Джей Эшер
Волшебный свет
Кому:
Джоан Мари Эшер,
Исайе Эшеру и Кристе Дезир,
трем волхвам, дары приносящим,
из сказания о Рождестве;
Деннису и Джони Хопперам
и их сыновьям Расселу и Райану,
за вдохновение
От кого:
От благодарного мальчишки
Глава первая
– Ненавижу это время года, – говорит Рэйчел. – Прости, Сьерра. Понимаю, что тебе уже надоело об этом от меня слышать, но факт остается фактом.
Фасад школьного здания на дальнем конце лужайки окутан утренним туманом. Чтобы не ступать по мокрой траве, мы не сходим с бетонной дорожки, но Рэйчел жалуется не на погоду.
– Не надо, прошу, – отвечаю я. – А то я снова разрыдаюсь. Мне бы только протянуть эту неделю без…
– Но это даже не неделя! – восклицает она. – А два дня! Два дня до Дня Благодарения, и вот ты снова уезжаешь на месяц. Даже больше, чем на месяц!
Не замедляя шага, я обнимаю ее за плечи. Хотя уезжать и проводить каникулы вдали от дома приходится мне, а не ей, ведет она себя так, будто при этом не мой, а ее мир переворачивается с ног на голову. Ее хмурое лицо, скорбно опущенные плечи – все это ради меня. Чтобы знала: по мне будут скучать. И каждый год я благодарна ей за это представление. И, хотя мне нравится место, куда мы уезжаем на каникулы, прощаться всегда нелегко. Знать, что мои лучшие друзья считают дни до моего возвращения, заметно облегчает расставание.
Я показываю на слезинку в уголке глаза.
– Видишь, что ты натворила? Я снова реву.
Утром, когда мама везла нас в школу из питомника рождественских елей, небо было почти ясным. В питомнике трудились рабочие, спиливали выросшие за год деревья; далекий визг их бензопил звучал, как комариный писк.
Туман обступил нас, когда мы спустились в низину. Он тянулся до самого города вдоль маленьких ферм и шоссе, соединяющего два соседних штата, и приносил с собой традиционный запах праздника. В это время года весь наш маленький городок в Орегоне пахнет свежеспиленными рождественскими елками. В другое время его пропитывают запахи сладкой кукурузы и сахарной свеклы.
Рэйчел придерживает створку двойной стеклянной двери и провожает меня до шкафчика. И сует мне под нос свои красные часики с блестками.
– У нас еще пятнадцать минут, – говорит она. – Я замерзла и вся закоченела. Выпьем кофе, пока звонок не прозвенел?
Директор школьного театра мисс Ливингстон без обиняков рекомендует ученикам пить как можно больше кофе, чтобы мозги работали и тексты лучше запоминались. За кулисами всегда стоит полный горячий кофейник. Рэйчел – главный художник по декорациям; ей в любое время дня и ночи открыт доступ в актовый зал.
В выходные состоялся последний показ школьного мюзикла – ставили «Лавку ужасов»[1]. Декорации начнут убирать лишь после каникул, и включив свет, мы с Рэйчел сразу видим их. А еще Элизабет – та сидит на сцене между прилавком цветочного магазина и громадным растением-людоедом. Увидев нас, она выпрямляется и машет нам рукой.
Опережая меня, Рэйчел шагает к сцене.
– В этом году мы решили подарить тебе кое-что. Возьмешь с собой в Калифорнию.
Я следую за ней мимо рядов пустых мягких красных кресел. Они, верно, хотят, чтобы в последние дни я все время ходила в слезах. Поднимаюсь по ступенькам на сцену. Элизабет поднимается, бежит ко мне и обнимает.
– Я была права, – шепчет она Рэйчел поверх моего плеча. – Говорила же – заплачет.
– Ненавижу вас обеих, – бормочу я.
Элизабет вручает мне два подарка в блестящей серебристой рождественской бумаге, и, кажется, я знаю, что внутри. На той неделе мы заходили в сувенирную лавку в центре, и я видела, как они разглядывали фоторамки, по размеру весьма подходящие к таким коробкам. Присаживаюсь, чтобы развернуть подарки, и облокачиваюсь о прилавок, где стоит старинный металлический кассовый аппарат.
Рэйчел садится по-турецки напротив, и наши колени почти соприкасаются.
– Это против правил, – замечаю я, поддевая пальцем сгиб оберточной бумаги на первой коробке. – Подарки дарим лишь после моего возвращения.
– А мы хотели, чтобы у тебя осталось что-то, что будет напоминать о нас каждый день, – отвечает Элизабет.
– Нам даже стыдно, что мы раньше до этого не додумались. В самый первый раз, когда ты уехала. Еще когда ты уехала впервые, – добавляет Рэйчел.
– То есть когда мы еще были совсем малышками?
В мое первое Рождество мама осталась со мной в питомнике, а отец отправился в Калифорнию, где у нас был свой елочный базар. На следующий год мама снова хотела остаться, но папа ни в какую не желал разлучаться с нами. Лучше уж потерять выручку в этом году, сказал он, и довольствоваться тем, что мы получим от оптовиков. Маме стало жаль тех людей, которые привыкли покупать у нас елки каждый год, ведь для них это было рождественской традицией. И хотя продажа елок была для нас бизнесом – этим занимался еще мой дед, – мама с папой особенно трепетно относились к ежегодным поездкам в Калифорнию. Ведь они и познакомились-то потому, что мамины родители каждый год покупали елку на дедушкином базаре. Так что каждый год со Дня Благодарения до Рождества я живу в Калифорнии.
Рэйчел откидывается назад, опираясь на ладони.
– Твои родители уже решили, что это последняя поездка в Калифорнию?
Я ковыряю клейкую ленту на сгибе.
– Подарок в магазине упаковали?
Обращаясь к Элизабет, Рэйчел шепчет нарочито громко, чтобы я тоже слышала:
– Она пытается сменить тему.
– Извините, – говорю я. – Просто не хочется думать, что этот раз может оказаться последним. Я вас очень люблю, но как мне будет не хватать этих поездок! Правда, я знаю лишь то, что удалось подслушать – родители до сих пор мне ни слова не сказали. Но они очень переживают из-за денег. Не хочу ни о чем думать, пока они не решат.
Если бы нам удалось продержаться еще три сезона, наш елочный базар отметил бы тридцатилетний юбилей. Когда мои бабушка с дедушкой его купили, в их маленьком городке в Калифорнии совсем не было инфраструктуры. Города в Орегоне находились гораздо ближе к питомнику, но елочных базаров там уже было пруд пруди – возможно, даже слишком много. Теперь же елки можно купить хоть в супермаркете, хоть в хозяйственном магазине. Да и благотворительные елочные базары никто не отменял. Семейные предприятия вроде нашего встречаются все реже. Если мы потеряем базар, нам останется лишь поставлять деревья тем же супермаркетам и благотворителям, или снабжать других продавцов.
Элизабет опустила руку мне на колено.
– С одной стороны, мне хочется, чтобы ты и в следующем году поехала в Калифорнию, ведь я знаю, как тебе там нравится. Но если ты останешься здесь, мы сможем впервые вместе отпраздновать Рождество.
При мысли об этом я улыбнулась. Я люблю своих подруг, но ведь Хизер тоже моя лучшая подруга, а с ней мы видимся всего раз в год и всего месяц, пока я в Калифорнии.
– Мы так давно туда ездим, – отвечаю я. – Не представляю, каково это… вдруг взять и не поехать.
– Я тебе скажу, – оживляется Рэйчел. – Представь: выпускной класс. Мы катаемся на лыжах. Нежимся в горячем джакузи. А вокруг снег!
Но я люблю и наш бесснежный калифорнийский городок на побережье в трех часах езды от Сан-Франциско. А еще люблю продавать елки и каждый год видеть те же лица и те же семьи. Выращивать деревья лишь для того, чтобы их продавали другие – неправильно это.
– Представь, как будет весело! – говорит Рэйчел и, подняв брови, наклоняется ближе. – А теперь представь, что там будут еще и мальчики.
Я прыскаю со смеху и закрываю рот.
– Или нет, – говорит Элизабет, отталкивая Рэйчел. – Мне больше по душе идея девичника. Только мы и никаких парней.
– У меня так каждое Рождество и бывает, – отвечаю я. – Помните прошлый год? Как я осталась без парня вечером накануне отъезда?
– Да, это было ужасно, – кивает Элизабет, но не сдерживается и начинает смеяться. – А потом он привел на зимний бал ту девчонку-хоумскулершу[2] с огромными буферами и…
Рэйчел прижимает палец к ее губам.
– Думаю, она помнит.
Я опускаю голову и смотрю на свой первый подарок в почти целой упаковке.
– Да я, в общем, его и не виню. Кому нужна любовь на расстоянии в праздник? Мне лично нет.
– Но ты же вроде говорила, что у вас на елочном базаре работает парочка симпатичных ребят? – спрашивает Рэйчел.
– Ага. – Я качаю головой. – Но папа в жизни не допустит, чтобы я с кем-то из них закрутила.
– Ладно, хватит разговоров, – говорит Элизабет. – Открывай подарки.
Я тяну за ленту, но в мыслях я уже в Калифорнии. Мы с Хизер дружим с тех пор, как себя помним – в буквальном смысле. Мои дедушка и бабушка с маминой стороны были соседями ее родителей. После смерти стариков мама и папа Хизер стали брать меня к себе на пару часов, чтобы мои родители могли передохнуть. В благодарность мои мама с папой присылали им шикарную елку, несколько рождественских венков и пару рабочих – помочь повесить гирлянду на крыше.
Элизабет вздыхает.
– Подарки. Ну пожалуйста.
Я рву упаковку с одного края.
Девчонки, конечно же, правы. Я бы рада провести в Орегоне хотя бы одну зиму, прежде чем мы окончим школу и разъедемся кто куда. Я же давно мечтала увидеть конкурс ледяных скульптур и все те интересные вещи, о которых слышу только со слов подруг.
Но каникулы в Калифорнии – единственная возможность повидаться с моей третьей лучшей подругой. Раньше я звала Хизер «зимней подругой», но давно перестала. Она лучшая, и точка. Прежде мы виделись еще и летом – я по несколько недель гостила у бабушки с дедушкой, но когда те умерли, это прекратилось. Теперь я переживаю, что не смогу радоваться празднику вместе с Хизер, зная, что в следующем году уже не вернусь.
Рэйчел встает и идет через сцену.
– Принесу кофе.
– Она открывает подарки, – кричит Элизабет ей вслед.
– Пока только твой, – откликается Рэйчел. – Мой с красной ленточкой.
В первой рамке, завернутой в упаковку с зеленой ленточкой – селфи Элизабет. Она высунула язык влево, глаза скосила вправо, каждая вторая ее фотография выглядит именно так – за это я ее и люблю.
Прижимаю рамку к груди.
– Спасибо.
– Не за что, – краснея, отвечает Элизабет.
– Открываю твой! – кричу я за сцену.
Рэйчел медленно идет к нам, неся три бумажных стаканчика с обжигающим кофе. Мы разбираем стаканчики. Я ставлю свой рядом, Рэйчел садится напротив, и я разворачиваю ее подарок. Я буду ужасно скучать, пусть мы и расстаемся всего на месяц.
На фото Рэйчел отворачивается и прикрывает свое милое лицо рукой, будто не хочет, чтобы ее фотографировали.
– Пыталась изобразить, что меня преследуют папарацци, – объясняет она. – Типа я знаменитая актриса, выхожу из крутого ресторана. Сзади еще должен идти шкаф-телохранитель, но…
– Но ты не актриса, – возражает Элизабет. – А художник по декорациям.
– Все это – часть моего гениального плана, – парирует Рэйчел. – Знаешь, сколько в мире актрис? Миллионы. И все они из кожи вон лезут, чтобы их заметили. Это ужасно раздражает. А вот я в один прекрасный день буду делать декорации для знаменитого продюсера. Тот посмотрит на меня и сразу поймет, что такую красоту грех прятать по другую сторону камеры. Меня нужно снимать, подумает он. И решит, что открыл мой талант – но я-то буду знать, что на самом деле заставила его себя открыть.
– Меня одно тревожит, – замечаю я, – ты, кажется, всерьез веришь, что так будет на самом деле.
Рэйчел прихлебывает из бумажного стаканчика:
– Потому что так все и будет.
И тут звенит первый звонок. Собрав листы серебристой оберточной бумаги, я сминаю их в шарик. Рэйчел относит его и пустые стаканчики из-под кофе в мусорное ведро за кулисами. Элизабет кладет мои рамки в бумажный пакет, закрывает его и передает мне.
– До отъезда, наверное, уже не получится к тебе заглянуть? – спрашивает она.
– Вряд ли, – отвечаю я и вслед за ними спускаюсь со сцены. Мы не спеша идем к выходу. – Сегодня хочу лечь пораньше, чтобы завтра перед школой немного позаниматься. А рано утром в среду мы уезжаем.
– Во сколько? – спрашивает Рэйчел. – Может, мы…
– В три, – отвечаю я, смеясь. От орегонского питомника до елочного базара в Калифорнии ехать часов семнадцать – чуть больше, если часто останавливаться, чтобы сходить в туалет, или стоять в предпраздничных пробках. – Но если вы не против встать так рано…
– Ничего, – отвечает Элизабет, – мы тебя во сне проводим.
– Все задания собрала? – спрашивает Рэйчел.
– Кажется, да. – Два года назад в нашей школе было по меньшей мере десять таких учеников, как я, – тех, кто уезжал на каникулы. Теперь осталось трое. К счастью, учителя привыкли подстраиваться под графики сбора урожая – в нашем районе много ферм и питомников. – Месье Каппо волнуется, что в Калифорнии мне не с кем будет pratiquer mon français[3], и мне придется звонить ему раз в неделю и заниматься по телефону.
– Он только по этой причине хочет, чтобы ты ему названивала? – подмигивает Рэйчел.
– Какие грязные у тебя мысли! – отвечаю я.
– Ты забыла, что Сьерре не нравятся взрослые мужики, – говорит Элизабет.
Я смеюсь.
– Ты Пола имеешь в виду? Мы с ним расстались не потому, что он старше, да я с ним только раз и ходила на свидание. Его поймали с открытой банкой пива в машине приятеля.
– Справедливости ради замечу, что он был не за рулем, – вступается Рэйчел и поднимает руку, прежде чем я успеваю ответить. – Но я все понимаю. Ты усмотрела в этом признак начинающегося алкоголизма. Или неосмотрительности. Или… чего-то еще.
Элизабет качает головой.
– Нельзя быть такой придирчивой, Сьерра.
Вот вечно Рэйчел и Элизабет доканывают меня, намекая, что я слишком высоко установила планку в отношениях. А я просто вижу, как часто девчонки встречаются с парнями, которые их в грош не ставят. Возможно, не в самом начале отношений, но рано или поздно. Зачем тратить на таких годы, месяцы и даже дни?
У дверей, ведущих в школьный коридор, Элизабет обгоняет нас и поворачивается к нам лицом.
– Пусть я опоздаю на английский, но давайте вместе пообедаем, ладно?
Я улыбаюсь. Мы всегда обедаем вместе.
В коридоре Элизабет исчезает в шумной толпе учеников.
– Нам осталось только два раза вместе пообедать, – говорит Рэйчел и притворяется, что утирает слезы. – А потом все. Кажется, я сейчас…
– Нет! – кричу я. – Не произноси этого вслух!
– Да ладно, не надо за меня переживать, – снисходительно отмахивается Рэйчел. – Мне будет чем заняться, пока ты развлекаешься в Калифорнии. В понедельник начнем разбирать декорации. На это уйдет примерно неделя. Потом мне надо помочь устроителям танцев декорировать школу к зимнему балу. Не театр, конечно, но не люблю, чтобы мой талант простаивал.
– А тему года уже выбрали? – спрашиваю я.
– Снежный Шар Любви, – отвечает она. – Согласна, звучит глупо, но у меня уже есть пара отличных идей. Хочу украсить зал так, чтобы создавалось впечатление, будто ты танцуешь внутри огромного снежного шара. Так что мне есть чем заняться до твоего возвращения.
– Вот видишь? Тебе совсем не придется без меня скучать.
– Точно, – отвечает она и толкает меня локтем на пути в класс. – Зато ты только попробуй не скучать без меня!
Попробую, как же. Скучать без подруг – рождественская традиция. Я всю сознательную жизнь ее соблюдаю.
Глава вторая
Солнце едва поднимается из-за гор, когда я останавливаю папин грузовик на обочине раскисшей от грязи проселочной дороги. Ставлю машину на ручной тормоз и выглядываю из окна. Передо мной открывается любимый вид: в нескольких шагах начинается делянка, усаженная рождественскими елками. Пологие холмы тянутся на несколько километров. Напротив – все те же безбрежные поля. А там, где кончается наш участок, начинаются другие еловые плантации.
Выключив печку и выйдя из машины, с готовностью подставляю лицо колючему холодному ветру. Затягиваю волосы в тугой конский хвост, засовываю кончик хвоста под объемную зимнюю куртку, надеваю на голову капюшон и туго затягиваю шнурок.
Влажный воздух густо пропитан запахом еловой смолы, а тяжелые ботинки вязнут в размякшей земле. Ветки царапают рукава, когда я тянусь в карман за телефоном. Звоню дяде Брюсу и, прижав телефон ухом к плечу, надеваю рабочие перчатки.
Он снимает трубку и отвечает, смеясь.
– Быстро ты приехала, Сьерра!
– Скорость не превышала, – оправдываюсь я. Но, если честно, ехать по грязи и резко выруливать, лавируя на поворотах, так весело, что удержаться невозможно.
– Ничего, детка. Я сам раз двести лихачил на своем грузовичке по этому склону.
– А я видела. Иначе откуда бы узнала, что это так весело? – отвечаю я. – Ладно, я уже почти у первой связки.
– Буду через минуту, – говорит он и даже не успевает повесить трубку, как я слышу рев вертолетного мотора.
Достаю из кармана куртки оранжевый сетчатый спасательный жилет, продеваю руки в отверстия и застегиваю спереди липучку. Теперь дядя Брюс точно заметит меня с воздуха.
Метрах в двухстах визжат бензопилы: рабочие валят деревья, предназначенные на спил в этом году. Два месяца назад мы начали помечать елки, которые хотим спилить. На одну из верхних веток повязывали цветную пластиковую ленту – красную, желтую или голубую, в зависимости от высоты дерева, чтобы перед погрузкой в машины их легче было рассортировать. Деревья без лент оставляли расти.
Вижу, как издали приближается красный вертолет. Мама с папой помогли дяде Брюсу его купить, а взамен он помогает нам с погрузкой урожая. Перевозка по воздуху экономит землю для посадок – не нужно прокладывать сеть мелких подъездных дорог. И деревья прибывают к покупателям более свежими. В оставшееся время дядя организует вертолетные прогулки вдоль скалистого побережья. А бывает, совершает подвиги, спасая заблудившихся туристов.
Спилив четыре-пять елей, рабочие укладывают их рядышком поверх двух толстых канатов – как рельсы на шпалы. Сверху кладут еще деревья, пока не получится связка примерно из десяти елей. Затем канаты стягивают, скрепляют и переходят к следующей связке.
Тут-то и подходит моя очередь.
В прошлом году папа впервые разрешил мне это сделать. Я знала, что у него на языке при этом вертелось: «для пятнадцатилетней девочки эта работа слишком опасна». Но вслух он ничего не сказал, ведь нанимает же он моих одноклассников и разрешает им орудовать бензопилами.
Шум лопастей приближается – они с громким тарахтением рассекают воздух. Мое сердце бьется в такт. Я готовлюсь зацепить первую в этом сезоне связку.
Стою у первой связки, сгибая и разгибая пальцы в перчатках. Окно вертолета бликует на утреннем солнце. Позади машины тянется длинный канат, волоча по небу тяжелый красный крюк.
Вертолет приближается и замедляет ход. Ноги в тяжелых ботинках проваливаются сквозь землю. Над головой жужжат лопасти. Трат-трат-трат-трат-трат. Вертолет медленно снижается, и вот уже металлический крюк касается иголок. Поднимаю руку над головой и делаю круговое движение: нужно спуститься чуть ниже. Когда вертолет опускается еще сантиметров на десять, хватаю крюк, поддеваю им канаты и отступаю на два шага назад.
Поднимаю голову и вижу, что дядя Брюс улыбается. Подаю знак, он жестом сигналит, что все отлично, и набирает высоту. Отрываясь от земли, тяжелая связка подпрыгивает и уплывает прочь.
Над домом висит тонкий месяц. Из окна второго этажа видны окутанные густым сумраком холмы. В детстве я стояла у этого окна и воображала себя капитаном корабля, вглядывающимся в ночной океан, волны которого порой темнее звездного неба над головой.
Из года в год этот вид остается неизменным: все дело в грамотной регуляции численности деревьев. На каждую спиленную ель мы оставляем пять, и место старого дерева занимает новый саженец. Пройдет шесть лет, и старые деревья отправятся кто куда и станут главным символом Рождества в каждом доме.
А у нас другие праздничные традиции – таков уж семейный бизнес. Накануне Дня Благодарения мы с мамой едем на юг, где нас уже ждет папа. В День Благодарения ужинаем с Хизер и ее родителями. А со следующего утра и до самого Сочельника мы продаем елки. В сочельник, падая без ног, дарим друг другу по одному подарку. Больше в нашем передвижном доме – серебристом трейлере – просто не умещается.
Наш деревенский дом построен в 1930-е годы. Деревянные полы и лестницы такие старые, что встать среди ночи и не наделать шуму совершенно невозможно. Но я держусь того края лестницы, где ступени скрипят меньше всего. Захожу на кухню, делаю три шага… и из гостиной меня окликает мама.
– Сьерра, ты бы хоть пару часов поспала.
Когда папа в отъезде, она всегда засыпает на диване перед включенным телевизором. Романтичная Я верит, что, когда его нет, маме слишком одиноко в супружеской спальне. Неромантичная Я считает, что сон на диване – это такая своеобразная попытка бунта.
Запахнув халат, нахожу разношенные кроссовки у дивана. Мама зевает и тянется к пульту на полу. Выключает телевизор, и в комнате становится темным-темно.
Она включает лампу.
– Куда собралась?
– В теплицу, – отвечаю я. – Хочу елку сюда принести, чтобы не забыть.
Мы не грузим вещи в машину накануне, а сваливаем сумки у двери, чтобы еще раз проверить все перед отъездом. Дорога предстоит долгая: выедем на трассу, и возвращаться будет уже некогда.
– А потом сразу ложись, – говорит мама. У нас с ней одна беда на двоих: когда мы из-за чего-то переживаем, сон не идет.
– А то завтра не разрешу сесть за руль.
Обещаю, что так и сделаю, и закрываю парадную дверь, потуже запахивая халат от ночных сквозняков. В теплице будет жарко, но я там пробуду совсем недолго – только возьму маленькую елочку, которую недавно пересадила в черное пластиковое ведро. Поставлю елку рядом с чемоданами, а после ужина в честь Дня Благодарения мы с Хизер ее посадим. Тогда у нас будет уже шесть деревьев, приехавших с нашей плантации на гору Кардиналз-Пик. В следующем году мы планировали срубить первое дерево, посаженное шесть лет назад, и подарить родителям Хизер.
Еще одна причина, почему этот год просто не может стать последним.
