Дмитрий Абрамов
Новый и Третий Рим. Византийские мотивы России
Дмитрий Абрамов. Новый Рим и Третий Рим
Купол мглистый, Святая София!
Вековечный, многоочитый!
Как войти в пределы пустые?
Как ступить на гулкие плиты?
Недвижимо воздушное море,
Окна-очи глядят незряче.
О, как много простора для горя,
Как раскрыты выси для плача!
Что здесь: «Радуйся» или «Здравствуй» —
Что и молвить – к тому ж при страже…
Пусть другие дивятся убранству,
Письменам-ятаганам —
Я же,
В пустоте твоего разора
Не бывав, не бродив – не вправе —
Слышу отзвук далекого хора,
Вижу все, как тогда: во славе, —
Ты-то знаешь.
Лелея сон твой,
Ввысь и вглубь, в пределы иные
Ты глядишь, закатное солнце,
Купол света, Святая София.
Наталия Ганина
Предисловие
Шел третий год кровопролитной Освободительной войны на Балканах, начавшейся восстанием боснийских сербов в 1875 и болгар в 1876 годах. В России эта война получила название русско-турецкой войны 1877–1878 годов или «войны за освобождение балканских народов от османского ига». В конце ноября 1877-го в Плевне, осажденной русскими войсками, закончились запасы продовольствия и боеприпасы. Турецкий полководец Осман-паша сделал отчаянную попытку прорыва, но был отброшен обратно в крепость. 28 ноября турецкий гарнизон Плевны сдался на милость победителей. В русском плену оказались 43 тысячи солдат Османской империи во главе с их самым талантливым военачальником. Но под Плевной легло 32 тысячи русских солдат и офицеров. В результате ожесточенных боев у Шипки-Шейново 27–28 декабря того же 1877 года капитулировала очередная 20-тысячная вражеская группировка. Но на Шипке русские и их союзники болгары потеряли 9500 человек ранеными, убитыми, больными, обмороженными и замерзшими. Пловдив турки отдали без боя. Трехдневное сражение к югу от этого города завершило военную кампанию. 8 января 1878 года русские войска вступили в Адрианополь (турецкий Эдирне).
«Вступление русских войск в Адрианополь существенно изменило обстановку, – писал заслуженный отечественный военный историк Л. Г. Бескровный, – Главная квартира считала необходимым не терять времени и тотчас овладеть Константинополем. В этих целях главнокомандующий просил поддержать действия Дунайской армии десантом одной из дивизий 10-го корпуса „с тем, чтобы по моему усмотрению можно было высадить ее на том месте, которое найду необходимым и удобным“. На запрос царя, зачем нужно снаряжать десант, он (главнокомандующий) ответил: „Когда в случае неприятия Портою мирных оснований, военные действия привели бы нас с сухого пути к Царьграду и Босфору“».
Между тем в Казанлык прибыла турецкая делегация для ведения переговоров о перемирии. 18 января стало известно о возможности вмешательства в переговоры Англии и о намерении этой державы ввести свой флот в Дарданеллы. Вечером того же дня уполномоченные обеих сторон приступили к обсуждению условий перемирия, а 19 января они были подписаны. Россия подписала акт о перемирии не только от своего имени, но и от имени союзников. В условиях перемирия говорилось: «Перемирие заключается между русскими, сербскими и румынскими, с одной стороны, и между турецкими вооруженными силами, с другой, на все время ведения переговоров о мире».
«Подписание перемирия еще не означало, что турецкое правительство утвердит предварительные условия мира. Во всяком случае, Турция получила столь необходимую передышку для организации обороны столицы. Обстановка явно изменилась в пользу Турции в связи с намерением Англии воспользоваться обстоятельствами и ввести свой флот в Дарданеллы. Так, 29 января английский флот уже вошел в Безикскую бухту. Но, с другой стороны, Турции не улыбалась перспектива разрушения столицы в случае возобновления войны, и ее правительство отказалось пропустить английский флот в Босфор», – писал Бескровный.
Русское командование сочло правомочным заявить, что стремление англичан присутствовать на Босфоре «слагает с нас прежнее обязательство, принятое нами относительно Галлиполи и Дарданелл», и потребовало от турецкого правительства очищения прилегающего к Константинополю района Сан-Стефано для размещения там русского авангарда и Главной квартиры. 11 февраля русские войска заняли Сан-Стефано. По соглашению с Реуф-пашой турецкие войска освободили боевую демаркационную линию, и авангардные части генерала Скобелева расположились на линии Перджикиой – Деде-Агач. Преследуя беспорядочно отступавших турок, русская кавалерия вышла на берег Мраморного моря. Русские офицеры без труда разглядывали минареты и купола Святой Софии в свои бинокли и подзорные трубы.
Оценивая ту ситуацию, вышеназванный историк писал: «Выдвижение русских войск непосредственно к Константинополю заставило турецкое правительство подписать мир. Его уполномоченные Севфет-паша и Садулах-бей договорились с (русскими дипломатами) Игнатьевым и Нелидовым по всем вопросам и в 4 часа 30 минут пополуночи подписали Сан-Стефанский договор. Сообщая об этом в Петербург, главнокомандующий писал: „Лишь бы европейская конференция не испортила того, чего мы достигли нашей кровью“».
* * *
«– И что же вы так перепугались, господин прокурор? – иронически спросил Соболев. – Ну, вошли бы русские воины в турецкую столицу, так что с того?
– Как что?! – схватился за сердце Мизинов. – Вы с ума сошли! Это был бы конец всему!
– Чему „всему“? – пожал плечами Ахиллес, но Варя заметила в его глазах беспокойство.
– Нашей армии, нашим завоеваниям. России! – грозно произнес шеф жандармов. – Посол в Англии граф Шувалов передал шифрованное донесение. Он собственными глазами видел секретный меморандум Сент-Джемсского кабинета. Согласно тайной договоренности между Британской и Австро-Венгерской империями, в случае появления в Константинополе хотя бы одного русского солдата броненосная эскадра адмирала Горнби немедленно открывает огонь, а австро-венгерская армия переходит сербскую и русскую границы. Так-то, Михаил Дмитриевич. В этом случае нас ожидал бы разгром намного страшнее крымского. Страна истощена плевненской эпопеей, флота в Черном море нет, казна пуста. Это была бы полная катастрофа.
Соболев потерянно молчал.
– Но у вашего превосходительства хватило мудрости и выдержки не идти далее Сан-Стефано, – почтительно сказал Фандорин. – Значит, мы с Лаврентием Аркадьевичем могли так уж не торопиться…
– А в чем ваша-то идея? – резко спросила Варя.
– Извольте, расскажу. – Анвар оперся локтем о стеллаж, на котором лежали мешки с деньгами. – Я вижу спасение не в революции, а в эволюции. Только эволюцию следует выводить на верное направление, ей нужно помогать. Наш девятнадцатый век решает судьбу человечества, в этом я глубоко убежден. Надо помочь силам разума и терпимости взять верх, иначе Землю в скором будущем ждут тяжкие и ненужные потрясения.
– И где же обитают разум и терпимость? Во владениях вашего Абдул-Гамида?[1]
– Нет, конечно. Я имею в виду те страны, где человек понемногу учится уважать себя и других, побеждать не дубиной, а убеждением, поддерживать слабых, терпеть инакомыслящих. Ах, какие многообещающие процессы разворачиваются на западе Европы и в североамериканских Соединенных Штатах! Разумеется, я далек от идеализации. И у них там много грязи, много преступлений, много глупости. Но общий курс верный. Нужно, чтобы мир пошел именно по этому пути, иначе человечество утонет в пучине хаоса и тирании. Светлое пятно на карте планеты пока еще очень мало, но оно быстро расширяется. Надо только уберечь его от натиска тьмы. Идет грандиозная шахматная партия, и я в ней играю за белых.
– А Россия, стало быть, за черных?
– Да. Ваша огромная держава сегодня представляет главную опасность для цивилизации. Своими просторами, своим многочисленным, невежественным населением, своей неповоротливой и агрессивной государственной машиной. Я давно присматриваюсь к России, я выучил язык, я много путешествовал, я читал исторические труды, я изучал ваш государственный механизм, знакомился с вашими вождями. Вы только послушайте душку Мишеля, который метит в новые Бонапарты! Миссия русского народа – взятие Царьграда и объединение славян? Ради чего? Ради того, чтобы Романовы снова диктовали свою волю Европе? Кошмарная перспектива! Вам неприятно это слышать, мадемуазель Барбара, но Россия таит в себе страшную угрозу для цивилизации. В ней бродят дикие, разрушительные силы, которые рано или поздно вырвутся наружу, и тогда миру не поздоровится. Это нестабильная, нелепая страна, впитавшая все худшее от Запада и от Востока. Россию необходимо поставить на место, укоротить ей руки. Это пойдет вам же на пользу, а Европе даст возможность и дальше развиваться в нужном направлении. Знаете, мадемуазель Барбара, – тут голос Анвара неожиданно дрогнул, – я очень люблю мою несчастную Турцию. Это страна великих упущенных возможностей. Но я сознательно готов пожертвовать османским государством, только бы отвести от человечества русскую угрозу. Если уж говорить о шахматах, известно ли вам, что такое гамбит? Нет? По-итальянски gambetto значит „подножка“. Dare il gambetto – „подставить подножку“. Гамбитом называется начало шахматной партии, в котором противнику жертвуют фигуру ради достижения стратегического преимущества. Я сам разработал рисунок этой шахматной партии. В самом ее начале подставил России соблазнительную фигуру – жирную, аппетитную, слабую Турцию. Османская империя погибнет, но царь Александр игры не выиграет. Впрочем, война сложилась так удачно, что, может быть, и для Турции еще не все потеряно… Если, конечно, у меня будет такая возможность. Мидхат-паша вернется в Стамбул незапятнанным и возьмет власть в свои руки. Может быть, тогда и Турция переместится из зоны тьмы в зону света.
Из-за двери донесся голос Мизинова:
– Господин Анвар, к чему тянуть время? Это же просто малодушие! Выходите, я обещаю вам статус военнопленного».
(Из романа Бориса Акунина «Турецкий гамбит»)
* * *
«Турецкий гамбит», разыгранный османами в обороне Плевны и в ходе боев за Шипкинский перевал, не был реализован, потому что уже давным-давно разыграна и приведена в действие «византийско-русская рокировка».
Часть I
В кольце врагов
Соборная площадь Московского Кремля была запружена множеством запряженных и разряженных саней и возков. То были все возы князей, бояр, служилых людей разного чина и дьяков, понаехавших к ранней литургии. У коновязи под присмотром верных холопов стояли сотни добрых коней под дорогими седлами и черпаками. Кони похрапывали, опускали морды в торбы с зерном, хватали его губами и языком, хрустя, мерно перетирали зубами. Тут же по рыхлому снегу, изъеденному конской мочой, навозом, копытами, полозьями саней и вчерашним ярким солнцем, бегали, кудахтали куры. Пели и созывали кур петухи. И вся эта куриная братия, копошась, выискивая и выклевывая в снегу и в конском навозе зерна пшеницы или овса, дополняла общий гомон, несмотря на то, что было довольно рано. Солнце только позолотило верха кремлевских соборов и храмов. Где-то по соседству с Соборной площадью, а скорее за стенами Кремля, мычали не доеные еще коровы, блеяли овцы, хрюкали свиньи. На самой же площади шумели, взволнованно разговаривали, что-то обсуждая, тысячи людей из простонародья, холопов и слуг знати, кому не хватило места на литургии в Успенском соборе. Суетились люди, что хотели послушать сплетни, посудачить о том о сем. Сотни любопытствующих толпились у порталов собора, пытаясь войти внутрь, в тесноту молящихся под сводами, и услышать что-то интересное. Но слуги Великого князя и слуги митрополичьего двора выталкивали вон всех, чей наряд не соответствовал торжественности богослужения, совершаемого в храме. Так на третью неделю Великого поста началось на Москве новолетие – 1 марта 6948 года от Сотворения мира (1440 год от Р. Х.).
А под сводами старого Успенского собора торжественно пел митрополичий хор. Служили литургию. Ярко и жарко горели и таяли свечи в поставцах и в паникадиле. Светились лампады пред образами святых и мучеников. С правой стороны пред солеей и алтарной преградой в нарядном, расшитом серебром синем кафтане и наброшенном поверх него охабне с песцовой опушкой, стоял Великий князь Московский и Всея Русии Василий Васильевич. Он был довольно молод, широкоплеч и силен. В синих глазах его читались настороженность и предельное внимание. Вокруг него собрались его двоюродные братья – все третье поколение (внуки) Великого князя Московского Дмитрия Ивановича, что побил татар на поле Куликовом. Стояли за его спиной князья: Дмитрий Юрьевич Шемяка (Углицкий), Дмитрий Юрьевич Красный (Галицкий), Михаил Андреевич (Белоозерский и Верейский), Иван Андреевич (Можайский) и даже совсем дальний сородич по мужской линии князь Василий Ярославич Серпуховской (шурин Василия Васильевича). А за князьями – все вящшие мужи Великого князя и братьев-князей, а еще далее слуги княжеских дворов, сотни воинов-дворян и детей боярских. И все при саблях, мечах, секирах у поясов, а под кафтанами – кольчуги и доспехи. Служба текла, казалось, мирно и спокойно, но промеж знатных мужей и их слуг шли негромкие, тревожные разговоры.
– Прежде бо възре и поклонися и притече и любезно целова и знаменася крыжом Лятьскым, и по сих прииде къ святымъ крестамъ православиа. Последоваше же и провожаше и чтяше крыж Латыньскы и иде с ними до костеля, сиреч до церкви их, а о святых крестех православиа небрежаше, ни провожаше. Еще не дошед Рима, таковая богоотступиаа делаше (Первым делом взирал, поклонялся, подходил, с любовью целовал и творил крестное знамение крестом польским, а потом уж подходил к святым крестам православным. Следовал, провожал и чтил крест латинский и шел с ним до костела, то есть до храма их, а о святых крестах православных не заботился и не вспоминал. Еще и до Рима не добрался, а уж занялся богоотступничеством), – с миной презрения на молодом лице рассказывал своему ближнему боярину о митрополите Сидоре князь Василий Серпуховской.
– И по сих прииде Сидор въ область Римскую, в град нарицаемыи Ферару. И тако сретоша его людеи множество зело с великою честию, славы ради имени Великого князя Василья Васильевича всеа Руси. По малех днех начаша зборовати тамо. Первое снидошася на соборъ месяца сентемрия. Вниде папа Еугении в костель, с ним же арцибискупи и бискупи Латынстии и сташа на левои стране. Царю же Ивану и патриарху бывшу на деснои стране на престоле (И добрался Исидор до Римской области до города, называемого Феррара. И встречало его множество людей с великою честью, ибо прославлен Великий князь всея Руси Василий Васильевич. Вскоре стал заседать и собор. Открылся он в сентябре. Вошел папа Евгений в костел, с ним же архиепископы и епископы латинские, и стали они на левой стороне. Царь же Иоанн[2] и патриарх были на правой стороне на престоле), – с довольством рассказывал своим младшим братьям Митрию и Семену боярин Иван Ряполовский.
Братья-князья Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный тихонько перешептывались промеж собою.
– Уже ли во истину подписаша Сидоръ-митрофолитъ и патриархъ Иосифъ, да царь греческии Иоаннъ шертную грамоту с латыняне? – спрашивал Шемяка у Дмитрия Красного.
– Не иначе. И азъ бы подписалъ. Яко же не подписати, понеже турки царя Ивана и Цареградъ имуще держати за выю (Не иначе. И я бы подписал. Как не подписать, ведь турки взяли царя Иоанна и Константинополь за горло), – тихо отвечал старший брат младшему.
– Чему же быти ноне, брате? – спрашивал Иван Можайский у Михаила Верейского.
– Еже ли правда есть, яко подписаша Сидоръ хартию с латыняне, то быти отныне вольныя Русския Церкви, без патриархи Цареградския и без поставления патриаршего, – отвечал Михаил.
А по левую сторону от солеи и алтарной преграды стояли жены, сестры и матери князей и вящших бояр с малыми детьми на руках. Детишки, что постарше, держались за подолы длинных, пестрых юбок и сарафанов, закрывавших каблуки женских сапожков. Великий князь Василий частенько поглядывал туда, и когда видел там свою жену с младенцем на руках, то взгляд его теплел, и в сердце рождалось чувство внутренней гордости. Жена его Мария Ярославна родила ему совсем недавно – на исходе января – второго наследника-сына. Того уже успели окрестить и нарекли в крещении Иоанном, в честь прадеда князя Иоанна Доброго и прапрадеда Иоанна Калиты. За подол Марии держался старший сынок Василия – Юрий. Тот уже и говорить умел хорошо и даже мурлыкал что-то во время богослужения. Ему уже было два с половиной года. Про себя же мыслил Василий Васильевич, что пусть-де знают все многочисленные братья-князья – Великий стол[3] перейдет его сыновьям. Младенец же Иван пускал пузыри, щурил глазенки от бликов яркого света, издавал своим беззубым ртом какие-то нечленораздельные, но веселые звуки, словно подпевал митрополичьему хору.
А служба шла своим чередом. И вот, наконец, на солею из алтаря вышел митрополит Исидор. Все присутствовавшие в храме и вне храма давно ждали этой минуты. Приученная к богослужебному порядку паства не сразу, но довольно быстро затихла в соборе и даже на Соборной площади. Слышно было только редкое пение петухов, лай собак да ржание коней. Благословив власти, народ и воинство, митрополит начал проповедь. В тот час и прозвучали из уст Исидора возмутившие, определившие, отметившие всю российскую историю слова:
– В первых помяни, Господи, папу Римского. Да дерзаемъ братие, соединити православие с латынствомъ, дабы совкупити ся во Христе Бозе! Яко соединили есмь на святемъ соборе въсточныя церкви и западныя!
После этих слов в храме начался ропот, переросший в громкий шум, а следом духовенство в ужасе услышало негодование паствы. Великий князь и все его окружение с суровыми лицами и очами полными гнева молча взирали на митрополита. Исидор, поняв, что случилось непоправимое, поспешил удалиться в алтарь. Далее служба шла без его участия и закончилась кое-как.
А на Соборной площади волновался черный люд. Говорили, что в конце февраля «прииде из Рима Сидоръ митрополит» и «глаголаху латынские словесы и ереси». Не знал простой народ, что митрополит Исидор – ставленник Константинопольского патриарха Иосифа – вместе с самим патриархом и его клиром, вместе с императором Иоанном VIII Палеологом принял участие в латинском Ферраро-Флорентийском соборе. Там и подписались они под унией с католиками, признав filioque и главенство папы римского над всем православным миром. Из многочисленной православной делегации, принявшей участие в работе собора, не подписались под унией только греческий митрополит Марк Евгеник Эфесский, его немногочисленные сторонники и представители русского священства. Делегаты духовенства Грузии, Валахии и Трапезунда тайно сбежали с собора еще до составления соглашения. Но митрополит московский, он же – кардинал римской курии грек Исидор, глава и единственный из русской делегации подписался под униатской хартией. А на следующий день после той литургии в Успенском соборе митрополит Исидор был заключен под стражу в Чудов монастырь и отлучен от богослужения, проповеди и общения с паствой.
С того дня Русская православная церковь пошла путем самостоятельного автокефального устроения (независимо от Константинопольского патриархата). Теперь русскому духовенству предстояло самому на поместном соборе избрать и рукоположить митрополита – первоиерарха Русской православной церкви.
* * *
Вскоре низложенный Исидор бежал из заточения. Нашлись «добрые люди», помогли. Осенью того же 1440 года в своем удельном Галиче умирал князь Дмитрий Юрьевич Красный. Его смерть после долгого летаргического сна поразила всех знавших о ней мистическим ужасом. Что снилось князю Дмитрию в том страшном, предсмертном сне, уводившем в загробный мир без соборования, причастия и покаяния? Может быть, видел он в том мрачном сновидении трагический для всей Московской Росии день 5 декабря 1437 года. Той осенью через южный рубеж Великорусских земель прорвалась орда хана Улу-Мухаммеда – одного из главных претендентов на верховную власть в Большой Орде. Огненным потоком покатилась татарская рать к Москве. Великий князь Василий, предупрежденный заранее, двинул против Улу-Мухаммеда четырехтысячное конное войско. Русская конница встретила татар за Окой, под Белевом. Но силы оказались неравны. Татарская рать более чем вдвое превосходила русских. В жестокой кровавой сече русские полки потеряли девять воевод «и иных многое множество». Насмерть дрались москвичи. Но двоюродные братья Великого князя во главе своих полков не проявили мужества в Белевской сече.
«Князи большие убегоша здрови», – записал потом летописец.
Один из первых бежал от татар, спасая свою драгоценную жизнь, Галицкий князь Дмитрий Юрьевич Красный. Вслед за ним побежал со своим полком его родной братец – Углицкий князь Дмитрий Юрьевич Шемяка. Страшным и трагическим было для русских поражение в битве под Белевом.
Снилось ли Дмитрию Красному в его смертном сне спустя три года, как татарские ратники ссекают головы смердам, гражанам, старикам, священникам и монахам, как насилуют русских женщин и дев? Виделось ли ему, как жгут вороги русские села и городки, как стелется горький черно-желтый дым по полям и весям? Как гонит враг многотысячный полон – связанных тугими веревками и забитых в колодки женщин, девушек, юношей, детей, ровно так же, как стадо скота? Слышалось ли ему в том сне, как плач и стоны русских людей, угоняемых в Орду и на рынки работорговли, слились в один нестерпимый и нечеловеческий вой бесконечного терпения и страдания, в одну великую молитву к Господу-Христу-Избавителю?
Долго потом на Руси вспоминали «Белевщину». Но в тот раз простил двоюродных братьев Великий Московский князь Василий Васильевич. Теперь же со смертью Дмитрия Красного Галицкий удел перешел к его старшему брату – Дмитрию Шемяке. И осильнел тот и задумал лихое дело.
В страшные дни «Белевщины» татары полонили и угнали в Кафу на рынок работорговли двенадцатилетнего русича – отрока Нестора. Хоть и был он совсем юн, но успел обучиться грамоте – читал и писал, знал арифметику. Перекупщик рабов – турок из Кафы был неглуп и заметил, что отрок смышлен и может писать. Потому и решил не отдавать и не продавать его на тяжелые работы, а обучить турецкому языку и письму, а затем перепродать за хорошие деньги где-нибудь в Анкире, Фессалонике или Эдирне (Адрианополе). Полгода учил Нестор турецкий язык. Довольно быстро освоил он разговорную речь, а затем турецкое письмо. Понемногу, но успешно стал учиться по-арабски. А через год купец продал юношу в Эдирне турецкому эфенди, что служил в канцелярии известного османского военачальника Караджа-бея. По приказу эфенди юношу, не спросив его желания, обрезали и обратили в ислам, назвав его вторым именем – Искандер. Но Нестор хорошо помнил, кто он и откуда. Тайно носил он нательный крест и втайне исповедовал Христа.
* * *
Через год после событий, произошедших на Москве, в семью Великого князя Василия пришла великая печаль. Занемог в горячке старший сынок Юрий. Недолго проболел малыш. Забрал его Господь в трехлетнем возрасте. Долго плакала и причитала по покойному сыну княжна Мария. Неизбывным горем затуманились ее прежде ясные, синие очи. Не приведи Бог никому видеть, как оплакивает мать свое опочившее дитя. Долго убивалась и корила себя Великая княгиня за потерю старшего сына. От слез и страданий увяли ее молодость и благородная красота. Многие месяцы печалился о том Василий Васильевич, прося у Бога прощения за свои прегрешения. Но, как мог, утешал жену:
– Не плачь, Марьюшка, сына вспять не воротити. Господа ли ти смущати своими слезми? Христосъ упасетъ его ангельскую душу тамъ, в Царствие своемъ.
– Себя виню. За мои грехи забралъ Господь нашего первенца, – отвечала Мария.
– Како узнаеши, почто взялъ Христосъ нашего сына во младенчестве. Мыслю, понеже худо быти ему зде. А достояло яти ему Великии столъ.
– Все бы вамъ – мужамъ мыслити о столахъ, волостяхъ да ратяхъ. Даите мне чадо мое! – причитала княгиня.
Василий вновь успокаивал, обнимал и прижимал к сердцу плачущую жену:
– Милостивъ Богъ, дасть ны еще дитя.
И вскоре та узнала, что тяжела третьим ребенком. С тем понемногу успокоилась. А второму их сыну, годовалому Ивану, отныне Бог судил стать наследником и преемником верховной власти в России.
* * *
Прошло три года. Тогда на берегах Дуная и на западном побережье Черного моря разыгрались судьбоносные для всех народов Юго-Восточной Европы события. Год 1443-й от Рождества Христова был отмечен началом одного из последних крестовых походов. Успехи турок на Балканах явили неотвратимую угрозу Венгрии и странам Центральной Европы. Прославленный герой венгерского народа воевода Трансильвании Янош Хуньяди возглавил ополчение венгров, хорватов и сербов. Он и нанес поражение османам в Сербии и Валахии. Это подняло дух балканских народов, порабощенных турками, а затем привело к созданию военного союза европейских стран против османов. В 1443 году с благословения папы римского был организован новый крестовый поход против турок, в котором приняли участие венгры, австрийцы, поляки, сербы, валахи и другие народы. Во главе крестоносцев на этот раз встал король Польши и Венгрии Владислав III Ягеллон. Под его знамена собралась армия в 30 тысяч воинов. Союзниками Владислава III стали Янош Хуньяди и сербский деспот Георгий Бранкович, ранее лишенный османами своих владений. Султан Мурад II в это время был занят затяжной войной в Малой Азии. Войско крестоносцев перешло Дунай и нанесло ряд поражений туркам в Румелии (в Македонии). Вдохновленные победами, крестоносцы вступили в Болгарию и овладели Софией. Местное население всюду встречало их как освободителей от османского ига. В том же 1443 году воины Креста достигли Фракии. Недалеко уже был и Константинополь. Победы христианского войска облегчили борьбу за независимость Албании, почти уже завоеванной турками. Там воевода Скандербег-Кастриоти возглавил сопротивление завоевателям-османам.
Узнав об успехах крестоносцев на Балканах, турецкий султан Мурад II летом 1444 года собрал огромную армию и подготовился к решительной схватке с войсками Владислава III. Одновременно турецкие дипломаты сумели внести раскол в стан противника и поссорили сербского деспота Георгия Бранковича с вождями крестоносцев. Тогда же хитрый султан заключил временный мирный договор с европейскими государствами сроком на 10 лет. На Юго-Востоке Европы установилось перемирие. Но римский престол через своего легата кардинала Джулиано Чезарини склонял Владислава III к продолжению войны. К этому его подбивала и Венеция, которая обещала прислать крестоносцам в поддержку свой флот. Предводители крестоносцев необдуманно прервали перемирие и возобновили войну с турками, хотя их армия оказалась более слабой. Крестоносное войско двинулось на восток Болгарии, к городу Варне, что стоит на побережье Черного моря. Там воины Креста намеревались получить помощь венецианского флота. Но венецианские корабли запоздали. Не пришли на помощь и войска сербского деспота. Холодным днем 10 ноября 1444 года огромная турецкая армия встретила крестоносное ополчение у Варны.
Молодой Нестор-Искандер своими глазами видел ту страшную битву. Он был тогда рядом с эфенди. Он знал, что турки заранее приготовили капкан крестоносному войску. За спиной передних рядов турецкой конницы, шагах в ста позади верховых, были поставлены многочисленные легкие пушки и стрелки с пищалями и луками. С высокого берегового холма, на котором располагалась ставка османского паши, юноша видел, как пять тысяч польских и венгерских рыцарей тронули коней и, направив копья на османов, двинулись в соступ. Их встретила легкая турецкая конница Анатолии (малоазийской провинции). Нестор находился не более чем в версте от места сечи и видел, что крестоносцы потеснили анатолийцев. Вслед за тем все крестоносное конное и пешее войско бросилось и вступило в сражение. Казалось, что сейчас воины Креста раздавят турок. Но в тот момент он услышал слова взволнованного эфенди, обращенные к одному с турецких военачальников:
– О достойный Ибрагим-бей, кафиры ввели в бой все силы! Боюсь, нашим храбрым воинам сейчас не устоять против неверных!
– Не стоит пугаться безумных, Керим-эфенди! Всемогущий Аллах лишил их рассудка и наделил мудростью нашего великого султана Мурада и его военачальника Караджа-бея. Иншалла (С помощью Аллаха)! Кафиры сейчас вкусят весь ужас позора, поражения и гибели.
Вскоре легкая анатолийская конница османов стала разворачивать коней и отступать. Анатолийские всадники легко оторвались от тяжелой рыцарской конницы, быстро рассеялись на флангах османского войска, без труда протекли сквозь строй лучников и пищальников. Преследовавшее их многочисленное крестоносное войско оказалось перед фронтом готовых к бою стрелков и пушкарей. Турки уже давно зарядили орудия и зажгли фитили. Между летевшими во весь опор рыцарями, бежавшими с поднятым на врага оружием крестоносцами и турецкими стрелками оставалось не более семидесяти саженей. И тогда ряды турецких стрелков окутались белыми и черными клубами дыма. А еще через несколько секунд до ушей Нестора-Искандера долетели раскаты грохота, потрясшие округу и барабанные перепонки. То палили турецкие орудия. Нестору было хорошо видно, как в те же секунды передние ряды крестоносцев словно смело железной метлой и опрокинуло на землю. Словно ветер донес до ушей Искандера безумный вой и дикое ржание гибнущих людей и лошадей.
– Субханаллах (Вся слава Аллаху)! – видя это, прокричал в горячности Ибрагим-бей.
Нестор посмотрел на эфенди и увидел, что глаза его все еще тревожно, но уже радостно заблестели, и тот трясущимися руками, шепча молитву, погладил бородку. Юноша вновь посмотрел на поле брани. Там держали верх турецкие стрелки. Потоки стрел и град пуль гвоздили и крошили отступавшее крестоносное войско. Следом на плечи крестоносцев обрушилась турецкая и татарская конница. Верховые турки и татары секли, кололи, топтали, губили противника без милости…
Воины Креста были почти полностью уничтожены. Владислав III пал на поле боя. Во многом виновницей поражения была горячность короля, бросившего в сражение сразу все силы, не оставившего резервов и прикрытия. Трагическую участь Владислава разделил и кардинал Джулиано Чезарини. Последняя попытка европейских (главным образом католических) народов помешать турецким завоеваниям на Балканах полностью провалилась. Конечно, ромейский базилевс[4] Иоанн VIII отказался открыто поддержать «клятвопреступников»-крестоносцев. Велик был его страх перед османами. Известие о варненском разгроме повергло Константинополь в тяжелое уныние. Последняя возможность отстоять город извне руками латинского войска ушла в небытие.
