Дмитрий Агалаков
Аквитанская львица
Юный Людовик понимал правоту слов великого сенешаля и осознавал, что притязания Алиеноры чересчур велики. Он был не глуп, этот преобразившийся мальчик. Но в юном короле боролись два чувства: желание укротить воинственный пыл возлюбленной и безрассудная страсть к ней. И страсть победила.
– Ну и пусть, – с горячностью ответил молодой король. – Мы посмотрим, кто кого! Во имя Господа и Франции мы двинем нашу армию на Тулузу!
Переждав очередную зиму, во время которой воинственный пыл всех рыцарей Европы улетучивался, весной 1141 года Людовик стал собирать войско. Задача, поставленная перед феодальной армией, обескураживала аристократов, но слово короля есть слово короля. Они приносили ему оммаж, давали клятву верности. И весной уже двадцатилетний Людовик Седьмой вместе со своей женой выступил в поход на юг Франции. Ради этого Алиенора, привыкшая носить мужское платье, подпоясалась даже широким кожаным поясом воина с мечом у левого бедра. Она смотрелась очень воинственно, и муж вновь гордился ею.
Но похвастаться этим походом они не смогли. Граф Рауль де Вермандуа оказался прав. Каждая южная крепость, а они росли на скалах, точно орлиные гнезда, превратилась практически в неприступную твердыню. Король так и не получил генерального сражения, его войска, с трудом пробиравшиеся по южным дорогам, теребили отряды Альфонса-Иордана. Жгли катапульты, под покровом ночи жалили со всех сторон. Да и непопулярен был этот поход ни среди королевской аристократии, ни среди солдат в армии Людовика, не говоря уже о всей Франции в целом. Все это воспринимали как выходку взбалмошного мальчишки и безрассудной девчонки. Не дойдя до Тулузы, армия Людовика повернула назад. Для короля это была катастрофа, для Алиеноры – жестокое оскорбление.
– Не надо было мне слушаться тебя, – в один из горестных дней сказал он. – Какой я глупец!
Это был крик души, и Алиеноре хватило рассудка не перечить мужу. Она наконец-то поняла, что изначально была не права. Что не все, ею вожделенное, дается ей в руки. И во время отступления муж не услышал от жены ни одного грубого словечка. Аквитанка утешала своего Людовика всеми возможными средствами, а этими средствами юная королева располагала в полной мере. И он наконец-то растаял. Что стоит неудачный поход в сравнении с искренней любовью самого близкого на земле существа? Тем более, самого нежного и обольстительного…
Но главные беды были только впереди…
Алиенора уговорила мужа сделать крюк – коль они на юге, так почему бы не побывать в родной Аквитании? И потом, есть повод показать всей Франции, что не ради одной Тулузы они собрались в дальнюю дорогу. Так королевская чета и поступила. Часть армии, обремененная артиллерией и обозом, пошла на север, к дорогам, ведущим на Париж, а другая, мобильная, в рыцарских седлах, поспешила на запад…
Короля и королеву встречали в Бордо сердечно. Тут искренне любили подобную молнии дочку Гильома Десятого. Она полностью соответствовала темпераменту страны, ее вскормившей. И, конечно, отвечала своим землякам любовью на любовь.
Пиры следовали один за другим, трубадуры посвящали сбежавшей от них Донне все новые канцоны. Людовику Седьмому, которому подобного добра хватало и в Париже, радушный прием быстро надоел, и он приказал собираться. И тут его супруга не стала перечить, только попросила взять с собой родную сестренку Петрониллу. К тому времени это уже был совсем не ребенок, но девушка шестнадцати лет. К тому же, беря пример со старшей сестры, искавшая приключений – и не важно, на чью голову. Лишь бы жизнь была веселой и увлекательной.
Вскоре Петрониллу в компании менестрелей привезли в Париж. Она была горда: ее сестра – королева! Девушка мечтала о выгодном замужестве и большой любви. И в мечтах представляла себе прекрасного юного принца-северянина, например, одного из подрастающих братьев короля. А их, как она слышала, было четверо! Как и старшая сестра, Петронилла была очень красива и уверена в себе.
Но планам ее относительно принца-ровесника не суждено было сбыться. Ее увидел мужественный рыцарь – сорокалетний Рауль де Вермандуа, великий сенешаль двора.
А она увидела его…
Эта встреча оказалась роковой. Роковой уже потому, что Рауль был женат, и не на ком-нибудь – на родной племяннице могущественного Тибо, графа Шампани и Блуа. Юная Петронилла сама не помнила, как после одного из пиров оказалась в объятиях опытного и привлекательного мужчины. Несколько встреч, и они оба решили, что принадлежат друг другу.
Людовик, едва оправившийся после чудовищного позора, все еще приходил в себя. Заботливая жена дарила ему не только свою любовь – по приезде она преподнесла мужу в качестве искупления своих грехов хрустальную чашу на золотой ножке и с резным золотым ободком, в который были вправлены жемчуг и драгоценные камни. Эту чашу, фамильную реликвию, она специально, тайком, везла из Бордо, чтобы подарить ее здесь, в Париже. Людовик был растроган до глубины души.
Но его сердечному спокойствию, возвращавшемуся с таким трудом, продолжаться суждено было недолго…
Петронилла, влюбившись по уши в Рауля де Вермандуа, бросилась в ноги к сестре.
– Алиенора, – отчаянно рыдала она у нее на коленях, – я люблю его! Люблю! Что мне делать? Я утоплюсь, если мы не будем вместе! Сброшусь с моста в вашу холодную и гадкую Сену! – Она поднимала прекрасные зареванные глаза на свою сестру и в кровь кусала губы. – Или выброшусь из башни! – И опять с глухими рыданиями утыкалась ей в колени.
Алиенора тоже кусала губы – ей искренне хотелось помочь сестре. Ведь у нее совсем не осталось родных. Был еще их дядя на Святой земле, князь Антиохии, Раймунд, дорогой для Алиеноры человек, но он казался почти мифическим героем. И она уже была неуверенна, существует ли он на самом деле. А милая Петронилла, ее кровиночка, находилась под боком.
Но что она могла для нее сделать?
А Рауль де Вермандуа, потерявший покой в том возрасте, когда его следует потихонечку приобретать, кусал ногти и не мог дать королю ни одного толкового совета по внешнему управлению государством. И это при том, что мудрого Сугерия по-прежнему не приглашали на Королевский совет. Людовик только хмурился, по своему обыкновению, и недоумевал: не заболел ли его советник?
В один из этих трагических дней, когда разбивались сердца и страдали души сиятельных особ, Алиенора напрямую сообщила о романе великого сенешаля и ее сестры. Что им делать? – спросила она у мужа. Любовь подняла их на своих крыльях, но если это чувство будет убито, то падение любого из них может закончиться смертью.
По крайней мере, теперь Людовик знал, почему его вельможа ходил все это время как в воду опущенный.
– Но у него есть жена, племянница Тибо Шампанского, – сказал он, стоя в ночной рубашке на медвежьей шкуре, грея руки у камина. – Церковь благословила их брак. Что ты хочешь от меня?
– Разорви брак Рауля Вермандуа с нелюбимой женой, – сидя на кровати, поджав ноги, просто ответила Алиенора.
– Разорвать брак?! – Людовик не верил своим ушам. – Я что, папа римский? – Он даже рассмеялся ее просьбе, как остроумной шутке. – Разорвать брак!
– У меня одна-единственная сестра, и я не хочу потерять ее! – грозно откликнулась с постели Алиенора.
– Милая, но это не в моей власти…
– Ты – король! А значит, тебе решать, с кем жить твоим вассалам, кем бы они ни были! Графами Шампани, Вермандуа или Аквитании! Это если мы с тобой, не приведи Господи, решим развестись, – при этих словах Людовик заметно побледнел, – нам придется обращаться к папе. Но развести Рауля Вермандуа и племянницу графа Шампани сможет и пара епископов. Разве не так?
– А повод?
– Повод всегда можно найти. Спроси у своего старого лиса Сугерия, он умен – вмиг подскажет, что делать.
– Я так и поступлю, – холодно откликнулся Людовик.
На следующий день, избегая встречаться с великим сенешалем, Людовик приказал седлать лошадей и вскоре с небольшим отрядом выехал в Сен-Дени.
В аббатстве вовсю шло строительство нового храма. Сугерий, которого отодвинули от политической и административной деятельности, решил заняться переустройством монастыря. К чему тратить впустую время? Когда он будет нужен – его пригласят. А пока он устремил сердце Господу, а очи, опыт и мастерство – архитектуре родного аббатства. Тем более что Людовик, чувствуя неизгладимую вину перед учителем за ничем не обоснованную отставку, делал огромные пожертвования некогда любимому аббатству.
Давно избегавший проезжать мимо Сен-Дени, где он провел столько лет в служении Господу, Людовик был бесконечно удивлен. Впервые во Франции появились стрельчатые арки – они дарили легкость и полет всему сооружению. Было в этом что-то новое, великое, открытое миру. Пронзительно-точное. К небу возносилось необыкновенное и восхитительное здание – все его каменное естество словно устремлялось к вершинам неба, к Богу…
Короля под серым февральским небом смиренно встретил Сугерий. Поклонился своему государю. Людовик ловко спрыгнул с лошади. Когда-то он побаивался седла – причина смерти старшего брата навсегда осталась в памяти. Но последние годы сделали из него заправского наездника – куда тут денешься: походы, войны, марши и демарши. Он давно уже обзавелся огромной конюшней отменных скакунов.
Людовик тепло обнял наставника, и тот сразу понял: пришло время, и он понадобился. Сердце аббата Сен-Дени радостно забилось.
– Прекрасный храм, Сугерий, – тепло сказал молодой король. – Ты всегда был на десять шагов впереди других…
– Рад, что вам нравится, государь, – скромно проговорил священник. – Я пригласил самых талантливых мастеров, в сердцах которых почувствовал движение к великому. Мне сразу понравилась их задумка. Да и вам будет приятно знать, что деньги казны идут не в пустую. Все во славу Господа и для душ наших прихожан.
Король кивал. Вместе они вошли под своды старого храма. Сугерий понимал: это присказка, скоро будет сказка. Людовик перекрестился, пламенно прочитал молитву и, не теряя времени даром, стал рассказывать настоятелю монастыря о новой своей заботе. По мере продолжения его рассказа настоятель аббатства Сен-Дени становился все мрачнее.
И когда от него потребовался ответ, Сугерий не стал юлить.
– Вы даже не понимаете, государь, на что толкает вас супруга, юная королева, – он был очень серьезен, этот полуопальный советник. – Сколько я приложил усилий еще при вашем отце, да хранит Господь его душу, чтобы помирить графов Шампани и Вермандуа. Их распря длилась десятилетиями, поймите это! Граф Шампани – один из самых влиятельных ваших вассалов! У него огромные земли, за ним – большая сила. Если вы своей волей устроите этот развод, он немедленно повлечет за собой разрыв между вами и Тибо Шампанским. И церковь, Людовик, церковь будет целиком на стороне графа.
– Значит, святой отец, вы не видите выхода из этой ситуации?
– Выход только один – убедить королеву не ходатайствовать за сестру и усмирить пыл влюбленных. А еще лучше – отдайте юную Петрониллу за одного из ваших братьев. И вразумите великого сенешаля. Не дайте сделать себя жертвой его похоти. Это было бы неразумно, Людовик. – Он немного помолчал. – Ваш отец одним ударом разрубил бы этот узел.
– Мой отец! – горько усмехнулся молодой король. – Я – не он. И я смотрю на мир своими глазами. А если они и впрямь влюблены? И не могут жить друг без друга? Если Раулю опостылела его жена? Разве не для того у меня королевская власть, чтобы делать людей счастливыми? Близких мне людей. И почему бы Тибо Шампанскому не принять мою волю?
Взглянув на своего воспитанника, Сугерий тяжело вздохнул. Людовик, при добром сердце, был упрям с младых ногтей. И если что-то было не по-его, он превращался в маленького ослика. Да-да. В упрямого маленького осла.
– Поступайте, как знаете, сын мой, – сказал Сугерий. – И да благословит вас Господь.
На том они и расстались. Вернувшись в Париж, во дворец на остров Сите, Людовик призвал к себе великого сенешаля двора и, когда они остались наедине, спросил:
– Рауль, ответьте мне честно, вы любите Петрониллу?
– Безумно, мой государь, – опустив голову, ответил граф.
– Это страсть… или?
– Или, государь. А вернее, и то и другое. Я думаю, вам известно подобное чувство.
Да, он наступил на больное место своему королю! Кому как не Людовику была ведома эта мука. Молодой король россыпью перебирал пальцами по подлокотнику своего золоченого трона. Если бы ему кто-нибудь приказал, чтобы он бросил Алиенору ради политических игр, он вытащил меч и с удовольствием заколол бы наглеца.
Людовик испытующе взглянул на великого сенешаля. И тот опустился перед ним на одно колено:
– Умоляю вас, государь…
В Людовике говорили разные чувства: гордость за победу в Пуатье и унижение за Тулузу. Он видел триумф и ощутил на своей шкуре падение. И то и другое только подогревало тщеславие молодого короля – он должен доказать себе и другим, что его власть на земле велика. Почти безгранична – по крайней мере на вверенных ему Господом землях.
В ближайшие дни Людовик послал за тремя епископами своего домена – Ланским, Санлисским и Нуайонским. Он объяснил им причину вызова и пообещал хорошо наградить их, если они найдут причину для развода Рауля де Вермандуа с племянницей Тибо Шампанского. Кстати, тоже Алиенорой.
Епископы покачали головами, переглянулись, обещали подумать за трапезой. Им не мешали. Епископы трапезничали долго, с расстановкой. И впрямь, куда им было торопиться, когда на столе каплуны и перепела, рыба и сыры, пироги и вина? В середине трапезы трое священников высокого ранга попросили принести им генеалогические древа супругов – Рауля и его жены. Великий сенешаль, который покусывал ногти, меря шагами покои дворца, немедленно послал своего пажа с необходимыми бумагами к трем мудрецам.
К концу трапезы приговор браку великого сенешаля и Алиеноры Шампанской был вынесен.
– Супруги состоят в такой степени родства, государь, – утирая губы после жирной пищи, сказал старший из прелатов, епископ Санлисский, – какую канонические законы считают недопустимой.
Король удовлетворенно кивнул. Недолго думая, трое епископов тут же письменно расторгли брак и в этот же день – а что терять понапрасну время? – обвенчали влюбленных. Рауль де Вермандуа не верил своему счастью, Петронилла была на седьмом небе. Во время венчания в дворцовой часовне королева Алиенора с благодарностью смотрела на мужа, а король с чувством выполненного долга слушал мессу. И поглядывал по сторонам, наслаждаясь ощущением собственного превосходства над другими смертными. Победа оказалась легкой, как перо, случайно упавшее с неба в протянутую ладонь.
Ничто не укололо сердце молодого короля, ничто не напомнило ему предостерегающих слов Сугерия. Лишь голос алчной гордыни, на время пресытившейся, пел ему свою убаюкивающую песню.
Вызов Тибо Шампанскому, одному из крупнейших землевладельцев Франции, был брошен. Звонкая и обидная вышла пощечина! Граф Шампани от ярости задохнулся, когда дорогая его сердцу племянница, упав ему в ноги, рассказала о кознях мужа, которого всецело поддерживали король, а главное – королева.
– Она – ведьма, дядюшка, ведьма! – в голос ревела в объятиях Тибо Шампанского взрослая племянница. – Они околдовали его! Как теперь мне жить?! – Алиенора Шампанская и впрямь была в отчаянии. – Я уйду в монастырь!
Трудно было поверить в услышанное графу Тибо. Незадолго до смерти Людовик Шестой и его Сугерий мирили Шампань и Вермандуа словно для того, чтобы несколько лет спустя юнец не просто рассорил их, а оскорбил одну из сторон – и оскорбил смертельно.
– Что ж, – решил граф, – я выгоню бесов из этой женщины, которая называет себя нашей королевой. Одному мне это сделать не под силу, но я знаю того, кто поможет мне!
Тибо Шампанский взял пару сотен лучших рыцарей и оруженосцев и отправился в Рим.
Через две недели он предстал перед понтификом и кардиналами-епископами в дорожной пыли, злой и жаждущий справедливости. Склонив голову, владетельный сеньор горячо поцеловал милостиво протянутую руку первосвященника и отошел на несколько шагов.
– Ваше святейшество, – встав на правое колено перед Иннокентием Вторым, восседавшим на троне в золотой митре и таких же одеждах, проговорил Тибо. – Взываю к суду Божьему и прошу вас о заступничестве! – Его голос гулко отдавался в парадной зале папского дворца, и каменные лики святых смотрели из ниш и молчаливо внимали оскорбленному графу Шампани. – Идя на поводу у похоти великого сенешаля Рауля де Вермандуа и юной Петрониллы Аквитанской, которой он в отцы годится, король Франции с помощью трех епископов – Ланьи, Санлиса и Нуайона – расторг законный церковный брак между моей племянницей Алиенорой и названным Раулем, выдумав причину близкого родства. Курам на смех такая причина! – с каждым новым словом становясь все более пунцовым, не сдержался он. – И за всем этим стоит Алиенора Аквитанская, старшая сестра Петрониллы, это она, презрев власть церкви, распоряжается по своему усмотрению душами и судьбами людей честных и богобоязненных!
Горячо и в подробностях он рассказал историю этой связи.
– Помогите нам, ваше святейшество, – закончил он сердечной просьбой. – Восстановите справедливость!
Как и скульптуры святых, старый понтифик внимал графу молча. Затем попросил его подойти.
– Мы выслушали вас, граф, – он вновь протянул руку для поцелуя. – Теперь нам стоит посовещаться…
В своем кабинете при жарко пылающем камине пожилой первосвященник опустился в свое кресло. Кардиналы выжидали. Папа посмотрел в окно – над древним городом плыли серые облака.
– Рим вопиет от безобразия, чинимого этим юношей, – наконец проговорил Иннокентий Второй.
– Да-да-да, – закивали головами кардиналы.
Только дело было не в одном графе Шампани. Нет! Если бы король Франции захотел переженить одного из своих приближенных и испросил на это позволения Рима, церковь пошла бы у него на поводу. Тем более, у государя Франции – ведь именно короли франков во все века были заступниками Рима.
Но для папы это был не единственный грех молодого короля. Все выходило куда сложнее. Не так давно понтифик столкнулся с преступным упрямством Людовика, и оно до глубины души оскорбило его. Папским престолом на пост архиепископа Буржского был избран Петр де ла Шартр. Прелат приехал на место назначения, где должен был нести службу перед Господом и людьми, но ворота Буржа оказались закрыты! Оказывается, король Людовик Седьмой вбил себе в голову, что он сам должен назначать священников на высокие должности, – и поставил архиепископом своего канцлера, некоего Кадюрка. Ну не наглость ли это, не кощунство ли – вот так взять и плюнуть в сторону Рима?
– Что касается этой девочки, Алиеноры, то она пошла в своего богохульника-деда, – вздохнув, проговорил Иннокентий Второй. – По образу и подобию…
– Да, да, – заключили кардиналы.
Так живо перед глазами понтифика открывались картины последних лет правления Гильома Девятого. Ведь это Трубадур против него, Иннокентия Второго, принимал сторону антипапы Анаклета. Папе уже доносили (по святой части), что молодая королева подбивает мужа к суверенитету от церкви. Как и ее дед, она хочет, чтобы они с мужем сами распределяли епископские места – раздавали их наиболее верным вассалам. Мало римскому престолу германских императоров, которые более века открыто воевали с церковью, желая подавить ее светской властью. Устраивали охоту на пап. Теперь король Франции – туда же!
Воистину это было уже слишком.
– Молодой Людовик поднял чашу, которую не в силах испить, – покачал головой наместник Бога на земле. – Жаль, что он совсем не похож на своего благоразумного и набожного отца. Очень жаль, – понтифик поднял указательный палец. – Позовите ко мне графа Тибо…
Граф Шампани возвращался в свои владения не один – с ним был легат папы римского Ив, кардинал церкви Святого Лаврентия. Легат был наделен самыми высокими полномочиями. При появлении подобных посланников папы все грешники трепещут – потому что, как правило, их судьба уже решена. В апреле, в епископстве Ланьи, на землях Шампани, состоялся церковный собор. На нем легат Ив от имени первосвященника, занимающего престол Святого Петра, расторг церковный брак Рауля де Вермандуа и Петрониллы Аквитанской и отлучил их от церкви. Также от церкви были отлучены все три епископа – Ланьи, Санлиса и Нуайона, совершившие подлог, а Французское королевство оказалось подвергнуто интердикту. Это означало, что отныне на его территории умолкают колокола, а священники лишаются права вести службу. Для мирян солнце отныне скрывалось за облаками, а на Францию, лишенную милости церкви Христовой, опускался мрак.
Выход был только один – королю необходимо обратить взор к Риму и покаяться в своих грехах.
Вести распространялись хоть и не со скоростью ветра, но шли плотной и ровной волной. Каждому французу, оказавшемуся в беде, хотелось узнать, кто и что является причиной наступившего хаоса. И скоро уже все проклинали красотку-южанку, сбившую их короля с верной дороги и обратившую его на сторону дьявола.
– И ты пойдешь на поводу у папы?! – спрашивала Алиенора во дворце на острове Сите. – Ты позволишь кардиналам управлять собой? Вершить суд на твоих землях? Подчинять себе твоих вассалов? Потакать им в неповиновении своему королю? – Она бросилась на его трон, свернулась на нем калачиком. – Но как после этого ты сможешь называть себя королем? – Алиенора уткнулась лицом в широкие рукава богатого платья. – Скажи, как?!
Молодая королева шла напролом, а куда ей было деваться? Любимая сестра и ее возлюбленный приравнивались к еретикам. Если кому-то из них станет плохо, то несчастному даже откажут в причастии. Поддержавшие их епископы низложены и низвергнуты в прах. И в довершение всего королевство ненавидит ее. Так что же, взять и сдаться? Нет, эта песня была не про нее. Да и поздно было отступать – слишком далеко они зашли…
– Я не знаю, что мне делать, – пробормотал бледный король.
– Ты должен сражаться с ними! – прекратив плакать, твердо сказала она.
Людовик изумленно уставился на супругу:
– С кем – с Римом?!
– Нет, с Тибо Шампанским! Это он воспротивился твоей воле, а ведь во время коронации он присягал повиноваться тебе! Вкладывал свои руки в твои, клялся в верности! Значит, это он – клятвопреступник! Он – причина всех наших бед! И его ты должен наказать!
– Это опасный шаг, – очень серьезно проговорил Людовик. – Я должен услышать совет моих ближайших вассалов и друзей…
– Аббата Сугерия? – усмехнулась королева.
Король опустил глаза.
– Возможно…
Алиенора устремила на него уничтожающий взгляд:
– Иногда мне кажется, что я замужем не за королем Франции, а за священником!
Он гневно взглянул на нее, но она не струсила, не отвела глаз.
– Ты правильно меня понял, – кивнула Алиенора. – За аббатом Сен-Дени! Если ты хочешь доказать мне, что ты – мужчина и король, так поступай так, как поступают мужчины и короли!
Людовик понимал, что падает в пропасть. Но верить этому не хотел – и потому упрямство становилось его главной стратегией. Он собрал войска и двинулся на Шампань. Но граф Тибо, куда более опытный полководец, оказал ожесточенное и успешное сопротивление. Это взбесило молодого короля, и он поклялся, что огнем и мечом пройдется по его землям. Именно так, ночью, его войска оказались на холмах Фурш, над спящим городком Витри…
…Он смотрел, как вдалеке языки пламени лижут черное небо над городом, пожирая его. А потом возникла эта горящая щепка – городской собор. Сейчас там задыхались от гари более тысячи человек, большинство из которых были женщины и дети. Король знал: они пытаются вырваться наружу, но бревна мешают открыть двери и окна. Они – в ловушке. Их голоса сливаются в один вопль, и он звенящим потоком уходит в черное небо! Людовик хотел закричать, но голоса не было. Он был проклят – Господь отнял у него речь. Но он еще мог смотреть на эту полыхавшую ярким пламенем щепу. И вот уже она разваливалась на части, рушилась, пропадала из виду…
Сейчас там, в пол-лье от холмов Фурш, городской собор не выдержал накала пламени и рухнул, погребая под собой последних горожан, которых не успели вырезать солдаты короля. Останки тысячи трехсот человек были похоронены под раскаленными кирпичами и полыхающими балками…
Уже около часа король сидел в седле боевого коня неподвижно. Конь тряс головой, нетерпеливо бил копытом, но Людовик словно превратился в камень. Вельможи наконец решились окликнуть его. Но он по-прежнему молчал. Тогда они направили коней к своему сюзерену…
Король был не только безмолвен – его глаза ослепли. Или просто были безумны?
– Ваше величество, – дотронувшись до его локтя, тихо проговорил Рауль де Вермандуа. – Государь…
Но и теперь Людовик не откликнулся. Его сняли с лошади и понесли в походную палатку. Глаза короля были пусты, губы дрожали – его бил озноб. С короля сняли доспехи, уложили на шубы, укрыли теплыми плащами. С ним пытались заговорить, но он не откликался. Ординарцам удалось влить ему в рот немного горячего вина. Только после этого он едва слышно прошептал:
– Прошу вас, оставьте меня… Все.
А тем временем город Витри выгорал дотла…
Трое суток Людовик Седьмой лежал в походной палатке – он не вставал, не шевелился, никого не звал. Вокруг палатки разожгли костры, чтобы королю было теплее. Иногда к нему заходили, но только для того, чтобы справиться, в сознании ли он.
По истечении трех суток в палатку короля вошел его младший брат Роберт, только что прибывший из своего лагеря. Людовика трудно было узнать – он выглядел смертельно бледным. Под глазами пролегли глубокие тени – всем обликом он походил на человека, уходящего из этого мира. Тем не менее в больных глазах его появился разум и затеплилась жизнь. Не сразу, но он встретился взглядом с младшим братом.
– Где наши войска? – спросил король.
– Они ждут твоего приказа, Людовик, – брат опустился перед ним на колени. – Поправляйся, мы любим тебя.
В этот день король попросил принести ему немного мяса, смоченного в вине, и хлеба. Со следующего дня он медленно, но верно пошел на поправку. Война в Шампани продолжалась, но уже без той неистовости, которая была вначале. Вскоре молодой король занял Шалон, за ним Реймс. Здесь, в древнем городе святого Хлодвига, где по обычаю короновали французских королей, он решил сделать передышку…
2
Писарь обмакнул гусиное перо в чернильницу – он был готов в любое мгновение продолжить начатое письмо. Но пауза оказалась долгой. Затаив дыхание, обратившись в слух, писарь с трепетом взглянул на того, под чью диктовку скорописью выводил латинские буквы… В монастырской келье, спиной к писцу, стоял высокий статный мужчина в грубой рясе. Стоял, скрестив руки на груди. Широкоплечий, с короткой стрижкой, мужчина скорее был похож на воина, чем на монаха. Но тем сильнее звучала его внутренняя сила. Перед ним было распахнуто узкое слюдяное окошко, за которым вступала в свои права весна. Там пробивались почки на деревьях и ярко светило солнце…
Тридцать лет назад этот человек, происходивший из бургундской знати, начал свой великий путь подвижника и пастыря – в груботканой шерстяной рясе, подпоясанной простой бечевой, в сандалиях на босу ногу. Он во всем хотел походить на тех двенадцать человек, что следовали за Спасителем по дорогам Святой земли. За эти годы он сделал так много для духовной жизни своего времени, что все заслуги его перечислить казалось просто невозможно. Он основал монастырь цистерцианцев в Клерво, где служили Господу более пятисот монахов, и более ста его филиалов по всей Европе. Он писал книги и ездил с проповедями – укреплять веру там, где это было необходимо. Он стал глаголом своего полуварварского времени. Его приглашали улаживать политические конфликты первые феодалы Европы, императоры и короли. Его слову верили безоговорочно. Все, сказанное им, становилось законом. Он был автором строгого и целомудренного устава тамплиеров, первых защитников христиан на Востоке, а его дядя был одним из первых девяти рыцарей, основавших орден Храма. Рим нарадоваться не мог на такого помощника, хотя иногда и ревновал к нему свою многочисленную паству.
В келье настоятеля Клерво стояли только стол и стул, где сейчас и приготовился продолжать работу писец. Не было даже постели – худой соломенный топчан лежал вдоль одной из стен.
– Продолжай, – не оборачиваясь, наконец проговорил священник. – Видя, Людовик, что вы не перестаете свирепствовать, я начинаю сожалеть о том, что прежде всегда приписывал ваши поступки неопытности, связанной с вашей юностью. Теперь же я решился, в меру своих слабых сил, сказать вам всю правду. Я заявляю во всеуслышание: вы множите убийства, разжигаете пожары, разрушаете церкви! Вы изгоняете бедняков из их жилищ! А значит, перед лицом всего мира вы уподобляетесь грабителю и разбойнику!..[5] Ты успеваешь, послушник?
– Да, ваше преподобие.
– Хорошо, – настоятель Клерво глубоко потянул носом свежий весенний ветер, прянувший в узкое монашеское окошко, наполнив им широкую грудь князя церкви. – Пиши далее…
В занятом королевскими войсками Реймсе, во дворце, Людовик неверной рукой принял свиток, скрепленный сургучом и печатью знаменитого аббатства. Он встал с кресла и прошелся по кабинету. Дерзкая мысль посетила его: не распечатывая, бросить свиток в огонь! Но еще недавно пылающая гордыня молодого короля ныне обернулась остывающими углями. Как раз тем, во что превратился городок Витри. Упав с обрыва и пролетев через бездну, Людовик сейчас лежал на дне холодной пропасти – разбитый, поломанный, один-одинешенек.
Он прошелся со свитком по убранным покоям, сорвал печать и развернул письмо. Строки быстро пролетали перед глазами, сеча их…
«Грабитель и разбойник!» Вот наконец-то и назвали его тем именем, которое он заслужил по праву. И с которым спустится в ад…
«Знайте же, Людовик, – дочитывал он письмо, – что вам недолго оставаться безнаказанным. Я говорю с вами сурово, потому что боюсь, как бы вас не постигла еще более суровая кара. – И далее стояла подпись, которую так хотелось избежать взгляду венценосца. – Бернар Клервоский».
Руки молодого короля безжизненно опустились вниз. Это был последний и самый сильный голос, повергающий виновного наземь. Ему наступили на грудь и пригвоздили к тверди копьем, точно змея. Рим заботился о выгоде: ставить своих епископов, женить и разводить по своей прихоти, значит, управлять сердцами и волей людей. Но Бернару ничего не было нужно от него, Людовика. Кроме истины и раскаяния. Аббат Клерво просто служил Богу, и служил беззаветно.
Богу, о котором он, король Франции, давно забыл.
На следующий день Людовик Седьмой объявил, что покидает армию. Препоручив войска своему брату Роберту, наказав как можно скорее закончить войну, Людовик с небольшим отрядом рыцарей и ординарцев отбыл в Париж.
