Дмитрий Абрамов
Миссия России. Искупление и Победа
Глава 1
«Наша поступь тверда и врагу никогда не гулять по республикам нашим…»
(Слова советской песни конца 1930-х гг.)
Война началась для очень многих неожиданно. Для очень многих, но не для всех. Во всяком случае, младшего лейтенанта Красной армии – командира миномётной батареи Сергея Михальчевского – удивляло не столько само неожиданное нападение Германии, сколько скорость продвижения германских войск от границ во внутренние районы страны. Прав был старик-отец, когда ещё за несколько лет до войны говаривал:
– Нападёть ерманец вновь на Рассею, помяни моё слово, сынок. Год-другой – нападёть. И о чём только властя советские помышляють? Мы то при царю-батюшке в ту войну три года немца и австрийца на рубежах били и держали. И совсем бы побили, да революция превзошла. А царская-то армия к войне готова всегда была. Ноне же Красная армия ни хрена немца и за три года не побьеть. А помыслить, да поглядеть, так и за четыре года разобьет ли?
Теперь в начале октября севернее Брянска уже в полном окружении без мин, гранат и даже без патронов Михальчевский очень хорошо это всё вспомнил и осознал. Десятки танков и бронемашин замерли на месте без топлива. Сотни батальонов, сотни артиллерийских и миномётных батарей, десятки кавалерийских эскадронов, десятки дивизий и все – в котле. Ещё до окружения уже в третьем эшелоне от передовой несколько дивизий было укомплектовано из местных: орловских, брянских, карачевских, севских мужиков-запасников. Не молодежь призывного возраста, конечно, в армии послужили, но боевого опыта никакого.
Ох, и где-то теперь линия фронта?! Пойди разбери… А главное – вновь призванные в армию бойцы почти все без оружия и без боеприпасов. В ротах стрелковых батальонов всего по десять-двенадцать винтовок с магазином патронов. Оружие не успели подвезти и раздать людям. У командного и политического состава, естественно, патроны для пистолетов в наличии. Но что ты сделаешь с двумя десятками патронов, если в твоём подчинении сотни и тысячи голодных, обозлённых мужиков с отточенными сапёрными лопатками, ножами и топорами. И почти каждый в хвост и в гриву клянёт командование и политруков, что позволили немцу загнать в окружение десятки дивизий Красной армии. На дворе осенние холода, а шинелей, ватников и телогреек тоже не выдали. Многие разуты – не получили ни обмоток с ботинками, ни сапог. Хорошо, что те, кто призвался из сёл и деревень, взяли с собой и умеют плести лапти. Люди рвут старое нижнее бельё на онучи, одевают, подвязывают, как в старину, обувь, плетённую из лыка. Так хоть как-то ноги можно уберечь от холода, не застудиться.
* * *
Генштаб РККА довольно точно предвидел время удара, но ошибся в определении ударных сил противника, направлениях главных его ударов. Немецкая 3-я танковая группа Гота ударила в стык 19-й и 30-й армий, севернее шоссе Ярцево – Вязьма. Удар 4-й танковой группы генерала Гёпнера был направлен южнее шоссе, по 24-й и 43-й армиям. Немцы смоли создать огромное преимущество на локальных направлениях. Командование Брянского фронта ошиблось и в направлении главного удара. Удар на Брянск ждали с запада. Немцы же ударили на 120–150 км южнее.
Опытный и мудрый Гейнц Гудериан решил начать наступление на два дня раньше других ударных группировок. Он воспользовался хорошей погодой и поддержкой авиации, которую ещё не использовали на других направлениях. С линии Гадяч – Путивль – Глухов – Новгород-Северский 2-я танковая группа 30 сентября 1941 года перешла в наступление на Орёл и Брянск. В своём составе она имела 15 дивизий, из которых 10 были танковые и моторизованные. Командующий Брянским фронтом генерал Ерёменко 3 октября попытался силами 13-й армии и группы Ермакова нанести контрудар по флангам вбитого в оборону его фронта немецкого клина. Но силы немцев оказались недооценёнными. Сначала казалось, что к Севску прорвалась группировка в составе 1 танковой и 1 моторизованной дивизий. Но в прорыв пошли три германских моторизованных корпуса. Контрудары Красной армии силами 13-й армии (две стрелковые дивизии), группы генерала Ермакова (три стрелковые дивизии) успеха не имели. Уже 3-го октября немцы ворвались в Орёл.
* * *
Верно, в стародавние времена, ещё с XVI века, пролёг тракт между древним средневековым Брянском (Дебрянском) и довольно молодым Орлом. Дебрянский кром (кремль) был построен на гребне неприступной правобережной горы, вставшей на мысу над быстрой и глубокой рекой Десной. И вокруг него такие же высокие горы правого берега реки и глубокие яруги (овраги). Поставлен этот кром и град-святилище ещё в XI веке восточными славянами-язычниками – вятичами, радимичами и родственными им «северой» (северянами) – на стыке их владений у границ заповедных «брынских лесов». Но ещё в X веке стали эти земли частью огромного древнерусского государства, и все славяне платили дань Киеву. Никакой внешний враг никогда за всю историю Брянска не мог и не пытался взять «копьём» (приступом) этот град. Шли века, распалось древнерусское Киевское государство, в огне монголо-татарского нашествия завершился распад древнего русского этноса, пришло и ушло в небытие ордынское иго над Русскими землями, потомки вятичей и радимичей влились в молодой великорусский этнос, потомки северы присовокупилися к этносу малороссийскому, а Брянская земля на рубеже XV–XVI вв. навечно влилась в состав нового Русского (Российского) государства, взявшего начало своё от Великого княжества Московского – Владимирского.
Вёрстах в тридцати юго-восточнее Брянска ещё в XII веке вырос древний город Карачев (ровесник Москвы). Возник он как небольшая крепость – удельный град одной из ветвей династии чернигово-северских князей. Построен этот городок был на перепутье дорог и на границе дремучих лесов и лесостепи Русской равнины. Из Брянска через Карачев и пролёг тракт на юго-восток – в Дикое поле. На восток, юго-восток и юг от Карачева на сотни вёрст, чуть ли не до самого Северного Причерноморья искони лежат чернозёмы. Толстый, плодородный слой их местами составляет несколько метров. Не требует эта земля никакой «прикормки», никаких удобрений, но требует только рала и бороны, чтобы выросли пшеница и рожь. И родятся в тех землях такие зерновые, что хлебом этим можно накормить всю Европейскую Россию и даже остальную Европу. А так, ткни палку – вырастет дерево. Возьмёшь пальцами землю, разотрёшь – она на ощупь жирна, как творог, только черна. Едешь осенью или весной по этим бескрайним просторам – и до горизонта тянутся чёрные вспаханные поля, неглубокие яры, балочки, да небольшие перелески из орешника и дуба. Ветерок доносит какой-то необыкновенный сладковато-горьковато-дымный запах чёрной пахоты. Весной, когда тает снег и становится мягкой земля, ручейки и речушки по оврагам и низинам темны текут.
Уже в XVI веке, как только отступила ордынская опасность, как только русские войска дали по зубам крымским татарам, порой добиравшимся в своих набегах то до берегов Оки, а то и до самой Москвы, на эти чернозёмы и двинулось русское крестьянство. Русские воины и землепашцы осваивали Черноземье, двигаясь с северо-запада на юго-восток (от Брянска) и с севера на юг (от Серпухова, Каширы, Коломны, Тулы). Вот тогда и пролёг тракт на восток от Брянска через Карачев. И одним из первых крупных городов в Черноземье на этом пути в XVII веке стал град-крепость Орёл. По этому тракту от Брянска до Орла более 110 вёрст.
Быстро двигались бравые солдаты Вермахта по тому древнему русскому тракту – по шоссе из Орла на Брянск. Ехали победоносно – на мотоциклах, в кузовах машин, на броне транспортёров, удивлялись, смеялись, балагурили, курили, пили шнапс. Без раздумья, легко били из автоматов и пулемётов по опустевшим, брошенным придорожным хатам маленьких деревень и посёлков, расшибая и кроша затворённые окна и двери. Стреляли так, для острастки, для храбрости. Уже восьмые сутки перед их взглядами расстилались бескрайние, чёрные пашни и поля.
О, майн гот! Какое богатство! Трудно поверить глазам. Какое огромное приобретение для будущих германских колонистов – новых помещиков и хозяев этой земли! Неужели всё это богатство теперь принадлежит Великой Германии и германскому народу?!
Вечером 5-го октября Ставка Верховного Главного командования Красной армии разрешила командованию Брянского фронта отводить войска на вторую полосу оборону – в районе города Брянска и к реке Десне. Брянск предписывалось оборонять всеми возможными силами и средствами. Но уже 6 октября немцы с тыла ворвались в город несколькими танковыми и моторизованными колоннами. Командарм Ерёменко отдал приказ прорываться с боем севернее города на восток.
* * *
Личный состав стрелкового полка сразу после изнурительного ночного марша по лесу созвали на митинг на заброшенной лесной просеке. Тысячи голодных, оборванных, смертельно усталых солдат и младших командиров выстроились тремя длинными шеренгами, изобразив подобие строя. С десяток офицеров старшего комсостава стояли перед ними. Полковой комиссар стрелкового полка, к которому была придана миномётная батарея, выйдя вперёд, попытался было, размахивая своим револьвером, агитировать солдат: де, давайте, братцы, прорываться на восток или на юг к своим за линию фронта. Но хмурые и озлобленные солдаты и младшие командиры молча стояли перед политруком, опираясь на лопаты и заострённые колья.
– Ишь, ты! Братцев вспомнил! А то всё кричал: «Товарищи, коммунисты, комсомольцы, долг, социализьм! Растуды-т твою дивизию!» – негромко, но грозно, услышанное многими, произнёс кто-то из рядовых.
Полковой комиссар, побледнев, отступил в круг офицеров старшего комсостава. Некоторые из офицеров стали незаметно расстегивать кобуру.
– Товарищи солдаты и младшие командиры! – выйдя вперёд, твердо и громко произнёс уже комполка. – Мы понимаем всю сложность создавшегося положения. Мы видим просчёты вышестоящего командования. Вы не имеете ни боевого оружия, ни продовольствия, ни должного обмундирования. Потому я, как командир полка, призываю вас – всех, кто может последовать за мной. Сейчас мы километрах в двадцати юго-западнее Болхова, – комполка на несколько секунд прервался и взял в руки плётку.
Два штабных офицера развернули полевую карту. Комполка указал концом плети приблизительное местонахождение полка.
– Я поведу вас на прорыв из кольца, выведу вас из окружения в расположение ближайших частей Красной армии, сражающихся километрах в сорока юго-восточнее нас под Мценском. Все, кто добровольно последует за мной, два шага вперёд. Остальные вольны поступать так, как им подсказывают чувство долга и совести, – призвал командир.
После этих слов около половины бойцов сделало два шага вперёд. На месте остались стоять те, чьи родные места – поселки, деревни, сёла и города – были неподалеку и кто чаял добраться домой и выждать время. Остался стоять на месте и младший лейтенант Михальчевский. С ним – вся его миномётная батарея.
– Не тащить же тяжёлые миномёты семьдесят вёрст за линию фронта. Все руки и плечи надорвали, пока тащили их по изрытым и размытым дождями лесным дорогам. И всё напрасно – миномётная батарея так ни разу и не ударила по врагу. Да и сорок вёрст – это сегодня, а завтра, может быть, будет уже все сто. Зачем их тащить?! Мин-то всё равно нет, – примерно так думал почти каждый боец-миномётчик.
«Ну а если будем прорываться, смогу ли я заставить людей нести на себе бесполезные, тяжёлые орудия? Нет, не понесут. Откажутся и только ещё сильнее обозлятся. А прорываться за линию фронта без материальной части равно что самого себя к расстрелу приговорить. Особисты спуску не дадут, быстро устроят военно-полевой суд. Осудят и в лучшем случае – штрафбат. В худшем – поставят к стенке», – одна за другой вспыхивали мысли в голове Михальчевского.
К комполка подошёл один из офицеров и что-то негромко сказал ему.
– Товарищи, немец находится от нас в пятистах метрах вот за этой просекой, – выкрикнул комполка и указал на юг. – Всем, кто пойдёт за мной, приготовиться к атаке и рукопашной! По моему сигналу, вперёд! – уже охрипшим голосом громко добавил он.
Рядовые засуетились, перехватывая холодное оружие. Офицеры передёрнули затворы пистолетов.
– Миномётная батарея! Слушай меня, – тихо обратился Михальчевский к своим людям. – Оставляй миномёты и налегке за мной. Кто в прорыв не пойдет, разбегайся, куда хочешь.
С этими словами он достал из кобуры ТТ и передёрнул затвор. Поправил каску на голове, подтянул её ремешок, шагнул в строй тех, кто готовился к атаке.
«Пойду в прорыв с комсоставом. А там поглядим, коль жив буду. Отсюда до Карачева вёрст под шестьдесят, – думал про себя младший лейтенант. – Да от Карачева до Комаричей ещё верст сто. За неделю-то как-нибудь доберусь окольными путями до родного дома…».
– В атаку! За Родину! За Сталина! Ур-ра!!! – прозвучал хриплый призыв комполка.
* * *
Михальчевский очнулся у основания ствола сосны, сваленной снарядом. Открыл глаза. Оглядел помутневшим взором всё, что мог, вокруг. Корни дерева вывернуты из грунта, и на них повисли комья песчаной земли, тонкие корешки трав и растений. Песчинки с корней сдувает и ссыпает холодный ветерок. Постарался вспомнить, что случилось. Голова сильно болела. Вспомнил, словно сквозь сон, как бежал, перепрыгивая через пеньки и корни деревьев с криком «Ура!» со всеми вместе среди соснового редколесья к опушке.
Немцы показались неожиданно и почти рядом – метрах в сорока. Все упакованные, готовые к бою: в серой форме и «маскировке», в касках с камуфляжем, в плечевых ремнях, с ранцами, со штык-ножами, гранатами, подсумками для боеприпасов на поясе. Били из автоматов и карабинов навскидку, метали гранаты. Патронов не берегли. Косили, резали, как траву, русских ребят с сапёрными лопатками и ножами. Михальчевский впервые видел противника столь близко и непосредственно. Он припал на одно колено и прицельно стрелял из пистолета по немцу в тяжёлой каске с карабином и штыком. Тот тоже целил в кого-то. Глаз и рука, державшая ТТ, не подвели Сергея. После выстрела немец завалился в кусты. Михальчевский вновь рванулся и побежал со всеми вместе, но не пробежал и пятидесяти метров.
Вспышка! Обжигающая волна оторвала подошвы ног от земли и отбросила куда-то в сторону. Удар! Каска слетела с головы. Всё погасло перед глазами…
Потом какой-то тоннель с багровыми стенами. Полёт… и он опять лежит на земле.
Михальчевский приподнялся, встал на колени. В голове и в глазах всё переворачивалось с ног на голову. Где-то далеко, верстах в трёх-четырёх ещё гремел бой.
«Скорее уползти отсюда в лес! Иначе – плен», – лихорадочно крутилось в голове младшего лейтенанта.
Пальцами нащупал на земле среди сосновой хвои холодный стальной ствол ТТ. Потянул к себе и убрал оружие в кобуру. Каску оставил. Пилотку нашёл и надел на голову. Пополз на четвереньках назад в сторону лесного массива. По пути то тут, то там встречались убитые ребята из его полка. Кто-то тяжело стонал. Но стон этот был слышен далеко, и Михальчевский понял, что вряд ли доползёт и найдёт раненого. Немцы были рядом. Слышна была их приглушённая речь и редкие выстрелы. Верно, добивали раненых – тех, что не могли подняться и идти сами. Через полчаса Сергей был уже в чаще леса. Спустившись в глубокий овраг, он нашёл там ручеёк, журчавший среди старых поваленных стволов и камней. Подобравшись к самой воде, умылся и долго пригоршнями черпал и пил студёную воду. Голове стало полегче. Пошатываясь, встал на ноги, посмотрел вверх. В дымке осеннего неба сквозь лесную крону неярко просматривалось солнце. Покачиваясь на слабых трясущихся ногах, Сергей по дну оврага медленно пошёл на юго-запад, осторожно обходя большие стволы упавших деревьев и камни.
* * *
Старинное село Вербник, что стоит верстах в семи южнее Орловско-Брянского шоссе (тракта), возникло на речке с одноименным названием, верно, где-то в XVI веке. Севернее его верстах в пятнадцати расположилось богатое и большое село Хотынец – центр Хотынецкой волости, а юго-восточнее, тоже верстах в пятнадцати, раскинулось немалое село Шаблыкино – центр Шаблыкинской волости. (В советское время стали эти волости районами.) Вербник – на границе этих волостей.
Откуда такое благодатное и странное название? Стоит это село в довольно живописном месте. Медленная, вся в заводях речка Вербник делит село надвое большой низиной. В речку впадает множество мелких ручейков, берущих своё начало из родников. Место тут водоносное, чистое. В долине реки, в низине на поверхность выходит глина. (Потому-то одна из соседних деревень, что стоит на соседней реке Цон, называется Глинки.) Видать, неспроста решили русские землепашцы-первопроходцы осесть в этих местах. Земля родит – лучше не надо. Кругом сплошь чернозёмы. Да и родниковая вода рядом. Над низиной, в которой течёт речка, много высоких «горок», разделённых ярами и ручейками. Вот на этих горочках и «расселись» многочисленные крестьянские дворы.
Село вроде бы одно. Но каждый двор – на своей отдельной горке. Все хаты большие – просторные, крытые то под солому, то под железо. Внутри – изба, сложенная из брёвен, и большая русская печь. Снаружи изба обмазана глиной и побелена, чтобы противостоять пожару, летней жаре и зимней стуже. Каждая хата на самом высоком месте. А вокруг хаты: хлев, конюшня, сеновал, часто и рига с амбаром, погреб, сад с огородом, окружённые небольшим рвом и валом, огороженные плетнём из лозы (чтоб в летнее время сберечь влагу). Нестрашны этому селу ни половодье, ни засуха, ни пожары, ни снежные заносы.
А в ярах у реки во множестве растут раскидистые вербы да ракиты. Как правило, в апреле пред великим праздником входа Господня в Иерусалим распускается весь этот «вербник» над рекой и цветёт серебристо-пушистым покровом. На деревьях и кустах листвы ещё нет, а тут всё уже благоухает. Холодные весенние ветры не беспокоят долину сонной реки. Сельский храм Успения пресвятой Богородицы, что поставлен на самой высокой горочке близ села, в дни Лазаревой Субботы и Вербного Воскресенья всегда украшен молодыми распустившимися ветвями вербы. Часто цвет вербника стоит, не спадает и на Христово Воскресенье, и на светлую седмицу – до самых первых тёплых апрельских дней.
Народ в этом селе родился задиристый, крепкий, рослый и работящий. С тех пор как царь Пётр устроил гвардию, молодых парней из этого села стали брать на службу царскую в основном в гвардейские полки. После трудных и дальних походов, войн и сражений, после многолетней службы в новой столице России в шутку и прозвали многочисленные отставники-ветераны своё село «Новый Санкт-Петербург».
В Вербник, в окрестные посёлки, деревни и сёла немцы пришли в начале октября. Пришли вроде бы не как враги, но как хозяева. Ещё за неделю до того, как они появились, представителей советской власти, администрации и местных большевиков словно поганой метлой вымело. Осталось, правда, в округе несколько человек партийных, но и они спрятали партбилеты и забыли о своём прошлом. Это были порядочные добрые люди, никогда не злоупотреблявшие своим партийным положением, защищавшие своих односельчан от прижимов НКВД, руководящих партийных работников и «злочинного руководства» колхозов. Эти люди знали: народ их не выдаст. Но многие из них, верно, были связаны с партизанами. Так, в одном из посёлков, что образовался в столыпинское время, когда вербниковская молодёжь отселялась на дальние пашни, принадлежавшие селу (потому и назывался посёлок «Юным»), остался уважаемый всеми директор местной школы Ананий Петрович Овчаров. В Кулешовском посёлке, что стоял за орловско-брянским шоссе у леса, не сбежал, а остался дома ветеран Первой мировой войны Василий Павлович Кулешов. В Сеновском посёлке, что ближе к селу Семеновскому, тоже жил кто-то из «бывших» большевиков.
Слухи о немцах ползли самые разные – то зловещие, то так себе. Одни говорили, что оккупанты зверствуют; расстреливают, вешают, грабят, жгут дома только за то, что им кто-то не понравился. Другие говорили, что немцы расстреливают только коммунистов и евреев, крестьян же уважают. Крестьяне, конечно, боялись, прятали добро, запасали продовольствие, соль, спички, мыло. Но бежать-то всё равно было некуда. Куда ты побежишь из своего дома холодной осенью с детишками? Когда немцы пришли на самом деле, то пришли вроде бы не и враждебно. Но все поняли, что старые хозяева сбежали, но заявились новые.
* * *
Командование Красной армии усиленно готовило к обороне Тулу. Тульские оружейные заводы работали на пределе своей мощности. Этот город – древнюю оружейную кузницу России – нельзя было сдавать врагу ни при каких обстоятельствах. Население города и окрестных посёлков рыло окопы, блиндажи и широкие рвы, устанавливали противотанковые ежи вдоль и поперёк шоссейных и грунтовых дорог по всей округе. К Туле стягивали остатки вышедших из окружения частей Красной армии, а там переформировывали, перевооружали их, сводили в новые бригады и батальоны. В городе формировали ополчение – истребительные батальоны из добровольцев – рабочих тульских оружейных заводов, горожан, комсомольцев-студентов, старшеклассников. Ополченцев учили стрелять из винтовок и пулемётов, колоть штыком, бить прикладом.
Пятнадцатилетнего Олега Пескова, как и многих его товарищей пятнадцати-семнадцати лет, зачислили добровольцами в отряд истребителей. Таких мальчишек, добровольно вступивших в отряд, было несколько сот человек. Они уже успели насмотреться на «прелести войны». Среди них было немало отчаянных ребят – обычной городской шпаны, что в мирное время носили кастеты в карманах и ножики за поясом, дрались улица на улицу, отнимали деньги и часы у хорошо одетых юношей, «щипали» кошельки у зазевавшихся добропорядочных граждан. Но здесь они словно переродились и стали защитниками Родины.
В истребительном отряде парней и даже девушек, решившихся воевать, готовили бросать гранаты и поджигать бронетехнику врага бутылками с горючей смесью – «коктейлем Молотова», вытаскивать на себе раненых, останавливать кровь, перевязывать раны. У Олега неплохо получалось метать гранату в цель. Помогло ему то, что с детских лет любил он кидать камни, пугать собак и кошек. Во всяком случае, с тридцати метров он, поднявшись из окопчика, попадал деревянной болванкой в мишень. Сложнее было с бутылками, наполненными горючей смесью. Ведь надо было сначала зажечь запал, выждать, когда хорошо загорится, а лишь потом выпрыгивать из окопа и бросать в цель. Но и здесь Олег преуспел и даже начал помогать своим друзьям, у кого с этим делом получалось хуже.
Среди своих сверстников и даже тех, кому было восемнадцать, Песков уже чувствовал себя опытным бойцом. Ещё в первой половине июля Тула проводила отряд из нескольких тысяч своих юношей на трудовой фронт под Смоленск. Олег, как ученик морской школы, прошедший хорошую выучку, был назначен старшим одной из групп этого отряда. А в группе-то было более ста пятидесяти человек. Задачей ребят трудового фронта было рытьё противотанковых рвов. Сначала всех их привезли в Дорогобуж. Высадили, рассредоточили по западной границе города по километру в разные стороны. Работы начались и… через три дня руководство было вынуждено отвести всю «армию» землекопов восточнее. Слишком быстро наступал немец.
Так они всё шли и шли на восток. Не успеют подойти к новому участку обороны и начать рыть – налетают фашистские ястребы, бомбят, бьют из пулемётов с бреющего полёта. Среди ребят появились раненые и убитые. Парни сжимали кулаки, от злости кусали губы, матерились, зарывая в землю, хороня своих товарищей. А как ответить обнаглевшему, неуязвимому врагу? Злость и ненависть копились в сердце.
Получив новое указание, руководство повело свою трудовую армию к Вязьме. Много дней и много вёрст шли они по Смоленщине. Запомнилось, что шли без остановки. Обувь обтрепалась и развалилась. Ребята шли босиком. Спали на ходу. Снабжения не было. Трава, морковь, яблоки, груши, сливы в заброшенных огородах служили «подножным кормом». Пили из речушек и ручейков. Пить из колодцев опасались. Местные предупреждали, что колодцы могли быть отравлены диверсантами. Самолёты врага «сопровождали» их, но обстреливали уже реже и не так прицельно. Верно, другие, более важные цели на востоке были поставлены им. Наконец дошли до Вязьмы. Оттуда ребят в начале сентября каким-то чудом отправили и привезли домой. Так состоялось первое боевое крещение Олега Пескова.
В его доме в большом подвале разместился штаб местной противовоздушной обороны Тулы. На его базе сложился один из центров формирования истребительных батальонов. Помогая бойцам ПВО, Олег и вступил в истребительный батальон.
* * *
Чтобы остановить наступление немцев на брянско-орловское направление, советское командование перебрасывало резервные части. С Резервного фронта переводили 49-ю армию, с резерва Ставки – особый гвардейский стрелковый корпус Дмитрия Лелюшенко[1]. Против танковой группы Гудериана бросили четыре дивизии дальней авиации и авиадивизию особого назначения[2]. Направили на курское направление и гвардейскую стрелковую дивизию[3]. Ей придали танковую бригаду. Эти силы по первоначальному плану должны были деблокировать окружённые войска Брянского фронта.
Пока резервы перебрасывали на южное направление по железным дорогам, а части Брянского фронта пробивались из окружения, предпринималось всё, чтобы приостановить наступление немцев на Тульском направлении. В район Орла и Мценска 3 октября десантировался 5-й воздушно-десантный корпус (две бригады – 6 тысяч бойцов). Десантники героически дрались под Мценском до 20 октября, пока их сильно поредевший корпус не сменили и не вывели из боя.
Схватка за Мценск овеяна славой танковой бригады генерала Катукова. Командование 4-й германской танковой дивизии во главе с генерал-майором Виллибальд фон Лангеманном, опьянённое успехом, пренебрегло разведкой и охранением. Немцы зарвались и нарвались на внезапный удар советских танкистов, которые разнесли в пух и прах германскую танковую дивизию.
* * *
Но уже в начале октября германская авиация начала бомбить Москву; бомбили главные развязки шоссе, электроподстанции, элеваторы, водонапорные башни, важные железнодорожные узлы и станции ближайшего Подмосковья и все тому подобные объекты. Силы противовоздушной обороны Москвы ещё только формировались, но уже начали вступать в бой с вражеской авиацией.
Тихий, живописный, дачный уголок – южный пригород столицы Царицыно, известный своими роскошным огромным парком и готическими дворцами зодчих Баженова и Казакова времени правления императрицы Екатерины II. Ещё в XIX веке западнее дворцового ансамбля и парка прошла Курская железная дорога. Во время её прокладки здесь в стиле «модерн» был построен шикарный вокзал с огромными окнами, с большим светлым залом ожидания, рестораном, кафе и двумя перронами. Напротив – платформа с длинным пакгаузом из бруса для разгрузки товарных поездов. Рядом располагались круглая водонапорная башня для заправки паровозных котлов, небольшое ремонтное депо, длинный виадук над широкой лентой железнодорожных путей с десятком стрелок и с десятком других небольших пристанционных построек. Словом, немалое хозяйство, а главное – важный железнодорожный узел. Именно в Царицыно сходятся, направляясь к Курскому вокзалу, две основных ветки – южная (Москва – Тула – Орёл – Курск – Харьков) и юго-восточная (Москва – Елец – Валуйки – Луганск и Донецк). Стоит ли говорить о важности этого узла, если круглый год по юго-восточной ветке в Москву шли эшелоны с углём из Донбасса.
В один из прохладных осенних вечеров первой трети октября в Царицыно перед выходом на южное направление недалеко от вокзала и депо под парами остановился воинский эшелон (следовавший на Тулу или Мценск). В тот час и случился массированный налёт немецкой авиации, запомнившийся всем местным жителям, о котором они рассказывали потом многие годы спустя уже своим детям и внукам, родившимся после войны. Стонала сирена. Тяжкий гул моторов тяжёлых бомбардировщиков давил округу. Земля содрогалась от разрывов авиационных бомб. Дымил и занялся пламенем большой элеватор в Бирюлёво. Горел хлеб, и сладковато-горький, печёный запах горелого зерна висел в воздухе. Где-то около старинного парка, гавкая, била пока ещё единственная зенитная батарея, словно верная, но небольшая добрая дворовая собака, защищавшая и охранявшая дом. Тёмное небо озарялось неяркими разрывами зенитных снарядов.
И вот один немецкий ас спикировал и всё же попал зажигательной бомбой прямо во второй от паровоза грузовой вагон того эшелона. Часовой из охранения у головы состава только и успел проорать:
– Тревога! Караул в ружьё! Второй вагон горит!
И с тем со всех ног побежал от паровоза в сторону депо вдоль состава. Была тому причина! Караул, что был в эшелоне, мигом слетел с вагонов вместе с начальником караула. Всё охранение словно ветром сдуло. Второй вагон мгновенно охватило ярким пламенем. Загорелось брезентовое покрытие и деревянные стенки вагона. Увидев это, начальник караула остановился, схватился за голову и следом достал ТТ, чтобы пустить себе пулю в висок. Паника быстро охватила десятки людей на вокзале и на привокзальной территории. Машинисты, оставившие паровоз, железнодорожные рабочие, обслуга вокзала, стрелочники, ремонтники, караульные побежали в разные стороны – подальше от эшелона.
– Ой, рванёт, рванёт сейчас, костей не соберешь! Бяги! Бяги, ребяты! – истошно орала немолодая стрелочница.
Услыхав крики, из депо выбежал одетый в форму железнодорожника коренастый седоватый мужчина лет сорока. Это был один из машинистов Курской железной дороги, живший в Царицыно. Он случайно зашёл в депо к своему дружку-ремонтнику, чтобы пропустить по стакану после тяжёлой смены. Увидав, что ярко полыхает второй вагон, и услыхав, что надо немедля уносить ноги, иначе «рванёт и костей не соберёшь», он бросился ко второму вагону. Это был человек неробкого десятка, имевший к тому времени уже семерых детей. «От молодых ногтей» – с четырнадцати лет, ещё «с царского прежима» прошёл он хорошую трудовую школу, стал рабочим и крепко знал своё дело. Знал и сцепку вагонов. Мгновенно смекнув, чем нагружен состав, он быстро расцепил второй и третий вагоны. Перекрестился. Метнулся к паровозу. Благо тот стоял под парами. Забрался в машинное отделение, дал сильный гудок и пустил паровоз по железной дороге на юг в сторону от станции.
– Васька! Василий! Прыгай, дурило! Вася, дружочек! – кричал во след гудевшему паровозу и машинисту его друг – ремонтник из депо.
