Джо Аберкромби
Немного ненависти
В гуще сражения
«В битве, – часто говорил отец Лео, – человек узнает, кто он есть на самом деле».
Северяне уже поворачивались, чтобы бежать, когда его конь врезался в них, словно топор в полено. Лео воспользовался силой своего разгона, чтобы рубануть одного по защищенному шлемом затылку, наполовину оторвав ему голову. Оскалясь, он повернулся на другую сторону. Проблеск лица с разинутым ртом – и его секира раскроила лицо надвое. Черные струи крови брызнули во все стороны.
Другие всадники тоже врубились в ряды северян, раскидывая их как сломанные куклы. Он увидел, как голову одной лошади насадили на пику; ее всадник кувырком полетел вперед, выбитый из седла.
Рядом разлетелось вдребезги чье-то копье; обломок с гулким лязгом ударился в шлем Лео, но он успел увернуться. Его окружало мелькающее месиво перекошенных лиц, сверкающей стали, вздымающихся тел, наполовину перегороженное забралом его шлема. Визг людей, коней и скрежет металла смешивался в единый несмолкающий грохот, выжимающий из головы остатки мыслей.
Наперерез неслась чья-то лошадь – без всадника, с болтающимися стременами. Конь Риттера. Лео узнал его по желтому чепраку.
Чье-то копье ткнулось ему в щит, и он покачнулся в седле. Острие соскочило вниз, проскребло по доспеху на его бедре. Его конь, фыркая, попятился; Лео крепче сжал поводья, до боли закаменев лицом в неестественной улыбке, бешено рубя секирой то справа, то слева от себя. Не думая, он врезал по щиту с намалеванным на нем черным волком, пнул противника ногой так, что тот едва не упал назад, и в этот момент блеснул меч Барнивы и отсек северянину руку.
Он увидел, как Белая Вода Йин заносит над головой булаву: рыжие спутанные волосы, из-под них блестят стиснутые зубы. Сразу же позади него Антауп вопил что-то нечленораздельное, выворачивая свое копье из окровавленной кольчуги. Гловард боролся с одним из карлов – оба безоружные, оба опутанные собственными поводьями. Лео рубанул северянина секирой, попав ему по локтю и выбив сустав; рубанул еще раз, и тот рухнул лицом в грязь.
Он указал секирой на знамя Стура Сумрака: черный волк, пляшущий на ветру. Лео заревел, завыл, надсаживая сорванную глотку. С опущенным забралом никто его не слышал. Никто не услышал бы, даже если бы забрало было поднято. Он сам не понимал, что пытается крикнуть. Оставив попытки, он снова принялся яростно молотить по колышущемуся морю тел.
Кто-то схватился за его ногу. Курчавые волосы. Веснушчатое лицо. Вид донельзя перепуганный – как и у всех здесь. Оружия, похоже, нет. Сдается, что ли? Врезав веснушчатому краем щита по темени, Лео пришпорил коня и втоптал его в грязь.
Здесь не место для благих намерений. Не место для утомительных тонкостей и скучных контраргументов. К черту брюзжание его матери с призывами к терпению и осторожности! Все было восхитительно просто.
«В битве человек узнает, кто он есть на самом деле» – и Лео обнаружил, что он тот самый герой, которым всегда мечтал быть.
Он снова взмахнул секирой, но в ощущении было что-то не так. Головка секиры слетела, оставив в его руке лишь окровавленную палку. Отшвырнув ее, он вытащил свой боевой клинок. Неловкие пальцы в латной перчатке гудели от ударов, рукоять была скользкой от усиливающегося дождя. Внезапно Лео понял, что человек, которого он бьет, уже мертв; его тело привалилось к изгороди, так что казалось, будто он стоит, но из разбитого черепа вываливалось черное месиво. Ну и хорошо.
Северяне уже бежали. Они с воплями рассыпались в стороны, их рубили мечами в спины; Лео гнал их, как скот, в направлении их знамени. Трое всадников удерживали в проходе целую толпу, а Барнива вертелся посередине, рубя во все стороны своим тяжелым мечом. Его покрытое шрамами лицо было сплошь забрызгано кровью.
Знаменосец, гигантского роста, с отчаянными глазами и залитой кровью бородой, все еще вздымал высоко над собой штандарт с черным волком. Пришпорив коня, Лео наехал прямо на него, отбил щитом удар секиры, рубанул мечом. Лезвие проскребло по боковому щитку шлема и глубоко рассекло гиганту лицо, срезав половину носа. Знаменосец пошатнулся, и Белая Вода Йин раздробил ему шлем своей булавой. Из-под обода брызнули струйки крови. Лео пинком опрокинул противника, вырвал древко знамени из его безвольной руки и вознес его вверх – смеясь, кашляя, захлебываясь собственной слюной и снова заходясь хохотом. Петля секиры все еще висела у него на запястье, так что сломанная рукоять стучала его по шлему.
Ну так что, они победили? Он оглянулся, ища новых врагов. Несколько оборванных фигур скачками неслись через пашни, направляясь к далеким деревьям – спасая свои шкуры, бросив оружие. Да, это все.
У Лео болело все тело: ляжки от стискивания боков коня, плечи от махания секирой, пальцы от сжимания поводьев. Даже подошвы ног, казалось, пульсировали от усилий. Его грудь вздымалась, дыхание гулко отдавалось внутри шлема – влажное, горячее, с привкусом соли. Должно быть, где-то прикусил язык. Повозившись с застежкой под подбородком, он в конце концов содрал с себя проклятую штуковину. Череп тут же взорвался от окружающего шума, ярость превратилась в восторг. Шум победы!
Он слез с коня, едва не упав, и принялся взбираться на стену. Под латной рукавицей оказалось что-то мягкое. Труп северянина, из спины торчит обломок копья. Лео не чувствовал ничего, кроме головокружительной радости.
В конце концов, нет трупов – нет славы. Все равно что сожалеть о морковных очистках. Кто-то помогал ему карабкаться, поддерживал твердой рукой. Юранд. Всегда рядом, когда он нужен. Лео выпрямился во весь рост, и к нему повернулись радостные лица его людей.
– Молодой Лев! – проревел Гловард, забираясь на стену рядом с ним и хлопнув по плечу тяжелой рукой. Лео покачнулся, Юранд протянул руку, чтобы его поймать, но он устоял. – Лео дан Брок!
Вскоре они все уже выкрикивали его имя, выпевали словно молитву, скандировали словно заклинание, тыча тускло блестящими клинками в моросящее небо:
– Лео! Лео! Лео!
«В битве человек узнает, кто он есть на самом деле…»
Он был словно пьяный. Он будто бы горел. Он чувствовал себя королем. Он чувствовал себя богом! Вот оно – то, для чего он был создан!
– Победа! – заорал он, потрясая окровавленным мечом и окровавленным знаменем северян.
Во имя мертвых, разве могло быть что-либо лучше, чем это?
* * *
В шатре леди-губернаторши велась война другого рода. Война, состоящая из терпеливого изучения и кропотливых вычислений, взвешивания шансов и наморщивания лбов, обсуждения путей подвоза провианта и разглядывания огромной кипы карт. Та война, для которой у Лео, честно говоря, всегда не хватало терпения.
Сияние победы несколько угасло под усиливающимся дождем во время долгого утомительного пути вверх по долине, еще больше притупилось от выматывающей душу боли от десятков порезов и ушибов и почти полностью померкло под холодным взглядом, которым встретила его мать, когда Лео ввалился внутрь шатра с Юрандом и Белой Водой Йином, следовавшими за ним по пятам.
Он застал ее посередине разговора с рыцарем-герольдом. До неприличия высокий, рыцарь был вынужден почтительно склоняться к ней, ведя беседу.
– …пожалуйста, передайте его величеству, что хотя мы и прилагаем все усилия, чтобы остановить продвижение северян, но Уфрис потерян и мы вынуждены отступать дальше. Преобладающие силы нанесли нам удар в трех местах одновременно, и мы до сих пор собираем наши отряды. Просите – нет, умоляйте его! – послать нам подкрепление.
– Непременно, миледи. – Рыцарь кивнул Лео, проходя мимо него. – Примите мои поздравления с победой, лорд Брок.
– Нам не нужна треклятая помощь от короля! – рявкнул Лео, как только за герольдом опустился полог. – Мы можем сами побить псов Кальдера Черного!
Внутри шатра его голос, приглушенный мокрым полотном, прозвучал неожиданно слабо. Здесь он вовсе не разносился вдаль, как на поле боя.
– Хм-м… – Упершись кулаками в стол, его мать принялась сосредоточенно разглядывать карты. Во имя мертвых, Лео порой казалось, что она любит свои карты больше его! – Если мы должны сражаться за короля в битвах, то можем ожидать от него поддержки.
– Ты бы видела, как они драпали! – Проклятье, ведь еще пару минут назад Лео чувствовал такую уверенность в себе! Он мог, не дрогнув, атаковать шеренгу карлов, но эта женщина с длинной шеей и сединой в волосах словно высасывала из него всю храбрость. – Они дрогнули еще до того, как мы до них добрались! Мы захватили несколько десятков пленных…
Лео взглянул на Юранда, ожидая поддержки, но тот смотрел на него с тем самым сомневающимся видом, как всегда, когда не одобрял его действия. Точно так же он смотрел на Лео перед атакой.
– Теперь ферма снова в наших руках… и… – Лео запнулся и замолчал.
Выждав, пока наступит тишина, его мать перевела взгляд на его друзей.
– Прими мою благодарность, Юранд. Не сомневаюсь, что ты приложил все усилия, чтобы отговорить его от этого. И ты тоже, Белая Вода. Мой сын не мог бы просить о лучших друзьях или более отважных воинах.
Йин опустил тяжелую лапищу Лео на плечо:
– Да ну, Лео был впереди всех…
– Вы можете идти.
Йин смущенно поскреб в бороде, выказывая гораздо меньше воинской отваги, нежели в долине. Юранд обратил к Лео лицо с едва заметной извиняющейся гримасой.
– Разумеется, леди Финри.
И они выскользнули из шатра, оставив Лео наедине с матерью.
В убийственном молчании Лео нерешительно теребил бахрому плененного вражеского знамени. Наконец его мать соизволила вынести свое суждение:
– Ты поступил как идиот.
Он ждал этих слов, но они все равно уязвили его.
– Почему? Потому что решил сам драться?
– Потому что выбрал такое время, чтобы драться, и такой способ.
– Место великого полководца – в самой гуще сражения!
Однако он сам знал, что говорит как герой какого-нибудь дурно написанного романа из тех, что ему так нравились.
– А знаешь, что еще можно найти в гуще сражения? Трупы. – Его мать устало покачала головой. – Лео, мы с тобой оба знаем, что ты не идиот. Так зачем ты постоянно им притворяешься? Не надо было мне соглашаться, когда твой отец отослал тебя к Ищейке. Все, чему ты научился в Уфрисе, – это безрассудству, дурацким песням и ребяческому преклонению перед убийцами. Лучше бы я послала тебя в Адую! Петь ты вряд ли бы научился, но по крайней мере получил бы хоть какое-то представление об утонченности.
– Есть время для утонченности, а есть время для действий!
– Да, но не для опрометчивости, Лео. А также не для тщеславия.
– Мы победили, черт подери!
– И что вы отвоевали? Никому не нужную ферму в никому не известной долине? Это был не больше чем разведывательный отряд, Лео. Зато теперь противник имеет представление о наших силах. А точнее, об их нехватке.
С резким горьким смешком она снова повернулась к своим картам.
– Я захватил знамя!
Впрочем, теперь, когда он рассмотрел его как следует, оно казалось жалким: неуклюже залатанное полотнище, древко больше похоже на палку, чем на настоящий флагшток. С чего он решил, что под ним мог выезжать сам Стур Сумрак?
– Флагов у нас и так предостаточно, – отозвалась мать. – А вот людей, чтобы идти за ними, не хватает. Может быть, в следующий раз ты лучше захватишь в плен несколько полков?
– Проклятье, мама! Я не знаю, что мне сделать, чтобы ты была довольна…
– Слушай то, что тебе говорят. Учись у тех, кто знает больше тебя. Будь храбрым сколько душе угодно, но не будь опрометчивым. И прежде всего – постарайся, чтобы тебя не убили, черт подери! Ты всегда прекрасно знал, как сделать, чтобы я была довольна, – просто предпочитал быть довольным сам.
– Ты не можешь понять! Ты…
Он нетерпеливо замахал рукой, как всегда не в состоянии в нужный момент отыскать нужные слова.
– Ты… не мужчина, – неловко закончил Лео.
Мать подняла одну бровь.
– Если у меня и были сомнения на этот счет, они полностью рассеялись в тот момент, когда я выталкивала тебя из своей утробы. Ты хоть представляешь себе, сколько ты весил в младенчестве? Попробуй два дня тужиться, пытаясь извергнуть из себя наковальню, и после этого мы поговорим.
– Тысяча проклятий, мама! Я имею в виду, что есть такой тип людей, на которых другие равняются, к которым…
– Так же, как на тебя равнялся твой друг Риттер?
На Лео накатило воспоминание о той лошади без всадника, что проскакала мимо него на поле боя. Он понял, что лица Риттера не было среди его друзей, когда они праздновали победу. И осознал, что ни разу даже не вспомнил о нем вплоть до этого момента.
– Он знал, чем рискует, – хрипло выговорил Лео, которому вдруг перехватило горло. – Он сам выбрал сражаться. И был горд этим!
– Да, это так. Потому что в тебе есть этот огонь, который вдохновляет других следовать за тобой. В твоем отце он тоже был. Но этот дар несет в себе ответственность. Люди вверяют тебе свои жизни, Лео.
Тот сглотнул. Его гордость таяла, оставляя за собой лишь уродливое чувство вины. Так тает девственно-чистый снег, и под ним обнажается грязная, неопрятная земля.
– Надо пойти его проведать… – Лео повернулся к выходу, едва не запутавшись в болтающемся ремне одного из своих поножей. – Он… там, среди раненых?
Лицо его матери смягчилось – и это вселило в него еще большую тревогу, чем прежде.
– Он среди мертвых, Лео.
Воцарилось долгое, странное молчание. Снаружи поднялся ветер, его порывы заставляли полотнище шатра хлопать и трепетать.
– Мне жаль, – добавила она.
Нет трупов – нет славы. Лео опустился на складной полевой стул. Захваченное знамя со стуком упало на землю.
– Он говорил, что мы должны подождать тебя, – пробормотал Лео, вспомнив, с каким обеспокоенным лицом Риттер смотрел вниз, в долину. – И Юранд тоже. А я сказал, что они оба могут оставаться с дамами… пока мы сражаемся.
– Ты поступил так, как считал правильным, – мягко отозвалась мать. – У тебя не было времени подумать.
– У него была жена…
Лео вспомнил их свадьбу. Как же ее звали, черт? Подбородок выглядел немного безвольным… Подружка невесты была симпатичнее. Счастливая пара пыталась танцевать, а Белая Вода Йин проорал на северном наречии, что ради новобрачной надеется, что Риттер трахается лучше, чем танцует. Лео ржал так, что его чуть не стошнило. Сейчас его не тянуло смеяться. Подташнивало – это да.
– Клянусь мертвыми… у него ведь был ребенок!
– Я им напишу.
– Что проку в письмах? – Он чувствовал, как к носоглотке подкатывают едкие слезы. – Я отдам им свой дом! В Остенгорме!
– Ты уверен?
– Зачем мне дом? Я все равно провожу все время в седле.
– У тебя большое сердце, Лео. – Мать присела на корточки, чтобы быть с ним лицом к лицу. – Порой мне кажется, что слишком большое.
Ее бледные руки казались крошечными, зажатые в его латных рукавицах, но сейчас они были сильнее.
– В тебе есть задатки великого человека, но ты не должен позволять каждой эмоции уносить тебя невесть куда. Храбрые порой выигрывают сражения, но войны всегда выигрывают умные. Ты меня понимаешь?
– Понимаю, – прошептал он.
– Хорошо. Тогда прикажи людям покинуть ферму и отвести войска к западу, пока Стур Сумрак не прибыл с подкреплением.
– Но если мы отступим… то получится, Риттер умер ни за что? Если мы отступим, как это будет выглядеть?
Она встала.
– Как женская слабость и нерешительность, я надеюсь. Тогда, возможно, горячие головы среди северян возьмут верх, и они начнут преследовать нас с мужественными улыбками на своих мужественных лицах. И когда наконец прибудут королевские солдаты, мы искромсаем их в мелкие кусочки – на территории, которую сами выберем.
Моргая, Лео уставился в пол, чувствуя на щеках слезы.
– Понятно.
Она продолжала более мягким голосом:
– Это было опрометчиво, это было безрассудно, но это был действительно храбрый поступок… и, к худу или к добру, действительно есть такой тип людей, на которых равняются другие. Нам всем необходимо чему-то кричать «ура», глупо это отрицать. Ты расквасил Сумраку нос. Великие воины быстро приходят в гнев – а рассердившись, люди делают ошибки.
Она вложила что-то в его безвольную руку: знамя с намалеванным волком Стура.
– Твой отец гордился бы сегодня твоей отвагой, Лео. Теперь дай мне повод гордиться твоим здравомыслием.
Лео уныло побрел к выходу из шатра, опустив плечи под доспехами, казавшимися в три раза тяжелее, чем когда он прибыл. Риттера больше нет, он никогда не вернется к своей жене с безвольным подбородком, рыдающей у камина. Он погиб, убитый собственной преданностью – а также тщеславием Лео, беспечностью Лео, самонадеянностью Лео.
– Клянусь мертвыми…
Он попытался утереть слезы тыльной стороной руки, но не смог из-за латной рукавицы. Пришлось воспользоваться краем захваченного знамени северян.
«В битве человек узнает, кто он есть на самом деле…»
Лео вышел на свет – и застыл. По-видимому, весь полк собрался полукругом перед шатром его матери, ожидая его.
– Слава Лео дан Броку! – взревел Гловард, утопив запястье Лео в своем огромном, как окорок, кулаке и вздымая его руку вверх. – Слава Молодому Льву!
– Слава Молодому Льву! – закричал Барнива среди хора восторженных приветствий. – Лео дан Брок!
– Я пытался тебя предупредить, – вполголоса сказал Юранд, наклонившись к нему. – Как, сильно она тебя припекла?
– Не больше, чем я заслуживал.
Однако Лео все же сумел выжать из себя улыбку, просто ради поддержания боевого духа людей. Всем им было необходимо чему-то кричать «ура», и глупо было это отрицать.
Шум еще больше усилился, когда он поднял над головой вражескую тряпку, а Антауп выступил вперед, воздев руки вверх в призыве к новым возгласам. Один из людей, без сомнения уже пьяный, спустил штаны и, ко всеобщему одобрению, обратил свою голую задницу к Северу. После этого он, ко всеобщей радости, плюхнулся мордой в грязь. Гловард с Барнивой ухватили Лео с двух сторон и выпихнули вверх, посадив себе на плечи, в то время как Юранд, возводя глаза к небу, обеими руками придерживал его за бедра.
Дождь несколько ослабел, и солнце вновь засияло на полированных доспехах, острых клинках и радостных лицах.
Стоит ли говорить, что он почувствовал себя намного лучше?
Чувство вины – это роскошь
Снег полностью стаял, обнажив промозглый, неуютный мир вокруг. Ледяная каша, заменявшая собой землю, проникала Рикке в башмаки и заляпывала мокрые насквозь штаны. Холодные капли росы бесконечным дождем сыпались с черных ветвей, пропитывая ее волосы и плащ, и без того отсыревший, и стекая по натертой спине. Вода сверху встречалась с водой внизу в районе ее пояса, который пришлось затянуть потуже по причине того, что они почти ничего не ели на протяжении трех дней с тех пор, как Рикке убила мальчишку и увидела, как горит ее родной дом.
По крайней мере, едва ли может стать хуже, чем сейчас. Так она себе говорила.
– Было бы неплохо оказаться наконец на дороге, – проворчала она, пытаясь выпутать ногу из зарослей колючего кустарника и преуспевая лишь в получении дюжины новых царапин.
Изерн обладала неестественной способностью на любом болоте отыскивать сухие места, куда можно поставить ногу. Рикке не сомневалась, что горянка могла бы протанцевать через пруд по листьям кувшинок и ее башмаки остались бы сухими.
– А как ты полагаешь, кто еще может сейчас шляться по дорогам?
– Люди Стура Сумрака, – угрюмо буркнула Рикке.
– Вот именно. А также его дяди Скейла Железнорукого и его отца Кальдера Черного. Так что если твоя нежная как лебяжий пух кожа страдает от колючек, подумай о том, что мечи колют гораздо глубже.
Рикке с проклятьем высвободила из цепкой грязи свой ботинок, едва не сдернутый с ноги.
– Мы могли бы по крайней мере пойти где-нибудь повыше.
Изерн потерла переносицу с таким видом, словно никогда не слышала ничего глупее.
– А кто еще сейчас наслаждается горной прохладой, как ты думаешь?
– Разведчики Стура Сумрака, – неохотно отозвалась Рикке, передвигая катышек чагги из-за верхней губы под нижнюю.
– А также Скейла Железнорукого и Кальдера Черного. И поскольку они находятся там, кишат на дорогах и в горах, словно вши на больной собаке, то где следует находиться нам?
Рикке прихлопнула грязной ладонью надоедливое насекомое:
– Здесь, на дне долины, среди колючек, грязи и этих треклятых кровососов.
– Подумать только, похоже, неприятельская армия, заполонившая твою страну, доставляет тебе кучу неудобств! Ты-то привыкла считать мир своей песочницей. Но теперь твоя песочница полна опасностей, и настало время действовать соответствующим образом.
Изерн скользила среди зарослей быстро и бесшумно, словно змея. Рикке пробиралась следом, осыпая воздух бессмысленными ругательствами.
Ей всегда нравилось считать себя достаточно опытной и закаленной путешественницей, но рядом с Изерн она была не лучше простофили-горожанина. По слухам, Изерн-и-Фейл знала все пути и все хитрости – даже лучше, чем ее отец. Наблюдая за ней последнюю пару недель, Рикке научилась большему, чем этот идиот, которого союзники дали ей в наставники в Остенгорме, сумел научить ее за год. Как построить укрытие из папоротника. Как ставить ловушки на зайцев – пусть даже в них ничего не попалось. Как понять, куда тебе нужно идти, по тому, как растет мох на стволах деревьев. Как в лесу отличить человека от животного по звуку шагов.
Кое-кто говорил, что Изерн ведьма. Не поспоришь, вид у нее действительно был как у ведьмы, да и нрав не лучше, но даже она не могла наколдовать им еды из камней и болотной водицы, сейчас, в самой заднице зимы. Печально.
Когда солнце опустилось за холмы и в долинах стало еще холоднее, они заползли, словно черви, в расселину между валунами, тесно прижавшись друг к другу ради тепла. Снаружи ветер усилился, а неспешная морось превратилась в обжигающий дождь со снегом.
– Как ты думаешь, можно найти в этой долине хоть одну палку, достаточно сухую, чтобы разжечь огонь? – шепотом спросила Рикке.
Она принялась растирать в облаке дыхания свои руки, холодные как рыбы, потом засунула их под мышки, где они, вместо того чтобы согреться, только заморозили все остальное тело. Изерн склонилась над сумкой, в которой они хранили свои стремительно уменьшающиеся запасы, словно скряга над мешком золота.
– Даже если и можно, дым может привлечь охотников.
– Тогда, наверное, лучше посидеть в холоде, – отозвалась Рикке упавшим голосом.
– Вот тебе и рождение весны! Враги отобрали замок твоего отца, и теперь у тебя нет уютного теплого очага, чтобы свернуться перед ним калачиком.
Рикке знала, что говорят о ней люди, но хотя в голове у нее, может быть, и действительно не хватало каких-то нужных деталей, но она всегда умела подмечать всякие вещи. Так что, несмотря на сумерки и ловкие пальцы Изерн, Рикке заметила, что горянка съела вполовину меньше, чем кусок, который протянула ей. Заметила – и была благодарна ей за это. Хотелось бы ей иметь достаточно духа, чтобы настоять на честной дележке, но проклятье, она была так голодна! Она с такой поспешностью запихала в рот выданный ей ломтик вяленого мяса, что даже не заметила, как проглотила вместе с ним свой катышек чагги.
Облизывая с зубов восхитительный вкус черствого хлеба, Рикке обнаружила, что думает о том пареньке, которого она застрелила. Этот кусок крашеной ткани вокруг его тощей шеи – матери повязывают такие сыновьям, чтобы уберечь их от холода. Этот обиженный, непонимающий взгляд… Такой же взгляд, наверное, был у нее самой, когда другие дети смеялись над ее подергиваниями.
– Я убила того парня… – Она шмыгнула носом и выплюнула комок холодных соплей.
– Точно. – Изерн откромсала новый ломтик чагги, скатала и засунула себе за щеку. – Безжалостно прикончила, лишив радости всех, кто его знал, и уничтожив все то хорошее, что он мог бы принести миру.
Рикке моргнула от неожиданности.
– Ну, череп-то ему раскроила ты!
– Из жалости. После твоей стрелы он бы наверняка захлебнулся кровью.
Рикке поймала себя на том, что потирает спину, пытаясь добраться пальцами до того места, откуда торчало древко, – но ей это тоже не удалось. Как и тому парню.
– На самом деле, не сказала бы, что он этого заслужил.
– Для стрелы нет разницы, кто что заслужил. Лучшая защита от стрел – не безупречно прожитая жизнь, понимаешь ли. Нужно просто быть тем, кто стреляет. – Изерн села, привалившись к ней спиной. От нее пахло потом, землей и жеваной чаггой. – Это были враги твоего отца. Наши враги. Не похоже, чтобы у нас имелся другой выбор.
– Я не сказала бы, что вообще что-то выбирала. – Рикке принялась ковырять свои содранные ногти, так же как она ковырялась в своей памяти, снова и снова раздирая рану. – Просто сорвалась тетива… Просто дурацкая ошибка.
– С тем же успехом ты могла бы назвать это счастливой случайностью.
Рикке сгорбилась, кутаясь в свой холодный плащ и в свое безрадостное настроение.
– Нет никакой справедливости, да? Ни для него, ни для меня. Есть только мир, который отворачивается и смотрит в сторону и которому наплевать на нас обоих.
– С какой стати должно быть иначе?
– Я убила того парня. – У Рикке задергалась ступня, потом подергивание превратилось в судорогу, охватившую всю ногу, а затем от судороги затряслось все ее тело. – Как ни крути, как ни поворачивай… это просто неправильно!
Она почувствовала твердую руку Изерн на своем плече – и была благодарна ей за это.
– Если убийство людей начнет казаться тебе правильным, это будет значить, что у тебя настоящие проблемы. Чувство вины может быть горьким, но тебе стоило бы радоваться, что ты его испытываешь.
– Радоваться?
– Чувство вины – это роскошь, доступная для тех, кто пока еще дышит и не испытывает невыносимой боли, холода или голода, притягивающих все их скудное внимание. Так что, девочка, если твоя основная беда – это чувство вины… – Рикке увидела, как в сгущающейся тьме блеснули ее зубы. – Вряд ли у тебя все так уж плохо!
Горянка шлепнула Рикке по ляжке и хрипло расхохоталась, как настоящая ведьма. Возможно, во всем этом и действительно было какое-то колдовство, потому что Рикке выдавила из себя первую улыбку за пару дней, и это позволило ей почувствовать себя хотя бы капельку лучше. Улыбка – твой лучший щит, ее отец всегда так говорил.
– Почему ты просто не бросила меня? – спросила она у Изерн.
– Я дала слово твоему папаше.
– Верно, но ведь все говорят, что ты самая вероломная стерва на всем Севере.
– Кому как не тебе знать, чего стоит то, что «все говорят». По правде, я держу слово только по отношению к тем, кто мне нравится. Меня считают вероломной, потому что здесь, на равнине, таких людей всего семеро. – Изерн подняла татуированную руку, сжав ее в вибрирующий от напряжения кулак. – Но для этих семи я – скала!
Рикке сглотнула.
– Так, значит, я тебе нравлюсь?
– Х-хе! – Изерн разжала синий от татуировок кулак и встряхнула пальцами так, что захрустели костяшки. – Насчет тебя я пока не уверена, но мне нравится твой отец, и я дала ему свое слово. Что попытаюсь положить конец твоим припадкам и выманить твой Долгий Взгляд наружу. И что ты еще будешь дышать, когда я верну тебя ему. И хотя в дело вмешались мелкие неурядицы типа вторжения врагов, из-за которого ему пришлось бежать из Уфриса, но что касается меня, обязательство по-прежнему в силе, куда бы ни загнал его Стур Сумрак со своими ублюдками.
Ее поблескивающие глаза уставились на Рикке, хитрые, как у лисы, обнаружившей курятник без присмотра.
– Впрочем, должна признаться, есть у меня и своя корысть в этом деле. Что для тебя даже неплохо, поскольку своекорыстные мотивы – единственные, которым стоит доверять.
– И в чем же твоя корысть?
Изерн распахнула глаза так широко, что они практически вывалились на ее грязное лицо.
– Потому что я знаю, что нас ждет другой, лучший Север. Свободный от лап Скейла Железнорукого и от того, кто тянет его за ниточки, то есть Кальдера Черного – и даже от того, кто тянет за ниточки его! Север, где каждый будет свободен выбирать собственный путь!
Изерн вплотную наклонилась к ней в темноте:
– И твой Долгий Взгляд укажет к нему дорогу.
