Дмитрий Емец
Ошибка грифона
Багров повторил вопрос.
– Не связывайтесь со мной! У меня справка есть, что я истеричка! Я ее в бутылке храню, чтобы не промокла. Лучше гоните чернила добром! – предупредила русалка.
Железная дверь сама собой захлопнулась. Посыпались искры. Запахло электросваркой. Лампы на потолке закачались.
– Я сейчас рассержусь! – мирно предупредил Багров.
Ирка успокаивающе коснулась его плеча.
– Да ну ее! На нежить не обижаются. Лучше дай ей чернил, они все равно больше ни для кого не нужны! – шепнула она.
– Сама нежить! Я все слышала! А с остальным я согласная! – закричала русалка.
Багров еще немного покипел, но потом открыл ящик и протянул русалке стеклянную бутылку с чернилами, возникшую в ящике одновременно с поступившим вызовом.
– Только чтобы в Эдеме не знали! – предупредил он.
– Само собой, шеф! У вас выполненный вызов, а я не умру от осушения! – заявила русалка, целуя бутылочку.
– А на чай? – насмешливо спросил Багров.
Русалка кисло посмотрела на него, куда-то отплыла, животом выкинулась на плиты бассейна, пошуршала в тумбочке и вернулась с чем-то завернутым в бумажку.
– Что это? – поинтересовался Матвей. – Жемчуг Посейдона?
– Сахар, – сказала русалка. – На чай я даю сахар. Все, топайте отсюда!
Железная дверь, загрохотав, распахнулась.
– Веселая у нас жизнь! – вздохнул Матвей, подходя к лестнице. – Спаиваем русалок, у которых есть справка, что они истерички. Домовые швыряют в нас холодильниками. Подделываем ведомости в Эдем, потому что по бумагам нам вместо перхоти барабашек прислали труху чудо-дерева, а объяснять это канцелярии себе дороже. Там заведут дело о возврате и будут присылать нам розовые бланки на заполнение. И так каждый день!
– Может, это и есть добро? Ну, в смысле, такое, какое должно быть. Кривое такое, но настоящее? – спросила Ирка.
Они вернулись в автобус и нашли на сиденье надрывающийся зудильник. На экране нетерпеливо прыгал Антигон.
– Куда вы подевались? Хотите новость? – завопил он.
– Я не хочу новостей, – сказал Багров. – Я хочу домой и спать.
– Вы где? – перебил его кикимор.
Ирка описала ему место, и ее бывший оруженосец немедленно телепортировал, свалившись на крышу их автобуса. Причем ударов было даже два, потому что за мгновение до Антигона туда же на крышу шлепнулась его булава.
– Вмятины будут! Хотя я даже рад! Автобус Бабанин, – сказал Матвей.
Ирка недовольно покосилась на него. Матвей и Бабаня вечно ее делили, как когда-то подружки в забытом детстве. Каждая тянула ее за рукав шубки в свою сторону, и обе кричали: «Моя! Нет, моя!» Дружить с Иркой вместе у них почему-то не получалось.
– Мерзкая хозяйка! Пните меня хорошенько, чтобы я обрел дар речи! – потребовал Антигон.
Ирка старательно пнула его так, что Антигон перевернулся через голову. Она знала, что если сделать это слабее, он обидится.
– Так! А теперь ушко покрутите! – промурлыкал кикимор.
Ирка схватила его за ухо и, дернув вверх, закрутила винтом. Нос у Антигона умиленно замерцал.
– Уф! Как же мне этого не хватает! Даша – она так не может. Максимум терзает мне нервы, отказываясь есть мою стряпню!.. Короче, вот новость, гадская хозяйка! Домовой Арчибальд не может переселиться, потому что он что-то хранит! Он вам пытался объяснить, что не может, но вы не поняли, и он разозлился. Просит у вас прощения за холодильник и за летающие гвоздики.
Ирка махнула рукой, показывая, что не сердится:
– А что он хранит?
– Он не может сказать. Но если он перестанет хранить, всех ждут большие беды.
– Какие?
– Думаю, он сам не до конца знает. Но говорит, что очень большие! – Показывая, как велики будут эти беды, Антигон раскинул руки и с удовольствием задел Багрова по лбу.
– Так, значит, надо, чтобы старый каретный сарай завтра не снесли! – решительно сказала Ирка.
– Не волнуйтесь, кошмарная хозяйка, завтра не снесут! – пообещал Антигон и ласково, как котенка, погладил свою булаву. – Бульдозер, который должен был приехать на снос, как назло сломался… Ай-ай-ай, какие они хрупкие, эти бульдозеры! А такие огромные на вид!
– Так они другой пришлют.
Кикимор смущенно зашмыгал носом, стал толкать его рукой, смял и принялся расправлять.
– Другие бульдозеры у них тоже того… Между нами говоря, этот Арчибальд совсем ку-ку! Я рядом с ним просто образец психического здоровья! За то время, пока он поломал три бульдозера, я сломал всего один.
– Три бульдозера? За то время, пока мы лечили русалку от осушения, вы не только поладили, но и сломали три бульдозера? – недоверчиво переспросил Багров.
– Малость побольше… Три – это так, для разминки. Правда, Арчибальд поломал свои бульдозеры некачественно! Просто оторвал гусеницы и забросил их метров за пятьсот. Ну и двигатели, конечно, слегка расплавил. Хотя скрывать не буду: он чуток разбирается в боевой магии! Ну так, в общих чертах! – сказал Антигон и ревниво мигнул носом, потому что терпеть не мог никого хвалить.
Когда Антигон телепортировал, спеша к Даше-валькирии, Ирка стала припоминать, что еще она сегодня не завершила. В памяти беспокойными тараканами шевелились минимум два незавершенных дела.
Ага, вот и первое! У Бабани сегодня день рождения, а она, забегавшись, чуть об этом не забыла! Внучка, называется! Деловая колбаса! Всем пересыхающим русалкам помогла – где тут о родной бабушке вспомнить! Ирка метнулась звонить – да куда там! Денег на телефоне по закону подлости не оказалось. У Багрова же аппарат явно сглазили, видимо, все та же русалка. Стоило поднести его к уху, как из динамика начинала хлестать вода, да еще так хлестать, будто внутри был заключен небольшой водопад.
– Матвей! Сделай что-нибудь! – умоляюще сказала Ирка.
Матвей вздохнул и послушно отправился что-нибудь делать. Осторожно ступая через раскисший газон, он подошел к девушке лет двадцати, гулявшей с дрожащей собачкой на длинном поводке.
– Привет! Дай мне свой телефончик! – потребовал он.
Девушка испуганно уставилась на него.
– Телефон дай! – повторил Матвей.
Девушка пригляделась к нему внимательнее. Парень на вид немного странный, но молодой, симпатичный. В глазах роковая печаль.
– Ну не знаю… как-то неожиданно… Может, лучше по контакту спишемся? – предложила она робко.
– Телефон! Вопрос жизни и смерти! – повторил Багров еще настойчивее.
Упоминание о жизни и смерти произвело на девушку впечатление.
– Ну хорошо… – решилась она. – Записывай! Плюс семь девятьсот шестнадцать…
– Какой «плюс семь»? Просто телефон дай – нам с невестой бабушке надо позвонить! – объяснил Матвей.
Девушка наконец поняла, что у нее просят, и, вспыхнув, сунула ему свой мобильник. Звонок был сделан, и Бабаня поздравлена со всей возможной тщательностью.
Матвей отдал девушке телефон, поблагодарил ее и вернулся.
– Я, кстати, теперь знаю, как знакомиться. Только что придумал, хотя уже и неактуально.
Ирка ощутила укол ревности:
– С телефоном, что ли?
– Да нет. С телефоном – это так: метод для бедных. Есть способ получше! Надо подойти на улице к незнакомой девушке, шепнуть ей на ухо «Не ходи за мной!», после чего быстро улепетывать дворами, временами таинственно оглядываясь и поднося палец к губам.
– Ну да, – рассеянно согласилась Ирка. – Может сработать! Если хочешь, чтобы женщина что-то сделала, запрети ей делать именно это.
Представляя себе девушку, выслеживающую дворами некромага, она случайно нашарила в памяти еще одно дело, которое давно откладывала, как откладывают все действительно важные дела, требующие большого выплеска души.
– Матвей, бросай здесь машину! И ящик тоже бросай. Пока новых вызовов нет, давай быстренько телепортируем в центр! – велела она.
– На «Арбатскую» в переход, что ли? – сразу угадал Багров.
Глава третья
Новый друг Корнелия
Революцию подготавливают гении, осуществляют фанатики, а плодами ее пользуются проходимцы.
Отто фон Бисмарк
Ирка и Багров долго барабанили в железную дверь, подписанную «Ответственный: Гормост», пока им наконец не открыли. Корнелий был в шарфике, в свитере и в тапках, надетых на толстые шерстяные носки. Видимо, элементарно мерз. Рядом с ним сидел и печальными глазами смотрел на Ирку Добряк.
– Привет! Кто тут ответственный гормост? – весело спросил Багров.
Ирка незаметно толкнула его ногой. Шутка была на грани фола, поскольку напоминала о Варваре. Однако Корнелий шутке не вздрогнул и улыбнулся Ирке вполне доброжелательно. Заметно было, что гостям он не особенно рад, но, с другой стороны, не то чтобы и не рад. Смешанные ощущения.
– Проходите! – пригласил он.
Ирка и Багров прошли. В комнате, за которую отвечала гражданка Гормост, ныне переселившаяся эйдосом в свет, мало что изменилось. Казалось, если бы сюда сейчас вошла Варвара, то и не заметила бы никаких перемен. Даже ее серая пайта висела на прежнем месте, на спинке стула, рукавом касаясь пола.
Единственное, что добавилось – растрепанная стопка нотных листов, исписанных небрежно и торопливо. Тут же, рядом с флейтой, помещался и саксофон, но лежал он несколько в стороне от флейты, смущенно и виновато, как большой пес, контрабандой проникший в дом со двора, приткнулся бы рядом с маленьким пуделем.
Ирка и Багров зависли посреди комнаты, не решаясь ни сесть, ни к чему-либо прикоснуться. Темы для разговора как-то не нашаривалось. Про свет и валькирий говорить не хотелось. Все это могло задеть Корнелия, всколыхнув в нем былое. Про мрак упоминать тем более не имело смысла, и Ирка, пролистав память, сообщила, что только что они с Матвеем видели в городе уникальный самокат.
Корнелий спросил, что же в нем уникального. Ирка, развивая тему, поведала, что обычно в Москве все катаются на легких, с аккумуляторами, вошедших теперь в моду, даже и зимой некоторые ухитряются. Единственное, чего страшатся их хрупкие колесики, это дурного асфальта и выбоин. Этот же самокат был единственный в мире! Дорожный рабочий сварил его из колес для садовой тележки и случайных труб, которые покрасил в желтый цвет. Руль же взял от детского велосипеда. Получившийся самокат лавировал в пробке не хуже мотоцикла и не боялся ни выбоин, ни открытых люков, ни иных препятствий.
Корнелий про самокат выслушал вяло, хотя прежде бы непременно заинтересовался. Даже кинулся бы спешно отыскивать неудачливую садовую тележку для эксперимента.
Теперешний же Корнелий только спросил:
– Дутые хоть колеса?
– То есть? – не поняла Ирка.
– Садовые тележки бывают с дутыми колесами, а бывают с шинами из сплошной резины. Вторые катить труднее, но они не протыкаются. Какие там были колеса?
– Сплошные, – вспомнила Ирка.
– Плохо. Я бы сделал дутые, – заметил Корнелий, и на этом на теме идеального самоката был поставлен крест. Однако Ирка еще некоторое время хваталась за самокат, как за соломинку, чтобы не увязнуть в болоте молчания.
– А колеса-то… колеса… – говорила она по инерции, и Корнелий с Матвеем терпеливо кивали, пока и Добряк не задергал мордой, поддавшись настроению всеобщего соглашательства.
– Навестить решили? – вдруг спросил Корнелий, решительно прощаясь с самокатом.
– Да, – сказала Ирка.
– Да, – сказал Багров.
– Это хорошо, – одобрил Корнелий.
– Как твои дела? – спросила Ирка.
Дела у Корнелия, как оказалось, относились к разряду «хорошо». Багров отозвался, что это здорово, когда дела хорошо. Хуже, когда они плохо. Ирка опять толкнула его ногой.
– Музыкой балуешься? – спросил Матвей, которого, видно, надо было бить не ногой, а ломом.
Корнелий вздрогнул.
– Музыкой, – согласился он и добавил через укоризненную паузу: – Балуюсь.
– А почему саксофон? Ноты для него разве такие же, как для флейты? – задала вопрос Ирка.
– Что ноты? Ерунда ноты! Музыка у меня давно здесь, – Корнелий ногтем указательного пальца царапнул себе лоб.
Багров взял ноты в руки. Когда-то и его учили играть, только на клавесине. Смешной такой старинный клавесин. Маленький Матвей очень его любил, хотя и задумывался порой, что случится, если подложить под него бочонок с порохом и выпалить из пистолета.
Ноты были заложены метательным ножом. Но не метательный нож удивил Багрова – метательных ножей он видел немало, – а то, как тщательно нож был подлажен, правильно заточен и как долго его, должно быть, использовали. Это было заметно по множеству мелких ссадин на металле.
– Откуда? – спросил Матвей, зная, что Корнелий прежде не особенно дружил с метательными ножами.
– Отдай! – потребовал Корнелий.
Матвей послушно отдал. Корнелий подержал нож в руке и метнул его в стул. Нож отсек от спинки стула длинную щепку, после чего, тренькнув, отлетел в угол.
– Мимо! – сказал Багров. – Но ты его напугал! Больше стул не будет тебя обижать!
Корнелий грустно улыбнулся:
– Не умею я, да. Но я учусь… А нож – это подарок.
– Чей?
Корнелий задумался, взвешивая, говорить или нет, а потом сообщил, что недавно встретил в переходе человека на каталке. Ног у него не было по самые бедра, и перемещался он в тележке с колесами от роликов. Очень ловко перемещался. Руки у него были сильные и ловкие, как у… Тут Корнелий осекся, но потом все же договорил слово «обезьяна».
Ирка стала слушать совсем внимательно. К инвалидам у нее было особое отношение. Отношение изнутри. Она знала, чего им стоят самые неприметные вещи. Никто не поверит, как это трудно. А вот попробуйте-ка! Ложитесь на пол, представьте, что у вас парализованы ноги, и попытайтесь вскарабкаться на кровать, а с кровати пересесть на стул, который будет изображать кресло.
– В общем, все было так! – сказал Корнелий. – Я хотел поднять его по лестнице. Он усмехнулся, встал на руки и обогнал меня ступенек на десять, хотя я бежал изо всех сил.
– А тележка?
– Она закреплена. Там фартук такой кожаный. Мне кажется, из пушки надо попасть, чтобы тележка потерялась.
– И ты пошел с ним? – спросила Ирка.
– Да. Мне стало любопытно. У него бородка такая мушкетерская. И усики. И сам он такой весь вспыльчивый, резкий и галантный. Меня он заинтересовал… Мы шли и говорили – не помню уже о чем.
– Вы шли? – переспросил Багров.
Ирка опять его пнула.
– Я шел. А он катился, – укоризненно поправился Корнелий. – А где-то на середине Старого Арбата ко мне пристали два комиссионера и два суккуба. Они часто приставали ко мне и раньше, издевались, бросали грязью. Понимали, что я ничего не могу им сделать.
Корнелий вздрогнул. Видно, происходило это часто. Комиссионеры и суккубы обожают глумиться над бывшими стражами.
– И? – спросила Ирка.
– И мой спутник вдруг что-то сделал. Что-то очень быстрое – и их вдруг не стало. Только четыре кучки на асфальте. Две кучки как мокрая глина, а две – просто тряпки, пахнущие духами… А потом… потом я пригляделся к нему и понял, что он тоже страж света! и тоже бывший, как я!
Корнелий почти выкрикнул эти слова, такие они были важные.
– Его зовут Дион. У него нет ни флейты, ни крыльев, ни ног. Когда-то он сражался с Ареем. Вызвал его на поединок. Арей в бою разрубил его флейту, отсек ему ноги, сдернул с шеи крылья и ушел, отчего-то пожалев добивать. Дион выжил и остался на земле.
– А вернуться в Эдем? – спросила Ирка.
– Без крыльев и без флейты? Нереально. Да Дион и сам не захотел бы стать предметом всеобщей жалости. Все на тебя смотрят и притворяются, что с тобой все отлично, просто лучше не бывает, а сами-то глазками шмыг… шмыг. Нет, для Диона это невыносимо! Слиться же с абсолютным светом он сможет только в момент полной смерти.
– И он… – начал Багров.
– …остался на земле и продолжил борьбу с мраком! – сказал Корнелий. – Потом мы с ним разговорились. Судьбы-то схожи. Я спросил: «Что ты умеешь?» – «Я умею метать ножи». – «И это все?» – «Я умею метать ножи!» – повторил Дион.
В этом месте рассказа, по словам Корнелия, бывший страж света положил на ладонь два ножа, бережно поправил их пальцами свободной руки, а потом ножи просто исчезли и звякнули об асфальт за спиной у Корнелия.
«И это все?» – спросил Корнелий.
«Да, – грустно ответил Дион, подъезжая на тележке и наклоняясь, чтобы поднять ножи. – Боюсь, что все. Ведь я тренировался всего двадцать два года по девять часов в сутки. Большего мне достичь не удалось…»
Корнелий хотел утешить его, но тут с него вдруг свалились очки. Корнелий подхватил их. Оказалось, что крошечные винтики на его дужках были аккуратно раскручены – именно раскручены! – сорвавшимися с ладони ножами.
Багров оценивающе нахмурился:
– Винты? Раскрутил? Не верю!.. Ножи, конечно, артефактные? Простыми он бы суккубов не прикончил!
– Артефактные, – согласился Корнелий. – Но это не такого рода артефакт. То есть метанию это мало помогает. У меня вон нож даже в стул не воткнулся… В общем, теперь мы с ним дружим. Он иногда приходит сюда, но предсказать время его появления нереально.
– А живет этот Дион где? – спросила Ирка.
– Везде, – отозвался Корнелий. – Он выслеживает комиссионеров, суккубов, даже, кажется, стражей мрака. И стражи мрака, разумеется, тоже не прочь его найти и исправить, так сказать, оплошность Арея. Поэтому жить в одном месте Дион себе позволить не может. Ночует на чердаках, в подземье, в метро… У него сотни убежищ по всему городу. А уж маскируется он – ого-го!
Голос Корнелия зазвучал вдруг весело и живо. Лицо точно осветилось изнутри. Он стал вдруг каким-то особенным, новым, горящим как люди, сосредоточенные на чем-то одном и постоянно имеющие в сердце одну греющую их мысль. Какую-то такую затаенную важную мысль, которую невозможно отнять, даже уничтожив человека или стража совсем.
– И ты тоже будешь теперь метать ножи? – спросила Ирка.
– Да. Не знаю. Нет. Не буду, – путано сказал Корнелий. – То есть я хочу научиться метать и даже делаю каждый день по сто бросков, но это все не главное. А сто бросков – да. Делаю и буду делать…
Корнелий кинул взгляд в угол комнаты, и Багров, обернувшийся вслед его взгляду, обнаружил там широкую деревянную доску со следами строительного раствора. Доска имела множество следов от метательного ножа.
– А главное что? – спросила Ирка.
– Я мечтаю создать такую музыку, которая уничтожала бы суккубов и комиссионеров без магии! Вытесняла бы их! Не позволяла им приблизиться! Защищала бы сердца людей! Заливала их ярким ровным светом! Ведь если каждый истребит комиссионера и суккуба в себе, им просто нечего будет делать на земле и их всех отзовут в Тартар! – Корнелий сказал все это тихо, но вместе с тем и восклицательно. Сказал – и сразу отвел взгляд, на всякий случай оберегая свою мечту от Ирки и Багрова. А то мало ли… Мечты – они хрупкие.
– Как думаешь, смогу? – спросил он минуту спустя.
– Сможешь. Если будешь работать по девять часов в сутки двадцать два года подряд, – отозвалась Ирка.
– Не пугай его! Можно и за шестнадцать лет обернуться, если тренироваться по двенадцать часов в сутки! – утешающе сказал Матвей, у которого было очень неплохо с умножением и делением, поскольку во времена его детства калькулятор был еще не изобретен.
Глава четвертая
Левый грифон
Большинство безнадежных задач перестают быть безнадежными, едва только начинаешь их решать. Например, когда считаешь, что автобус уедет, но все же начинаешь его догонять, то в восьми случаях из десяти успешно догоняешь и только в двух случаях он уезжает. Проигрывает только тот, кто сам сдается.
Эссиорх
Мефодий лежал на спине и смотрел на небо. Небо было затянуто невообразимо яркими облаками. Казалось, с противоположной стороны пробивается ослепительный солнечный свет. И при этом ласковый, хороший какой-то свет. Мефодия наполняло ощущением заботы. Он чувствовал себя в огромных, бесконечно любящих руках. Другая особенность туч состояла в том, что они были неподвижными и очень плотными. Точно кто-то взял тучи и спрессовал их неведомой машиной, устроив уровни как во многоэтажном торговом центре. Местами тучи все же расступались, и в зазорах Мефодий мог видеть следующий ряд туч, намного более яркий, чем предыдущий.
Буслаев лежал тут уже долго. По сторонам почти не смотрел, лишь ощущал, как изредка по его лицу скользят тени, видимо, от деревьев, которые раскачивал ветер. У него не было никаких мыслей, никаких желаний. Ему было просто хорошо. Бывают такие состояния, когда ты так счастлив, что боишься даже двинуться или подумать о чем-то, потому что тогда это ровное тихое счастье будет нарушено и в него подмешаются тревога и суета.
Но бесконечно не думать Мефодий не мог, и постепенно какие-то мысли стали просачиваться в его сознание.
«Где… я?» – подумал он, и от этого «где» до «я» прошла, казалось, целая вечность.
Возможно, следующую мысль Буслаев думал бы так же долго, если бы в воздухе что-то не просвистело. Недалеко от Мефодия в землю кто-то врезался и, прокатившись, ударил Мефа пятками в грудь.
Буслаев рывком сел. Перед ним, оглушенно вращая головой, сидел пузатый, очень широкий в плечах рыжебородый гном. На лбу у гнома вздувалась шишка размером со сливу. Гном сердито посмотрел на Мефа, вскочил, прислушался и опрометью бросился прятаться в кустарник. Немного погодя из зарослей послышался треск, и появились четверо домовых в красных рубашках с подпоясками. Двое домовых были средних лет, один пожилой и один совсем юный, у которого ни борода, ни усы пока не пробились.
– Шпиона видел? Опять в наш сектор пролез! Им только волю дай, они все изумруды выкопают! – закричал этот молодой, подскакивая к Буслаеву.
– Шпиона? – непонимающе переспросил Меф.
– Мы его из катапульты запулили, домой, стало быть, вертать, да смазали маленько. За вершину дерева зацепился и кудай-то сюда бумкнулся, – объяснил домовой.
Тут в кустах, где прятался гном, опять затрещало, и все четверо домовых, переглянувшись, кинулись на этот звук. Маленькая поляна опустела. Буслаев посидел еще немного, а потом встал и, потирая ушибленную гномьими пятками грудь, побрел по едва заметной тропинке.
Шел он долго и не переставая прокручивал в голове одну и ту же мысль. Мысль совсем простую. Буслаеву важно было додумать ее до конца и раз и навсегда поставить точку, чтобы, все для себя решив, больше к этому не возвращаться.
«Меня убили… Я в Эдеме… Убили меня, в Эдеме я».
Мефодий, наверное, потому так усиленно вертел в голове одну и ту же мысль, что ждал, что она ужаснет его или испугает, но почему-то не испытывал ни ужаса, ни страха – лишь удивление. Дважды он задирал майку и то ощупывал, то просто смотрел на то место, куда вонзилось копье Джафа. Ни шрама, ни боли, ни каких-либо морозных ощущений. Ничего.
О том, что произошло недавно, Мефодий помнил очень немного. Помнил рану, нанесенную копьем, и как больно и страшно было ощущать в себе нечто чужеродное, бесконечно холодное, сковывающее его льдом. Потом помнил маленькую точку на небе, которая, становясь все больше, превратилась в корабль с наполненными солнечным светом парусами. Лишь одного память Мефодия не сохранила – самой ладьи. Что было на ней? Как он оказался в Эдеме? Что стало с его телом и то ли это тело или уже другое?
Буслаев пробирался сквозь заросли уже около часа, когда на глаза ему попалась молоденькая слива, покрытая плодами. Меф съел одну, потом другую и протянул руку за третьей, как вдруг с ветки кто-то сказал:
– Три – это перебор!
Мефодий задрал голову. На дереве сидела крупная птица с радужным оперением и лицом женщины. Лицо у птицы было красивое, но загнутые когти внушали опасения.
– Почему? – спросил Буслаев осторожно.
– Ты что, новенький, что ли? Это персики честности. Два еще нормально, но с третьего персика будешь резать правду-матку, даже если тебя не спрашивают. Кричать приятелю, что он плохо выглядит, еще метров за пятьдесят! – сказала птица и расхохоталась.
Зубы у нее были под стать когтям. Когда у тебя такие зубы, бесполезно утверждать, что ты питаешься только вишенками.
– Ты кто – сирин? – спросил Буслаев.
Вопрос был невинный, но птице он почему-то не понравился. Она махнула крылом – и в полуметре от Мефа в землю с металлическим звоном вонзилось длинное, в две ладони перо.
– Метательное? – спросил Меф.
– Ну не то чтобы метательное, но уложить может! – признала птица не без удовольствия. – И еще кое-что! Заруби себе на извилинах: я не Сирин!
– Алконост?
– У Алконоста руки есть? – произнесла птица с глубоким укором.
– Н-нет, – наудачу сказал Меф.
– А вот и мимо! У Алконоста руки как раз и есть! А у меня, как видишь, нет! – пояснила птица. – Кроме того, я не Финист, не Феникс, не птица Фиюс, не Куропь, не Габучина! И вообрази себе: не Дребезда, не Кува, не птица Обида…
В голосе птицы постепенно зазвучала истерика. Она явно накручивала себя. Еще одно метательное перо опасно зазвенело в воздухе, скользнув над головой Мефодия.
Буслаев попятился и стал быстро отходить. Птица захлопала крыльями, снялась с места и устремилась за ним.
– Не Чирея, не Грызея, не Подкожница, не птица Удавница! – кричала она, тяжело перескакивая с ветки на ветку и сотрясая деревья.
– Она Гамаюн! – шепнул кто-то из кустарника. – Скажи ей «Гамаюн», а то не отстанет!
– Ты Гамаюн! – крикнул Меф.
Лицо когтистой птицы исказилось от разочарования.
– Заложили! – сообщила она мрачно. – Я знаю, кто это сделал! И кое с кем расквитаюсь!
Кустарник захохотал, да так, что листья задрожали, а с веток посыпались ягоды.
– Запомни свои слова, Лаура Беатрис Третья! Запомни их на всю жизнь! – загремел голос. – Ты обещала расквитаться со мной! Считаю до трех и требую, чтобы ты выполнила свое обещание! Один, два… Ну, я жду! Сейчас скажу «три» и выхожу!
Птица Гамаюн развернулась и, хлопая крыльями, трусливо унеслась в лесную чащу. Выждав немного, Мефодий раздвинул руками ветки кустарника. На земле сидела довольно крупная лягушка. От гнева она была ярко-красной, но уже начинала остывать.
– Поцелуй меня! – потребовала она у Буслаева.
– Зачем?
– Глупый, что ли, женщине такие вопросы задавать? Целуй!
– Только я жениться не буду! – предупредил Мефодий на всякий случай.
– Да кто бы сомневался! Ну!
Буслаев послушно поцеловал лягушку, без брезгливости отплюнув мушиное крылышко, прилипшее к длинному лягушачьему рту. И – ровным счетом ничего не произошло. Ни лягушка не превратилась в человека, ни Мефодий – в лягушку.
– Что, никак? Значит, не ты! – сказала лягушка надрывно. – Пророчество гласит: я превращусь в человека, когда полюблю того, кто меня поцелует! А я все не люблю и не люблю. И ты ведь меня не любишь? Вот в чем проблема! Все на месте: романтическая чаща, говорящие бабочки, припадочная птица Гамаюн трещит кустами, пролетают гномики из катапульт. Все есть – только любви нет!
– Ты Василиса Прекрасная? – спросил Меф.
– Нет, Василиса – моя дальняя родственница. Кстати, никакая она не прекрасная, но это строго между нами. А я Василина Ужасная, – серьезно объяснила лягушка. – Улавливаешь разницу? Василина – это почти василиск. Я умею взглядом превращать в камень, оттого Гамаюнша меня так и боится.
– А-а! – протянул Меф. – А как мне выбраться отсюда?
Лягушка задумалась, пристально разглядывая Буслаева. Ее горло то надувалось, то сдувалось.
– Выбраться – запросто! – сказала она наконец. Шевельнула лапкой, и прямо из воздуха выкатился золотой клубок. – Он выведет тебя из Чащи Нежити прямиком к Дому Светлейших!
Василина Ужасная выстрелила липким языком и, проглотив пролетавшую стрекозу, сплюнула крылышко.
– Что-то не так с этой стрекозой! Вкус не типичный, – сказала она задумчиво. – Не удивлюсь, если это была какая-нибудь заколдованная девушка. В начальный период истории древние боги очень злоупотребляли массовыми превращениями.
– Мы в Чаще Нежити? – спросил Меф, прокручивая в голове полученные инструкции.
– Ну да. А куда еще нежити деваться, кроме как в чащу? Из человеческого мира нас вытурили, а здесь хоть жалеют.
Василина Ужасная плаксиво квакнула, и из ближайшего болотца ей отозвалось еще лягушек десять, тоже, видимо, волшебных. Подождав, пока гвалт ее товарок смолкнет, Василина Ужасная посмотрела на Мефа и таинственно коснулась лапкой рта.
– Только вот какой тебе совет! Ты им сюрприз сделай! Обрадуй их! – прошептала она.
– Кого «их»?
– Их, всех! Светлых! Ты ведь Мефодий Буслаев?
– Откуда ты знаешь?
– Ну как же? А волосы? А отколотый зуб? Думаешь, я стала бы целоваться с кем попало?!
В голосе лягушки было столько негодования, что Мефодий виновато кашлянул.
– Это ведь тебя Ладья Света привезла? Видела я, как она у нас над леском летела. Надо было тебя сразу к Дому Светлейших везти, да ветер, видать, не попутный случился. Вот ладья тебя в чащу и сгрузила. Светлые там теперь небось измаялись. Цветочки готовят, плакаты пишут. «Пример для подражания», «Лучший боец света вернулся на родину», «Буслаев – ты наш кумир!» Ну и другое, может, что. Мне отсюда из леса не видно.
– Да ну, ерунда какая! – фыркнул Меф. – Разве я лучший?
– Ну-ну, не скромничай! А какой же ты? Худший? Кто Джафа победил, кто к свету из мрака шагнул? Ты теперь в Эдеме номер один, ну после Троила, конечно…
Мефодий смутился. Он хоть и не считал себя первым после Троила – но с какой стати лягушке обманывать? Да, глупейший момент. Тебе будут говорить: «Ты первый!», а ты будешь краснеть как принцесса и повторять: «Ну что вы! Я обычный парень! На моем месте это сделал бы каждый!.. Давайте поговорим о чем-нибудь другом! Как цветочек этот называется?»
– А нельзя ли как-нибудь избежать всего этого? – спросил Меф.
– Чего?
– Ну, торжественной встречи!
Василина Ужасная радостно квакнула:
– Это правильно! Ква! Квазимудро! Ты хочешь войти в Дом Светлейших запросто, незаметно, без помпы! Скромность – вот истинное величие! Не сомневайся – это поймут и оценят!
– Так можно или нельзя? – нетерпеливо повторил Меф.
Лягушка надолго задумалась, изредка вкрадчиво скашивая на него круглые глазки.
– Есть один способ! Ты, как клубок тебя приведет да обратно укатится, по сторонам смотри! Перед Домом Светлейших будет оградка, а в ней – ворота. Ты к воротам не иди, левее огибай, по тропочке, вдоль кустов. Ищи, где можно через кусты протиснуться к самой стене Дома Светлейших. Там маленько горячо будет, но ты ближе к кустам жмись! Не сгоришь! И крадись до самого входа!
– Думаешь, проскочу?
– Конечно проскочишь! Ждать-то тебя у ворот будут. А там внутри уж как-то глупо с транспарантами бегать. Ну, может, сунут цветочки – да и все дела… И сразу на третье небо спеши! Теперь-то ты там сидеть будешь, рядом с Троилом! Ну, может, переведут его в более скромный кабинет, а ты уж в его старый!
Василина Ужасная махнула лапкой, и зависший в воздухе клубок, вздрагивая от нетерпения, упал на траву.
– Только вот совет! Клубок руками не трогать!
– А что будет, если трону?
– Ну что-то да будет! – уклонилась от прямого ответа лягушка. – Ну ступай! И как Шмыгалку увидишь, передавай ей привет от Василины Ужасной! Мы с ней старые подруги. Договорились?
Мефодий пообещал. Лягушка легонько подула, и клубок, ускоряясь, покатился сквозь чащу. Катился он быстро, не разбирая дороги. Буслаев несся за ним как молодой лось. Перемахнул через поваленные стволы, кувырком скатился в ручей и едва не сломал ногу, прыгая по скользким валунам. Клубок даже не попытался приостановиться, золотым мячиком прыгая далеко впереди.
