Джон Рёскин
Оливковый венок
26. Следующая английская забава – это охота и стрельба; она обходится очень дорого. Я не стану здесь высчитывать, сколько мы тратим на нее ежегодно и что стоит бесполезное запущение земель, содержание лошадей, смотрителей, охранение законов об охоте и проистекающая от этой забавы деморализация нас самих, наших детей и наших слуг, но попрошу вас заметить, что она не только бесполезна, но даже наносит смерть всему, что с ней сопряжено[5].
27. Очень близко к охоте – этой мужской забаве – стоит забава женщин нарядами; она далеко не самая дешевая, и я очень бы желал иметь возможность сообщить вам, во что обходится эта забава ежегодно Англии, Франции и России. Но это красивая забава, и, при известных условиях, я люблю ее и нахожу только, что забава эта не так распространена, как я бы того желал. Вы, милостивые государыни, любите руководить модами; пожалуйста, руководите ими всеми способами, руководите больше, но распространяйте ваши моды на всех. Одевайтесь красиво и одевайте всех красиво. Прежде всего, озаботьтесь о модах для бедных, пусть они будут нарядны, я вы сами будете красивее в том отношении, о котором вы не имеете понятия. Мода, введенная вами у крестьян за последнее время, не особенно красива: их фуфайки слишком дырявы, и ветер чересчур бесцеремонно пронизывает сквозь них.
28. Есть и другие довольно дикие забавы, на которые я мог бы вам указать, если б у меня было достаточно времени.
Существуют забавы литературой, искусством, вполне отличающиеся от занятий литературой и искусством, но за недостатком времени я не коснусь их, а перейду к войне – этой величайшей забаве из всех джентльменских забав, которою барыни охотнее всего допускают тешиться мужчин. Она в высшей степени пленяет наше воображение; мы одеваемся для нее более изящно, чем для любого спорта, мы облекаемся не только в красные одежды, как на охоту, но в одежды всевозможных нарядных цветов, расшитых золотом. Я думаю, что лучше было бы воевать в сером и не украшать себя перьями. Но все нации согласились, что тешиться этой забавой лучше в красных одеждах. Затем, ее палки и мячи очень дороги. Вооружение французам и англичанам обходится ежегодно около полутораста миллионов; и сумма эта, как известно, оплачивается тяжелым трудом рабочих людей на полях и на фабриках. Дорогая забава – не считая ее последствий, о которых я теперь умолчу. Но я попрошу вас обратить внимание на то, что все эти забавы должны непосредственно оплачиваться ценою чьей-нибудь мучительной работы, доводящей тружеников до преждевременной могилы, как многие из вас слишком хорошо это знают. Ювелир, теряющий зрение над гранением алмазов, ткач, которого руки изнемогают за станком, кузнец, наживающий себе чахотку у плавильной печи, – о, эти люди знают, что такое труд!., ведь он всецело выпадает на их долю без всяких «забав», если не принимать этого слова[6] в том смысле, в каком оно употребляется в мрачных северных странах для выражения заболевания. Интересный для филологов пример изменения значения слова, в каком оно употребляется в мрачной части Бирмингама и в красночерной части Баден-Бадена. Да, милостивые государи и государыни, считающие каждую минуту, лишенную забавы, слишком мучительной для нежных, слабых созданий, – вот какое значение получило слово «игра» в самом сердце веселой Англии. У вас могут быть ваши флейты и свирели, но есть сыны печали, грустные дети на ваших рынках, которые не могут сказать вам: «Мы играли вам на свирели, и вы не плясали», но вечно будут говорить: «Мы пели вам печальные песни, ивы не рыдали».
29. Таково первое отличие высших классов от низших. И это отличие далеко не необходимое и должно быть уничтожено с согласия всех честных граждан. Люди поймут же, наконец, что забавляться всю жизнь, когда другим приходится для этого проливать свою кровь, может быть прилично комарам и пиявкам, но не людям; что честными нельзя назвать ни того дня, ни той жизни, в течение которых мы ничего не делали; что лучшая молитва в начале дня есть просьба о том, чтоб ни одного мгновения в течение его не пропадало даром, как и лучшая благодарственная молитва перед обедом состоит в сознании, что мы честно заработали свой хлеб. И когда мы снова обратимся к проповеди истинного христианства, то вместо вполне ясных слов «Сын мой, иди работай сегодня в винограднике», не будем говорить «Дитя, иди забавляйся сегодня в моем винограднике», а все станем работниками в той или другой области труда, и тогда навсегда забудется это различие между высшими и низшими классами.
30. Перехожу теперь ко второму отличию между богатыми и бедными, между богачами, одетыми в порфиру и виссон, и Лазарями, – к различию, которое теперь проявляется более резко, чем прежде, в любой христианской и языческой стране. Приняв во внимание то общее значение, какое такая газета, как «Morning Post», придает роскоши, господствующей среди богачей, прочтите следующий случайный отрывок из нее:
«Вчера вечером, в восемь часов, одна женщина, проходя мимо кучи нечистот на каменном дворе, близ недавно построенных богаделен в Шадвельском проломе, на Верхней улице, обратила внимание темзского полицейского на человека, сидевшего на куче нечистот, выражая опасение, что он умер. Ее опасения оказались справедливыми. Несчастный, по-видимому, умер уже несколько часов тому назад. Он погиб от холода и сырости, и дождь всю ночь лил на него. Покойный занимался собиранием костей. Он находился в крайней бедности, был нищенски одет и полуголоден. Полиция часто прогоняла его с этого двора домой между заходом и восходом солнца. Он избрал самый отдаленный уголок для того, чтоб умереть. В его кармане оказалось четыре копейки и несколько костей. Покойному было между пятьюдесятью – шестьюдесятью годами. Следователь Робертс поручил произвести дознание в ночлежных домах для удостоверения его личности. «Morning Post», от 23 ноября 1864».
Сравните этот факт нахождения костей в кармане покойного со следующим сообщением Telegraph а от 16 января того же года:
«Снова таблица пищи, потребляемой взрослыми и малолетними бедняками, была составлена самыми выдающимися политикоэкономами Англии. Количество пищи оказалось очень скудное, едва достаточное для поддержания существования; в течение десяти лет со времени принятия закона о бедняках все еще слышно было о том, что они не брезгают кусками гнилого мяса и высасывают мозг из лошадиных костей, которые им приходится дробить».
Вы видите, что я имею основание предполагать, что наши христианские Лазари пользуются некоторыми преимуществами над еврейским: последний надеялся или желал насытиться крошками, падавшими со стола богача, а наши питаются крошками, остающимися от корма собак.
31. Итак, различие между богатыми и бедными зиждется на двух основаниях: из них одно необходимо и вполне законно, другое же вполне незаконно и вечно развращает самый строй общества. Законное основание богатства состоит в том, чтоб трудящийся получал полную плату за свой труд, и если не желает истратить эту плату сегодня, то имел бы полную свободу сохранить и употребить ее на другой день. Таким образом, прилежный работник, трудясь и откладывая ежедневно, достигнет известной суммы богатства, на которую он имеет безусловное право. Ленивый же, не желающий работать, и расточительный, ничего не откладывающий, будут по истечении того же промежутка времени беднее в двух отношениях: беднее вследствие отсутствия сбережений и вследствие нравственной распущенности, – а потому естественно будут завидовать сбережениям первого. Но если б им дозволено было напасть и отобрать у человека честно добытое им богатство, то у последнего не было бы никакого побуждения для сбережения и никакой награды за доброе поведение, без чего мыслимо не общество, а разве шайка разбойников. Поэтому первое неизбежное условие общественной жизни заключается в этом общественном сознании, что закон должен обеспечивать все честно заработанное.
32. Этот закон, говорю я, составляет естественную основу различия между богатым и бедным. Но существует и ложная основа различия, состоящая в той власти, которую люди, уже владеющие благосостоянием, имеют, благодаря своей дальнейшей наживе, на людей, только что добивающихся этого благосостояния. Всегда для известной группы людей приобретение богатств служит единственной целью жизни.
Понятно, что эта группа состоит из людей необразованных, довольно низко стоящих в умственном отношении и более или менее малодушных. Так же физически невозможно для хорошо образованного, умного и мужественного человека обратить в главный предмет своих помыслов деньги, как, например, и еду. Все здоровые люди любят поесть, но еда не есть цель их жизни. Так, все здравомыслящие люди любят деньги, должны любить их и чувствовать удовольствие при их приобретении, но главная цель их жизни не деньги, а нечто лучшее. Хороший солдат, например, хочет главным образом хорошо защищать свою родину. Он, по всем вероятиям, рад своему жалованью, справедливо негодует, если вы удерживаете его лет за десять, но цель солдата – хорошо воевать, а не получать плату за победы. То же самое относится и к духовным лицам. Они любят, конечно, церковные доходы и плату за крестины, но если они честны и хорошо образованны, то не церковные доходы единственная цель их жизни, и не плата за крестины единственная цель крестин; их главная задача крестить и проповедовать, а не получать плату за проповедь. Врачи, без сомнения, любят плату, должны любить ее; и, однако, если они честны и образованны, то цель их жизни не плата, а излечение больных, и если б им предстояло лишиться платы и вылечить больного или отправить больного на тот свет и получить приличный гонорар, то я не думаю, чтобы порядочный врач хоть на минуту задумался и не предпочел первого.
Рассуждение это верно по отношению ко всем правильно воспитанным людям: труд для них – главное, а вопрос о плате, хотя и очень важный, имеет всегда второстепенное значение. Но в каждой нации, как я уже сказал, есть обширный класс плохо образованных, малодушных и, более или менее, глупых людей. И для них плата – главное, а работа – вещь второстепенная, тогда как, повторяю, для всех честных людей работа – главное. И это разница не ничтожная. Это различие между жизнью и смертью в человеке, между небом и адом для него. Вы не можете служить двум господам, а должны служить кому-нибудь одному.
Если работа для вас главное, а плата – вещь второстепенная, то вашим господином является труд и его творец – Бог. Но если работа для вас вещь второстепенная, а главное – плата, то вы рабы платы и творца ее – дьявола, и притом самого низкого и последнего из дьяволов. Так что в немногих словах мысль эту можно выразить так: если для вас важнее всего работа, то вы слуга Бога; если плата – то вы слуга дьявола. И всегда, ныне и присно и во веки веков, страшная пропасть отделяет и будет отделять слуг Того, на чьем знамени начертано «Царь Царей», служа Кому вы становитесь вполне свободными, от поклонников «раба рабов», служение которому есть полное рабство.
33. Но в каждом народе есть известное число этих слуг дьявола, для которых деньги – главная цель жизни. Они всегда, как я говорил, более или менее тупоумны и не могут ничего представить себе лучше денег.
Тупоумие всегда в основе сделок Иуд. Мы крайне несправедливы к Искариоту, считая его выдающимся дурным человеком. Он был обыкновенным любителем денег и, как все подобные люди, не мог понимать Христа, не мог оценить Его, не мог уяснить себе Его значения. Он никогда не думал, что Христа казнят, а когда увидел, что Иисуса осудили, ужас напал на Иуду, он бросил деньги, пошел и удавился. Много ли, думаете вы, найдется теперь таких людей из числа любителей денег, которые повесились бы из сострадания к кому бы то ни было казненному из-за них? Да, Иуда был просто человек себялюбивый, вороватый и недалекий, он всегда запускал руку в ящик для бедных, нимало не заботясь об этих бедных. Не понимая Христа, Иуда, однако, верил в Него гораздо больше, чем большинство из нас; он видел, как Христос творил чудеса, и был уверен, что Христос защитит Себя, а он, Иуда, тем временем успеет обделать свое дельце. Христос выйдет из суда невредимым, а он, Иуда, получит свои тридцать сребреников. Такова всегда, во всем мире, мысль всех людей, жадных до денег. Они не ненавидят Христа, но не могут понять Его, не радеют о Нем, не находят ничего в Нем хорошего, обделывают свои делишки при всяком удобном случае, а там пусть будет, что будет. В каждой толпе людей найдется известное количество таких поклонников платы, главная задача которых – нажива денег. И они наживают их всякими честными и нечестными путями, преимущественно силою самих денег, или, так называемой, властью капитала, т. е. той властью, которую приобретенные деньги имеют над трудом бедняка и в силу которой капиталист может все продукты труда присваивать себе, прокармливая только рабочих. Это наш современный Иудин способ иметь при себе денежный ящик и все, что туда опускают.
34. Но часто спрашивают: почему же такая прибыль не честна? Разве человек, зарабатывающий деньги, не имеет права употреблять их, как хочет? Нет. В этом отношении деньги, в настоящее время, играют точно такую же роль, какую в былое время играли горные проходы больших дорог. Бароны часто дрались из-за них; самые сильные и ловкие овладевали ими, укрепляли их и заставляли каждого проходящего и проезжающего платить за это пошлину. Капитал в настоящее время положительно играет роль средневековых застав. Люди дерутся честно (хотя вряд ли тут может быть речь о честности) из-за денег; но, приобретя их, укрепившийся миллионер может заставить каждого нуждающегося платить дань его миллиону и пристраивать новые башни к своему денежному замку. И я при этом скажу вам, что бедные страдают не меньше от этих рыцарей кошелька, чем страдали и от рыцарей замков. Замки и туго набитые кошельки одинаково влияют на лохмотья.
Мне некогда теперь подробно показать вам, насколько власть капитала несправедлива во многих отношениях, но заметьте один великий, всегда верный принцип: когда деньги являются главной целью жизни человека или нации, они дурно приобретаются, дурно тратятся и приносят вред как при приобретении, так и при трате их; но когда деньги не главная цель, то и они, и все остальное и приобретается и тратится хорошо. И вот вам мерило для каждого человека. Если человек, нажившись, остановится и говорит себе: «Ну, довольно, мне хватит на мою жизнь; честно нажив деньги, я постараюсь разумно их прожить и умереть таким же бедняком, каким родился», то деньги для него не главное; но если, имея достаточно денег, чтоб прожить до конца своих дней соответственно своему характеру и положению, он желает еще больше денег, желает умереть богатым, то деньги для него главное и становятся проклятием и для него, и для тех, которые после его смерти будут их тратить. Вы знаете, что когда-нибудь да придется их истратить, и вопрос весь в том, сделает ли это человек, наживший этот капитал или кто-нибудь другой. Вообще, гораздо лучше, если они будут израсходованы человеком нажившим их, потому что этот человек лучше знает им цену и лучше их употребит. Если же он не хочет их израсходовать, то должен или копить или ссужать ими других, и последнее – самое худшее, что он может сделать, потому что занимающие почти всегда дурно тратят, и на занятые деньги совершается почти все зло и предпринимаются все несправедливые войны.
35. Обратите внимание, в чем действительная суть внешних займов. Если ваш ребенок придет и попросит у вас денег на фейерверк, то вы дважды подумаете, прежде чем дать их; и при виде взлетающих ракет, очень может быть, придете к заключению, что деньги эти даром потрачены. Но вот приходят к вам прусские и австрийские дети занимать деньги не на невинные ракеты, а на патроны и штыки, чтоб напасть на вас в Индии, задушить свободу в Италии, избить женщин и детей в Польше, и вы сразу их даете, потому что они платят вам за них проценты. Но чтоб уплатить вам эти проценты, они должны облагать податью каждого работающего крестьянина в своем государстве; и вот на этот крестьянский труд вы и живете. Таким образом, вы сразу грабите австрийского крестьянина, убиваете или изгоняете польского и живете ценою грабежа и убийства. Таков голый факт, таково практическое значение как ваших внешних, так и большинства крупных займов вообще. И после этого вы имеете еще смелость утверждать, что признаете и верите в Библию, тогда как каждый обдуманный поступок в вашей жизни есть отрицание ее первых заповедей.
36. Теперь я должен перейти к третьему различию – различию между людьми, работающими руками и работающими головой.
И здесь мы встречаем, наконец, неизбежное различие. Должна быть работа ручная, без нее никто из нас не мог бы жить; должна быть и работа мозговая, иначе жизнь наша ничего не стоила бы. Однако один и тот же человек не может делать обе работы. Есть грубая работа для грубых людей, есть нежная работа для благородных людей, и физически невозможно, чтоб один класс делал и разделял работу другого. Бесполезно пытаться прикрывать этот печальный факт красноречивыми речами и толковать рабочим о том, что ручная работа почтенна и вполне соответствует человеческому достоинству. Грубая работа, почтенна она или нет, отнимает у нас жизнь; и человек, целый день месящий глину, всю ночь служащий машинистом на экстренном поезде, направляя его на север при встречном ветре, правящий рулем во время бури или вытаскивающий железные полосы, доведенные до белого каления, из плавильной печи, к концу дня сильно отличается от человека, сидевшего все это время в покойной комнате, со всеми удобствами, занимаясь чтением книг, классификацией бабочек или рисованием картин. Если некоторым утешением для вас может служить признание, что грубая работа наиболее почтенна, то я не желал бы лишать вас этого утешения и даже, отчасти, не должен. Грубая работа есть, во всяком случае, действительная и честная, вообще, работа, хотя не всегда полезная, тогда как умственная работа часто бывает безумной, ложной и потому безвестной; но когда и та и другая работа одинаково хорошо и добросовестно исполнены, то умственная работа является благородной, а ручная неблагородной. Ко всякой ручной работе, необходимой для поддержания жизни, относятся древние слова: «В поте лица твоего будешь снискивать хлеб твой», – слова, указывающие на то, что ей присуще свойство быть несчастием, а не отрадой, и что земля, проклятая ради нас, бросает некоторую тень унижения на нашу борьбу с ее терниями и чертополохом; поэтому все народы считали почетными или священными свои праздники, т. е. дни праздные от труда или дни отдыха. Точно так же обещание, которое в числе наших отдаленных надежд, по-видимому, делает смерть более всего отрадной, заключается в том, что почившие в Бозе «найдут успокоение от трудов своих и унаследуют их плоды».
