Родригес Оттоленги
Гибель Лондона. Сборник фантастических рассказов
– В свое время их сходящиеся жизни объединяются. Влюбленные встречаются, мгновение смотрят друг другу в глаза, а затем бросаются друг другу на грудь. Девушка обладает всеми прелестями, которые когда-либо волновали кровь земного любовника, но над ней есть другое очарование, для которого закрыты глаза земных влюбленных, – очарование будущего. В краснеющей девушке ее возлюбленный видит любящую и верную жену, в беспечной девушке – терпеливую, преданную мать. На груди Девы Марии он видит своих детей. Он предвидит, даже когда его губы берут ее первые плоды, будущие годы, в течение которых она должна быть его спутницей, его вездесущим утешением, его главной частью Божьей благости. Мы читали некоторые из ваших романов, описывающих любовь, какой вы ее знаете на Земле, и я должен признаться, мой друг, мы находим их очень скучными.
– Я надеюсь, – добавил он, поскольку я не сразу заговорил, – что я не оскорблю вас, сказав, что мы находим их также неприемлемыми. Ваша литература в целом представляет для нас интерес благодаря представленной в ней картине странно перевернутой жизни, которую недостаток предвидения вынуждает вас вести. Это исследование особенно ценится за развитие воображения из-за трудности представления условий, столь противоположных условиям разумных существ в целом. Но наши женщины не читают ваши романы. Мысль о том, что мужчина или женщина должны когда-либо задуматься о браке с человеком, отличным от того, чьим мужем или женой ему или ей суждено стать, глубоко шокирует наше привычное мышление. Без сомнения, вы скажете, что такие случаи редки среди вас, но если ваши романы являются правдивыми картинами вашей жизни, они, по крайней мере, небезызвестны вам. Мы хорошо знаем, что эти ситуации неизбежны в условиях земной жизни, и судим о вас по ним, но нет необходимости, чтобы умы наших девушек страдали от осознания того, что где-то существует мир, где возможны такие пародии на святость брака.
– Однако есть еще одна причина, по которой мы не поощряем использование ваших книг нашей молодежью, и это глубокое воздействие грусти на расу, привыкшую видеть все вещи в утреннем сиянии будущего, литературы, написанной в прошедшем времени и относящейся исключительно к вещам, с которыми нами покончено.
– И как вы пишете о вещах, которые прошли, кроме как в прошедшем времени? – спросил я.
– Мы пишем о прошлом, когда оно все еще будущее, и, конечно, в будущем времени, – последовал ответ. – Если бы наши историки подождали до окончания событий, чтобы описать их, мало того, что никто не захотел бы читать о том, что уже произошло, но и сами истории, вероятно, были бы неточными, поскольку память, как я уже сказал, у нас очень слабо развита и слишком расплывчата, чтобы быть достоверной. Если Земля когда-нибудь установит с нами связь, вы найдете наши истории интересными, потому что наша планета меньше, остыла и была заселена задолго до вашей, а наши астрономические записи содержат подробные сведения о Земле с того времени, когда она была жидкой массой. Ваши геологи и биологи смогут найти здесь кладезь информации.
В ходе нашего дальнейшего разговора выяснилось, что, как следствие предвидения, некоторые из самых распространенных эмоций человеческой природы неизвестны на Марсе. Те, для кого будущее не имеет тайны, конечно, не могут знать ни надежды, ни страха. Более того, когда каждый уверен, чего он достигнет, а чего нет, не может быть такого понятия, как соперничество, или соревнование, или какой-либо вид конкуренции в любом отношении и поэтому все порождения сердечных ран и ненависти, порожденные на Земле борьбой человек с человеком, неизвестен людям Марса, за исключением изучения нашей планеты. Когда я спросил, не было ли, в конце концов, недостатка спонтанности, чувства свободы в том, чтобы вести жизнь, заранее продуманную во всех деталях, мне напомнили, что в этом отношении нет разницы между жизнью людей Земли и Марса, поскольку обе они одинаково соответствуют Божьему замыслу – воля во всех деталях. Мы знали, что будет только после события, они до, – вот и вся разница. Что касается остального, Бог двигал их по их воле, как и нас, так что у них не было более сильного принуждения в том, что они делали, чем у нас на Земле в выполнении ожидаемой линии действий, в тех случаях, когда наши ожидания могут оказаться правильными. О том всепоглощающем интересе, который вызывало у жителей Марса изучение плана их будущей жизни, красноречиво говорил мой спутник. По его словам, это было похоже на очарование математика самой сложной и изысканной демонстрацией, совершенным алгебраическим уравнением, с яркими реалиями жизни вместо цифр и символов.
Когда я спросил, не приходило ли им в голову пожелать, чтобы их будущее было другим, он ответил, что такой вопрос мог задать только человек с Земли. Никто не может обладать даром предвидения или ясно верить, что он был у Бога, не понимая, что будущее так же невозможно изменить, как и прошлое. И не только это, но и предвидеть события означало предвидеть их логическую необходимость настолько ясно, что желать их по-другому было так же невозможно, как всерьез желать, чтобы два и два составляли пять вместо четырех. Ни один человек никогда не мог бы сознательно желать чего-то другого, ибо все вещи, малые и великие, так тесно сплетены Богом, что вытянуть самую маленькую нить – значит распутать творение на всю вечность.
Пока мы разговаривали, день пошел на убыль, и солнце опустилось за горизонт, розовая атмосфера планеты придала великолепие окраске облаков и красоте ландшафта суши и моря, что никогда не сравнится с земным закатом. Уже знакомые созвездия, появляющиеся на небе, напомнили мне, как близко, в конце концов, я был к Земле, потому что без посторонней помощи я не мог обнаружить ни малейшего изменения в их положении. Тем не менее, в небесах была одна совершенно новая особенность, поскольку многие из множества астероидов, которые вращаются в зоне между Марсом и Юпитером, были хорошо видны невооруженным глазом. Но зрелище, которое в основном привлекало мой взгляд, была Земля, плавающая низко на краю горизонта. Ее диск, вдвое больший, чем у любой звезды или планеты, видимой с Земли, вспыхнул с блеском, подобным блеску Венеры.
– Это действительно прекрасное зрелище, – сказал мой спутник, – хотя для меня оно всегда печальное, из-за контраста между сиянием сферы и темным состоянием его обитателей. Мы называем это "Мир слепых".
Говоря это, он повернулся к любопытному сооружению, которое стояло рядом с нами, хотя я раньше не обращал на него особого внимания.
– Что это такое? – спросил я.
– Это один из наших телескопов, – ответил он. – Я позволю вам взглянуть, если хотите, на ваш дом и проверить на себе те способности, которыми я хвастался. – и, настроив инструмент, он показал мне, куда направить мой взгляд на то, что соответствовало окуляру.
Я не мог сдержать восклицания изумления, потому что на самом деле он ничего не преувеличил. Маленький студенческий городок, который был моим домом, лежал передо мной, казалось, почти так же близко, как когда я смотрел на него из окон моей обсерватории. Было раннее утро, и деревня просыпалась. Молочники совершали свой обход, а рабочие со своими обеденными контейнерами спешили по улицам. Ранний поезд как раз отходил от железнодорожной станции. Я мог видеть клубы дыма из дымовой трубы и струи из цилиндров. Было странно не слышать шипения пара, так близко я казалось находился. На холме были здания колледжа, длинные ряды окон отражали ровные солнечные лучи. Я мог определить время по студенческим часам. Меня поразило, что вокруг зданий царила необычная суета, учитывая ранний час. Толпа мужчин стояла у дверей обсерватории, и многие другие спешили через кампус в том направлении. Среди них я узнал президента Биксби в сопровождении уборщика колледжа. Пока я смотрел, они добрались до обсерватории и, пройдя сквозь толпу у дверей, вошли в здание. Президент, очевидно, направлялся в мою комнату. При этом меня совершенно внезапно осенило, что вся эта суета была из-за меня. Я вспомнил, как получилось, что я оказался на Марсе, и в каком состоянии я оставил дела в обсерватории. Мне давно пора было вернуться туда, чтобы позаботиться о себе.
***
На этом неожиданно заканчивался необычный документ, который я нашел тем утром на своем столе. Я не ожидаю, что читатель поверит в то, что это подлинная запись условий жизни в другом мире, на которые она претендует. Он, без сомнения, объяснит это как еще одну из любопытных причуд сомнамбулизма, описанных в книгах. Возможно, это было именно так, возможно, это было что-то большее. Я не претендую на то, чтобы решить этот вопрос. Я изложил все факты по этому делу, и у меня нет лучшего средства для формирования мнения, чем читатель. И я не знаю, даже если бы я полностью поверил в то, что это правдивая история, которой она кажется, повлияла бы она на мое воображение гораздо сильнее, чем сейчас. Одним словом, эта история о другом мире вывела меня из равновесия по отношению к нашему. Готовность, с которой мой разум приспособился к противоположной точке зрения на Землю, была уникальным опытом. Отсутствие предвидения среди человеческих способностей, недостаток, о котором я раньше едва задумывался, теперь впечатляет меня еще больше, как факт, не гармонирующий с остальной частью нашей природы, противоречащий ее предназначению, – моральное увечье, произвольное и необъяснимое лишение. Зрелище расы, обреченной идти назад, видящей только то, что прошло, уверенной только в том, что прошло и умерло, время от времени посещает меня с печально фантастическим эффектом, который я не могу описать. Я мечтаю о мире, где любовь всегда носит улыбку, где расставания так же без слез, как и наши встречи, и смерть больше не властвует. У меня есть фантазия, которую я люблю лелеять, что люди этой счастливой планеты, какими бы фантастическими они ни были, представляют идеальный и нормальный тип нашей расы, какой, возможно, она когда-то была, и которой, возможно, она еще может стать снова.
1886 год
ЭКСПЕРИМЕНТ ХИРУРГА
Уильям Морроу
Молодой человек с особенно болезненным выражением отчаяния на лице однажды около десяти часов утра явился в резиденцию наименее известного, но все же самого замечательного из всех хирургов в большом городе… Этот хирург жил в странном старом кирпичном доме самого примитивного вида – строении совершенно устаревшем и сносном только в той части города, в которой он стоял, – большом, мрачном, покрытом плесенью, сыром и темном, изобилующим длинными темными коридорами, унылыми комнатами и таинственными чуланами и подвалами; абсурдно большом для маленькой семьи – мужа и жены, – которые занимали его. Описан дом, изображен мужчина, но не женщина. При случае она могла быть достаточно приятной, но, несмотря на это, она была всего лишь живой загадкой; его жена была слабой, изможденной, замкнутой, явно несчастной и, возможно, жила жизнью, полной страха или ужаса – возможно, она была свидетельницей отталкивающих вещей, ставших предметом тревог и жертвой страха и тирании; но в этих предположениях слишком много догадок. Ему было около пятидесяти лет, возможно, шестьдесят, а ей около сорока. Он был худощав, высок и лыс, с тонким, гладко выбритым лицом и очень проницательными глазами, всегда сидел дома и был неряшлив. Мужчина был сильным, женщина слабой. Он доминировал, она страдала.
Хотя он был хирургом редкого мастерства, его практика была почти ничтожной, потому что редко случалось, чтобы те немногие, кто знал о его великих способностях, были достаточно храбры, чтобы проникнуть во мрак его дома, и когда они это делали, они оставались глухи к различным жутким историям, которые шептались относительно него. По большей части это были лишь преувеличения его экспериментов по вивисекции, он был предан науке хирургии.
Молодой человек, который появился в только что упомянутое утро, был красивым парнем, но явно слабохарактерным и с нездоровым темпераментом – чувствительным, легко возбуждающимся или впадающим в депрессию. Один взгляд убедил хирурга, что его посетитель серьезно повредился рассудком, ибо никогда еще не было более четкой ухмылки меланхолии, застывшей и неисцелимой.
Посторонний человек не заподозрил бы, что в доме кто-то есть. Уличная дверь, старая, покосившаяся и покрытая волдырями от солнца, была заперта, а маленькие, выцветшие зеленые жалюзи на окнах были закрыты. Молодой человек постучал в дверь. Никакого ответа. Он постучал снова. По-прежнему никаких признаков жизни. Он изучил листок бумаги, взглянул на номер дома, а затем с нетерпением ребенка яростно пнул дверь, на которой были признаки многочисленных других подобных ударов. В ответ послышались шаркающие шаги в коридоре, поворот ржавого ключа и острое лицо, осторожно выглянувшее в приоткрытую дверь.
– Вы доктор?.. – спросил молодой человек.
– Да, да, входите, – бодро ответил хозяин дома.
Молодой человек вошел. Старый хирург закрыл дверь и тщательно запер ее.
– Сюда, – сказал он, направляясь к шаткому лестничному пролету.
Молодой человек последовал за ним. Хирург первым поднялся по лестнице, свернул в узкий, пахнущий плесенью холл слева, пересек его, сотрясая расшатанные доски под ногами, в дальнем конце открыл дверь справа и жестом пригласил своего посетителя войти. Молодой человек очутился в приятной комнате, обставленной в старинном стиле и с суровой простотой.
– Садитесь, – сказал старик, ставя стул так, чтобы его обитатель был лицом к окну, которое выходило на глухую стену примерно в шести футах от дома, он раздвинул жалюзи, и в комнату проник бледный свет. Затем он сел рядом со своим посетителем, прямо к нему лицом, и испытующим взглядом, обладавшим всей мощью микроскопа, приступил к диагностике случая.
– Ну-с? – вскоре спросил он.
Молодой человек беспокойно заерзал на своем месте.
– Я… я пришел повидаться с вами, – наконец пробормотал он, – потому что у меня неприятности.
– Вот как!
– Да… видите ли, я… то есть… я отказался от этого.
– Интересно! – в этом восклицании к сочувствию добавилась жалость.
– Вот и все. Покончить с этим, – добавил посетитель.
Он достал из кармана пачку банкнот и с величайшей неторопливостью пересчитал их, положив на колено.
– Пять тысяч долларов, – спокойно заметил он. – Это для вас. Это все, что у меня есть, но я предполагаю… я воображаю… нет, это не то слово… предполагаю… да, это слово – предполагаю, что пять тысяч… действительно так много? Дайте мне пересчитать.
Он снова сосчитал.
– Эти пять тысяч долларов – достаточная плата за то, что я хочу, чтобы вы сделали.
Губы хирурга скривились с жалостью, возможно, также и с презрением.
– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – небрежно спросил он.
Молодой человек встал, с таинственным видом огляделся, подошел к хирургу и положил деньги ему на колено. Затем он наклонился и прошептал два слова на ухо хирургу.
Эти слова произвели электрический эффект. Старик сильно вздрогнул, затем, вскочив на ноги, он сердито схватил своего посетителя и пронзил его насквозь взглядом, острым, как нож. Его глаза вспыхнули, и он открыл рот, чтобы произнести какое-нибудь резкое ругательство, как вдруг остановил себя. Гнев покинул его лицо, и осталась только жалость. Он ослабил хватку, подобрал разбросанные банкноты и, протягивая их посетителю, медленно произнес :
– Мне не нужны твои деньги. Вы просто глупец. Вы думаете, что у вас неприятности. Ну, вы не знаете, что такое настоящая беда. Ваша единственная беда в том, что в вашей натуре нет и следа мужественности. Вы просто сумасшедший, я бы сказал, малодушный. Вы должны сдаться властям и быть отправлены в сумасшедший дом для надлежащего лечения.
Молодой человек остро почувствовал намеренное оскорбление, и его глаза опасно сверкнули.
– Ты, старый пес, ты так оскорбляешь меня! – закричал он. – Напускаешь на себя величественный вид! Добродетельно возмущенный, старый убийца – вот кто ты! Тебе не нужны мои деньги, да? Когда человек сам приходит к вам и хочет, чтобы это было сделано, вы впадаете в ярость и отвергаете его деньги, но пусть его враг придет и убьет его, и вы будете только рады. Сколько таких работ вы выполнили в этом жалком старом болоте? Для вас хорошо, что полиция тебя не прогнала за то, что спускался вниз с заступом и лопатой. Знаете ли вы, что говорят о вас? Почему вы держите свои окна так плотно закрытыми, что ни один звук никогда не проникал за них? Где ты хранишь свои адские орудия?
Он довел себя до состояния высокого исступления. Его голос был хриплым, громким и скрипучим. Его глаза, налитые кровью, вылезли из орбит. Все его тело дернулось, а пальцы скрючились.
Но он находился в присутствии человека, бесконечно превосходящего его. Два глаза, похожие на змеиные, прожгли в нем две дыры. Властное, твердое присутствие противостояло другому слабому и страстному. Результат наступил.
– Сядьте, – приказал строгий голос хирурга.
Это был голос отца, обращенный к ребенку, хозяина к рабу. Ярость покинула посетителя, который, обессиленный и подавленный, упал на стул.
Тем временем на лице старого хирурга появился особый свет, зарождение странной идеи, мрачный луч, отбившийся от пламени бездонной ямы, зловещий свет, освещающий путь энтузиаста. Такой свет сейчас, или тогда, или в будущем будет проникать в каждый разум. Таким образом, природа держит свечу перед своими тайнами. Она краснеет из-за нашего недоверия к ней. Таким образом, невежество становится явным. Понять природу – значит контролировать ее, подчинять своей воле, заставлять ее танцевать под свою дудочку. Нет веры без знания, нет знания без мастерства.
Старик на мгновение погрузился в глубокую задумчивость, проблески нетерпеливого разума на мгновение пробились сквозь облако мрачной задумчивости, окутавшее его лицо. Затем вспыхнул широкий свет глубокой, непроницаемой решимости. В этом было что-то зловещее, наводящее на мысль о принесении в жертву чего-то священного. После борьбы разум победил совесть.
Взяв лист бумаги и карандаш, хирург тщательно записал ответы на вопросы, которые он безапелляционно адресовал своему посетителю, такие как его имя, возраст, место жительства, род занятий и тому подобное, а также вопросы, касающиеся его родителей, вместе с другими конкретными вопросами.
– Кто-нибудь знает, что вы направились в этот дом? – он спросил.
– Нет.
– Ты клянешься в этом?
– Да.
– Но ваше длительное отсутствие вызовет тревогу и приведет к поискам.
– Я предусмотрел это.
– Каким образом?
– Отправив по почте записку, в которой я объявил о своем намерении утопиться.
– Река будет втянута в это дело.
– Что такого? – спросил молодой человек, пожимая плечами с небрежным безразличием. – Быстрое подводное течение, как вы понимаете. Очень многие так и не были найдены.
Последовала пауза.
– Вы готовы? – наконец спросил хирург.
– Абсолютно.
Ответ был холодным и решительным.
Поведение хирурга, однако, свидетельствовало о большом волнении. Бледность, появившаяся на его лице в тот момент, когда он принял решение, стала еще сильнее. Нервная дрожь пробежала по его телу. Над всем этим сиял свет преданного энтузиазма.
– Вы выбрали метод? – спросил он.
– Да, крайняя аноэстезия.
– С каким агентом?
– Самым надежным и быстрым.
– Желаете ли вы какого-либо… есть какое-либо распоряжение?
– Нет, только сведение к нулю, просто задувание, как свечи на ветру, дуновение – затем тьма, без следа. Чувство вашей собственной безопасности может подсказать вам этот метод. Я оставляю это на ваше усмотрение.
– Нет писем вашим друзьям?
– Вообще никаких.
Еще одна пауза.
– Вы сказали, что вполне решились? спросил хирург.
– Вполне готов.
– И совершенно готовы?
– Немного обеспокоен.
– Тогда подождем минутку.
С этим предложением старый хирург поднялся на ноги и потянулся. Затем с кошачьей бесшумностью он открыл дверь и выглянул в коридор, внимательно прислушиваясь. Не было слышно ни звука. Он тихо закрыл дверь и запер ее. Затем закрыл жалюзи на окнах и запер их. Сделав это, он открыл дверь, ведущую в соседнюю комнату, которая, хотя и не имела окна, была освещена с помощью маленького потолочного фонаря. Молодой человек внимательно наблюдал. С ним произошла странная перемена. Хотя его решимость ни на йоту не ослабла, выражение огромного облегчения появилось на его лице, вытеснив изможденный, полный отчаяния взгляд, который был полчаса назад. Тогда он был меланхоличен, а сейчас пребывал в восторге.
Открывшаяся вторая дверь показала любопытное зрелище. В центре комнаты, прямо под потолочным окном, стоял операционный стол, подобный тому, которым пользуются демонстраторы анатомии. В стеклянном шкафу у стены были разложены всевозможные хирургические инструменты. В другом шкафу висели человеческие скелеты различных размеров. В запечатанных банках, расставленных на полках, были всевозможные чудовища, законсервированные в спирте. Среди бесчисленных иных предметов, разбросанных по комнате, были также манекен, чучело кошки, высушенное человеческое сердце, гипсовые слепки различных частей тела, многочисленные диаграммы и большой ассортимент лекарств и химикатов. Там также была мебель, которую можно было открыть, чтобы образовать диван. Хирург открыл ее и отодвинул операционный стол в сторону, уступив его место дивану.
– Войдите, – позвал он своего посетителя,
Молодой человек повиновался без дрожи, без малейших колебаний.
– Сними свое пальто.
Он подчинился.
– Ложитесь на этот шезлонг.
Через мгновение молодой человек вытянулся во весь рост, не сводя глаз с хирурга. Последний, несомненно, испытывал сильное волнение, но он не дрогнул, его движения были уверенными и быстрыми. Выбрав бутылку с жидкостью, он тщательно отмерил определенное ее количество. Делая это, он спросил:
– Были ли у вас когда-нибудь какие-либо нарушения в работе сердца?
– Нет.
Ответ был быстрым, но за ним сразу же последовал вопросительный взгляд на лице говорившего.
– Я полагаю, – добавил он, – своим вопросом вы имеете в виду, что давать мне определенный препарат может быть опасно. Однако в данных обстоятельствах я не вижу в вашем вопросе никакого смысла.
Это, очевидно, застало хирурга врасплох, но он поспешил объяснить, что не хотел причинять ненужную боль, отсюда и его вопрос.
Он поставил стакан на подставку, подошел к своему посетителю и тщательно проверил его пульс.
– Замечательно, – воскликнул он.
– Почему вы так говорите?
– Это совершенно нормально.
– Ведь полностью смирился. Действительно, прошло много времени с тех пор, как я познал подобное счастье. Это не так подвижно, но бесконечно приятно.
– У вас нет желания отказаться?
– Вообще никаких.
Хирург подошел к стойке и вернулся с препаратом.
– Возьми это, – сказал он ласково.
Молодой человек слегка приподнялся и взял стакан в руку. У него не дрогнул ни один нерв. Он выпил жидкость, осушив ее до последней капли. Затем он с улыбкой вернул стакан.
– Спасибо вам, – сказал он. – Вы самый благородный человек на свете. Желаю вам всегда процветать и быть счастливыми. Вы мой благодетель, мой освободитель. Благословляю вас, благословляю вас! Ты протягиваешь руку со своего места к богам и возносишь меня в славный покой. Я люблю тебя… я люблю тебя всем своим сердцем.
Эти слова, произнесенные искренне, музыкальным, низким голосом и сопровождаемые улыбкой невыразимой нежности, пронзили сердце старика. Подавленная судорога охватила его. Сильная боль сжала его жизненно важные органы. По его лицу струился пот.
Молодой человек продолжал улыбаться.
– Ах, мне это идет на пользу! – сказал он.
Хирург, сделав над собой усилие, сел на край дивана и взял посетителя за запястье, считая пульс.
– Сколько времени это займет? – спросил молодой человек.
– Десять минут. Две уже прошли.
Его голос стал хриплым.
– Ах, еще целых восемь минут!.. Восхитительно, восхитительно! Я чувствую, что это приближается… Что это было?… Ах, я понимаю. Музыка… Она прекрасна!.. Приближается, приближается… Это… вода? Сочится? Капает? Доктор!
– Что?
– Спасибо тебе… спасибо тебе… Благородный человек… мой спаситель… мой благо… благо… детель… Сочится… сочится… Капает, капает… Доктор!
– Что?
– Доктор!
– Не слышит. – пробормотал хирург.
– Доктор!
– И ослеп.
Ответом было крепкое пожатие руки.
– Доктор!
– И немеет.
– Доктор!
Старик наблюдал и ждал.
– Капает… капает.
Последняя капля вытекла. Послышался вздох, и ничего больше.
Хирург опустил руку.
– Первый шаг, – простонал он, поднимаясь на ноги; затем все его тело выпрямилось. – Первый шаг – самый трудный, но и самый простой. Провидение вручило в мои руки то, чего я жаждал в течение сорока лет. Теперь никакого отступления назад! Это возможно, потому что научно, рационально, но опасно. Если я добьюсь успеха… если я добьюсь успеха. Я добьюсь успеха… А после успеха – что?.. Да – что? Опубликовать план и результат? Виселица… До тех пор, пока она будет существовать. Будет существовать виселица. Так значимо… Но как объяснить его существование? Но все же мое решение твердое, я должен верить в будущее.
Он оторвался от задумчивости и вздрогнул.
– Интересно, слышала ли она что-нибудь или видела.
С этими мыслями он бросил взгляд на фигуру в гостиной, а затем вышел из комнаты, запер дверь, запер также дверь внешней комнаты, прошел по двум или трем длинным коридорам, проник в отдаленную часть дома и постучал в дверь. Его открыла его жена. К этому времени он полностью овладел собой.
– Я подумала, что только что видел кого-то в доме, – сказала она, – но я никого не могу найти.
– Я ничего не слышал.
Он испытал огромное облегчение.
– Менее часа назад я действительно услышала, как кто-то постучал в дверь, – продолжила она, – и, кажется, слышала, как вы говорили. Он заходил?
– Нет.
Женщина взглянула на его ноги и, казалось, была озадачена.
– Я почти уверена, – сказала она, – что слышала стук обуви в доме, и все же я вижу, что вы в тапочках.
– О, тогда на мне были туфли!
– Это все объясняет, – удовлетворенно сказала женщина. – Я думаю, что звук, который мы слышали, должно быть, был вызван крысами.
– Ах, вот оно что! – воскликнул хирург.
Уходя, он закрыл дверь, снова открыл ее и сказал:
– Я не хочу, чтобы меня беспокоили сегодня. – сказал он себе, идя по коридору, – Теперь все ясно.
Он вернулся в комнату, в которой лежал его посетитель, и произвел тщательный осмотр.
– Великолепный образец! – тихо воскликнул он. – состоягие каждого органа, каждая функция совершенны, прекрасное, крупное телосложение, рельефные мышцы, сильные и жилистые, способные к замечательному развитию – если предоставить им такую возможность. Я не сомневаюсь, что это можно сделать. Я уже преуспел с собакой – задача менее трудная, чем эта, потому что у человека головной мозг перекрывает мозжечок, чего нельзя сказать о собаке. Это дает широкий диапазон для несчастного случая. В головном мозге – интеллект и привязанности; в мозжечке – чувства и двигательные силы; в продолговатом мозге – контроль над диафрагмой. В этих двух последних заключены все основы простого существования. Головной мозг – это просто украшение, другими словами, разум и привязанности являются почти чисто декоративными. Я уже доказал это. Моя собака с удаленным мозгом была идиоткой, но в определенной степени сохранила свои физические чувства.
Размышляя таким образом, он тщательно подготовился. Он поставил операционный стол на место под потолочный светильник, выбрал несколько хирургических инструментов, приготовил определенные смеси лекарств и приготовил воду, полотенца и все принадлежности для утомительной хирургической операции. Внезапно он разразился смехом.
– Бедный дурачок! – воскликнул он. – Хотел заплатить мне пять тысяч долларов, чтобы я убил его! У него не хватило духу задуть собственную свечу! Необычно, необычно, какие странные выкрутасы совершают эти безумцы! Ты думал, что умираешь, бедный идиот! Позвольте мне сообщить вам, сэр, что в этот момент вы так же живы, как никогда в своей жизни. Но для вас это уже все равно. Вы никогда не будете более сознательны, чем сейчас, а для всех практических целей, поскольку они касаются вас, вы отныне мертвы, хотя и будете жить. Кстати, как, интересно, вы себя чувствуете без головы? Ха, ха, ха! Но это плохая шутка.
Он поднял бесчувственное тело с шезлонга и положил его на операционный стол.
***
Примерно три года спустя состоялся следующий разговор между капитаном полиции и детективом:
– Возможно она просто сумасшедшая, – возразил капитан. – Я думаю, что так и есть.
– И все же вы верите в ее историю!
– Да.
– Невероятно!
– Вовсе нет. Я сам кое-что узнал.
– Что?!
– Многое, в одном смысле; мало, в другом. Вы слышали все эти странные истории о ее молчании. Что ж, все они бессмысленны – вероятно, за одним исключением. В целом он безобидный старик, но странный. Он провел несколько сложных хирургических операций. Люди по соседству с ним невежественны, они боятся его и хотят избавиться от него, поэтому они рассказывают о нем очень много лжи и начинают верить своим собственным историям. Единственная важная вещь, которую я узнал, это то, что он почти с безумным энтузиазмом относится к хирургии – особенно экспериментальной хирургии, а у энтузиаста вряд ли есть такая вещь, как угрызения совести. Именно это придает мне уверенности в рассказе женщины.
– Вы говорите, что она казалась испуганной?
– Так и есть – во-первых, она боялась, что ее муж узнает о ее измене ему, во-вторых, само открытие привело ее в ужас.
– Но ее рассказ об этом открытии очень расплывчатый, – возразил капитан. – Он все скрывает от нее. Она просто строит догадки.
– Частично – да, частично – нет. Она отчетливо слышала звуки, хотя и не видела ясно. Ужас закрыл ей глаза. То, что, по ее мнению, она видела, я признаю, нелепо, но она, несомненно, видела что-то чрезвычайно ужасное, есть много странных мелких обстоятельств. За последние три года он лишь несколько раз обедал с ней в доме и почти всегда относит еду в свои личные комнаты. Она говорит, что он либо потребляет огромное количество еды, либо много выбрасывает, либо кормит кого-то, кто ест неимоверно много. Он объяснял это ей, говоря, что у него есть животные, с которыми он экспериментирует. Это неправда. Опять же, он всегда держит двери в эти комнаты тщательно запертыми, и не только это, но он удвоил количество дверей и укрепил их другими способами, а также крепко зарешетил окно, которое выходит из одной из комнат на глухую стену на расстоянии нескольких футов.
– Что это значит? – спросил капитан.
– Тюрьма.
– Возможно, для животных.
– Конечно, нет.
– Почему?