Джоан Тёрни
Культура вязания

Полная версия

Посвящается памяти Джуди Эттфилд

© Joanne Turney, 2009

© Е. Кардаш, перевод с английского языка, 2017

© ООО «Новое литературное обозрение», 2017

Благодарности

Я хотела бы поблагодарить широкий круг людей и организаций за поддержку, советы, наблюдения и щедрость. Это Лиза Энн Ауэрбах, Сью Брэдли, Барбара Бурман, Сара Даллас, Энди Диас Хоуп, Кимберли Элдертон, Розмари Харден, Харриет Харви, Рейчел Джон, Марианна Йоргенсен, Элисон Келли, Шерон Ллойд, Рейчел Мэтьюз, Алтеа Кроум, Лесли Миллер, Джейн Мортон, Линда Ньюингтон, Марк Ньюпорт, Линдси Обермайер, Лиз Пэдхам-Мейджор, Лорен Портер, Селия Пим, Катерина Радван, Фредди Робинс, Клэр Роуз, Лорел Рот, «Роуэн» (Rowan), «Сирдар» (Sirdar), Адриенна Слоун, Арно Верхувен, Шейн Уолтенер, Джилл Уиллис, Донна Уилсон, а также бесчисленные вязальщицы-любительницы, которые охотно тратили время, чтобы поделиться со мной своим мнением в процессе подготовки этой книги. Я хотела бы поблагодарить сотрудников Библиотеки вязания (Knitting Library), Саутгемптонского университета (University of Southampton), Музея моды в Бате и Женской библиотеки (Women’s Library).

Выражаю особенную признательность Университету Бат Спа (Bath Spa University) за поддержку моего проекта, а также особую благодарность замечательным коллегам из Школы искусств и дизайна в Бате за их энтузиазм и неизменное внимание к моей работе. Прежде всего это Рина Ария, Джо Дан, Алекс Франклин и Робин Марринер, чьи комментарии, замечания и предложения оказались для меня очень ценными в ходе работы над книгой.

Я глубоко признательна моей семье и Дэвиду, которые являлись для меня неиссякаемым источником вдохновения и всегда были готовы прийти на помощь.

Введение

Когда-то ручное вязание являлось крупной отраслью британской промышленности. В последнее время оно вернуло себе значительную часть былой респектабельности, хотя еще совсем недавно считалось занятием, подходящим лишь для стариков и людей недалеких^[1].

В наши дни вязание неожиданно превратилось в сенсацию. Занятие, предназначенное для пожилых и немощных людей, приобрело огромную популярность. Опрос, проводившийся в 2004 году Американским советом по ручному прядению (Craft Yarn Council of America), показал, что число людей в возрасте 25-34 лет, занятых вязанием, выросло на 13 %^[2]. По данным производителя пряжи, компании Rowan («Роуэн»), в Великобритании вязанием регулярно занимается более 11 % населения^[3]. Согласно сведениям британской Ассоциации ручного вязания, в 2006 году в Великобритании и США начали заниматься вязанием 475 000 человек^[4]. Вязание переживает ренессанс. Впрочем, исчезало ли оно по-настоящему из нашей жизни?

В данной книге речь пойдет не столько о росте популярности вязания в наши дни, сколько о причинах долговечности традиции. В центре моего внимания оказывается ручное вязание, хотя будут упомянуты также машинные техники и индустриальное производство. Вязание всем знакомо и кажется обыденным, оно прочно встроено в повседневную жизнь. Столь тесное знакомство с этим феноменом зачастую означает, что мы не задумываемся, не говорим о нем и попросту его игнорируем.

Пренебрежительное отношение к вязанию вызвано не просто его широкой распространенностью. Люди считают, что это занятие не подвержено изменениям, представляя собой раз и навсегда сложившийся и прочно встроенный в культуру феномен, о котором просто больше нечего сказать. Как правило, вязание осмысляется в очень ограниченном контексте. Оно ассоциируется с пожилыми дамами, шерстяными вещами и старомодным стилем. Разумеется, эти представления не беспочвенны. Некоторые пожилые дамы действительно вяжут, некоторые вязаные вещи изготовлены из шерсти, и среди них наверняка найдутся наряды, пренебрегающие законами моды и в высшей степени уродливые. Однако это всего лишь одна из возможных точек зрения – в действительности их гораздо больше.

Эта книга посвящена исследованию культурного влияния, смысла (или смыслов) вязания; в ней рассматривается период с 1970 года и до наших дней. Иными словами, речь пойдет именно о современности. Такой подход выбран не случайно: мне не хотелось заниматься описанием вязания в долгосрочной ретроспективе, поскольку именно так поступают авторы большинства работ. Это вовсе не означает, что книга внеисторична: чрезвычайно важно представлять, как практика вязания интерпретировалась и осуществлялась на протяжении долгого времени. Исторический фон играет значимую роль в понимании событий, происходящих «здесь и сейчас». Не менее важен, однако, и свежий взгляд, возможность отстраниться от наивного, традиционного и гендерного контекстов, которым уделяется много внимания в большинстве исследований, посвященных вязанию.

Существенные изменения во взглядах на культуру и общество, произошедшие за последние десятилетия, оказали огромное влияние на вязание. Например, развитие феминизма привело к переоценке женского труда, значительную часть которого составляют именно вязание и другие виды рукоделия. Феминистские теории и квир-исследования демонстрировали подвижность гендерных конструкций, описывали разные возможности их экспликации и презентации, что, в свою очередь, привело к серьезной переоценке традиционных бинарных гендерных стереотипов. Кроме того, вязание как исторически сложившаяся повседневная деятельность стало объектом исследования в рамках новой истории искусства и культуральных исследований, получивших развитие в 1970-е годы. Это позволило заново оценить значение культурного производства, обозначить его смыслы и наметить возможности интерпретации.

Тогда же в условиях масштабной деиндустриализации меняется отношение к работе и отдыху, появляется новая рабочая сила, разрабатываются новые модели занятости; население стареет, и все больше внимания уделяется культуре досуга и потребления. Многие из этих социально-экономических изменений были связаны с конструированием новой женственности. Считалось, что современная женщина может получить все и сразу: работать, заводить семью, участвовать в процессе потребления, получать образование и делать самостоятельный жизненный выбор. В медиапространстве новая женственность интерпретировалась как новая мобильность, закрепляющая за женщиной ее права и открывающая новые перспективы. Женщины стремились сбросить с себя цепи домашнего и кухонного рабства и превратиться в суперженщин. Изменения, явившиеся результатом перехода экономики от производства к потреблению, находили воплощение в образе новой женщины, а также в предназначенных для нее новых товарах.

Именно в это время появилось множество работ в области социальной и культуральной истории, бросивших вызов устоявшимся нормам. Война во Вьетнаме, Уотергейт, опасность экологической катастрофы – все это стимулировало зарождение новых форм массовой политической активности и развитие альтернативных стилей жизни. Представление о том, что потребители покупают не товары, а образ жизни, способствовало появлению социальных групп, не вписывавшихся в традиционную социально-экономическую классовую стратификацию. Развитие транснациональных предприятий и глобального рынка капитала играло важную роль в оценке деятельности, которая, казалось, пребывала вне сферы их полномочий.

На протяжении всего этого периода, динамичного и противоречивого, вязание продолжало существовать и развиваться. В то время вышло в свет много книг о вязании. Они были написаны с разных точек зрения, каждая из которых открывала новые возможности для понимания техник, стилей, узоров. Читателю предлагались неизвестные ранее сюжеты, позволявшие увидеть предмет в неожиданном ракурсе. Вязание рассматривалось как деятельность, имеющая собственную историю, свои методы и мотивы, а также свою собственную аудиторию. Даже в академических изданиях зачастую публиковались схемы узоров, которые можно было воспроизвести в домашних условиях; авторы скорее подчеркивали практическую сторону изучаемого предмета, чем концентрировались на его анализе и интерпретации. Предлагаемая читателю книга призвана восполнить эту лакуну.

В интересующий меня период вязание, будучи самостоятельной практикой, служило объектом манипуляций и открывало возможности для междисциплинарных взаимодействий. Вязание сегодня – не только общепринятая повседневная практика. Оно тесно связано с художественным творчеством, ремеслом, дизайном, кинематографом, перформансом и модой. Кроме того, это хобби. Вязание также зачастую представляет собой социальный комментарий, политическое заявление и поднимает вопросы национального и международного масштаба. Таким образом, у вязания множество смыслов, целей и задач, им занимается множество самых разных людей, в разных местах и в разное время. В данной книге вязание предстает во всех его ипостасях. Я буду говорить о том, каким образом вязание приобрело культурный капитал, а также о методах описания его как культурного феномена.

Вязание – это своего рода культура, однако она вовсе не монолитна. Люди вяжут по-разному, они движимы разными мотивами, используют разные инструменты и оборудование. Соответственно, разнообразны результаты вязания и аудитория, на которую они ориентированы. Не менее важно, однако, видеть и сходства, обусловленные знанием ремесла, а также культурными и социальными представлениями о том, что такое вязание и что именно оно репрезентирует.

Автор книги обозначает эти социокультурные смыслы и рассматривает их с разных точек зрения. Цель исследования – анализ современной практики вязания и соотнесенных с ней объектов. Кроме того, я попытаюсь подвергнуть сомнению ряд устойчивых, но давно обветшавших стереотипов. В книге речь пойдет о литературе, посвященной вязанию, об учебных пособиях, узорах и выкройках. Материалом послужит социальная история, история тех или иных регионов, а также интервью с художниками, дизайнерами, народными умельцами и любителями. Хочется надеяться, что в результате исследования сложится осмысленный образ современного вязания – в том виде, в каком оно существует в настоящее время и на протяжении последних тридцати лет.

Важно уделить большее внимание изучению самой практики и связанных с ней феноменов. Это поможет понять язык вязания, плохо вписывающийся в рамки иерархических категорий, таких как «искусство», «ремесло» и так далее, ведь многие классификации, как правило, игнорируют вязание, считая его всего лишь вязанием. Подобная маргинализация выводит чрезвычайно популярную, динамичную и требующую мастерства практику за рамки академического дискурса. Рассматривать вязание как культуру, обладающую собственным языком и практиками, – значит сообщить ему самостоятельный статус, вне зависимости от других дисциплин. Это требует теоретического и критического осмысления предмета, дискурсивного подхода к нему и освобождения от упомянутых выше иерархий. Поэтому в каждой главе разговор будет строиться на описании конкретных практик и объектов, которые иначе классифицируются как образцы искусства, ремесла, моды, дизайна или как повседневные или любительские практики.

Что такое вязание?

В самом общем виде вязание можно определить как формирование трикотажного полотна посредством переплетения сплошной нити пряжи^[5]. В случае ручной работы вязальщик использует для создания петли две спицы или более, круговые или прямые; он протягивает петлю через полотно и закрепляет в процессе вывязывания прямых и обратных рядов. Основой полотна служат два типа петель – лицевая и изнаночная (они и формируют прямой и обратный ряды соответственно). Для создания узора или специфической текстуры ткани требуется модифицировать (и/или изменить) это сочетание, пропуская петли или провязывая несколько петель вместе; можно скручивать или поворачивать нить и/или все полотно, использовать нити разных цветов и т. д. Внешне все выглядит очень просто – мастер всего лишь протягивает нить сквозь полотно, формируя новую петлю. Однако это чрезвычайно сложное занятие. Одна из респонденток рассказывала: «Вы не можете пойти учиться вязать и ожидать, что после одного занятия сможете связать пару рукавиц. Это навык; чтобы приобрести его, нужно потратить время. Когда я смотрю на восьмидесятилетних женщин, я думаю, что никогда не буду обладать теми знаниями, что они, никогда не буду так же хорошо вязать, – а я занимаюсь этим уже двадцать пять лет. Я говорю своим ученикам, что учиться вязать – все равно что овладевать новым видом спорта и новым языком одновременно: это занятие требует упорства, практики и тренировки пальцев и умственных способностей. Нельзя просто так взять и связать вещь»^[6]. В этом и заключается дилемма вязания. Кажется, все очень просто – любой может научиться вязать; и вместе с тем это дело очень сложное и требующее самоотдачи. Вязальщица и историк Монтс Стэнли признавала: «У вязания проблемы с имиджем. Думаю, беда в том, что вязание давно пало жертвой собственного успеха. Базовые методы ручного вязания внешне довольно просты, и представление об этом глубоко укоренилось в нашем коллективном восприятии. Как только мы минуем стадию новичка, вязание превращается в сложное дело и приобретает новые смыслы. Но этого никто не замечает»^[7].

Формированию адекватного представления о вязании мешает и его широкая распространенность: мы сталкиваемся с вязанием повсюду. Многие вещи, которые мы носим, поверхности, по которым ступаем или на которых сидим, представляют собой вязаное полотно. Иными словами, вязание ассоциируется с демократичными объектами и практиками, настолько многочисленными и обыденными, что их попросту считают чем-то само собой разумеющимся. Вязание ускользает из поля зрения во многом из-за стигмы простоты, которая противоречит уровню мастерства вязальщиков и сложности процесса изготовления вещи.

Кроме того, вязание исторически представляло собой домашнюю практику; считалось, что люди обычно вяжут дома, это занятие привычно, хорошо знакомо и ассоциируется с семейным бытом. Не случайно распространенные представления о вязании включают в себя образы старушек в креслах-качалках, позвякивающих спицами и потихоньку плетущих полотно из нити. Это настолько устойчивый и яркий образ, что слоган в рекламе хлопьев «Shreddies» («Шреддиз») звучал так: «Связанные бабушками» («Knitted by Nanas») – остроумное обыгрывание образа пшеничных подушечек, внешне похожих на вязаное полотно. Тесная связь вязания с домом влечет за собой пренебрежение. Вязание имеет привкус ностальгии, предстает гендерно маркированным пережитком прошлого, который не только не соответствует новым модным течениям, но даже выглядит несколько смехотворно.

Автору хотелось бы привлечь внимание читателя к текстильной практике, результаты которой настолько широко распространены, что попросту игнорируются, воспринимаются как нечто само собой разумеющееся и не рассматриваются как достойные внимания. Мне хотелось бы поразмышлять о том, как вполне обыденный, казалось бы, феномен приобретает особый смысл, каким образом его можно анализировать, а также каковы способы и методы исследования и интерпретации маргинальных творческих практик. В силу специфики темы книги мне пришлось ограничиться изучением преимущественно американской и британской вязальных практик, однако иногда я обращаюсь к европейской и австралийской практикам, чтобы создать у читателя более развернутое представление о современном вязании.

В настоящей книге вязание рассматривается во всех его проявлениях (искусство, ремесло, дизайн, мода, предметы повседневного обихода и практики) в широком социальном и идеологическом контекстах. Поэтому потребовалось воспользоваться самыми разнообразными методами исследования, чтобы расширить традиционные подходы к этому вопросу. Для автора принципиально важен междисциплинарный характер исследования. Оно опирается на методы, используемые в антропологии, устной истории, истории дизайна, истории культуры и в социальной истории, социальной географии, а также использует подходы, принятые в терапевтических и культуральных исследованиях. Перечисленные методы оказались продуктивными при анализе эстетики, локаций, контекстов и причин, обусловливающих те или иные практики вязания на протяжении всего изучаемого периода. Ключевое значение для предмета исследования имел язык ремесел, поскольку вязание – это именно ремесло. Иначе говоря, это навык, приобретаемый в результате обучения: повторяющиеся действия, которые осуществляются преимущественно вручную.

Методы устной истории позволяют услышать голоса, которые ранее игнорировались или маргинализировались. Автор разговаривала с художниками, дизайнерами и ремесленниками Великобритании, континентальной Европы, США и Канады, а также с любителями-вязальщиками в Великобритании. Ретроспективный контекст обеспечивали сведения, почерпнутые из архива проекта «Массовое наблюдение» (Mass Observation – MO) в Великобритании. Эти два подхода позволяют судить о том, как воспринимается вязание, одновременно в количественном и качественном аспектах, в макро- и микрокосме.

Автор книги надеется, что разнообразие методологических подходов позволит полноценно описать вязальные практики и объекты, а также разрушить стереотипы и предубеждения, связанные с представлениями о роли вязания в современном мире. В каждой главе вязание рассматривается с новой точки зрения. Автор исследует предмет, обращаясь к логике феминизма, постмодернизма, психоанализа и постмарксизма, и каждый следующий шаг в процессе анализа призван продемонстрировать, что теоретическая оценка способна помочь прояснить запутанное положение вязания в современном обществе.

Разумеется, эта книга не отражает опыт каждого любителя вязания. Не является она и сколько-нибудь полным путеводителем по современной культуре вязания. На избранном материале автор предлагает спектр новых методов анализа вязания, новых способов видения этого феномена, обусловленных выходом за границы отдельных дисциплин. Речь не идет о некритичном восхищении: предлагаемая работа – именно аналитическое исследование языка, литературы, иконографии вязания, а также мотивов, которыми движимы его приверженцы. И вместе с тем одну из задач книги составляет формирование пространства, в котором вязание имеет признанную ценность и подлежит обсуждению. Таким образом, книга отдает дань всем, кто вяжет, независимо от квалификации, намерений или мотивов. Не так важно, что именно эти люди вяжут и для кого, движет ли ими желание высказаться или им просто нравится это занятие, – автор относится к ним с равным уважением. Кроме того, автору хотелось бы, чтобы люди наконец уделили вязаным вещам чуть больше внимания. Где бы ни были эти вещи – в галереях, на подиумах, на малых детях или в глубине шкафа – всякий раз мы сталкиваемся с особой культурой.

Глава 1
Вязание и гендер

Думая о вязании, мы, как правило, думаем о женщинах: вспоминаем о пожилой даме, позвякивающей спицами в кресле-качалке, или об одежде, связанной матерями, тетушками или бабушками. В коллективном сознании вязание имеет отчетливую гендерную спецификацию. Это происходит, прежде всего, потому, что вязание – домашнее занятие. Поэтому оно ассоциируется с женщинами. Настоящая глава посвящена гендерным аспектам вязания. Я рассмотрю вязание как домашнее занятие и досуг, а также проанализирую устойчивость этих представлений, сохранивших актуальность в XXI веке.

Встав на феминистскую точку зрения, я рассмотрю традиционное представление о вязании как о принципиально женском занятии и своеобразном маркере фемининности. Опираясь на тексты, описывающие гендерно маркированные культурные и пространственные границы, я попытаюсь заново осмыслить, какое значение имеет вязание для женщин, да и для мужчин. В данной главе также будет показано, что вязание не только вписывается в жесткие гендерные модели, но и разрушает их.

Иными словами, вязание рассматривается здесь как намеренно маргинализованное (но не маргинальное) занятие. В главе обсуждаются причины возникновения этого феномена и особенности его восприятия в период с 1970-х годов и по сей день.

Феминизм и взгляды на вязание

Ужин запаздывает, говорят, ну и черт с ним, я вяжу. И дом не убран, ну и черт с ним, я вяжу. И я не спасла мир, не похудела на пять килограммов, не сделала эпиляцию, ну и черт с ним, я вяжу^[8].

 

История феминизма восходит к XVIII веку и к политическим трудам Мэри Уолстонкрафт. В конце XIX века сформировалось женское движение (суфражизм и феминизм первой волны). Я, однако, буду говорить лишь о нескольких этапах развития этого социального феномена в послевоенном обществе – главным образом о второй и третьей волнах феминизма, которые можно описать как освобождение женщин и постфеминизм. Выделение этих периодов обусловлено контекстуально и исторически. Оно предполагает влияние разных направлений философской и политической мысли на вязание и вязальщиков в 1970-е годы и позже. Кроме того, я рассмотрю пути влияния феминизма на вязание как разновидность поп-культуры, или повседневную практику.

Феминизм – политическое движение, поставившее своей целью борьбу с неравноправием мужчин и женщин. Деятели движения полагают, что в патриархальном обществе женщины традиционно подвергались социальной маргинализации^[9]. В этом обществе мужчины наделены привилегиями и доминирующим статусом, а женщина воспринимается как «Другой», обладающий подчиненными функциями. Данную точку зрения разделяют большинство приверженцев феминизма, хотя многие из них и расходятся в трактовке сути патриархального общества и конкретных механизмов угнетения^[10]. Основой патриархата служит владение частной собственностью. В XIX веке с ростом буржуазной культуры патриархат приобретает все более явно выраженные формы и определяет каждый из аспектов повседневной жизни. Феминистки поставили своей задачей исправить положение дел и вернуть женщинам достойное место в истории и соответствующий социальный, культурный, экономический и политический статус. Свидетельством патриархального неравенства служат, в частности, такие ключевые понятия, как «пол» и «гендер». «Пол» – категория биологическая, «гендер» – культурная; эта дихотомия обусловливает воспроизведение и легитимизацию патриархальной системы. Иными словами, феминизм является оппозиционным или маргинальным движением, участники которого пытаются оспорить и изменить положение вещей, считающееся нормой.

В 1970-е годы положение феминизма упрочилось, он получил более широкое признание. Причиной тому послужили изменения в законодательстве, подтверждающие и защищающие принцип равенства мужчин и женщин: были приняты законы о равных возможностях и равной оплате труда. Оба закона имели серьезное социокультурное значение. Образ женщины в медиапространстве и в повседневной жизни изменился. Бурному обсуждению подверглась тема женского труда и отдыха, в том числе и вязания.

В основном идеологи второй волны феминизма рассматривали вязание как средство угнетения женщин, то есть как домашнюю работу, отнимающую много времени и практически никем не вознаграждаемую. Они считали вязание рутиной, механизмом порабощения, привязывающим женщин к дому, где они заняты обыденными, скучными и низменными делами^[11]. Кроме того, вязание – молчаливый труд; этот труд невидим, его никто не замечает и не признает, и, соответственно, он не обладает социальной и культурной ценностью. С домом традиционно связана и экономика вязания. Этот навык – признак хорошей и бережливой хозяйки, способной сделать одежду из подручных материалов. Вязание не связано с рыночными и денежными отношениями, оно прочно заключено в границах женского мира, доминантой которого служит нравственная экономика. Да, вязание требует времени, мастерства и служит способом творческого самовыражения. Однако в силу своей ограниченности и незначительного социокультурного статуса оно может интерпретироваться как один из механизмов угнетения женщин. Это одна из женских рутинных обязанностей, домашний труд, время, потраченное на семью, то есть на других, а не на себя или на признаваемое и вознаграждаемое обществом занятие. Таким образом, складывается впечатление, что вязание представляет собой одно из многих скучных повседневных дел, необходимых для сохранения семьи и поддержания домашнего очага.

Однако представители второй волны феминизма внимательно исследовали значение женских творческих домашних практик, а также взаимосвязь между мужскими и женскими хобби. Они пришли к заключению, что опыт и удовольствие, связанные с подобными практиками, не имеют гендерной специфики. Соответственно, авторы попытались заново осмыслить женские хобби и домашние творческие практики и вернуть им социальную значимость. Деятели феминизма рассматривали, каким образом женщины используют вязание для творческого самовыражения и обретения ментального личного пространства посредством повторения одних и тех же действий. Авторы отмечали, что на протяжении XX века умение вязать действительно служило признаком экономной хозяйки. Вместе с тем женщины зачастую тратили время и силы лишь на то, что им нравилось, а дешевые и функциональные вещи, которые было скучно вязать, попросту покупали. Дебби Столлер, редактор феминистского журнала Bust («Бюст»), а также основатель и автор руководства по вязанию «Stitch’n’Bitch» («Вяжи и сплетничай»)^[12], отмечала: «Почему, черт побери, вязание не заслуживает такого же уважения, как любое другое хобби? Почему им пренебрегают? Главное различие между вязанием и, скажем, рыбалкой, резьбой по дереву или баскетболом заключается в том, что вязанием традиционно занимались женщины. Пожалуй, это единственная причина его скверной репутации. И вот когда я это осознала, до меня дошло: люди, которые смотрят сверху вниз на вязание, на домашние дела и на самих домохозяек, вовсе не сторонники феминизма. Это антифеминистская позиция – полагать, что ценны лишь те вещи, которые делали или делают мужчины»^[13].

По мнению Столлер, один из главных успехов феминизма обернулся его неудачей. Писательница усматривает внутреннее противоречие в тезисе, согласно которому женщины вяжут потому, что их вынуждает к этому патриархальное общество. Если же они находят удовольствие в вязании, то это занятие считается чем-то неважным и не выдерживающим сравнения с мужскими развлечениями. Кроме того, женщину считают успешной, если она способна конкурировать с мужчинами в традиционно принадлежащих им областях деятельности и одновременно исполнять женские роли домохозяйки и матери. Теоретически женщина может быть кем угодно и делать то, что ей больше нравится, однако общество по-прежнему оценивает ее, ориентируясь на мужскую модель успеха. При этом женщину никто не освобождает от необходимости выполнять традиционно приписываемые ей обязанности. В контексте многообразия предписываемых ей ролей, рецептов успеха и постоянного давления идеальных образов (таких, например, как Марта Стюарт, Джо Фрост, Найджела Лоусон и др.), транслируемых медиа, успешная современная постфеминистская женственность предстает конкурентоспособной, сложной и в конечном счете абсолютно нереализуемой моделью^[14]. Это одна из ключевых тем постфеминизма, или третьей волны феминизма.

В постфеминистской культуре вязание обрело новую жизнь. Сегодня оно рассматривается как публичная социальная деятельность, содержание которой обусловлено намерениями и желаниями каждой отдельной вязальщицы. Постфеминизм, или феминизм третьей волны, отличается от предыдущего этапа движения тем, что трактует гендер как нестабильный феномен. Сторонники феминизма больше не руководствуются жесткой оппозицией мужского и женского начал и рассматривают механизм формирования идентичности скорее как бриколаж.

Постфеминизм исходит из представления, согласно которому задачи феминистского движения в целом выполнены, и сегодня женщины, приложив определенные усилия, могут добиться всего, чего угодно, без помощи мужчины. Эта точка зрения выглядит эгалитарной, ориентированной прежде всего на личность, а не на коллектив, и многообразие ролей и идентичностей, предполагающееся в рамках этой модели, сбивает с толку. Кроме того, поскольку репрезентация идентичности/идентичностей осуществляется посредством потребления и демонстрации товаров, можно также заключить, что постфеминизм являет собой лишь один из аспектов капитализма (свободы потребления), а не служит утверждению личной или социальной свободы.

Связь между потреблением, постфеминизмом и вязанием очень важна, поскольку она изменила представление о вязании в популярной культуре. Вязание больше не рассматривается как обязанность бережливой хозяйки и домашняя рутина. Теперь это скорее удовольствие и отдых, которые ассоциируются с избытком или роскошью. Рекламодатели описывают пряжу как предмет, доставляющий тактильное удовольствие, вещь дорогую и роскошную, а ценники на ней явно не соответствуют представлениям об экономии или бедности. Популярность вязальных сообществ, куда входят в основном женщины, подтверждает постфеминистское убеждение, согласно которому женщины заменили романтические нарративы однополой дружбой и потреблением. Это дает женщинам ощущение равенства в отношениях и укрепляет их положение как полноправных участников рынка. Они тратят деньги на пряжу, спицы и, возможно, на выкройки или схемы узоров – но также и на еду и напитки, когда встречаются группой, скажем, в баре или кафе. Кроме того, постфеминизм призывает женщин тратить время на себя, а не на мужчину – именно таким занятием является вязание для собственного удовольствия, особенно если женщина выбирает для вязания бесполезную вещь.

В последнее время практически вся литература, посвященная вязанию, описывает его именно как удовольствие, призывая вязальщиц к игре и самовыражению. Ручное вязание сегодня больше хобби, чем необходимость. Именно поэтому оно превратилось в привилегию. Это свободный выбор, не имеющий ничего общего с обязательной домашней рутиной. Является ли этот выбор гендерно маркированным, зависит от личности вязальщика, от вещи, которую он вяжет, и от способов социального и культурного восприятия вязания. Тем не менее женщины, которых так или иначе захватила вторая волна феминизма, редко находят удовольствие в вязании: для них оно по-прежнему ассоциируется с домашним хозяйством.

Далее мы поговорим о связи вязания с феминностью, домашним хозяйством и руководствами по вязанию для девушек. Гендерной проблематике будет посвящено и тематическое исследование (case study), где речь пойдет о понятии маскулинности и моде на кардиганы в 1970-1980-е годы.