Джузеппе Мадзини
Обязанности человека
Об обязанностях человека
К итальянским рабочим[48]
Вам, сыновья и дочери народа, посвящаю я эту небольшую книгу, в которой изложил принципы, во имя и в силу которых вы, если пожелаете, выполните свою миссию в Италии: миссию республиканского прогресса для всех и освобождения самих себя. Те, кому исключительные благоприятные обстоятельства или способности позволят легче постичь глубокий смысл этих принципов, пусть объяснят их, пусть прокомментируют их другим, в том же духе любви, в котором я размышлял, пока писал о вас, о ваших страданиях, о ваших чистых стремлениях, о новой жизни, которую, – преодолев несправедливое роковое неравенство, столь губительное для развития ваших способностей, – вы вдохнете в итальянскую Родину.
Я исполнен любовью к вам с ранних лет. Республиканские инстинкты моей матери научили меня искать человека в моем ближнем, а не в богатом или сильном, а интуитивная скромная добродетель моего отца научила меня восхищаться более, чем высокомерной полумудростью – молчаливым незаметным достоинством самопожертвования, которым часто отмечены и вы. Позже я узнал из нашей истории, что истинная жизнь Италии – это жизнь народа; как медленная работа веков всегда была направлена на то, чтобы среди столкновения различных рас, череды поверхностных и преходящих изменений, узурпаций и завоеваний в редких случаях создать великое демократическое национальное единство. И вот, тридцать лет назад я посвятил свою жизнь вам.
Я видел, что Отечество, Отечество Единое равных и свободных людей появится не из аристократии, которая никогда у нас не имела общественной и инициативной жизни, не из монархии, которая воцарилась у нас в XVI веке, следуя по стопам чужеземцев и лишенная собственной миссии, без всякой идеи о единстве или освобождении, но только из народа Италии, – и я возвестил об этом. Я видел, что вам необходимо освободиться от гнета наемного труда и мало-помалу, посредством свободной ассоциации, сделать труд хозяином земли и капитала Италии, и прежде чем социализм французских сект извратил этот вопрос – я возвестил об этом. Я видел, что Италия, такая, какой ее чают наши души, будет только тогда, когда Нравственный Закон, признанный и превосходящий всех тех, кто полагает себя посредником между Богом и Народом, ниспровергнет основу всякой тиранической власти, папство, – и я возвестил об этом. Я никогда не предавал вас и ваше дело, несмотря на все безумные обвинения, клевету и насмешки, которым подвергался, не оставил знамя будущего, даже когда вы сами, сбитые с толку учениями людей не верующих, но идолопоклонников, оставили меня ради тех, кто торговал вашей кровью, а затем отвернулся от вас. Крепкие и искренние рукопожатия лучших из вас – дочерей и сыновей народа – стали утешением, когда иные покинули меня, когда наполнили душу мою горьким разочарованием люди, которых я любил и которые заявляли, что любят меня. Мне отведено всего несколько лет, но договор, который немногие из вас со мной заключили, останется незыблем вплоть до моего последнего дня, а возможно, и после.
Думайте же обо мне так, как я думаю о вас. Объединимся же в любви к Родине. В вас заложена часть, составляющая ее будущего. Но будущее Родины и ваше собственное не наступит, если вы не освободитесь от двух язв, которыми сегодня, к сожалению, – я надеюсь, что ненадолго – поражены высшие классы и которые угрожают повернуть вспять итальянский прогресс: макиавеллизма и материализма. Первая, жалкая пародия на учение Великого, но несчастного человека, отдаляет вас от любви и от искреннего и преданного поклонения Истине; вторая неизбежно тянет вас вместе с культом наживы к эгоизму и анархии.
Вы должны преклониться перед Богом, чтобы освободиться от людского произвола и высокомерия. И в войне, которая ведется в мире между Добром и Злом, вы должны вверить свое имя знамени Добра и непрестанно противостоять Злу, отвергая каждое сомнительное учение, каждую трусливую сделку, всякое лукавство лидеров, которые пытаются лавировать между этими сторонами; на пути первого я буду, покуда жив, вашим спутником.
И поскольку эти две Лжи (макиавеллизм и материализм) часто обольщают вас чарами надежд, которые лишь поклонение Богу и Истине поможет вам воплотить в жизнь, я счел своим долгом написать эту маленькую книгу, чтобы предостеречь вас. Я слишком люблю вас, чтобы льстить вашим страстям или лелеять золотые мечты, через которые другие пытаются добиться вашего расположения. В стремлении утвердить необходимость жертвенности и добродетельности ради других я мог показаться слишком строгим и настойчивым. Но тот, кто добр и не развращен ложным знанием или богатством, скоро поймет, что всякое право может быть лишь следствием выполненного долга.
Прощайте. Примите меня отныне и вовеки как вашего брата.
23 апреля 1860 годаДжузеппе Мадзини
I
Вступление
Я хочу говорить с вами о ваших обязанностях[49]. Я хочу говорить с вами, как мне это подсказывает сердце, о самых священных предметах, какие только мы знаем: о Боге, о человечестве, об отечестве, о семье. Выслушайте меня с любовью, потому что я с любовью обращаюсь к вам. Моя речь проникнута убеждением, выстраданным долгими годами мук, наблюдений и изучений. Насколько хватит сил, я стараюсь и буду стараться до конца своей жизни исполнять те обязанности, которые сейчас укажу вам. Я могу ошибаться, но не сердцем; могу обманываться, но не обманывать вас. Итак, выслушайте меня по-братски: обсудите между собой на свободе, говорю ли я правду; забудьте обо мне, если вам покажется, что моя проповедь ошибочна; но последуйте за мною и действуйте в духе моих указаний, если вы найдете во мне проповедника истины. О заблуждениях можно только сожалеть; но знать истину и не следовать ей равносильно совершению преступления, которое осудит земля и небо.
Почему я говорю вам о ваших обязанностях, вместо того чтобы говорить о ваших правах? Почему в обществе, в котором все вольно или невольно вас угнетают, в котором пользование всеми правами, принадлежащими человеку, систематически отнимается у вас, в котором на вашу долю приходятся одни страдания, а на долю всех остальных классов – то, что зовется счастьем, я говорю вам о самопожертвовании, а не о завоевании, о добродетели, о моральном совершенствовании, о воспитании, а не о материальном благоденствии? Этот вопрос необходимо выяснить, прежде чем идти дальше, потому что в этом пункте заключается все различие нашей школы от многих других учений, проповедующихся в настоящее время в Европе; и еще потому, что этот вопрос сам собою возникает в возбужденной душе страдающего рабочего.
Мы – бедны, мы – угнетены, мы – несчастны; говорите нам о материальном улучшении, о свободе, о счастье. Скажите нам, осуждены ли мы на вечное страдание, или и нам когда-нибудь должна улыбнуться радость. Проповедуйте о долге нашим хозяевам – тем классам, что стоят над нами, обращаются с нами, как с машинами, и делают монополию из благ, которые принадлежат всем. Нам же говорите о правах: говорите о средствах их осуществления; говорите о нашей силе; и тогда уже говорите о долге и самопожертвовании. Так рассуждают многие среди наших рабочих и следуют доктринам и ассоциациям, отвечающим их желаниям, забывая при этом только одно, а именно что такие же речи звучали пятьдесят лет тому назад, не принеся ни малейшего улучшения в материальной судьбе рабочего.
Пятьдесят лет тому назад, в целях прогресса и блага, было совершено все возможное для свержения ига абсолютизма и аристократии крови, и это было совершено во имя Прав Человека, во имя свободы, как средства, и благоденствия, как цели жизни. Все действия Французской революции и прочих, последовавших за ней и подражавших ей, явились следствием Декларации Прав Человека.
Все труды философов, подготовивших ее, были основаны на теории свободы, на указании каждому индивидууму его личных прав. Все революционные школы проповедовали человеку, что он рожден для счастья, что он имеет право добиваться этого счастья всеми средствами, что никто не имеет права запретить ему это и что он может низвергнуть препятствия, встречающиеся ему на пути. И препятствия были низвергнуты; свобода была завоевана: она продолжала существовать долгие годы в некоторых странах и существует поныне. А разве улучшилось от этого положение народа? Разве достигли хоть частицы благоденствия, обещанного и чаянного, эти миллионы, живущие изо дня в день трудами своих рук?
Нет, положение народа нисколько не улучшилось, даже напротив, ухудшилось и ухудшается во всех почти странах, и особенно в тех, о которых я говорю, где цены на продукты первой необходимости все более повышаются, заработная плата во многих отраслях рабочей деятельности все более понижается, а население возрастает. Во всех этих странах судьба рабочего человека стала более неверной, более печальной; кризисы, осуждающие тысячи рабочих на бездействие в течение известного промежутка времени, сделались более частыми.
На все это в достаточной мере указывает эмиграция из страны в страну, из Европы в другие части света, – эмиграция, увеличивающаяся из года в год, и все возрастающее количество благотворительных учреждений, введение налогов в пользу бедных, мер против нищенства. Все эти меры указывают также на пробуждение общественного внимания касательно нужд народа, но их очевидное бессилие помочь этим нуждам ведет к прогрессивному увеличению числа бедствий в тех классах, для которых совершаются все эти попытки.
И тем не менее за эти последние пятьдесят лет число источников социального богатства и общая масса материальных благ значительно увеличились. Производительность удвоилась. Коммерция, несмотря на продолжительные кризисы, неизбежные благодаря абсолютному отсутствию организации, приобрела большую интенсивность в деятельности и расширила сферу своих операций. Средства сообщения приобрели почти всюду скорость и безопасность, вследствие чего вместе с понижением стоимости провоза понизились цены на товары. С другой стороны, идея прав, составляющих неотъемлемую принадлежность человеческой природы, достигла ныне всеобщего признания – признания на словах даже со стороны тех, которые на деле стремятся самым лицемерным образом как-нибудь обойти эти права. Следовательно, почему же положение народа не улучшалось? Почему потребление продуктов сконцентрировалось в руках немногих людей, принадлежащих к новой аристократии, вместо того чтобы распределяться равно между всеми членами европейского общества? Почему новый импульс, сообщенный индустрии и коммерции, привел к созданию не благоденствия для всех, но роскоши для немногих?
Ответ ясен для того, кто пожелает углубиться немного в сущность вещей. Люди являются созданиями воспитания и действуют лишь в духе того принципа воспитания, которое было им дано. Люди, произведшие прежние революции, основывались на идее прав, принадлежащих индивидууму; революции завоевали свободу: свободу личности, свободу обучения, свободу вероисповедания, свободу торговли, свободу во всем и для всех. Но что даст признание прав тому, кто не имеет возможности пользоваться ими? Что принесет свобода обучения тому, кто не имеет для того ни времени, ни средств?
Какое значение имеет свобода торговли для того, кто лишен всего, без чего торговля является немыслимой, – кредита и капитала? Во всех тех странах, где провозглашались подобные принципы, общество состояло из небольшого числа индивидуумов, владеющих землей, капиталами и кредитом, и из обширного множества людей, не имеющих ничего, кроме собственных рук, которые, как орудия труда, они принуждены отдавать этим первым для того, чтобы жить; принужденных проводить целый день в однообразных материальных заботах; чем же является свобода для этих людей, принужденных бороться с голодом, как не иллюзией и не горькой иронией? Почему не было постановлено, чтобы люди состоятельных классов согласились между собою сократить время труда, повысить заработную плату, ввести бесплатное обучение для масс, сделать приобретение орудий труда доступным для всех и открыть кредит для рабочего, одаренного способностями и преисполненного добрых намерений? Во имя чего делали бы все это? Разве благосостояние не было поставлено высшею целью жизни? Разве материальные блага не являлись первоначально желательными для всех? Зачем же для преимущества одних был нанесен ущерб в пользовании ими для других? Итак, пусть каждый сам заботится о себе. Когда общество объявляет, что каждый может пользоваться правами, присущими человеческой природе, то этим оно делает все, что от него требуется. Если в этом обществе окажутся такие, которые вследствие печальных условий своего положения не имеют возможности воспользоваться своими правами, то они должны примириться с этим и не винить никого. Такой вывод являлся вполне естественным, и, в самом деле, некоторые так и рассуждали. И это представление о счастье, положенное в основу отношений привилегированных классов к бедным классам, легло вскоре в основу отношений каждого отдельного индивидуума к другому. Каждый человек заботился прежде всего о своих личных правах и об улучшении собственного положения, нисколько не заботясь о других; когда же эти личные права сталкивались с личными правами других, то возникала война: бескровная война, ведущаяся при помощи денег и предательств; война, требующая менее храбрости, но столь же разрушительная; война упорная и ожесточенная, в которой сильные беспощадно давят слабых и неопытных. В этой постоянной войне люди учатся эгоизму и алчности к материальным благам по преимуществу. Свобода веры разобщила верующих. Свобода воспитания породила моральную анархию. Люди, не связанные никакими узами, не объединенные на почве религиозных убеждений и общей цели, призванные наслаждаться и только, живут каждый своей личной жизнью, не обращая внимания на то, что по дороге они топчут жизни своих братьев, братьев по имени и врагов в действительности. Вот к чему пришли мы ныне благодаря теории прав.
Разумеется, права существуют; но там, где права одного индивидуума оказываются в противоречии с правами другого, немыслимо примирить их и установить взаимную гармонию между ними, не прибегая к чему-то, что выше права. И к какому решению следует прийти там, где права одного индивидуума и многих индивидуумов оказываются в противоречии с правами государства? Если право благосостояния, возможно более полного благосостояния, принадлежит всем живым существам, то кто разрешит спор между рабочим и владельцем фабрики? Если право на существование составляет первое неприкосновенное право всякого человека, то кто же может приказать пожертвовать своею жизнью для блага других людей? Вы станете призывать к этому именем отечества, общества, ваших братьев! А что такое отечество с точки зрения, о которой я говорю, если не такое место, где наши индивидуальные права находятся в большей безопасности? Что такое общество, как не собрание людей, условившихся между собою силою многих защищать права каждого? И после того как в течение пятидесяти лет вы старались внушить каждому индивидууму, что общество создалось для того, чтобы обеспечить ему пользование его правами, после этого вы хотите заставить его принести себя в жертву обществу, обречь себя добровольно на долгие лишения, подвергнуться заключению в тюрьму, изгнанию, и все это – во имя блага общества? После того как вы проповедовали ему на всех перекрестках, что цель жизни есть благосостояние, вы требуете, чтобы он разом поставил на карту свое благосостояние и самую жизнь, и ради чего? Чтобы защитить свою страну от чужеземцев или бороться за улучшение положения того класса, к которому он не принадлежит? После того как вы годами твердили ему о материальных интересах, вы еще думаете, что он, видя перед собою богатство и власть, не протянет руку овладеть ими хотя бы ценою гибели своих братьев?
Рабочие Италии, я пришел к этому убеждению, опираясь на факты; вся история нашего времени, каждая ее страница сочится кровью, и кровью народа. Спросите тех людей, которые обратили революцию 1830 года в подчинение одних лиц другим и воздвигали на трупах ваших французских товарищей трон для собственного могущества; все их доктрины, начиная с 1830 года, основывались на старой идее прав, а не на вере в обязанности человека. Вы называете их теперь предателями и отступниками, а они были только последователями своей доктрины. Вполне искренно они восставали против правления Карла Х, так как это правление было явно враждебно классу, к которому принадлежали они, стесняло и нарушало их права!
Они боролись во имя благосостояния, которым, как им казалось, они не обладали в той мере, в какой заслуживали. Одних преследовали за свободу убеждений; другие, сильные умы, считали себя обойденными, пренебреженными при назначении на должности, которые занимались людьми, гораздо менее способными, нежели они. Тогда они пылали негодованием при виде бедствий народа. Тогда они писали горячо и убежденно о правах, принадлежащих каждому человеку. Потом, когда они добились признания своих собственных политических и интеллектуальных прав, когда им был открыт свободный доступ ко всем должностям, когда они завоевали себе благосостояние, к которому стремились, тогда они забыли народ, забыли о тех миллионах, стоящих ниже их по образованию и стремлениям, которые так же, как они, жаждали признания своих прав и добивались благосостояния, – они вполне успокоились и продолжали заботиться только о себе самих. Почему же вы называете их изменниками? Почему вместо того не назовете вы предательским их учение? В это же время во Франции жил и писал один человек, которого вы не должны забывать, человек более сильного ума, чем все они вместе взятые; он был тогда нашим врагом; но он верил в долг, в обязанность каждого жертвовать личным благом для блага общего во имя торжества Истины: он изучал внимательно людей и эпохи, не поддавался ни обольщениям рукоплесканий, ни обманам унижений; он пытался сперва пойти по одной дороге и заблудился; тогда он избрал другой путь, который должен был привести к общему благу; и тогда, с течением времени, он увидал, что существует лишь единственное средство, способное достичь этого, когда народ показал себя гораздо более достойным и верующим, чем те, которые изъявили притязания руководить им, тогда он, Ламенне, автор «Слов верующего», которые вы все, конечно, читали, сделался самым ревностным апостолом учения, объединяющего нас всех. Итак, в лице его и людей, о которых я вам говорил, вы можете видеть различие между людьми долга и проповедниками прав.
И в среде угнетенного народа, где борьба несет с собою опасности совсем иного рода, где каждый шаг вперед запечатлен кровью мучеников, где дело борьбы с царящей несправедливостью по необходимости должно совершаться в тайне, не ожидая известности и славы, – в этой среде какое обязательство, какой постоянный стимул сможет поддержать на пути добра людей, ведущих священную социальную войну, за которую мы стоим, и не превратить ее в борьбу за свои права? Я говорю, разумеется, вообще, так как среди всех этих доктрин имеются и исключения. Разве, когда успокоится волнение умов и движение реакции против деспотизма, естественно побуждающей молодежь к борьбе, разве тогда после стольких лет труда, усилий, после разочарований, неизбежных в подобном деле, эти люди не могут утомиться? Разве не предпочтут они какой бы то ни было покой жизни, полной тревог и опасностей, которая рано или поздно может окончиться тюрьмой, виселицей или изгнанием? Такова, к сожалению, история слишком многих итальянцев нашего времени, проникнувшихся старыми французскими идеями; история весьма печальная; но как прекратить все это, не изменив принципа, на котором все основано? Каким образом убедить их, что опасности и разочарования должны сделать их только более сильными, что они должны бороться не несколько лет, а всю свою жизнь? Что может сказать человеку: продолжай бороться за твои права, когда эта борьба будет стоить ему дороже, чем полный отказ от них? И кто может даже в обществе, построенном на гораздо более справедливых базисах, чем наше, убедить человека, основывающегося единственно на теории прав, что он обязан жить общественной жизнью и заняться развитием социальных идей? Представьте себе, что он бунтовщик; представьте себе, что он чувствует свою силу и скажет вам: я не хочу знать никаких социальных условий, мои стремления, мои способности призывают меня к другому: я имею священное, неотъемлемое право развивать их и объявляю войну вам всем; какой ответ дадите вы ему, ведь он основывается на своей доктрине? Какое право имеете вы на том основании, что вас большинство, приказывать ему повиноваться законам, которые не согласуются с его желаниями, с его индивидуальными наклонностями? Какое право имеете вы карать его, если он их нарушит? Права принадлежат в равной степени каждому индивидууму: социальное сожительство не дает преимуществ никому. Общество имеет больше силы, чем индивидуум, но не более прав. Каким же образом убедите вы индивидуума, что он должен сообразовать свою волю с волею своих собратьев по отечеству или по человечеству? При помощи палача и тюрем? Общества, существовавшие до сих пор, поступали именно так. Но это война, а мы хотим мира; это тираническое подавление, а мы хотим воспитания.
Воспитание, сказали мы: в этом великом слове заключается вся сущность нашего учения. Жизненным вопросом нашего века является вопрос о воспитании. Речь должна идти не об установлении нового порядка вещей насилием, ибо новый строй, созданный путем насилия, всегда тираничен, если он даже лучше старого: речь должна идти о том, чтобы ниспровергнуть силой грубую силу, противящуюся ныне всякой попытке улучшения, предложить с согласия нации, получившей свободу выражать свою волю, порядок, который будет лучше, и воспитывать всеми возможными средствами людей для согласного труда. Проникшись теорией права, мы можем восстать и устранить препятствия; но не создать прочную, продолжительную гармонию всех элементов, составляющих нацию. С теорией счастья, благоденствия как цели жизни мы сделаем людей эгоистами, поклонниками материи, которые внесут старые страсти в новый строй и испортят его несколько месяцев спустя. Речь идет, следовательно, о том, чтобы найти воспитательный принцип, превосходящий такого рода теории, – принцип, ведущий людей к лучшему, научающий их постоянному самопожертвованию, связывающий их с собратьями без принуждения со стороны одного или многих. И таким принципом является долг. Нужно убедить людей, что они, как дети единого Бога, являются здесь, на земле, выполнителями одного закона, что каждый из них должен жить не для себя, но для других, что целью их жизни должно быть не стремление сделаться счастливыми, но стремление к усовершенствованию себя и других, что борьба с несправедливостью и заблуждением для блага ближних является не только правом, но и обязанностью, которой нельзя пренебрегать безнаказанно, обязанностью на всю жизнь.
Рабочие Италии, братья мои, поймемте друг друга лучше. Когда я говорю, что одного сознания своих прав недостаточно для людей, чтобы создать значительные и длительные улучшения, то я не требую отказа от этих прав; я говорю только, что права являются следствием выполненных обязанностей и что нужно начинать с последних, прежде чем приступать к первым. Когда же я говорю, что, предлагая как цель жизни стремление к счастью, благосостояние, материальные интересы, мы рискуем создать эгоистов, то я вовсе не намереваюсь запретить вам заниматься этим. Я говорю только, что преследование одних материальных интересов, понятых не как средство, а как цель, всегда приводит к самым печальным результатам. Римляне времен императоров, все стремления которых ограничивались требованием хлеба и зрелищ, представляли собой самую презренную нацию, которая, претерпев сначала безумную и жестокую тиранию императоров, попала затем в рабство к варварам-завоевателям. Во Франции и в других странах враги всякого социального прогресса сеют зло и пытаются отвратить умы от идеи реформы стараниями развить как можно более материальную деятельность. И мы будем помогать врагу собственными руками? Материальные улучшения существенны, и мы будем бороться за их достижение, но не потому, что для людей имеет значение одно только хорошее питание и жилище, а потому, что сознание своего достоинства и ваше моральное развитие не могут иметь места, пока вы будете находиться в том состоянии беспрестанной борьбы с нищетой, в каком находитесь теперь. Вы работаете десять, двенадцать часов в сутки – откуда же вам взять время для самовоспитания? Многие из вас зарабатывают ровно столько, сколько нужно для содержания себя и своей семьи, откуда же вам взять средства для этого воспитания? Непостоянность и перерывы в вашей работе заставляют вас переходить попеременно от усиленной деятельности к состоянию полного безделья: каким же образом приобретете вы стремления к порядку, к регулярности, усидчивости? Скудость вашего заработка отнимает у вас всякую надежду на сбережения, которые пригодились бы на черный день вашим детям или помогли бы вам самим под старость: как же будете вы воспитывать их в принципах бережливости? Многие из вас благодаря нужде принуждены лишать своих детей пищи, не говорю уж забот – какие заботы о воспитании можно требовать от бедных жен рабочих, – но материнского присмотра и любви, посылая их на фабрики, где они работают за несколько сольди: как же при подобных условиях могут развиться, облагородиться семейные чувства? Вы не имеете гражданских прав, не принимаете участия в выборах и в проведении законов, управляющих вашими действиями и вашей жизнью: как же можете вы сознавать себя гражданами, любить свое государство и питать искреннее уважение к своим законам? Правосудие неодинаково относится к вам и к другим классам: как же можете вы научиться почитать правосудие? Общество не питает к вам ни малейшей симпатии: каким же образом можете вы почувствовать симпатию к обществу? Следовательно, вы нуждаетесь в перемене ваших материальных условий, чтобы получить возможность морально совершенствоваться: вы должны меньше работать, для того чтобы иметь возможность посвящать несколько часов в день для своего развития; вы должны получать за свой труд столько, чтобы быть в состоянии откладывать сбережения, спокойно относиться к будущему, избавиться от всякого чувства зависти, побуждений к мести, от всякой несправедливой мысли по отношению к тем, кто поступал с вами несправедливо. Следовательно, вы можете стремиться к этому изменению, но пусть это стремление будет служить средством, а не целью, пусть оно будет вашей обязанностью, а не правом, пусть оно сделает вас лучшими, чем вы есть, а не только материально счастливыми. Если же это не так, то какая же разница между вами и вашими тиранами? Ведь они являются таковыми именно в силу того, что стремятся к одному только благосостоянию, наслаждениям, власти.