпе.
Мы с Кори переглянулись.
Я заиграл самую простую и нехитрую мелодию из всех – по сути, просто дергал одну струну на одной и той же ноте – «ми».
Кори застыл с палочками в руках. Он поднял руки над головой и картинно расслабил кисти – палочки безвольно повисли. Затем приподнял правое колено и начал бить в большой барабан, подыгрывая медленным переборам Эш.
На один счет я дергал струну и играл «ми», на третий заглушал. Вот и вся история. Я просто играл долгую ноту «ми», а Кори отбивал четвертушки на большом барабане. Собственно, все. Куда уж проще.
Но почему-то это не звучало ужасно.
И мы продолжали. И уж не знаю, как так вышло, но вскоре мы начали звучать очень даже неплохо.
На самом деле, мы стали звучать круто.
Простой ритм действовал гипнотически. Он был немного зловещим и пробирал до костей. Эш, казалось, чувствовала себя совершенно в своей стихии и ждала, пока мы втянемся. Она просто стояла без улыбки, слегка кивая, а мы отбивали ритм, как одержимые или загипнотизированные заклинателем змей.
Потом без предупреждения Эш прибавила громкость и сыграла «ми». Нота прозвучала звонко и резко, и она протянула ее целых два такта.
Кто-то вскрикнул:
– О!
И мы начали играть.
Я не стану вдаваться в подробности. Потому что словами невозможно донести всю крутизну случившегося. Скажу лишь, что мы играли три с половиной часа и звучали невероятно.
Не знаю, как бы вы назвали эту музыку – рок, блюз, панк или как-то еще. Наша музыка была гораздо проще, гораздо ближе к земле, чем все перечисленное. В ней было что-то от Майлза Дэвиса в середине карьеры, что-то от Ramones, Джона Ли Хукера и AC/DC. Немного от Джеймса Брауна и Talking Heads. Местами она напоминала Sleater-Kinney, а некоторые моменты смахивали на Cat Power, но все эти сравнения на самом деле не передают нашего звучания должным образом.
Суть была в том, что мы просто сыгрались. Слились в одно целое. Вместе затихали и вместе разгонялись, словно не могли не играть в такт. И я все время точно знал, что делать, будто слышал ноты до того, как они зазвучат; по правде говоря, все это время я ужасно боялся, что этому придет конец и магия вдруг кончится, но нет. Она не кончилась.
Примерно час мы просто играли без плана и мелодии, а потом Эш показала нам основные аккорды песен, которые сама сочинила. Слова у песен были замороченные, в духе психоделических альтернативщиков 90-х типа Ween и King Missile, а некоторые напоминали задушевный разговор не в рифму, вроде песенок Кортни Барнетт. Названия песен у Эш тоже оказались зашибенные, круче, чем у Ween:
У Бога нет мыслей
Окраина бездны
В гостях у Венди только мертвяки и роботы
Деревья сожрали моего отца, часть 1
Любовная чума
Секс с тобой – отстой
Конкурс акул
У оборотней тоже бывает ПМС
Мне сказали – «ты то, что ты ешь», и я съела Роджера Федерера[11]
И мое любимое:
Если ты так любишь своего пса, почему бы тебе не переспать с ним
Эш подключила микрофон к гитарному усилителю и запела. Она звучала так, будто взяла свой старый голос и вставила в него новые батарейки. Он проникал в самую душу. Это был голос девушки, которой все по барабану, голос, способный приручить медведя. С ним был уже неважен смысл, потому что даже без слов становилось ясно, о чем она поет. Бас и гитара глухо и искаженно дребезжали: мы врубили усилители выше пределов допустимой мощности. Кори в основном бил в большой и теноровый барабан, а тарелки использовал только при крайней необходимости. В результате получался глухой мягкий топот – типа такого, какой мог бы издавать самый страшный кролик на свете. Я знаю, что мои описания никуда не годятся. Но мне все равно. Потому что именно так это и звучало. Словно военный марш элитного подразделения кроликов-гигантов с черными наглазными повязками. Кролики ехали на войну верхом на медведях, но потом оказалось, что вместо боя их всех ждала крутая вечеринка.
Эш подвесила свой телефон к потолку на шнурке и записала нашу репетицию. Она длилась три с половиной часа, и между песнями мы с Кори боялись даже открыть рот. Это было невероятно. Потом мы вышли в коридор, сдерживая желание запрыгать до потолка.
Кажется, именно в тот момент я понял, что Эш стала одной из нас.
УЭС (ударив кулаком в стену): Воу!
КОРИ (ударив себя): Воу.
ЭШ: Ну ваще, ребят.
КОРИ: Вооооооуууу!
УЭС: Я сейчас скажу ужасную вещь, но у меня такое чувство, будто мы втроем только что занимались сексом три часа.
КОРИ: Никогда больше не буду играть джаз.
ЭШ: В жопу джаз!
УЭС: Продолжать играть джаз на уровне школьного джаз-бэнда было бы ужасной ошибкой.
КОРИ: При одной мысли о том, что мне еще две недели придется играть джаз с индюками из этого лагеря, головка моего члена втягивается внутрь, как голова черепахи.
(Напряженное молчание. Кори снова ударяет себя в грудь.)
ЭШ: Я еще ни разу не играла свои песни с группой, между прочим.
КОРИ: Не может быть!
УЭС: Да ты что?
ЭШ: Просто не с кем было.
КОРИ: Да иди ты! Не верю!
УЭС: Хочешь сказать, что никогда не слышала «Деревья сожрали моего отца» в групповом исполнении?
ЭШ: Ну да. То есть я пыталась однажды сыграть эту песню с сестрой на пианино, но это не считается.
КОРИ: На пианино наверняка был отстой.
ЭШ: Отстойный отстой, я тебе скажу.
УЭС: Эта песня может неплохо звучать на гитаре и пианино, если у твоей сестры определенная манера игры, но похоже, что нет.
ЭШ: Она играет на пианино, как Билли Джоэл в варежках и с сотрясением мозга.
УЭС: Ооооооо.
КОРИ: Реальный отстой.
(Все молчат и думают о другом.)
(Молчание становится напряженным.)
(Молчание начинает давить на нервы, но тут у Уэса наконец срабатывает рефлекс, и он решает добавить ложку дегтя.)
УЭС: Ну так…
КОРИ:?
ЭШ:?
УЭС: Я вот что хочу сказать…
КОРИ (начинает злиться):?
ЭШ:?
УЭС: Мы что, реально так круто играли, как мне показалось?
КОРИ: О, блин, Уэс.
УЭС: Что?
КОРИ: Да какого хрена ты вообще это сказал?
УЭС (тараторит, как маньяк): Ну… я просто хочу быть морально готовым на тот случай, если прослушаем запись и выяснится, что мы наивные идиоты… то есть… ну, мы реально круто сыграли, но вдруг окажется, что это не так?
КОРИ: Немедленно заткнись.
УЭС: Окей.
КОРИ: Сейчас же заткнись, или я сделаю с тобой что-то ужасное.
УЭС: Окей, но давайте, может, просто послушаем и убедимся…
КОРИ: Нет.
УЭС: А?
КОРИ: Нет. Нельзя слушать запись, когда сомневаешься.
УЭС: Ммм.
КОРИ: Послушаем, когда не будем бояться, что возненавидим это.
Мне было нелегко такое слышать. Потому что в глубине души я уже готовился ненавидеть нашу музыку, отыскав в ней кучу изъянов. Но, видимо, Кори чувствовал то же самое. Ведь он был еще большим придирой, чем я.
Мы так и не пришли к согласию, но, к счастью, вмешалась Эш.
ЭШ: Послушаем после ужина.
УЭС: Да, точно.
КОРИ: А что на ужин, кстати?
Глава 8
Кори в буквальном смысле съедает язык, а Эш узнает, что такое «Гарфанкел»
На ужин в лагере Билла Гарабедяна «Джазовые гиганты будущего» предлагали несколько видов пареного мяса и овощей, которые выглядели так, будто их уже кто-то ел. И вкус у них был такой же. В самом дальнем углу можно было взять макароны. Кори наполнил тарелку соусом и стал пить его, как суп.
Поначалу мы сидели молча, не притрагиваясь к отвратительной кормежке. Глядя на других ребят из джазового лагеря, чьи позы отражали лагерную иерархию (альфа-самцы развалились, широко расставив руки и ноги; бета-самцы наклонились к столу и важно обсуждали Очень Серьезные Вопросы; гамма-самцы понуро слонялись по столовой), наша троица втайне торжествовала.
Мы чувствовали себя несоразмерно круче этих ребят, которым не хватило решимости устроить скандал и уйти с репетиции просто так, без причины.
ЭШ: О боже мой, не еда, а блевотина какая-то.
УЭС: Эти цукини как будто кто-то сначала облизал и только потом выложил на блюдо.
(Эш снова смеется, и минуту Уэс не может даже пошевелиться от счастья.)
КОРИ: А суп нормальный, только помидоров слишком много положили.
УЭС: Кори, это соус для спагетти.
КОРИ: Нет, это суп.
УЭС: Ты его взял там, где стояли макароны.
КОРИ: Макароны и супы. Там были макароны и супы.
УЭС: Хм.
УЭС: М-да.
ЭШ: Ребят, а вы не хотите что-нибудь другое на ужин?
(Тишина, из которой следует, что Кори и Уэс даже не рассматривали такую вероятность.)
КОРИ: Еще как хотим.
УЭС: Может быть, пиццу?
ЭШ: А я думала, суши.
Мы еще раз поужинали в суши-баре, куда нас отвезла Эш. Она же заплатила за суши, и так мы узнали кое-что про нее. Во-первых, у Эш была машина. Громадный черный и, судя по запаху, новый внедорожник, больше похожий на авто из проката, чем на то, которое люди используют ежедневно. По крайней мере, на машину моих родителей она точно не походила. Никаких волос и крошек неизвестного происхождения на сиденьях или залежей грязных бумажек и палок под ногами. Ничего не валяется, все на ощупь прохладное и гладкое, как кожа инопланетной ящерицы.
Еще мы узнали, что у Эш имелась целая стратегия заказа суши:
– Нужно купить пиво суши-мейкеру.
– И сказать ему волшебное слово.
Это было слово омакасэ, что в переводе с японского означает «приготовьте мне что-нибудь». Оказалось, если сказать это повару после того, как купишь ему пиво, он сделает феерические суши. Я понятия не имел, что он в них добавил, но вкус был первоклассный. Эти суши даже трудно назвать едой. Скорее, рыбным искусством. Там был маленький вулканчик из рыбы и пруд из водорослей с опускающимися в него маленькими рыбными ступеньками и расходящимися кругами на воде. А потом нам подали морского ежа.
Морской еж по-японски будет уни, и он очень похож на человеческий язык, только оранжевого цвета и с увеличенными вкусовыми почками. Больной язык, короче. Эш одним махом заглотила свою порцию. Я отправил ежа в рот, стараясь не думать о том, как он выглядит, и у меня даже получилось насладиться вкусом. Тот немного напоминал морскую воду и бургер. А вот Кори уставился на свой язык с нескрываемым ужасом.
Суши-мейкеры заржали.
– Ха-ха-ха! – закричал один из них. – Ешь!
Тут у нас с Кори возникло ощущение, что все это происходит не с нами. Будто это была уже не наша жизнь, а чья-то другая, каких-то более крутых ребят. Но Эш не спешила распространяться о том, как стала такой крутой.
УЭС: Откуда ты знаешь столько про суши?
ЭШ: Да не так уж много я знаю. Пробовала пару раз.
КОРИ: А откуда у тебя такая клевая тачка?
ЭШ: Это мамина.
КОРИ: А почему ты на ней ездишь?
ЭШ: Не знаю, ей она не нужна.
КОРИ: У нее не все дома, что ли? Тачка улет.
УЭС: А ты вообще откуда?
ЭШ: Из Нью-Йорка. А вы, ребята?
УЭС: Э-э-э… из Питтсбурга.
КОРИ: А твои предки? Тоже из Нью-Йорка?
ЭШ (пожав плечами): Из разных мест, а ваши?
Вскоре мы поняли, что ей не очень нравится говорить о себе и она переводит стрелки на нас. Кончилось тем, что мы все про себя выложили.
КОРИ: Мой папа еврей, а мать ирландская католичка.
УЭС: Мы из школы Бенсон. Обычная такая школа, примерно две тысячи учеников.
КОРИ: Бекка, моя старшая сестра, заставила предков завести двух кошек.
УЭС: Школа государственная, в жутком районе, так что с бюджетом у них напряг, сама понимаешь.
КОРИ: Одну кошку зовут Рыба, и у нее кошачий СПИД. Серьезно.
УЭС: Например, кафедре физкультуры так не хватает финансирования, что один из уроков у нас называется «бег по улице», то есть физкультурник реально заставляет нас бегать по улице.
КОРИ: Уэс – приемный ребенок.
УЭС:
ЭШ:
КОРИ: Он не любит об этом распространяться, но его имя и внешность говорят сами за себя.
УЭС: Вообще-то могут быть и другие объяснения, почему я так выгляжу, но ладно.
ЭШ (решив проигнорировать эту информацию): Так вы, ребят, значит, много вместе играете, да?
(Кори и Уэс начинают кивать, но быстро прекращают.)
КОРИ: Только в джаз-бэнде. А так не особо.
УЭС: Мы в основном слушаем музыку, а не играем.
КОРИ: А еще иногда играем в игру. Называется «Гарфанкел».
ЭШ: Не слышала о такой игре.
КОРИ: Неудивительно, ведь мы ее сами придумали.
Короче. За название игры надо, конечно, отвалить Гарфанкелу[12]. Но суть в том, что это самая крутая игра в мире. Простая и незамысловатая. Заключается в том, что ты ставишь песню, а другой человек (или люди) должны угадать, кто это. Не название песни, а имя исполнителя или группы. Вот, собственно, и все. Опытные игроки в «Гарфанкела» выбирают песни с подвохом – вроде бы известных исполнителей, но такие, которые никто никогда не узнает. На самом деле даже у новичков обычно хорошо получается играть в эту игру.
Если угадываешь с первой попытки, получаешь пять очков, со второй или третьей – три очка, а если угадал только к концу песни – одно очко. А если вообще не угадал, очко достается другому. Есть еще один способ набрать очки: поставить вторую песню того же исполнителя или группы, и если твой оппонент угадает, он получает одно очко, а если нет – ты получаешь три. Выигрывает тот, кто набрал пятнадцать очков, или можно играть до посинения, как мы с Кори. На данный момент он набрал 2063 очка, а я – 1849. Прошлым летом мы проверяли друг друга на знание классических композиторов-модернистов. Это была эпическая битва с кучей спорных моментов. Я до сих пор не отошел.
Если выбрать музыканта, о котором другие игроки даже не слышали, очки не засчитываются. Поэтому играть надо честно, ведь если никак не можешь угадать, можно сжульничать и соврать: о, простите, в жизни не слышал какую-то Карли Саймон или Mobb Deep[13], а кто такой Брамс, знать не знаю.
Наверное, главное доказательство нашей с Кори дружбы – то, что нам никогда не приходило в голову обвинить друг друга в нечестной игре.
ЭШ: А вы других в свою игру берете?
УЭС: Ну… пытались.
КОРИ: В эту игру можно играть только с теми, кто так же хорошо разбирается в музыке, иначе неинтересно.
(Эш заглатывает морской гребешок и показывает на телефон Кори.)
ЭШ: А ты испытай меня.
Учтите, у нас за плечами был многолетний опыт игры в «Гарфанкела». К тому же, мы придумали эту игру. Поэтому считались настоящими ее мастерами.
И первые попытки Эш – Run-D.М.C., Jesus and Mary Chain – были, прямо скажем, жалкими. Мы вмиг ее разбили.
Но вскоре стало ясно, что она ничуть не хуже нас.
Сначала подбросила нам пьесу Эрика Сати в аранжировке Гари Ньюмана. Затем трек, похожий на гавайскую народную музыку – а оказалось, The Strokes. И совершенно добила нас балладой Jonas Brothers[14] – кто вообще знал, что у Jonas Brothers есть баллады? Угадывать Эш тоже умела. Например, она распознала сольный номер Стюарта Коупленда[15]. Baha Men угадала с первой попытки. Правда, оказалось, что она никогда не слышала о Хэнке Мобли[16], что довольно странно для человека, приехавшего в джазовый лагерь, но мы не стали допытываться и двинулись дальше.
Два часа мы ставили треки на ее телефоне, жевали арт-суши и выкрикивали названия групп и музыкантов. Помните, я говорил, что когда мы вместе репетировали, это было круто? Так вот, сидя в этом суши-баре и играя в «Гарфанкела» с Кори и Эш, я ощущал себя таким довольным и счастливым, что не совру, сказав, что это был крутейший момент во всей моей жизни.
Просто на эти два часа я стал человеком, который у себя самого не вызывал отвращение, а моя жизнь наконец перестала казаться отстоем, понимаете? Не знаю. Наверное, это звучит глупо.
Что до Кори, тот так распалился после того, как Эш угадала трек Baha Men, что схватил ежа голыми руками и проглотил его, не жуя.
– Морской язык! – торжествующе прокричал он.
– О да, – хором воскликнули оба повара.
Потом Кори вскочил и побежал в туалет блевать, а я запаниковал и бросился за ним – подумал, что у него острая аллергическая реакция и он сейчас откинется. Но оказалось, он реально подумал, что это был чей-то язык.
Глава 9
Возвращение в джазовую тюрьму
Итак, если бы вы сейчас не читали книгу, а смотрели документальный фильм по телеку, то в этой части раздалась бы зловещая музыка и голос за кадром тревожно произнес:
«Вечером в понедельник, 13 июня Эш, Кори и Уэс кайфовали. Они только что сыграли лучшую музыку в своей жизни и пообедали роскошными деликатесными суши. Но они не знали о том… что впереди их ждет… опасный поворот. Дело в том, что их собирались арестовать и бросить в джазовую тюрьму».
Ну ладно. Чисто технически это не так, ведь джазовых тюрем не бывает. Но если бы такая тюрьма существовала, нас отправили бы именно туда.
На парковке общежития на нас накинулся разгневанный Расселл, учитель басистов. Мы как раз выходили из машины.
– Так не пойдет, ребята, – отчитал нас он. – Так не пойдет.
Оказалось, нам нельзя покидать территорию лагеря без взрослых. Но тогда почему мы так легко сумели выбраться отсюда? На этот вопрос у Рассела не было ответа.
– Я не хочу ссориться, – сказал он чуть громче, чем намеревался. – Но должен доложить об этом, понимаете? Мне очень жаль. Не хочу быть похожим на надзирателя… Я ведь музыкант, как и вы. Но у меня просто нет выбора. Надеюсь, вы понимаете.
Я смущенно кивнул. Кори кивнул угрюмо. А Эш смерила Расселла взглядом с головы до ног.
– Нет, – выпалила она, – я не понимаю.
Ее слова зарядили воздух безумным напряжением.
– Ты не понимаешь, – повторил Расселл.
– Не понимаю.
– Не понимаешь, значит.
– Нет.
– Ты не понимаешь, почему мне нельзя отпускать несовершеннолетних за территорию лагеря и за пределы лагерной юрисдикции, чтобы те просто бегали, где им вздумается?
– Я совершеннолетняя. Мне девятнадцать.
– О. Ну ладно. Во-первых, в девятнадцать ты не можешь считаться взрослой. И во‑вторых…
– Могу. По закону я взрослая.
– Да бог с ним, с законом, ты что, серьезно? Взрослая в девятнадцать? Извини. Но это не так. Во-вторых – дай закончить – во‑вторых, ты утверждаешь, что если что-то случится с этими ребятами, ты будешь за это отвечать? Если, например, одного из них собьет машина, а второго… не знаю… ну, допустим, крыша у него поедет и он решит вступить в бродячий цирк, ты будешь за это отвечать?
– А такое уже было? Что, много народу сбежало из лагеря и вступило в бродячий цирк?
– Ты тут не умничай. Я к тому, что мы за вас отвечаем, и ты думаешь, это легко? Легко вас муштровать, легко отвечать за вас… думаешь, нам это так нравится?
– Вряд ли это вам нравится. Мне вообще кажется, вы мечтаете, чтобы все это поскорее закончилось.
Расселл молча вытаращился на нее. А потом улыбнулся – устало, словно не хотел больше спорить.
– Ну ладно. Думаю, пора отвести тебя к Биллу, чтобы он с тобой поговорил.
– Как скажете.
– Если тебе не нравятся занятия, это к нему.
– Как скажете.
– Пошли, – бросил он и повернулся.
– Мы тоже пойдем, – услышал я собственный голос.
Расселл обернулся и взглянул на меня: мол, а тебе-то это зачем? Я тоже уставился на него.
И попытался придать лицу непокорное выражение, ведь именно этого требовали обстоятельства. Но еще мне хотелось донести до Расселла, что я понимаю: работа у него не сахар, и мне вовсе не хочется быть по отношению к нему козлом. То есть одновременно я пытался сделать извиняющееся лицо.
Расселл пристально взглядывался в мои черты, но понять, что они выражали, становилось все труднее и труднее с каждой секундой.
– С тобой все в порядке? – спросил он.
– За меня не переживайте, – отмахнулся я, все еще пытаясь сделать два совершенно несовместимых выражения лица одновременно.
– У тебя что-то с лицом, – заметил он.
– Да нет же.
– Что-то в глаз попало?
– Оставайтесь здесь, ребят, – сказала Эш. – Не надо со мной идти.
– Уверена? – спросил я.
– Ага, – ответила она и улыбнулась краешком губ.
– Окей, – сомневаясь, сказал Кори.
– Пойдемте, поговорим с Биллом, – обратилась она к Расселлу.
И они ушли. А мы с Кори направились в корпус вдвоем.
В общей комнате было полным-полно ребят. Но никто не хотел разговаривать с нами, кроме Тима – того самого придурка-гитариста.
– Да вы, ребята, такую бучу устроили, – Тим пытался понизить голос минимум на октаву, чтобы тот звучал солиднее, чем на самом деле. – Особенно дамочка.
Кори просто ускорил шаг и вышел из комнаты.
– Покурим? – обратился Тим ко мне, крутя между пальцев сигаретную пачку на манер фокусника. Он ее чуть не уронил.
И не успел я опомниться, как очутился у пожарного выхода из общежития, где в течение пятнадцати минут смотрел, как Тим курит одну сигарету за другой, и слушал его разглагольствования о том, как все устроено. Бархатистым голосом черного джазмена он рассказывал про Эш в частности и женщин в целом, и о том, как вечно западает на чокнутых, на девчонок с огоньком, и бывает, что пламя разгорается медленно, а бывает – вспыхивает мгновенно. И что таким девчонкам очень нравится тобой понукать, но еще больше нравится, когда ты показываешь характер и начинаешь сам понукать ими.
– Такие без ума от настоящей мужественности, майн фронд, – подытожил он, – и это единственное, что может заставить их перестать командовать.
С этими словами он глубоко затянулся, усмехнулся и посмотрел мне в глаза. Наверное, пытался каким-то образом вызвать лукавый блеск в своих собственных. Но вышел прищуренный, напряженный взгляд, как у человека, который хочет пукнуть или сидит на горшке.
До этого момента я вежливо поддакивал его болтовне. Но услышав «майн фронд», понял, что больше не могу молчать.
– Майн фронд? – повторил я, даже не зная, как сформулировать свои претензии к этому выражению. Все, что мог – это повторять его снова и снова. – Фронд? Фронд… фронд.
– Фронд. То есть друг, – пояснил Тим.
– Ага. Но… но Тим. Кто вообще так говорит?
– Народ, известный под названием германцы, майн фронд.
– Хм. Ладно, допустим. Только не германцы, а немцы. Это во‑первых. Во-вторых, если я правильно помню из уроков немецкого, все-таки фройнд, а не фронд.
– Ф-Р-О-Й-Н-Д? Так пишется. А произносится фронд.
– Нет. Произносится тоже фройнд.
– Все зависит от диалекталь… ности.
– От диалекта. Но нет. Ни в одном диалекте нет слова фронд.
– Позволь не согласиться.
– Тим. Друг по-немецки будет фройнд. Всегда и везде. А еще насчет женщин ты неправ. Женщины терпеть не могут, когда ими понукают. В этом основная причина существования такой штуки, как феминизм. И вообще, чувак, не советую тебе так разговаривать.
Тим по-прежнему улыбался, но после этих слов у него глаз задергался. Хотя может, он просто моргнул.
– Как так? – спросил он.
– Ну так, неестественно, как будто каждым словом хочешь напомнить окружающим, что играешь джаз, и доказать, что ты не просто обычный белый паренек из семьи ортодонтов, живущий в пригороде.
Вот теперь он перестал улыбаться, его лицо вытянулось и помрачнело. Но меня уже было не остановить.
– Не пытайся разговаривать, как черный. Ведь, если по чесноку, именно это ты и делаешь. Косишь под негра. Лучше прекрати. К тому же, ты делаешь все неправильно. Что за «майн фронд», чувак?
Я смотрел на него. А он на меня.
Потом произнес:
– Ну, знаешь ли, так разговариваем я и мои братья из Южной Филадельфии. И у них никогда не было ко мне претензий. Но если у тебя какие-то претензии ко мне, чувак… – он медленно закивал, – тогда я должен тебя поблагодарить. За то, что высказал, что у тебя на уме.
– О, – опешил я и тут же почувствовал себя усталым и измученным.
– Когда человек с другим цветом кожи высказывает мне, что у него на уме, это помогает мне расти.
– А… ладно.
– Помогает понять, как я должен себя вести среди вас.
– Ага, – кивнул я. Необходимо было закончить этот разговор как можно скорее, чего бы это ни стоило.
– Ну сам посуди, брат. Если задуматься, язык – такой мощный инструмент.
– Это так. Он действительно мощный. Послушай… мне пора. Но… в общем, круто поговорили.
– Да брось, чувак. Постой со мной еще минут пять. Мне так нравится с тобой перетирать. Язык. Подумать только.
– Да, но… мне срочно нужно позвонить. Хорошо поговорили, короче.
– Ладно, но потом обязательно найди меня, окей?
– Не вопрос. Найду.
– Ведь это, чувак, и есть настоящее.
Разговор с Тимом изначально ничего хорошего не предвещал. Но лучше бы он на меня разозлился и сказал – да пошел ты! Не указывай мне, как разговаривать. Ведь именно так все и должно было быть. Я вел себя с ним, как полный козел. Но он – белый, а я, само собой, нет, и в итоге все обернулось, как обычно в разговорах между мной и белыми людьми. В таких ситуациях просто не знаю, что делать.
Я был в таком раздрае, что вернулся в общую комнату и просто стоял там, пока другой чувак втирал мне что-то десять минут. Чуваком оказался Стив, хвостатый басист из другой ритм-секции, и на этот раз беседа прошла чуть более нормально. Стив подробно рассказал мне о своих плюсах и минусах в пинг-понге.
– Все мои слабости только в голове, – заявил он. – То есть, если я буду играть сам с собой, мне вообще не выиграть.
Где-то в полночь нам с Кори пришло сообщение.
Встречаемся на парковке в 2. Не шумите. Возьмите тряпки.
Мы поняли, от кого оно. Но не поняли, что Эш имела в виду под тряпками. А когда попросили разъяснить, она не ответила.
Я решил, что «тряпки», наверное, означает сменную одежду. Кори подумал, что речь о тряпках для уборки. Поэтому мы захватили и то и другое.
Увидев нас, она улыбнулась. Такой улыбки у нее я еще не видел.
КОРИ: Ну, что случилось-то?
УЭС: Ага, что сказал Билл?
(Эш поводит плечами.)
УЭС: Тебя вытурили?
(Что-то невнятное мелькает в ее взгляде, но тут же гаснет.)
ЭШ: Угу.
УЭС: Черт.
КОРИ: Вот козел!
ЭШ: Тихо, заткнитесь. Не шумите.
КОРИ: Я просто зол, как черт!
УЭС: Кори, заткнись!
ЭШ: Да не парьтесь вы. Я не оставила ему выбора. Если бы он меня не выгнал, то выглядел бы полным слабаком. Но слушайте…
(Она подзывает нас ближе и говорит шепотом.)
ЭШ: Короче, ребята, домой я не поеду. Я еду в турне.
КОРИ:?
УЭС:?
ЭШ: Выдвинусь на юг и буду искать места, где можно играть. И думаю, ребята, вам стоит поехать со мной.
Она произнесла эти слова, и тут я понял: ни фига она не одна из нас. Эш вообще другая.
– Мне кажется, из нас выйдет крутая группа, – прошептала она. – Но если вы останетесь, ничего не получится. Летний лагерь – не то место, где группы становятся крутыми.
Под «другой» я имел в виду, что она действительно была взрослой, что бы там ни говорил Расселл. А мы – нет. Вот в чем заключалась основная разница между нами.