Джеймс Оливер Кервуд
Чёрный Охотник
Глава I
Ледяное «крещение»
Это происходило в поздний летний вечер приблизительно сто семьдесят лет тому назад. Теплая нега бабьего лета окутала сонную, почти необитаемую глушь. У ног молодых людей, глядевших на этот рай тишины и покоя, протекала таинственная река Ришелье, спеша соединиться с рекой Святого Лаврентия, отстоявшей на двадцать миль на север.
На юге, милях в шестидесяти от этого места, находилось озеро Шамплейн, а за ним ненавистные англичане и могауки – «красная чума» лесных братьев, – яростно оскалившие зубы на Новую Францию.
Все это, а пожалуй даже больше, было вырезано на пороховом роге тончайшими линиями, словно паутинки, и на это молодой колонист потратил несколько недель неустанного труда.
Он гордился своей работой. В выражении его глаз сквозило самолюбие художника, когда он впервые представил свое произведение на суд другого человека.
Юноша обещал вскоре превратиться в мужчину, и в этом немалую роль играла неумолимая дисциплина жизни в лесах, которым, казалось, не было конца. Ему шел двадцатый год. На первый взгляд он не казался ни крупным, ни крепко сложенным. У него была тонкая фигура, и казалось, что он всегда готов к какому-то быстрому движению. Голова его была покрыта густой шапкой светлых волос, серые глаза смотрели пристально и открыто, и ни один индеец не мог бы быстрее его и более тщательно охватить все детали горизонта.
Его звали Давид Рок, но, несмотря на свое английское имя, он душой и телом принадлежал Новой Франции, историю которой он вырезал на своем пороховом роге.
Про девушку, стоявшую рядом с ним, можно было сказать, что она еще более прекрасна, чем эта чудесная страна. Ее голова приходилась чуть-чуть выше плеча молодого человека. По ее спине до самого пояса спадали две толстые косы. На лице у нее горел румянец, глаза сверкали от: счастья и гордости, когда она принялась рассматривать пороховой рог, который подал ей ее возлюбленный.
Ее звали Анна Сен-Дени.
– Мне даже не верится, что это сделано человеческими руками! – воскликнула девушка. – О, я так горжусь тобой! Я была бы счастлива, если бы только могла показать это матушке Мэри и подругам по школе. Когда я вернусь в Квебек, я расскажу им, что мой Давид – художник.
– Я страшно рад, что тебе это нравится, – сказал юноша, и лицо его залилось краской.
– О, это даже красивее, чем ее картины, которые развешаны по стенам нашей монастырской школы. И подумать только – неужели это сделано ножом?
– Да, только ножом, – ответил Давид Рок. – На крепком буйволовом роге, купленном мной у одного индейца. А тот забрал его у врага, которого он убил в бою два года тому назад.
– Уф! – с дрожью в голосе отозвалась девушка.
– Но ведь это нисколько не портит рога, – не правда ли, Анна?
– Нет, нисколько, это верно. Но я ненавижу войну, ненавижу убийства… несмотря на то, что в нашей стране кровопролитие не прекращается ни на один день. И я предпочла бы, чтобы человеческая кровь не была замешана здесь.
– Ты лучше переверни этот рог, Анна, – сказал молодой человек прерывающимся голосом. – Там еще кое-что есть… чего ты еще не видела.
Девушка повернула рог и пристально вгляделась. Над рисунком, изображавшим густую чащу сосен на небольшом холмике, были выцарапаны две строки. Она ближе поднесла рог к глазам и прочла:
– «Я люблю тебя. Я до последнего издыхания готов биться за тебя. Д. Р. Сентябрь 1754».
– Это относится к тебе, Анна, – снова заговорил юноша. – И то, что я написал здесь, правда. Я готов вступить в бой со всем миром ради тебя.
Он говорил, глядя вдаль через голову девушки, и старался владеть собой и говорить твердым голосом, но невольно в его словах чувствовалось какое-то еле ощутимое подозрение, нечто вроде детского страха или слабости, которое он стал испытывать в последнее время.
Это не ускользнуло от внимания девушки. В течение нескольких секунд она продолжала стоять, прижимая к груди драгоценный рог. Потом она уронила его на мягкую зеленую траву и быстро повернулась к своему возлюбленному. Ее руки ласково прикоснулись к его лицу. Юноша крепко обнял ее и прижал к себе, а пальцы его ласкали густые шелковистые косы.
В течение некоторого времени Анна глядела на него, и в ее глазах светилась безграничная любовь, которую молодые люди питали друг к другу почти с самого детства. Она протянула ему губы и прошептала:
– Поцелуй меня, Давид.
Спустя некоторое время она осторожно высвободилась из его объятий.
– Тебе не придется ни с кем драться за меня, Давид. Ты это хорошо знаешь. Знаешь, что я тебе скажу…
Глаза девушки внезапно загорелись шаловливым огоньком.
– Представь себе, я даже осмелилась сказать матушке Мэри, что горю желанием скорее окончить школу, так как в противном случае я не могу выйти замуж за тебя!
– Как бы я хотел, чтобы уже больше не было этой школы! – воскликнул Давид Рок.
– Неужели ты это серьезно говоришь? – изумилась девушка.
– Совершенно серьезно. Для меня никакой другой школы не существует, кроме лесов. Тебе не нравится мысль, что мне приходится драться, а между тем мне ничего другого не остается делать. В лесах никогда не прекращается война. И никогда не прекратится. И мы, которые не знаем школ, должны неустанно наполнять порохом свой рог и драться с англичанами и ирокезами. А в это время в городе Квебеке, – в котором, говорят, теперь живет уже восемь тысяч человек! – мужчины живут праздно, как короли, молодежь растет джентльменами-белоручками, а из девушек выходят важные дамы…
– И важные дамы влюбляются, конечно, в джентльменов, – закончила за него Анна. – Почему ты прямо не скажешь то, что у тебя на уме, Давид?
– Я ничем не могу помочь себе в этом.
– Но зато мой «джентльмен» одет в лосиную кожу, которая мягка на ощупь, как бархат. И это одеяние – истинный панцирь храбрых рыцарей с реки Ришелье и всегда им останется! – воскликнула девушка.
– Но все-таки я боюсь, Анна, и мой страх растет в последнее время с каждым днем, – продолжал Давид Рок.
Наконец-то он собрался открыть то, что угнетало его вот уже столько месяцев!
– Ты боишься? Но чего, Давид?
Резким, порывистым жестом Давид Рок указал ей на ружье, которое он раньше прислонил к стволу упавшего дерева.
– Вот все, что у меня есть, – да еще моя мать. И больше ничего.
– Наша мать, ты хочешь сказать, – укоризненно заметила девушка. – Ты забываешь, Давид, что она наполовину моя.
Безудержная радость звучала в голосе юноши, когда он снова заговорил, но, по мере того как он продолжал, эта радость стала мало-помалу исчезать.
– Ты знаешь, что я хочу сказать, Анна. Твой отец – сильный барон и самый могущественный сеньор в окрестностях. А твой дом – большой замок, между тем как мы живем в бревенчатой хижине в глубине леса.
– Ну и что же? – прервала его Анна, капризно мотнув головой.
– И ты слишком прекрасна…
– Не более прекрасна, чем твоя работа на этом роге, – снова прервала его девушка.
– …ты любишь богатые наряды и красивые шелка и кружева…
– Я люблю их видеть на красивых девушках.
– …но это все подходит к батистовому белью и золотым оторочкам на костюмах мужчин! – горячо продолжал юноша. – Это больше подходит к обществу клинков и изящных треуголок, чем к этому ружью и пороховому рогу.
– Прямо изумительно, как ты правильно рассуждаешь, – согласилась Анна и опустила глаза, чтобы ее молодой возлюбленный не прочел затаенного смеха.
– А теперь, к тому же, из Квебека направляется сюда целая процессия молодых джентльменов и дам. И главный интендант короля тоже едет сюда, и вместе с ним, говорят, возвращается из Монреаля этот Водрей, который в будущем году, вероятно, будет губернатором Новой Франции, если только Биго, интендант, поставит на своем.
– И какая чудесная компания с ними, должна сказать! – в тон юноше заметила Анна. – Пять самых красивых девушек из Квебека, – подумай только, Давид. И я убеждена, что еще раньше, чем они все уедут, я успею приревновать тебя к каждой из них.
Давид Рок хранил молчание.
– Нанси Лобиньер с ее голубыми глазами и золотистыми волосами поклялась отобрать тебя у меня, – продолжала девушка насмешливым тоном. – И Луиза Шарметт, и Анжела Рошмонтье, и Жозефина Лавальер, и Каролина де Буланже – все они горят желанием увидеть тебя.
– Скажи мне, Анна, все эти девушки, которых ты перечислила, тоже живут в сеньориях вдоль реки Святого Лаврентия? – спросил Давид Рок.
– Да, за исключением Луизы Шарметт. Она дочь торговца и, между прочим, ужасная кокетка. Я очень боюсь ее! – ответила Анна.
– Пьер Ганьон рассказывал мне, что этот интендант Биго самый порочный человек во всей Новой Франции, – заметил Давид Рок.
– Еще бы не знать Пьеру Ганьону! – ответила Анна. – Ведь ему все на свете известно. Но ты должен знать, Давид, что интендант Биго – самый могущественный человек в Новой Франции – после короля.
Анна подняла глаза и посмотрела на юношу, который вперил взор в их бездонную глубину, и слова, которые он намеревался произнести, замерли у него в горле.
– Давид, я не особенно внимательно прислушивалась к тому, что ты мне говорил… Я пыталась набраться храбрости и попросить тебя подарить мне этот пороховой рог. Пожалуйста, можно мне считать его своим? Я бы не променяла его ни на какие богатства в мире!
Давид Рок понял, что весь смысл его слов пропал даром, поскольку это касалось девушки.
– Анна… Ты действительно правду говоришь?
– Ну конечно!
– И не только для того, чтобы сделать меня счастливым? Скажи мне правду!
Густая краска начала медленно заливать лицо девушки, ее глаза стали темнеть, пока наконец их темная синева не превратилась в совершенно черный цвет.
– Давид! Этот рог и те слова, что ты вырезал на нем, значат для меня больше, чем все школы в мире и все важные джентльмены на свете… Если только правда то, что ты написал здесь.
– Если это неправда, то ты вправе забыть меня навсегда, Анна! – горячо воскликнул юноша.
– Можно мне взять его?
– Можно.
Девушка радостно расхохоталась, и ее звонкий смех вполне гармонировал с красотой, окружавшей их.
– В таком случае ты можешь оставить на другой раз все, что ты собирался сказать об этих глупых джентльменах, и школах и так далее. Я непременно должна знать скорее, что означает все, что вырезано на этом роге.
* * *
Теперь, когда тревога покинула сердце Давида Рока, он снова сияющим взором смотрел на ту чудесную страну, которую он запечатлел острием ножа на пороховом роге; он взял его из рук девушки, которая прижалась щекой к его рукаву, чтобы не упустить ни одного слова и не проглядеть какой-либо детали. Юноша расхохотался тем мягким смехом, за который Анна любила его еще тогда, когда они оба были детьми; он наклонился и прижался губами к шелковистым волосам девушки, а потом выпрямился и указал на синюю даль, терявшуюся за горизонтом.
– Вот там – англичане, которые день и ночь строят заговоры, чтобы уничтожить нас, и покупают наши скальпы у индейцев наравне со шкурками бобров. Если бы они могли, то с удовольствием предали бы каждого француза ирокезам, чтобы те сожгли нас на медленном огне.
В голосе юноши слышались теперь злоба и горечь; Анна Сен-Дени обеими руками обхватила его руку и прижалась к нему, она знала, что каждый раз, когда Давид говорит об англичанах и о их союзниках-индейцах, он представляет себе своего замученного и убитого отца.
– О, как я ненавижу их, – воскликнул он. – Всех этих англичан, которые заселили места, отмеченные здесь крестиками.
Девушка только кивнула головой в ответ, и трепет прошел по всему ее телу под действием страстной нотки в голосе возлюбленного. Она вполне понимала его, так как в глубине души она не меньше его любила Новую Францию.
– А вот здесь река, – продолжал Давид, проводя пальцем по линии, вырезанной на роге. – Это единственная линия, которая отделяет нас от наших врагов. Потому-то король и подарил таким воинственным сеньорам, как твой отец, земли вдоль реки Ришелье, чтобы они могли преградить путь неприятелю в случае его вторжения и задержать его продвижение в глубь страны.
– Здесь на озере (которое мы называем Сакраменто, а англичане – Озером Георга) расположена первая английская крепость – форт Эдвард – и форт Вильям-Генри. Вот почему я возле каждого из этих фортов вырезал лающего пса, ибо они тоже лают на нас и кусают, когда только представляется возможность.
– И ты думаешь, что они когда-нибудь доберутся до нас?.. И когда-нибудь их лающие псы сделают с нами то, что они хотят? – шепотом спросила девушка.
– Нет, если только ваши джентльмены из больших городов будут иметь достаточно мужества, чтобы драться, – ответил ей Давид Рок.
– Вовсе не мои джентльмены, – упрекнула его девушка. – Вовсе не мои.
– И от этих лающих псов, – продолжал юноша после недолгого молчания, в продолжение которого он, казалось, продумывал ее слова, – мы переходим к нашему собственному озеру Шамплейн. Вот здесь, где я вырезал французский флаг на верхушке разбитой сосны, находится место, которое индейцы племени минго называют Тикондерога, и тут мы в скором времени начнем строить форт.
– Ты говоришь как человек, все помыслы которого сосредоточены на войне, – сказала Анна. – Почему это «мы будем строить форт», Давид? Зачем тебе вмешиваться во все это? Разве не построят его без тебя солдаты короля?
Тихим, размеренным голосом Давид ответил:
– Наступает время, Анна, когда каждая винтовка Новой Франции нужна будет для того, чтобы преградить путь этим варварам. И это время уже недалеко. Ты не думай, что я делаю лишь догадки. Я знаю, о чем говорю. И такие винтовки, как моя, лучше винтовок солдат, Анна.
– И наши враги могут прийти от этого места, где стоят лающие псы, к озеру Шамплейн, и от озера Шамплейн к реке Ришелье, и потом вниз по Ришелье к… нам?
– Да, и после нас они направятся к Монреалю и к Квебеку и к каждому дому в Новой Франции, – если мы, живущие на реке Ришелье, не сдержим их натиска.
– Ты говоришь с еще большей уверенностью, чем мой отец, – с сомнением в голосе заметила Анна. – Но мой отец говорит только о мире, он верит в мир и в мощь Франции. И точно так же говорят и думают те, которые живут в Квебеке, Давид.
– В лесах мы знаем то, чего не знают у вас в Квебеке, – возразил Давид Рок. – В то время, как ваши джентльмены в Квебеке танцуют, играют в карты и копят богатства, эти лающие псы становятся все озлобленнее, все голоднее. И это не мои слова, Анна. Это слова…
– Чьи?
– …Черного Охотника.
Он медленно и тихо произнес последние слова, точно в них крылась такая тайна, которой даже ветерок не должен был услышать.
У девушки в первое мгновение занялось дыхание в груди, и вместе с тем слегка напряглись все мускулы ее тела, словно она вдруг почувствовала вражду к своему юному другу.
– Он снова был здесь?
– Да. Приблизительно за месяц до того, как ты вернулась из школы в Квебеке, он явился к нам однажды темной ночью. Я спал в это время, и мне снова грезился все тот же страшный сон. Мы провели с ним две недели в лесах, расположенных на юге; мы заходили с ним в самую глубь неприятельской земли, вплоть до свинцовых копей в долине Хуанита. Я сопровождал его даже до форта Вильям-Генри, и сам видел этих лающих псов, о которых говорю. Но так как я был вместе с Черным Охотником, то англичане не видели во мне опасности для себя. И я также видел много свежих красных скальпов, и много скальпов, которые индейцы высушили, натянув их на круглые обручи…
Анна медленно отодвинулась от него. Она слегка побледнела, и в ее глазах появилось то испуганное выражение, над которым Давид не раз смеялся.
– И твоя мать разрешила тебе уйти… без предостережения… не боясь за твою жизнь?..
– Ты забываешь, Анна, что она не боится Черного Охотника, как ты.
Он расхохотался и взял девушку за руку. В продолжение нескольких секунд Анна пристально смотрела на него – так пристально и так пытливо, что с губ Давида исчезла улыбка.
* * *
Они долго стояли и молча глядели друг другу в глаза. А потом, когда девушка, казалось, прочла в его глазах все, что ей нужно было знать и что он пытался скрыть от нее, она перевела взгляд на рог и сказала:
– Ты еще не кончил рассказывать мне про рог, Давид. Ты дошел до реки Ришелье и, не правда ли, эта река сливается с рекой Святого Лаврентия? В таком случае на этих скалах должен быть расположен Квебек, правда? А на том острове – Монреаль, а там на севере, наверное, расположены земли Верхней Канады. Но я вижу здесь много такого, чего не понимаю. Вот здесь, например, нечто вроде алтаря, возле которого стоят две фигуры, словно ангелочки, а неподалеку сидит какое-то жалкое существо с удочкой в руке.
– В этом леске, – торжественным голосом ответил Давид Рок, – стоит большой дом; это замок Сен-Дени. Этот ангелочек – ты сама, а то жалкое существо, которое сидит с удочкой, – это я, Анна.
– Скажи, пожалуйста, Давид, что мне сейчас делать: плакать или смеяться? И почему у этого ангелочка такие изумительные волосы?
– Более красивых волос, чем у тебя, никогда не было на свете, Анна!
– Даже у твоей матери?
– Моя мать была прекрасна, Анна, и Черный Охотник предложил мне изобразить ее вот здесь, возле того, что ты называешь алтарем.
– Черный Охотник! – воскликнула девушка. – Он посоветовал тебе? И он знал, что ты для меня делаешь этот рог?
– Он помогал мне разработать план рисунка, когда мы вместе с ним бродили в лесах на юге.
Девушка в это время медленно перевернула рог и стала разглядывать остальную часть панорамы, вырезанной молодым художником.
– Вот это – Скрытый Город, – сказал юноша, становясь лицом к юго-западу. – Он находится далеко отсюда, и ни один белый не знает в точности – где, ни один, за исключением Черного Охотника. Город расположен в том месте, где индейцы племени сенека когда-то захватили белых пленных, еще задолго до того, как мы родились. Они не стали убивать этих пленных, намереваясь сделать их частью племени. Там большей частью женщины и дети, как говорит Черный Охотник, и, наверное, их несколько сотен. Когда-нибудь я отправлюсь взглянуть на них. В обществе Черного Охотника мне не будет грозить опасность.
Девушка снова подошла и крепко прижалась к нему.
– Я до конца дней своих буду хранить и любить этот рог, Давид. Посмотри на закат солнца! Какой багровый – краснее крови! – Она слегка вздрогнула. – Становится немного прохладно, а у меня даже теплого платка с собой нет. Пойдем домой, Давид.
Юноша повернулся и повел ее по крутой тропинке, которая в скором времени привела их к ровному плато, поросшему гигантскими дубами. Сперва юноша шел позади девушки, отставая лишь на один шаг, но только тропинка сделалась шире, он обогнал ее и пошел впереди, держа наготове длинную винтовку. Глаза его оглядывали каждый кустик, уши насторожились, и ни один звук не мог бы миновать его слуха.
Анна шла позади него и тоже смотрела по сторонам, прислушиваясь ко всем звукам. В глазах ее светилась ласка. Она любила смотреть на Давида, когда он вот так шел впереди. Его ноги в мокасинах производили меньше шума, чем падающая листва, а юношеское тело могло бы поспорить гибкостью с пантерой.
Однажды ее отец как-то рассердился на него и назвал его молодой пантерой, молодым зверем, который растет в лесу и станет со временем большим зверем, ни к чему не пригодным, кроме жизни в лесах! А она гордилась этим. Она невероятно гордилась своим Давидом! За последний год с ним произошла огромная перемена. Он уж не был теперь ни прежним мальчиком, ни товарищем по играм; он также не был только юношей, которого она любила с присущей ей преданностью. Теперь он минутами был для нее – и как раз вот в такие минуты, как сейчас, – мужчиной. Мужчиной, внушавшим ей более глубокое чувство, чем та любовь, которую она питала к нему с самого детства. Мужчиной, который немного пугал ее и который заставлял ее сердце биться сейчас совсем по-иному.
Прошлой ночью, когда старый сеньор Николай Сен-Дени после ужина курил свою большую трубку, а Анна вскарабкалась на угол стола, стоявшего в читальне отца, последний вдруг сказал:
– Ты уже стала женщиной, Анна. Тебе минуло семнадцать лет. Я не хочу потерять тебя, – ведь ты – все, что у меня осталось после смерти твоей матери. Но я хочу сказать тебе, что с полдюжины молодых джентльменов просили разрешения вести с тобой серьезное знакомство, и мое мнение, что пора уже тебе положить конец глупой, детской привязанности к Давиду. Если ты захочешь, то сможешь выйти замуж за любого представителя трех или четырех наиболее могущественных фамилий Новой Франции. И теперь, когда сюда направляются интендант Биго со своей свитой и твои друзья из Квебека…
Но на этом месте Анна прервала его, закрыв ему рот обеими руками, и решительно заявила:
– Я выйду замуж за Давида, старый, дорогой, одноногий папочка! Я выйду замуж только за Давида Рока!
И после этого она убежала и отправилась к себе в комнату, заливаясь счастливым смехом Она еще долго слышала, как внизу в своей комнате ее отец расхаживал взад и вперед, постукивая деревянной ногой, но она не могла видеть радостной улыбки в его глазах и не могла слышать довольного смешка, который издавал старый вояка каждый раз, когда он подходил к окну, откуда виднелся лес, где стояла хижина Давида Рока и его матери.
Но Анна запомнила его слова, и теперь она не уставала мысленно повторять их, словно какую-то дикую песню: Ты уже женщина!.. Ты женщина!.. Ты женщина!
Ей исполнилось семнадцать лет, а в Квебеке было принято, чтобы молодые дамы семнадцати лет вступали в свет, выходили замуж и становились матерями.
Но что же будет с Давидом? Анна притронулась к его рукаву.
– Почему ты умолк, Давид? Почему ты так опасливо озираешься? – шепнула она. – Неужели нам может грозить здесь какая-нибудь опасность?
– В этот час вылетают из своих гнезд куропатки и тетерева, – ответил Давид Рок тихим, глухим голосом.
– Неправда, Давид, – быстро возразила Анна. – Ты вовсе не думаешь сейчас о куропатках и тетеревах. Ты думаешь об индейцах, Давид. Вечно об индейцах! Неужели ты предполагаешь, что они осмелятся прийти сюда?
– Индейцы на все могут осмелиться, Анна. И когда я смотрю на тебя и на твои волосы, я чувствую, что мог бы убить любого, кто грубо прикоснулся бы к ним! Я вспоминаю о том, что я видел однажды в стране ирокезов. Я думаю о Скрытом Городе. Я думаю…
Он вдруг умолк.
– О чем, Давид?
– Мне бы не следовало тебе говорить.
– Но я хочу знать!
– Я думаю о целом мешке скальпов, которые индейцы племени могауков послали в подарок своим английским друзьям в форт Вильям-Генри. Там было в общей сложности восемь скальпов – все снятые с французских женщин. Длинные волосы были завиты в косы по манере индейцев, и вместе со скальпами индейцы прислали черные ножи и томагавки, чтобы показать, каким оружием были убиты эти женщины. И волосы на одном из скальпов до такой степени напомнили мне твои, что мне стало страшно… мне стало почти дурно.
Он схватил руки девушки и крепко прижал к своей груди. Через несколько секунд он снова продолжал:
– Я надеюсь, что к тому времени, когда ножи для скальпирования и томагавки снова появятся в этой долине (а Черный Охотник уверяет, что это должно скоро случиться), ты будешь уже находиться в Квебеке.
Казалось, что юноша с трудом выжимает из себя каждое слово.
– Что ты хочешь сказать этим, Давид?
– Возможно, что ничего. Мне не следовало бы об этом говорить с тобой. Я только заставляю тебя нервничать. Вот видишь, мы уже выходим из чащи леса, а там в долине еще виднеется солнце.
Анна отстала на один шаг и продолжала путь позади него. Ее губы приоткрылись, щеки залились румянцем, а грудь высоко вздымалась. Она любила слушать Давида, когда он говорил с ней так, как сейчас, в глубокой чаще и во мраке вековых дубов. В такие минуты он особенно нравился ей как мужчина, и тогда в ней с еще большей силой просыпалась женщина. Она испытывала в душе какое-то особенно радостное чувство и счастье. И Давид, в душе которого еще боролись мальчик и мужчина, думал про себя, что никогда он не видел ее такой прекрасной.
Она распустила волосы и предоставила им развеваться под легким летним ветерком; почти каждый раз, когда она находилась с Давидом, она распускала их. Но почему-то сегодня, когда Давид взглянул на нее, он почувствовал дрожь во всем теле. И, между прочим, в этот вечер Анна отдавала себе отчет в том, что она именно потому распустила волосы, что это нравилось Давиду.
Девушка имела обыкновение набирать полную охапку цветов, проходя по опушке леса; когда она опустилась на колени и, весело хохоча, начала подавать их Давиду, тот вдруг бросил цветы наземь, быстро и с силой привлек ее к себе, схватил в объятия и стал так жадно целовать, что у девушки занялось дыхание. Она чувствовала, что никогда еще ее возлюбленный не целовал ее так, как сейчас.
Испустив легкий крик, она стала бороться с ним и, упершись обеими руками в его грудь, пыталась вырваться из крепких объятий. Но даже в эти мгновения борьбы ее сердце радостно билось от счастья и восторга. Она инстинктом проснувшейся женщины различала в лице и глазах возлюбленного ту страсть, которая поборола наконец юношескую робость. Тогда она перестала сопротивляться и, положив голову к нему на грудь, еще крепче прижалась всем телом.
Но в этот момент, который должен был запечатлеться на всю жизнь в душе молодого человека и девушки, раздался насмешливый хохот; Анна с быстротою молнии вырвалась из объятий Давида, а тот в мгновение ока повернулся лицом к месту, откуда доносился смех.
Шагах в двенадцати от молодых людей из-за рощицы диких сумах показались три человека, и смех принадлежал тому, который шел впереди других. Но как только Анна Сен-Дени повернулась, улыбка исчезла с лиц незнакомцев. Тот, кто находился впереди, почтительно снял шляпу и, низко кланяясь, стал рассыпаться в извинениях.
– Ради Бога, простите, мадемуазель, – начал он. – Мы не видели и не слышали вас и были уверены…
– Вы лжете! – прервал его Давид Рок, делая шаг к нему. – Вы великолепно видели и превосходно слышали, и вы смеялись потому, что не знали, что имеете дело с мадемуазель Сен-Дени. И что еще вы думали, разрешите узнать?
Анна потянула его за рука и умоляющим голосом стала просить:
– Ради Бога, довольно! Уйдем, Давид!
И раньше, чем молодой человек успел ответить или повернуться к ней, она по узкой тропинке нырнула в лес, и тогда Давид, не торопясь, поднял ружье, подобрал цветы и последовал за ней.
– Черт возьми! – с восхищением в голосе воскликнул один из мужчин, следовавших позади первого. – Скажите, Водрей, видели вы такую красотку в своей жизни? А вы, де Пин? И, между прочим, недурную историю вы затеяли, подкравшись потихоньку к такой сцене! А этот молодой дикарь – кто он такой? Черт меня возьми, если он ее не целовал! Как крепко он держал ее в своих объятиях! И я бы сказал, что ей это было вполне по душе, если я хоть что-нибудь понимаю в женщинах.
