Джеймс Хэдли Чейз
Подобно тени
Глава третья
– Так ты получил ее?
– Разумеется. Не думаешь ли ты, что я потащился бы к черту на рога, не будучи уверен в успехе? Послушай, детка, не приставай ко мне сейчас, я должен упаковать вещи.
– Упаковать?
– Правильно. Сложить вещи в сумку: упаковать.
– Ты уходишь?
– Совершенно верно, я ухожу.
Она побрела за мной в спальню, жалкая, как котенок на отколовшейся льдине.
– Я буду скучать по тебе, Фрэнки.
– Как и я. Такое случается сплошь да рядом. И потом, я буду забегать время от времени. Я не говорю «прощай», детка, я говорю «оревуар», что по-французски значит «скоро увидимся». А теперь успокойся и не путайся у меня под ногами.
Она съежилась на стуле, обхватив себя руками:
– Я не буду мешать. Хочешь, я помогу упаковать вещи?
– Нет уж, спасибо, знаю, как ты пакуешь. Я уж как-нибудь сам.
– Какой он, Фрэнки? – помолчав, спросила она.
– Крошка-еврей. В голом виде сошел бы за стервятника. Одет как клоун на манеже. Говорит, чтобы пальто не стянули, пришлось выбрать эту расцветку. Да уж, на такой прикид позарится разве что дальтоник или психопат.
– Но зачем ему телохранитель?
Я вытащил из гардероба пару костюмов и разложил их на кровати. Достал из-под туалетного столика три пары туфель.
– Сообрази мне что-нибудь выпить, и покрепче. Предполагается, что я трезвенник, так что, боюсь, на сегодня это последний шанс промочить горло.
Она принесла двойной виски с чайной ложкой воды, как я люблю. Когда она протянула мне стакан, ее руки дрожали.
– Прекрати. Рано или поздно это должно было случиться. Ты ведь не думала, что я буду жить здесь всю жизнь, не так ли?
– Люди живут вместе всю жизнь.
– Кто я, по-твоему, – Дарби?[12]
– Фрэнки, если это из-за денег… Я скопила кое-что… Они твои! Все равно без тебя мне ничего не нужно.
– Только не начинай по новой.
– Зачем тебе уходить? Ты можешь охранять его днем, а ночевать здесь.
– Это круглосуточная работа. Кто-то шлет ему письма с угрозами.
– Пусть обратится в полицию.
– Подобные типы держатся от полиции подальше.
– Но он знает, кто ему пишет?
– Разумеется, нет. Он получил уже три письма, и автор, похоже, не семи пядей во лбу. Письма отпечатаны на машинке с западающими буквами «е» и «д», значит ее легко отследить. И бумага характерная: голубые листы с фигурными краями, какие обычно используют женщины. Знаешь, когда он показал мне письма, я сразу подумал о секретарше.
– У него есть секретарша?
– Разумеется, у него есть секретарша. Я, чтоб показать, мол, не лыком шит, намекнул: не худо бы ее проверить, отправитель-то, похоже, женщина. Так его чуть удар не хватил. Говорит: «Доверяю ей, как себе, мы фактически партнеры, она со мной уже десять лет, с тех самых пор, как ей минуло четырнадцать, а тому, кто будет ее очернять, лучше убираться отсюда подобру-поздорову». Ну, хочет смотреть на нее сквозь розовые очки – да ради бога, мне до лампочки.
– Как она выглядит? – будто бы невзначай осведомилась Нетта.
– Как еврейка.
– Еврейки бывают очень привлекательными.
– Она именно из таких. Жгучего, страстного типа, а что за фигура! Ничего подобного мне встречать не приходилось.
– Так же хороша, как моя?
– Не глупи, я сказал «фигура». Это где есть за что подержаться, нечто роскошное, чувственное…
Она вздохнула.
Я уложил костюмы в чемодан и принялся заворачивать в бумагу туфли.
– Чем занимается этот человек, Фрэнки?
– Торговец: перепродает все, что приносит барыш. Скажем, тебе нужна дюжина пар нейлоновых чулок. Он покупает их у кого-то по сходной цене, продает тебе втридорога, а разницу кладет в карман. Выгодное дельце. Нужно только знать, где дешево купить и дорого продать. Проще пареной репы.
– А почему ему кто-то угрожает?
– Он считает, конкуренты пытаются убрать его с дороги. В этом бизнесе каждый пытается урвать кусок пожирнее, и соперники как кость в горле. А он, по его словам, человек маленький, беззащитный. Врет, я считаю. Здесь кроется что-то еще. Уж больно странные письма, какие-то ребяческие, что ли. «Если ты веришь в Бога, готовься к встрече с Ним», – это в первом. «Жить тебе осталось недолго», – во втором. Верится с трудом, что эти шакалы станут посылать подобный вздор. Уж их угрозы звучали бы чертовски убедительно. Не пойму, почему Зарека пугает этот детский лепет.
– Его так зовут?
– Да, Генри Зарек. У него загородный дом недалеко от Чешама. Туда я и собираюсь сегодня вечером.
– Ты хочешь сказать, что уедешь так далеко?
– Это вовсе не далеко, всего тридцать две мили отсюда. Не в Шотландию же я отправляюсь.
– И ты должен оставаться с ним?
– Сопровождать его повсюду, жить в его доме, околачиваться вокруг его офиса, водить машину. Десять фунтов в неделю и полный пансион.
– Фрэнки, дорогой, но ведь это все равно что работать прислугой.
– И что плохого в том, чтобы работать прислугой?
– Потому что это тупик. Это неблагоразумно. Разве не лучше вложить деньги в собственное дело, которое станет приносить прибыль? Ты же знаешь, я всегда одолжу тебе денег. И ты можешь жить здесь, совершенно бесплатно, пока не станешь на ноги.
– Однажды кто-то воспользуется твоим предложением и ты потеряешь все свои деньги. Но это буду не я. Очень мило с твоей стороны, но я пока еще не созрел до кольца в носу.
– Ты говоришь чудовищные вещи.
– В самом деле? Что ж, говорю, что думаю. Где мой рюкзак?
– Сейчас принесу, дорогой.
Пока ее не было, я проглотил виски, закрыл чемодан и накинул на плечи пальто.
Я знал, что следующие несколько минут пережить будет непросто. Она обязательно устроит сцену. Удивительно, как она сдерживалась до сих пор.
Когда она вернулась с рюкзаком, я приготовился к худшему.
– Положи его на кровать.
– Фрэнки, посмотри. Тебе нравится?
Она протянула мне фотографию.
– У меня что-то со зрением или ты здесь действительно голая?
– Я сфотографировалась так, чтобы тебе было приятнее на меня смотреть.
В нижней части карточки детскими каракулями было начертано: «Буду ждать тебя вечно. С неизменной любовью, Нетта».
Именно такой сентиментальной чепухи от нее и следовало ожидать.
– Что ж, спасибо. Так будет легче тебя вспоминать.
Я бы сунул фотографию под матрас, но Нетта не сводила с меня глаз. Пришлось снова открывать чемодан.
– Она там не помнется, дорогой?
– Она будет в порядке.
Правду сказать, судьба карточки волновала меня меньше всего.
Я выволок вещи в прихожую.
– Вот и все, детка. Увидимся через несколько дней. Всякий раз, когда Зарек отправляется в Париж, у меня выходной. Так что скоро я опять завалю эту квартиру хламом.
– Я буду скучать по тебе, Фрэнки.
– Как и я.
Пора сматываться, или через минуту мы будем рыдать в объятиях друг друга.
– Я позвоню.
– Фрэнки… Ты же позволишь проводить тебя до станции? Еще немножко побыть с тобой?
Нет, ее не собьешь.
– Хорошо, только поторопись.
– Мне кажется, ты не обрадовался.
– Я чертовски обрадовался. Даю тебе минуту на сборы.
Она метнулась в спальню.
Не успела она исчезнуть из вида, как я схватил чемодан и бросился вниз по лестнице.
В офис Зарека я прибыл в шесть.
Эмми Перл стучала на машинке. При всем своем уродстве, печатала, надо признать, она мастерски. Ее маленькие пухлые пальчики летали по клавиатуре с пулеметной скоростью.
Я разместил свои пожитки на полу и направился в комнату босса.
Пулеметные очереди внезапно прекратились.
– Он занят. Садитесь и ждите.
Пришло время показать, чьим приказам я намерен подчиняться. Не обращая на нее внимания, я постучал в дверь и тут же распахнул ее.
В комнате, тусклой от табачного дыма, кроме Зарека, сидели еще двое. Вся компания внимательно рассматривала рассыпанную по столу горсть бриллиантов.
При виде меня незнакомцы вскочили. Один из них оказался недомерком с лисьей мордочкой, другой – гориллоподобным громилой с красной рожей и расплющенным носом. Громила угрожающе двинулся мне навстречу, занеся кулак для удара. Будь он проворнее, от моего лица осталось бы мокрое место. Я отклонился в сторону, перехватил его запястье, пока он по инерции двигался вперед, нырнул под него, подведя плечо под его подмышку, рванул его руку вниз и бросил его через себя.
Грузная туша на мгновение зависла в воздухе, едва не сбив с ног Зарека, и плашмя рухнула на пол, заставив задребезжать оконные стекла.
Я перевел дыхание:
– Скажите своим друзьям, чтоб не размахивали передо мной кулаками, я этого не люблю.
К этому времени бриллианты со стола таинственным образом исчезли.
Зарек протянул мне ключи от машины и попросил подогнать ее к крыльцу. Торопился небось отослать меня подальше, пока его гориллоподобный дружок не пришел в себя.
Судя по всему, машину Зарек стянул со свалки: это был «Остин-16», 1938 года выпуска, который, похоже, держали под открытым небом, использовали как таран, чтобы пробиться сквозь заросли терновника, и не мыли со дня сотворения мира. Сиденья с вылезшими пружинами и двигатель, не желающий заводиться, гармонично дополняли картину. Признаться, я ожидал чего-то более импозантного.
И все же я был убежден – нищета Зареку не грозит: нищий не раскошелился бы на мои десять фунтов в неделю, да и бриллианты вокруг него появляются подозрительно часто. Осталось выяснить, к чему весь этот маскарад.
По Вардур-стрит я подкатил к офису. Когда Зарек вышел из здания, кутаясь в свое нелепое пальто, шел седьмой час, сумерки начинали стремительно густеть, съедая окружающую реальность, чтобы вскоре бесславно отступить перед электрическим светом.
– Знаете, куда ехать?
– По Уотфордской объездной дороге до Кингс-Лэнгли, затем через Чипперфилд и Бовингдон до Чешама.
– Амершамское шоссе не менее удобно, но будь по-вашему.
В плотном транспортном потоке на Пиккадилли пришлось попотеть: стоило нам притормозить, двигатель намертво глох, вызывая острые пароксизмы ненависти у наших злосчастных попутчиков.
– Вам бы не помешал новый автомобиль.
– Меня вполне устраивает и этот.
К тому времени как мы достигли Мраморной арки, единственным моим желанием было разбить адскую колымагу о стену.
– Вам нужна будет завтра машина? Я бы хотел покопаться в моторе.
– В субботу, о’кей? Машина мне будет нужна. Да с ней все не так и плохо.
Стараясь избегать оживленных улиц, мы добрались до Уотфордской объездной дороги, где старушка, со вдавленным в пол акселератором, смогла разогнаться до тридцати двух миль в час.
– Поездом мы бы добрались быстрее.
– Меня вполне устраивает скорость.
Вести по скоростной трассе жестянку, которую обгоняют даже разбитые грузовые фургоны, я не пожелал бы и врагу.
– Вы когда-нибудь чистили свечи зажигания?
– Что вы зациклились на этом автомобиле? С ним все в порядке, и меня он полностью устраивает.
Несколько миль мы проехали молча, и лишь когда поползли по крутому склону холма к Чипперфилду – Зарек заговорил:
– Вы неплохо справились с Леманом, я доволен. Леман считается опасным противником в кулачных поединках.
– Не сказал бы. У него не поставлен удар.
– То, что он напал на вас, – ваша вина. Вы его напугали. С чего вы решили вломиться в кабинет, если было приказано ждать снаружи? Впрочем, это небольшое происшествие может пойти нам на пользу. Слухи распространяются быстро, и стычка с Леманом упрочит вашу репутацию.
– Раз уж мы заговорили об этом, расставим точки над «и»: я не подчиняюсь женским приказам, и мисс Перл не станет исключением.
– Я плачу вам достаточно, Митчелл, чтобы вы делали то, что я скажу.
– То, что скажете вы, но не женщина. Если вас это не устраивает, я увольняюсь.
Он молчал, я продолжал крутить баранку. Сила и скорость – вот что его впечатляет, и здесь я в своей стихии, черта с два он теперь захочет меня лишиться.
– Что ж, я поговорю с Эмми. Сомневаюсь, что будет так же просто договориться с моей женой.
Значит, он женат. Вероятно, на такой же расплывшейся клуше, как Эмми.
– Не рассказывайте моей жене о стычке с Леманом. Драки действуют ей на нервы. И не упоминайте о деньгах, которые я вам плачу. Я не говорил ей, что собираюсь нанять телохранителя. Она считает, что я трясусь из-за пустяков, а эти письма – чей-то розыгрыш. Если она спросит, скажите, что ваше жалованье – два фунта в неделю.
Вот оно как. Либо он не хочет, чтобы жена знала о размере его состояния, либо попросту боится ее.
Мы петляли по проселочной дороге, ведущей из Бовингдона в Чешам, когда он заговорил вновь:
– Я не хочу, чтоб вы болтали о моих делах, Митчелл. Если кто-то попытается что-то выведать, помалкивайте. Все, что происходит в офисе, – не для посторонних глаз. Я плачу десять фунтов в неделю не за технику вождения, а за то, чтобы вы держали язык за зубами.
– Буду нем как рыба.
Свет фар выхватил из темноты окрашенные белой краской ворота.
– Приехали.
Я выскочил из машины, чтобы открыть ворота, и огляделся. Ни единого огонька не светилось в чернильной мгле ночи, только скрипели над головой невидимые ветви деревьев и дорожный гравий отливал ртутью в призрачном свете фар.
– Отгоните машину в гараж и заходите в дом.
Он растворился во мраке.
Я развернул машину, и фары осветили уродливый двухэтажный грегорианский особняк, отделанный белой штукатуркой, и крыльцо со скоморошьей фигуркой Зарека, склонившейся над дверным замком.
К тому времени как я управился с «остином», в доме зажгли огни; электрический свет сочился сквозь бреши занавешенных окон, извергался из разверстого зева парадного входа.
Торопиться не хотелось: пусть Зарек выясняет отношения с женой без меня.
Мои глаза постепенно привыкали к потемкам: из темной мути проступил силуэт огромного амбара, какие-то пристройки поменьше жались к его бокам, как цыплята к наседке. Гараж располагался почти у самых ворот, позволяя держать в поле зрения сразу и двор с хозяйственными пристройками, и парадное крыльцо.
Я подхватил чемодан, перебросил через плечо рюкзак и направился к дому. Сразу за дверью находилась квадратная прихожая с небольшим столиком, виндзорским стулом, вешалкой и кокосовой циновкой на полу.
Едва я переступил порог, из внутренних комнат со смущенной ухмылкой появился Зарек:
– Пойдемте, я покажу вашу комнату.
Мы поднялись по лестнице, покрытой такой же кокосовой циновкой, и оказались в узком коридоре с рядом дверей. Я насчитал четыре, прежде чем мы остановились у самой последней, в тупике.
– Шикарной ее, конечно, не назовешь, – пожал плечами Зарек.
Это было мягко сказано. Крохотная конурка, львиную долю которой занимала железная кровать у окна, сосновый сундук у изголовья и плетеная табуретка – этим ее убранство и ограничивалось. Втиснуть туда еще что-нибудь было бы затруднительно.
– Предпочитаете спартанский стиль?
Он бросил на меня подозрительный взгляд:
– Вам не нравится комната?
– Сойдет, пока не подвернется что-нибудь получше.
– Мне бы хотелось, чтоб вам было комфортно тут и вы чувствовали себя счастливым.
– Очень мило с вашей стороны.
Переминаясь с ноги на ногу, он потер нос:
– Она отказалась предоставить вам другую комнату.
– Другую?
– У нас есть комната для гостей.
– А это помещение для прислуги?
– Хм, комната горничной.
– Не берите в голову, мистер Зарек. Меня это не волнует. Я не хочу причинять никаких неудобств.
На темном попугаичьем лице отразилось облегчение.
– Она привыкнет к вам. Вы же знаете женщин. Она разозлилась, что я не предупредил ее, но, когда она к вам привыкнет, дело пойдет на лад. Дайте ей время, Митчелл.
Я вспомнил об уютной спальне, в которой спал прошлой ночью, с ее мягким приглушенным светом, электрическим камином, пушистым ковром на полу.
– Надеюсь, времени ей понадобится не слишком много. – Я сардонически усмехнулся, собираясь продолжить шутку, но почувствовал, что она не придется Зареку по душе.
– Я уговорю ее, не волнуйтесь.
Я плюхнулся на кровать, такую же комфортабельную, как те, которыми укомплектована Скрабз[13].
– Где здесь можно умыться?
– Я покажу.
Он поманил меня в коридор.
– Это дверь миссис Зарек, напротив – моя. Следующая – комната для гостей. Самая первая дверь – в ванную комнату.
– Мне бы хотелось освежиться, если не возражаете.
– Ужин через десять минут.
– Мне накроют на кухне?
По тому, как он напрягся, я понял, что камешек попал в цель.
– Вы будете ужинать с нами.
– Вам стоит предупредить миссис Зарек.
– Вы слишком много себе позволяете.
– Всего лишь не хочу быть обузой.
Он окинул меня обеспокоенным взглядом и удалился в направлении лестницы. Подождав для порядка несколько секунд, я распахнул дверь гостевой комнаты и включил свет. Роскошью она не поражала, но была не в пример лучше моей: умывальник, ванная, мебель, с которой можно смириться, если не очень капризничать, – кровать, по крайней мере, выглядела удобной.
Держу пари, завтрашней ночью я буду спать в ней.
Глава четвертая
Когда я спустился в столовую и увидел огромный обеденный стол, ломящийся от яств и сверкающий столовым серебром, я окончательно удостоверился, что без денег не останусь.
Еврей может не заботиться о том, во что одет или где живет, но он не способен пренебречь своим желудком.
Зарек на секунду отвлекся от разделывания курицы размером с небольшую индюшку.
– Вы едите курятину?
– Я ем все, что выглядит съедобным, а эта птица определенно так и выглядит.
– Моя жена великолепная повариха.
– Не сомневаюсь.
Я оторвал взгляд от курицы и оглядел длинную, узкую и скудно обставленную комнату.
Несколько поленьев полыхали в гигантском открытом камине, с двух сторон которого хозяева умудрились приткнуть пару ветхих кресел. Неизбежная кокосовая циновка покрывала пол.
– Присаживайтесь.
– Где?
Он махнул разделочным ножом в сторону места, равно удаленного от обоих концов стола. Сервировавший его явно стремился показать, что гостю не рады: столовые приборы и салфетки здесь были свалены беспорядочной грудой.
– Сюда? – осведомился я с наигранным сомнением в голосе.
– Жена немного спешила, – буркнул Зарек, проследив мой взгляд, и протянул мне блюдо.
Когда он говорил, что хочет видеть меня счастливым, он, похоже, не шутил: содержимого тарелки с лихвой хватило бы на двоих.
– Выглядит аппетитно.
Он просиял. Беседа о кулинарии явно грела его сердце.
– Одна из пятидесяти. Приобрел только что вылупившихся за бесценок, по три шиллинга за дюжину. Жена вырастила их, согревая бутылками с горячей водой.
– Вы хотите сказать, что эта была не единственной?
– Пятьдесят. Мы выращиваем еще и гусей. Вы любите гусятину?
– Без сомнения.
Он просто упивался собой, и, поддавшись очарованию этого наивного ликования, я почти забыл, что он еврей.
– Нет ничего вкуснее откормленного гуся! Может быть, мы приготовим гуся к субботнему ужину. Определенно приготовим. Мы здесь, знаете ли, неплохо питаемся.
– Сегодня лучший мой ужин за несколько лет.
Надсадно скрипнув, отворилась дверь, и вошла она.
Этот момент до сих пор стоит у меня перед глазами. Вся моя жизнь, с бесконечной чередой дней, плохих, хороших, волнующих, забавных, счастливых, была перечеркнута в одно мгновение. Прошлое показалось тусклым и докучным, как хронический насморк. Взгляда на нее было достаточно. Это было как удар под дых, как схватиться за оголенный провод.
Еще минуту назад я не помышлял ни о чем, кроме цыпленка на своей тарелке, предвкушая роскошную трапезу; вошла она – и я превратился в ошалевшее от вожделения животное.
Если подумать, в ней не было ничего, от чего можно сойти с ума, кроме, может, глаз и общей неуловимой прелести. Она была миниатюрна, с рыжими волосами того редкого оттенка, какой почти не встречается в природе: словно поток расплавленной меди струился по ее плечам. Тонкие черты, оливковая кожа, в огромных зеленых глазах застыла усталость, пухлые чувственные губы скривились в странной усмешке. Ее болотного цвета свитер и темные слаксы были поношены и заляпаны грязью.
Шестеро из семерых мужчин прошли бы мимо, не повернув головы, но я был седьмым. Что-то она задела во мне, какой-то нерв, и я вспыхнул, как пучок старой соломы. Пафосно, но точнее не скажешь: один взгляд на нее – и я понял, что со мной покончено.
Мне было плевать. Она шла к столу, а я не мог оторвать взгляда от мягкого покачивания ее бедер и колыхания груди. В горле пересохло, и внезапно изобилие еды на столе показалось мне самой тошнотворной вещью, какую я когда-либо видел.
– Вы играете в шахматы, Митчелл?
Непостижимым образом ужин подошел к концу, и она скрылась на кухне, унеся с собой стопку грязной посуды. За все время она не произнесла ни слова.
Когда Зарек представлял нас друг другу, она смерила меня холодным взглядом и больше ни разу не взглянула в мою сторону.
Зарек, с аппетитом поглощающий цыпленка, не замечал ни ее демонстративной враждебности, ни моего потерянного вида. Он явно не тяготился молчанием, сосредоточившись на впихивании чудовищного количества снеди в тщедушное тельце.
Он даже не заметил, что я едва дотронулся до своей порции. Но единственное, в чем я сейчас нуждался, и нуждался страстно, – это в хорошей дозе виски. Не считая его жены, конечно.
Она появилась ненадолго, чтобы убрать со стола, когда Зарек кончил набивать брюхо, и вновь исчезла. Именно в этот момент Зарек и поинтересовался, играю ли я в шахматы.
– Не очень хорошо.
– А я люблю шахматы. Мы с отцом частенько играли, когда жили в Каире. Я пытался научить Риту, но безуспешно. Женские мозги не годятся для шахмат. Она сметливая и сообразительная, но совершенную красоту шахматных композиций ей не понять.
Из всей тирады мой мозг вычленил только имя – Рита.
– Ну, невозможно быть совершенным во всем.
– Сыграем партию? Так, чтобы поразмяться. Давненько не брал я в руки шахмат. – Он посмотрел на меня с надеждой.
– Не возражаю.
Он просиял, потирая маленькие смуглые ручки.
– В деревне немного развлечений после заката. И ничего лучше шахмат человечество не изобрело.
Будь она моей женой, я бы нашел чем заняться в деревне после заката. И ее не оставил бы в одиночестве на кухне дольше минуты.
Он поставил карточный столик у камина.
– Не хотела бы миссис Зарек посидеть с нами?
– Не волнуйтесь. Вы же знаете женщин, они вечно возятся на кухне. И потом, она рано ложится: любит почитать в постели. Всякий вздор, какой обычно читают женщины, вроде любовных романов. Она такая романтичная.
Он хихикнул, роясь в буфете.
«Но не с тобой, – подумал я раздраженно, – держу пари, с тобой она не очень-то романтична».
Шахматный набор, который он, раздувшись от самодовольства, выгрузил на столик, выглядел впечатляюще. Изящные шахматные фигуры из слоновой кости словно светились в пляшущих отблесках каминного огня.
– Красивые шахматы.
– Это великолепные шахматы.
Он протянул мне ферзя:
– Четырнадцатый век, работа Пизано. Отец нашел их в Италии и передал мне, чтобы я в свою очередь передал их своему сыну. Он очень категоричен в этом пункте, но что я могу поделать? У меня нет сына.
Он принялся расставлять на доске фигуры, его мохнатые брови сошлись у переносицы, придавая лицу угрюмое и обиженное выражение.
– «Не сейчас, подожди немного; может быть, в следующем году» – вот что она говорит, но какая мне радость от сына, если к тому времени я буду старой развалиной?
На негнущихся ногах я подошел к окну, раздвинул занавески и уставился в темноту, не желая, чтобы он заметил мое багровое от прилившей крови лицо. Реакция на его болтовню удивила меня самого: я едва не задыхался от злобы.
– Давайте приступим. Усаживайтесь поудобнее.
Услышав скрип двери, я обернулся. Она стояла в дверном проеме и пристально смотрела на Зарека. Ее подбородок был угрожающе приподнят, черты лица искажены гневом, она тяжело дышала, словно собираясь выплеснуть ярость, копившуюся долгие годы.
– Закончился уголь! Неужели я сама должна таскать уголь, когда в доме двое мужчин? – Ее голос был низким, хриплым и дрожал от бешенства.
Зарек нахмурился:
– Тебе не следует беспокоить меня, дорогая, когда я играю в шахматы.
– Я принесу, – выпалил я, бросившись ей навстречу.
Зарек уставился на меня, раскрыв рот, но я не обратил на него внимания.
– Если вы покажете, где он хранится, я отнесу его на кухню.
Она развернулась и, ни на кого не глядя, вышла из комнаты. Я поспешил за ней.
– Митчелл!
Я не остановился и не оглянулся. Сказать по правде, в этот момент я не остановился бы и под дулом пистолета.
Мы прошли в стылую неопрятную кухню, больше похожую на сарай. Вымытая посуда грудой лежала на столе, грязное кухонное полотенце валялось на полу возле раковины.
Она вытащила два порожних ведра для угля.
– Уже стемнело, пожалуй, я покажу вам дорогу.
– Я справлюсь. Просто объясните, где вы храните уголь.
Казалось, все происходит во сне: слова срывались с губ, но не значили ничего. Я понимал: еще немного – и я сожму ее в объятиях.
– И все же будет лучше, если я пойду с вами.
Она протиснулась мимо меня к двери черного хода, подняла щеколду, толкнула дверь и решительно шагнула вперед.
После слепящего света комнат темнота снаружи казалась непроницаемой. Я пробирался почти на ощупь, ориентируясь лишь на звук ее шагов, сердце колотилось, в висках пульсировала кровь.
Где-то впереди раздался скрежет отпираемого засова, потом щелчок выключателя, и ее темный силуэт качнулся на желтом фоне дверного проема.
– Вы найдете дорогу назад?
Жестяные ведра глухо звякнули, когда я поставил их на землю.
– Конечно.
Она повернулась, чтобы уйти, и с решимостью обреченного я схватил ее за запястье. Ни проблеска удивления не отразилось на ее лице; она посмотрела на меня все тем же пустым, отчужденным взглядом, молча высвободила руку и пошла прочь размеренной, неторопливой походкой, какой идут по сотни раз пройденному, набившему оскомину пути в очередной, ничем не примечательный раз.
Я сжал пальцы в кулак, пытаясь сохранить на них тепло ее плоти, вглядываясь в темноту, вслушиваясь в удаляющийся звук ее шагов, раздавленный безжалостной и безнадежной громадой того, что случилось со мной, ненавидя Зарека, себя и весь мир.
Не знаю, сколько я простоял так на светлом пятачке среди бездонного мрака ночи, упиваясь жалостью к себе, прежде чем поднял лопату, набросал в ведра угля и ощупью вернулся к дому.
Сквозь распахнутую дверь черного хода лился электрический свет, разбавляя белесой желтизной бархатную темноту двора.
Кухня была пуста.
Я поставил ведра у бойлера, ополоснул руки в раковине, двинулся было к выходу и замер, не веря своим глазам: на полке у двери стояла бутылка виски. Нескольких мгновений хватило, чтобы выдернуть пробку и прильнуть губами к узкому горлышку. Холодная жидкость обожгла горло и растеклась по пищеводу живительным теплом…
– Шах и мат.
Я отодвинул стул и изобразил улыбку:
– Что ж, я сам напросился. Как бы то ни было, спасибо за игру и простите за такое жалкое шоу.
– Ничего подобного, вы держались прекрасно. Я был весьма удивлен, когда вы начали с гамбита Стейница. «О, – подумал я, – это игрок!» Стейниц требует изощренной техники. Но затем – пуфф, ваши мысли улетели прочь, вы перестали думать над игрой, а в шахматах это недопустимо. На что вы отвлеклись, хей?
Интересно, как бы он отреагировал, если б узнал?
– Я был не в тонусе, вот и все; обычно я играю по правилам, но сегодня от этого бы не было толку.
Я украдкой взглянул на каминные часы: двадцать минут десятого.
– Полагаю, мне следует прогуляться вокруг дома.
– Прогуляться? Для чего вам это понадобилось?
– Я ваш телохранитель, не так ли? Хочу осмотреть местность, прежде чем отправиться на боковую.
– Думаете, и здесь меня подстерегает опасность? – Его черные глазки округлились.
– Понятия не имею. – Я зажег сигарету и бросил спичку в камин. – Не уверен, что вас вообще где-то подстерегает опасность, но, пока вы не убедились в обратном и пока я на вас работаю, не хочу рисковать.
Определенно моя речь пришлась ему по вкусу.
– Тогда осмотритесь, конечно. На кухне есть мощный фонарь. Может, когда вернетесь, мы сыграем еще партию, хей?
– Предпочел бы лечь спать, я не в настроении для шахмат.
– Ладно, раз так, идите спать. Вы читаете в постели?
– Я вообще не большой охотник до чтения.
– Миссис Зарек читает постоянно, всякий мусор, – он хмуро посмотрел в огонь, – любовные романы. Вы любите читать любовные романы?
– Не имею потребности. Когда я хочу женщину, я ее получаю.
Черт, это слетело с языка само собой. Он искоса взглянул на меня и помрачнел.
– Что вы сказали?
– Да ничего.
Безлунная ночь дохнула навстречу осенней сыростью, и порыв ледяного ветра хлестнул по лицу ошметками тумана. Я направил луч фонаря на мощенную кирпичом дорожку и с наслаждением глотнул стылого воздуха: еще несколько минут в доме – и я бы слетел с катушек.
По склизкой дорожке я зашагал к хозяйственным постройкам, пересек газон, смачно чавкающий под ногами, и уперся в стену амбара. Дом отсюда был виден как на ладони. В правом верхнем окне горел свет, но сквозь незадернутые шторы виднелась лишь полоска потолка. Я знал, что она там.
В столовой, сияющей в темноте, как театральная сцена, у камина неподвижно сидел Зарек, подперев лоб рукой и задумчиво глядя на огонь.
Я повернулся к амбару, электрический луч заметался по лоснящейся от влаги бревенчатой поверхности и осветил дверной проем. Внутри, на земляном полу, в беспорядке валялось несколько тюков соломы, поленница свежераспиленных дров высилась у стены, в дальнем конце маячила деревянная лестница, ведущая на сеновал.
Сеновал, грязный и пыльный, пребывал в запустении; дверцу, которая служила, чтобы вбрасывать сено внутрь прямо с телеги, похоже, не открывали годами. Я нажал на нее плечом, ржавые петли надсадно скрипнули, надавил сильнее, заставив ее сдвинуться на четыре дюйма, – теперь в образовавшуюся щель можно было без помех наблюдать за домом.
Ее комната оказалась на одном уровне со мной и просматривалась отсюда насквозь. Двуспальная кровать стояла у стены, напротив старинного платяного шкафа, какие обычно делают с зеркалами в полный рост и выдвижными отсеками.
Она сидела за туалетным столиком у окна, в зеленом шелковом пеньюаре, с сигаретой во рту, и расчесывала волосы.
Я опустился на колени на обшарпанный пол сеновала, не смея отвести от нее глаз. Казалось, я мог разглядеть малейшую деталь ее облика, то, как ритмично вздымалась и опускалась ее грудь при дыхании, дымок от сигареты, поднимающийся к потолку, блики света на медных волосах, белую кожу в вырезе пеньюара – игра света и тени завораживала меня, как кролика завораживает немигающий взгляд удава.
Пять минут прошло, или пять секунд, или вечность? Не знаю. Стоя здесь – на коленях, в темноте, – я перестал ощущать время. Я мог бы стоять так всю ночь и весь следующий день – и до скончания веков.
Вдруг она бросила расческу на стол и развернулась спиной к окну. В дверях спальни стоял Зарек.
Я поспешно перевел взгляд на комнату внизу: там все еще горел свет. Возможно, он зашел лишь пожелать спокойной ночи.
