Джин Соул
Крылья Золотой птицы. Муцянь
16
Любая кровь смешивается
Чинно вернувшийся в дом Сяоцинь на вытянутых руках пронёс выбитую от пыли одежду куда-то за ширму. Переоделся он в белое – в штаны, две рубахи, нижнюю и верхнюю, и поверх – аптекарский халат, который представлял собой узкую полосу ткани, сшитую по бокам и надеваемую через голову. Шапка осталась прежней, но из неё явно тоже повыбили пыль: углы её торчали в разные стороны, как уши у беспородной собаки – один вверх, другой – в сторону. Но в отличие от аптекарей, носящих сандалии, мальчишка был в сапогах.
«Хорошие сапоги, – подумал Чэнь Ло машинально, – крепкие, такие будто созданы для дальних странствий».
Он чуть приподнял голову, поглядел за лежанку. Его собственные сапоги одиноко стояли в углу, дожидаясь хозяина.
– Когда я смогу встать? – пробормотал Чэнь Ло, пытаясь упереться локтями в лежанку, чтобы приподняться и оглядеть дом, ставший его пристанищем. Что скрывается за этой высокой плетёной ширмой? Но тело плохо его слушалось, локти разъехались, и он повалился всей спиной обратно на лежанку, чувствуя, как перетянутую повязкой грудь заливает неприятный жар.
– Эй, эй! – воскликнул Сяоцинь, быстро подходя к нему и прижимая его за плечи к лежанке – излишняя предосторожность, у Чэнь Ло не хватило бы сил на вторую попытку сесть. – Нельзя тебе ещё вставать! Если что-то нужно, я подам. Рана вскроется – что тогда? Ты и так много крови потерял. Эй, ты меня слышишь?
Чэнь Ло крепко зажмурился. В ушах зазвенело, голос мальчишки, искажённый звуковым заслоном, казался резким, как свинячий визг. К горлу начал подбираться липкий комок.
– Меня сейчас вытошнит, – сдавленно произнёс Чэнь Ло.
Сяоцинь сейчас же подставил ему миску и терпеливо ждал, пока приступ тошноты у Чэнь Ло пройдёт.
– А не будешь резко вскакивать, – назидательно сказал он, вытирая Чэнь Ло губы мокрой тряпкой.
– Долго мне ещё лежать? – спросил Чэнь Ло. – Когда я смогу вставать?
– Вставать? – протянул Сяоцинь, поигрывая бровями. – Ты хотя бы сидеть научись.
– Почему всё моё тело ослабело? Я ведь ранен в грудь.
– А про яд позабыл? Тебя почти парализовало. Сейчас ты хотя бы видишь, слышишь и можешь разговаривать. В первые дни ты лежал бревно бревном, даже дышать с трудом мог.
При мысли, что он мог остаться парализованным, Чэнь Ло содрогнулся.
– А стрела, которой я был ранен… – начал он.
Сяоцинь пошарил под лежанкой и вытащил завёрнутую в покрытый бурыми пятнами лоскут стрелу. С предельной осторожностью он её развернул и на раскрытых ладонях протянул Чэнь Ло, предупредив:
– Только наконечника не касайся. Он пропитан ядом.
Чэнь Ло, помедлив, взял стрелу и повернул из стороны в сторону. Древко было наполовину белое, наполовину бурое, и он сообразил, что это его кровь пропитала и затемнила древесину.
– Не удалось отчистить, – словно оправдываясь, сказал Сяоцинь.
– Так даже лучше, – сказал Чэнь Ло. – Это доказательство, что я был ею ранен. Я слышал, в магистрате могут определить, кому принадлежит кровь.
Мальчишка скептически поиграл бровями:
– А я слышал, что по крови можно определить убийцу.
– Как это? – удивился Чэнь Ло.
– Будто бы если к трупу подойдёт убийца, то из раны хлынет кровь, – охотливо объяснил Сяоцинь. – Говорят, так покойники взывают к отмщению.
– Но… я ведь не покойник, – озадаченно возразил Чэнь Ло.
– А кто называл себя мертвецом?
Чэнь Ло понял, что мальчишка над ним просто насмешничает, и нахмурился. Сяоцинь, поблёскивая жёлтыми глазами, продолжал:
– Метод магистрата ненадёжен. Любая кровь смешивается в воде. Каждый аптекарь это знает.
Существовало мнение, что по крови можно определить родство. Для этого наполняли чашку водой и добавляли каплю крови одного человека, а к ней каплю крови другого. Если кровь смешается – они родственники, если нет – чужие люди. Способом этим широко пользовались в спорных вопросах установления отцовства или наследования. Магистрат использовал этот способ для установления личности жертв, а иногда и предполагаемых преступников.
– Если хочешь, можем проверить, – предложил Сяоцинь. – С тобой-то мы уж точно не родственники.
– А давай, – согласился Чэнь Ло.
Ему не понравилось пренебрежение, с каким мальчишка говорил о научных методах следствия. В магистрате служат умные люди, они своё дело знают, и если используют кровь для расследования, то, значит, этот способ работает. А он всего лишь подмастерье у аптекаря, что он может знать о науке? Их кровь не смешается, потому что они не родственники, и мальчишка будет посрамлён начисто!
Сяоцинь прежде забрал у Чэнь Ло стрелу и с прежней осторожностью припрятал её под лежанку, а потом сходил и принёс чашку воды и аптекарскую иглу, длинную и тонкую, такими зашивают края ран. Чэнь Ло заметил, что иглу стоило бы прокалить над огнём, но мальчишка уже проткнул себе указательный палец и стряхнул в чашку выступившую каплю крови. Красное пятнышко расплылось в воде. Сяоцинь протянул иглу Чэнь Ло.
– Обтёр бы хоть, – проворчал Чэнь Ло, прокатив иглу по краю лежанки. Он знал, что некоторые болезни передаются по крови, особенно недуги цветущей ивы[19]. Но вряд ли этот мальчишка был настолько искушённым.
Кончики пальцев Чэнь Ло всё ещё были вычернены, поэтому он проколол себе ладонь и подержал её над чашкой, пока капля крови не скатилась в неё.
– Я же говорил, – назидательно сказал Сяоцинь. – Любая кровь смешивается.
Чэнь Ло, хмурясь, смотрел, как две капли крови стягиваются друг к другу и закручиваются в единую спираль. Его кровь была темнее, вероятно, из-за яда, и казалось, что капли образовали символ Инь-Ян. Но в следующую секунду это уже было бесформенное пятно.
Ну и кто был посрамлён?
17
О сыновней непочтительности
Раздосадованный Чэнь Ло замкнулся в молчании, всем своим видом показывая, что не желает разговаривать с мальчишкой. Тот нисколько не смутился, даже не заметил этой отстранённости и продолжал выбалтывать аптекарские секреты.
Аптекарь Сян, по его словам, изучал свойства крови и был уверен, что методы магистрата ошибочны. Он даже смешивал кровь животных и кровь людей, чтобы это доказать. Но об этих опытах знал только его ученик, другим людям и тем более магистрату аптекарь Сян не открылся.
«И правильно сделал, – подумал Чэнь Ло машинально. – Не то бы его бросили в темницу».
Об аптекаре Сяне Сяоцинь отзывался с явной теплотой в голосе. Но тогда почему он собирается ограбить его и сбежать?
– А как ты попал в ученики к аптекарю? – спросил Чэнь Ло, решивший выяснить всю подноготную мальчишки.
Сяоцинь непроизвольно сплетал и расплетал пальцы, пока рассказывал.
Родителей он своих не помнил. Но, вероятно, на них напали разбойники, потому что аптекарь Сян нашёл их в лесу израненными. Ребёнка ему выходить удалось, родителей – нет. А поскольку другой родни у сиротки не нашлось, да и сам аптекарь Сян был безродным, то он оставил мальчика себе, дал ему имя – Сян Цинь и сделал своим учеником. Мальчик оказался способным и к пятнадцати годам уже ни в чём не уступал учителю.
– Приёмный отец, значит, – усмехнулся Чэнь Ло.
– Разве это смешно? – насупился Сяоцинь.
– Да нет, это не смешно, а скорее печально. Он тебя приютил и вырастил как собственного сына, а ты так с ним поступаешь.
– Как?
– Отплатил ему чёрной неблагодарностью. Ограбить собираешься. Что он скажет, когда узнает об этом?
– Да ведь аптекарь Сян отошёл, – с явным недоумением возразил Сяоцинь. – Он ничего не скажет.
Чёрствость мальчишки неприятно поразила Чэнь Ло, но он всё-таки попытался внять к голосу его совести:
– Твоя неблагодарность разобьёт ему сердце.
К его удивлению, Сяоцинь засмеялся, точно Чэнь Ло не усовестить его пытался, а рассказывал какую-то шутку.
– Разве это смешно? – вернул Чэнь Ло ему вопрос.
– Конечно, – кивком подтвердил Сяоцинь, – любой аптекарь знает, что сердце не глиняное, его не разобьёшь.
– Я же не буквально…
– Как? – переспросил Сяоцинь.
Чэнь Ло сообразил, что мальчишка не слишком образован и потому не понимает образной речи. Можно быть хорошим аптекарем, но в остальном – несведущим человеком. Пришлось перефразировать:
– Твой приёмный отец огорчится, узнав, что ты ограбил дом и сбежал.
Сяоцинь сощурил свои жёлтые глаза и сказал:
– Странный ты. Во-первых, как я могу ограбить самого себя? Всё в доме и так принадлежит мне. Во-вторых, я не сбегу, а буду сопровождать пациента. И кому какое до того дело?
– Да я ведь не об этом говорю…
– А в-третьих, ты не знаешь аптекаря Сяна, – перебил его мальчишка. – Он даже не заметит.
– Не заметит, что пропала карта сокровищ и его собственный ученик? – уточнил Чэнь Ло потрясённо.
– Когда его увидишь, сам всё поймёшь, – загадочно сказал Сяоцинь.
Чэнь Ло прикрыл глаза. Втолковывать сейчас мальчишке что-то бесполезно, лучше показать на собственном примере во время путешествия к Разлучённым горам. Идеальным сыном он не был, но уж точно его нельзя было назвать плохим. Он относился к отцу почтительно и во всём его слушался. Лучше всего, если бы аптекарь Сян вернулся до их ухода, Чэнь Ло смог бы побеседовать с ним и всё объяснить.
– А далеко ушёл аптекарь Сян? – словно между прочим спросил Чэнь Ло.
Сяоцинь поднял глаза к потолку, размышляя:
– Очень далеко.
– Ты не знаешь куда? – уточнил Чэнь Ло.
– Как можно знать наверняка? – не слишком понятно отозвался Сяоцинь. – Узнаю в свой черёд.
Чэнь Ло растерянно уставился на него. Мальчишка сейчас же поднял руку к лицу:
– И нечего на меня так смотреть!
– Да у тебя же всё равно лицо мяньшой закрыто, – возразил Чэнь Ло удивлённо. – Ты её не снимая носишь? У тебя лицо изуродовано или что?
– Всё с моим лицом в порядке, – рассерженно ответил Сяоцинь. – Аптекарям полагается закрывать лица.
Аптекари в Мяньчжао носили маски, потому Чэнь Ло не мог утверждать, что Сяоцинь его не обманывает. Но это лишь разожгло его любопытство. У кого такие необычные глаза – жёлтые, как у фазана, – у того и внешность должна быть незаурядной. Ему бы хотелось посмотреть, что за лицо у этого мальчишки.
«Нужно как-нибудь изловчиться и сорвать с него мяньшу», – подумал Чэнь Ло.
Но прежде нужно было набраться для этого сил.
18
«Чужая нагота… услада для глаз»
Сяоцинь сказал, что восстановление Чэнь Ло займёт не меньше трёх недель, и всё это время ему полагалось лежать, не вставая, и даже не шевелиться, чтобы кровь текла по венам размеренно, без лишних всплесков, тем самым не давая яду распространяться. Пилюли, которыми он кормил Чэнь Ло, сдерживали яд и вместе с тем укрепляли силы раненого.
Чэнь Ло на исходе первой недели осознал, что ничего не ест и не пьёт, кроме пилюль да отваров, которыми его поит Сяоцинь, однако же голода или жажды не испытывает, как и физического истощения. Сяоцинь сказал, что умеренность в еде – скорее уж полное её отсутствие! – непременное условие для выздоровления. И он тут же оговорился, что имеет в виду телесную рану, а не собственно отравление.
Повязку ему не меняли, только пропитывали её вновь и вновь травяными отварами. Чэнь Ло опасался, что рана загниёт или повязка врастёт в тело. Сяоцинь на это лишь снисходительно усмехнулся и просунул под повязку палец – хотелось бы надеяться, что чистый! – продемонстрировав, что ткань к телу не приросла. Повязка натянулась и сдавила рану. Чэнь Ло охнул и поморщился от жгучего всплеска в груди. Он поклясться был готов, что мальчишка сделал это специально, чтобы проучить Чэнь Ло за недоверие к его аптекарскому мастерству.
Но всё же видно было, что Сяоцинь обращаться с больными умеет. Раз в несколько дней он приносил миску с горячей водой и отирал тело Чэнь Ло от пота. Правда, он делал это с закрытыми глазами, чем немало забавлял Чэнь Ло.
– Для аптекаря ты слишком стыдливый, – посмеиваясь, сказал Чэнь Ло. – Ослепнешь, если за женщиной ухаживать придётся.
– Что я там не видел, – проворчал Сяоцинь. – Просто неприлично разглядывать чужую наготу, даже если это пациент.
– Это меня не смущает, не беспокойся, – счёл нужным сказать Чэнь Ло.
Сяоцинь как-то странно на него посмотрел, и Чэнь Ло неожиданно для себя смутился.
– А вообще, – поспешно добавил он, – ты прав, чужая нагота может быть усладой для глаз только в одном случае.
– В каком? – сейчас же спросил Сяоцинь, не скрывая любопытства.
– Вырастешь – узнаешь, – кашлянув, ответил Чэнь Ло. Стал бы он обсуждать такое с мальчишкой!
Сяоцинь неопределённо пожал плечами, то ли соглашаясь с тем, что не дорос ещё до таких разговоров, то ли выражая безразличие к вопросу в целом.
Чэнь Ло между тем размышлял, почему вдруг испытал смущение от взгляда мальчишки. Тот ведь не в штаны ему заглянул, а просто глянул в лицо. Должно быть, дело в цвете его глаз. Если глаза карие или чёрные, зрачков почти не видно, и взгляд тем самым смягчается. А у Сяоциня глаза фазаньи – жёлтые, и каждый зрачок – как острие иглы, так и чувствуешь какое-то покалывание под кожей. А быть может, он себе это просто надумал.
– Что опять? – недовольно спросил Сяоцинь. – У меня что-то на лице?
– Мяньша у тебя на лице, – фыркнул Чэнь Ло, сообразив, что, задумавшись, опять задержал взгляд на лице мальчишки.
– Не сниму, – категорично сказал Сяоцинь.
– Да я не об этом. Глаза у тебя… необычные. Никогда таких не видел. Даже у мё… даже у чужеземцев, – оговорился Чэнь Ло, сообразив, что о «мёртвых пташках» лучше не упоминать. – Я пару раз видел людей с синими глазами, но у них были рыжие волосы. У тебя глаза жёлтые, а волосы чёрные…
– Откуда ты знаешь? – перебил его Сяоцинь, отчего-то разволновавшись.
– Что у тебя жёлтые глаза? – выгнул бровь Чэнь Ло.
– Что у меня чёрные волосы.
– Прядь на виске выбилась, – глазами указал Чэнь Ло.
Сяоцинь схватился за висок и сейчас же запрятал выбившуюся прядь обратно под шапку. Прядь заупрямилась, но мальчишка снова и снова запихивал волосы под шапку, пока не одержал победу над упрямой прядью.
– Волосы аптекарям тоже прятать полагается? – предположил Чэнь Ло, наблюдая за его манипуляциями.
– А то! Где ты видел неопрятных аптекарей? – воскликнул Сяоцинь.
Чэнь Ло припомнил, как мальчишка рукавом вытирал разлившуюся воду, как выбивал пыль из одежды прямо в доме, как совал палец под повязку…
Видно, молчание его было настолько красноречиво, что Сяоцинь догадался о его мыслях и покраснел.
19
Расчёсывание волос
На исходе второй недели Чэнь Ло принялся уговаривать Сяоциня, чтобы тот позволил ему если уж не сесть, то хотя бы с боку на бок переворачиваться. Лежать на спине и разглядывать потолок он уже устал, хотелось бы обозреть и горизонты.
– У меня так пролежни появятся, – сказал он, просовывая ладони под поясницу. Она, казалось, потеряла подвижность, и он поймал себя на мысли, что теперь его парчовый карп с трудом мог бы резвиться в лотосовом пруду.
Сяоцинь назвал его опасения глупыми, но, устав от каждодневного нытья, позволил-таки Чэнь Ло сесть, оговорившись, чтобы тот не вздумал спускать ноги с лежанки. Чэнь Ло на всё был согласен, только бы не лежать лёжнем. Но сесть ему удалось лишь с помощью мальчишки, сам он не смог.
– Вот, – разворчался он тут же, – я себе всё отлежал, даже сесть самостоятельно не могу, скоро руки и ноги отнимутся, я их уже не чувствую.
– Сесть ты не можешь, потому что ослаб от потери крови, – возразил Сяоцинь со снисходительностью, с какой взрослые выслушивают доводы неразумных детей. – И не выдумывай, ничего у тебя не отнимется. Видишь, – добавил он, уколов ногу Чэнь Ло иголкой и восхитительным образом игнорируя его возмущение по этому поводу, – всё ты чувствуешь, иначе бы не вопил так. Можешь сгибать колени, только медленно, чтобы кровь не разогналась, это укрепит мышцы. И швыряться в меня подушками тоже не стоит, – добавил он, ловко поймав набитую сеном подушку, которую бросил в него рассерженный Чэнь Ло. – Ну вот, я же говорил…
От этого движения рана заныла, Чэнь Ло побледнел и схватился за грудь. Сяоцинь покачал головой и, пораздумав, дал ему две пилюли вместо одной. После он скрылся за ширмой и занялся какими-то своими делами.
Чэнь Ло, несколько придя в себя, принялся озираться. Он полагал, что сидя разглядит больше, чем лёжа, но ширма была высокая и скрывала остальную часть дома. Единственное, он увидел на полу позади ширмы узкую полосу солнечного света и понял, что окно в доме всё-таки есть.
Вернулся Сяоцинь – с широким деревянным гребнем – и объявил:
– Я тебя причешу.
– Зачем? – насторожился Чэнь Ло. Расчёсывание волос было процессом интимным, прикасаться к ним могли только очень близкие люди. Ему бы не хотелось, чтобы этот мальчишка прикасался к его волосам.
– Пока ты лежал, я не мог этого сделать, – объяснил Сяоцинь. – А они у тебя спутались. И сор набился.
– Какой сор? – совершенно изумился Чэнь Ло.
– Лесной. Пока я тебя тащил, – несколько смутившись, ответил Сяоцинь.
Чэнь Ло сообразил, что из леса мальчишка, должно быть, тащил его волоком. На себя он его взвалить и отнести на закорках, понятное дело, не смог бы: разница в весе существенная.
– Дай мне гребень, я сам, – повелительно сказал Чэнь Ло.
Но Сяоцинь спрятал гребень за спину и помотал головой:
– Нет. Тебе нельзя поднимать руки, кровь разгонится.
Чэнь Ло вынужден был принять его помощь. Он держался настороженно, в любой момент готовый уличить мальчишку в нечестивых помыслах, скажем, если бы тот вздумал взять прядь волос и понюхать или что-нибудь в том же духе, но Сяоцинь чинно и важно орудовал гребнем, пропуская волосы через пальцы и расчёсывая прядь за прядью.
Чэнь Ло странно себя чувствовал при этом. Лёгкое напряжение царило под кожей и раскатывалось волнами, когда гребень касался его волос у корней и съезжал по ним вниз, до самых кончиков. Он не ощущал ничего подобного, когда расчёсывался сам.
Сложно сказать, нравилось ему это чувство или вызывало неприятие.
20
«Золотая ветвь, яшмовый лист» и не-пойми-какая каша
На третьей неделе Сяоцинь позволил Чэнь Ло сидеть, спустив ноги с лежанки, но по-прежнему запрещал поднимать руки выше уровня груди. Чэнь Ло был и этому рад.
Впервые за долгое время он чувствовал босыми ступнями землю, вернее сказать – циновку, раскинутую от лежанки до ширмы. В Мяньчжао циновки плели из тростника, эта же была сделана из бамбука: молодые стебли, высушенные, расколотые вдоль надвое и связанные тонкими прочными нитями. Сяоцинь проявил предусмотрительность и раскинул циновку, когда разрешил Чэнь Ло спускать ноги с лежанки, чтобы тот не занозил ступни о трухлявые доски пола.
Сяоцинь сказал ещё, что теперь Чэнь Ло можно есть обычную пищу, и вызвался готовить обед.
– А ты сиди смирно, – велел Сяоцинь.
Судя по всему, готовил он на улице, а не в доме: сквозь щели в стенах потянуло дымком, к которому примешивался запах пищи. Но Чэнь Ло так и не смог разобрать, над чем кашеварил Сяоцинь, когда тот принёс ему миску с горячей, ещё дымящейся кашей. То ли он уже отвык от запаха и вкуса обычной еды, пропитавшись насквозь травяными отварами и гранатовыми пилюлями, то ли сварено это было из какой-то неизвестной крупы. Чэнь Ло понюхал кашу, подцепил слипшийся комок разваренных зёрен деревянной ложкой и повертел из стороны в сторону, размышляя, что это и почему не отлипает от ложки, хотя каша сама по себе жидкая.
– Что это? – спросил он наконец, всё ещё не решаясь отправить ложку в рот.
– Каша. Разве сам не видишь? – обиделся Сяоцинь.
– Я имею в виду… хм… Что это за каша? Из чего она сварена? – уточнил вопрос Чэнь Ло. – Это ведь не рис?
– Откуда в лесу рис? – фыркнул Сяоцинь.
«Ага, так эта каша сварена из каких-то лесных зёрен», – понял Чэнь Ло.
– И… со мной ничего не сделается, если я это съем? – спросил он. – Ты уверен, что эти зёрна – чем бы они ни были – съедобны?
Сяоцинь посмотрел на него таким взглядом, что Чэнь Ло опять почувствовал себя дураком.
– Это же обычный горох, – сказал мальчишка. – Ты что, никогда не видел и не ел гороха?
– Хм… нет, – смутился Чэнь Ло.
– Да-а, – протянул Сяоцинь, разглядывая Чэнь Ло, как какую-то диковинку, – вот уж точно «золотая ветвь, яшмовый лист»[20].
То, что мальчишка насмехается над его происхождением, Чэнь Ло не понравилось. Действительно, в доме градоначальника подавали только белый рис, непозволительную роскошь для простолюдинов, но семья Чэнь была богата и могла себе это позволить. К рису всегда полагалось не меньше дюжины закусок из мяса, рыбы и овощей. Когда кто-то болел, в кашу добавляли овёс, поскольку считалось, что овсяной отвар целебен. А в цинлоу ему как-то довелось попробовать похлёбку из пшеницы: слуга перепутал заказ. Обо всём прочем Чэнь Ло имел смутное представление.
– Это лесной горох, – сказал Сяоцинь. – Им быстро наедаешься, и он полезный.
– Мышиный горох? – брезгливо переспросил Чэнь Ло.
– Не мышиный, а лесной, – всплеснул руками мальчишка. – Дикорос. Знаешь, что это такое?
Чэнь Ло издал неопределённое мычание и опять воззрился на ложку с кашей. Цвет, к слову, тоже доверия не внушал.
– Птицы растаскивают зёрна, те падают в землю и прорастают, – терпеливо принялся объяснять Сяоцинь, выхватив ложку и толкая её в губы Чэнь Ло. – Если хорошенько поискать, то можно найти и дикорастущую пшеницу.
– С ложечки ты меня кормить, что ли, собрался? – буркнул Чэнь Ло, отворачиваясь, и отнимая ложку у мальчишки. – Я сам могу поесть.
Под пристальным взглядом Сяоциня пришлось сунуть ложку в рот и жевать. К такой грубой пище Чэнь Ло не был приучен, потому на лице его обосновалось недовольное, даже кислое выражение.
– Маньтоу бы сейчас съесть, – вздохнул он, с усилием вталкивая в рот вторую ложку каши.
– Фу, – не скрывая отвращения, сказал Сяоцинь, – как можно есть блюдо с такой историей?
Чэнь Ло выгнул бровь, но, прежде чем он успел ответить, Сяоцинь начал взахлёб пересказывать легенду о маньтоу.
В стародавние времена, когда царств на свете было десять раз по десять, сошлись на поле брани два войска и сражались три луны и три солнца. Силы у них были одинаковы, потому они никак не могли друг друга одолеть. Потом к одному войску подошло подкрепление, и у другого войска не осталось шансов ни победить, ни вырваться из окружения.
Тогда военачальник первого войска сказал, что если они сдадутся в плен, то жизни их пощадят. Воины поверили и сложили оружие. Но вероломный военачальник приказал связать их всех и отрубить им головы. Обезглавленные тела сбросили в яму, а из голов сложили башню высотой в двадцать чи[21]. Военачальник же пировал и глумился над поверженным врагом.
На другой день войско снялось с лагеря и двинулось в путь. Путь им преградила река, а поскольку время близилось к ночи, то пришлось встать станом и дожидаться рассвета.
Проснулся военачальник, слышит – кто-то ходит вокруг его шатра и что-то бормочет. Вышел он тогда и давай распекать нерадивых стражей, что мешают ему спать. Глядь – а это ходят по лагерю безголовые воины-призраки и требуют: «Отдайте наши головы!»
Перепугался военачальник, спрятался в шатре и до рассвета не сомкнул глаз, а наутро разболелся. Пришлось войску остаться у реки, пока он не выздоровеет.
На другую ночь всё повторилось: появились безголовые воины-призраки и стали бродить по лагерю, заглядывать в шатры, опрокидывать светильники, – ищут, неприкаянные, свои головы.
И в третью ночь безголовые воины-призраки тоже явились.
Позвал тогда военачальник в лагерь колдуна-даоса. Тот погадал и сказал, что духи павших воинов не успокоятся, пока не получат обратно свои головы, иначе не будет им упокоения, и проклятие падёт на головы тех, кто виноват в их гибели.
Военачальник послал людей обратно на поле брани – разобрать башню из отрубленных голов и побросать их в яму к остальным телам, но хищные звери уже успели растащить и головы, и трупы, и те вернулись ни с чем.
Тогда колдун-даос велел войсковым кашеварам замесить тесто и вылепить из него похожие на головы булочки, а внутрь каждой положить мясо. Только так можно было обмануть воинов-призраков: поверят, что это их головы, и уйдут.
Когда явились в лагерь воины-призраки, колдун-даос воскурил благовония и стал бросать мясные булочки в реку, приговаривая:
– Вот ваши головы, забирайте.
Воины-призраки, почуяв мясо, решили, что головы настоящие, и кинулись за ними в реку.
Больше они военачальника не тревожили, а тот зарёкся не глумиться над мёртвыми.
С тех пор повелось печь мясные булочки, а называть из стали маньтоу[22] – «головы врагов».
Пока Чэнь Ло слушал легенду, он как-то незаметно приел всю кашу в миске. Чего Сяоцинь и добивался.
