Дмитрий Емец
Похищение Пуха
– Не похищу, – пообещал Гаврилов.
– Нет, похитишь. Захочешь не похитить, но всё равно похитишь. Это у писателей в крови. Меня уже обокрали один раз. Знаешь Мишукова? Я как-то случайно рассказал этому графоману свой сюжет. Там смысл в том, что муж уходит от жены! Какова тема? Блеск! И что же? Через полгода открываю новую книгу Мишукова, и там у него жена уходит от мужа! Изменил мой сюжет, гад, исковеркал, да ещё и следы замёл!
Гаврилов хотел осторожно заметить, что муж, сбежавший от жены, – сюжет в литературе довольно обычный и в его книгах тоже такое встречается, хотя он не читал ни Лепота, ни Мишукова. Однако Лепот был мужчина физически крепкий, а на столе во множестве лежали вилки и другие опасные предметы, так что он не стал рисковать.
– Ладно! – уступил Гаврилов. – Пусть это будет твоя книга! И твой секрет!
Весь день и весь вечер они собирались. Каждый из детей составлял себе собственный список вещей, которые хотел взять с собой.
Саша и Костя намеревались захватить шесть контейнеров с богомолами, один со сколопендрой, коробку с шипящими тараканами, со сверчками, круглую железную банку с пауком-волком, аквариум с вьетнамскими палочниками, тёрку и несколько морковок для тараканов и сверчков. Кроме всего упомянутого, вместе с Сашей и Костей в поход отправлялись два сачка для бабочек и один резервный сачок с отломанной ручкой, который Костя носил на голове как кепку.
Алёна захватила крыс, черепаху Мафию, кролика Чудика и шиншилл.
– А нельзя их с собой не брать? Просто покормить и дома оставить? – предложил папа, но Алёна заявила, что с животными дома может произойти куча случайностей. Кролик сам открывает клетку, после чего сразу бежит перегрызать электрические провода, шиншиллы опрокидывают поилку, а черепаха Мафия спит и видит, чтобы кто-нибудь из сбежавших крысят попытался напиться из её аквариума, а ещё лучше – в нём искупаться.
Катя взяла с собой этюдник, кисти, краски и два альбома для зарисовок. Ну и на всякий случай два фотоаппарата. Вика, кроме своих собачек и всего, что к ним прилагалось, набрала целую коробку шампуней, бальзамов и расчёсок. Петя прихватил настоящий – действительно настоящий! – монгольский лук, который мама сама подарила себе на прошлый день рождения, но который почему-то перекочевал к Пете, и знаменитый рюкзак на железном каркасе, который раньше принадлежал американскому солдату Тэду Джейсону, о чём сообщала бирка. Рюкзак был куплен в секонде и, кроме массы плюсов, имел два существенных минуса. Первый минус – в него мало что помещалось, и второй – он был никак не защищен от дождя.
Папа надеялся, что хотя бы у Риты не будет с собой особенных вещей, но ошибся. Очень скоро выяснилось, что Рита собирается взять с собой:
1. Акулу чёрную, набитую ватой, размером с две Риты – 1 шт.
2. Цветные карандаши – 1 кофейная банка, альбомы, точилки и т. д.
3. Восемь толстых книг с картинками по 200–300 страниц каждая.
4. Одежда зимняя, одежда летняя, резиновые сапоги, зонтик, ещё одни сапоги на размер больше, ещё один зонтик, ещё одни сапоги на два размера больше.
5. Горшок – 1 шт.
6. Кровать железную, раскладную.
О том, что кровать раскладная, папа узнал, только когда увидел, что Рита, не без помощи Саши, который скромно прятался за шторой, раскрутила её шуруповёртом и вместо кровати на полу лежит теперь куча отдельных железок.
– А зонтики зачем? И столько сапог? – спросил папа.
– Всё очень просто, – объяснила мама. – Рита будет попадать под дождь и расти как гриб. Попала под дождь, подросла – сапоги стали малы. Опять попала, опять подросла – и снова сапоги малы. Обязательно их надо взять, тем более что она старалась – сама всё собирала.
Поняв, что от сапог не отвертеться, папа попытался покуситься на акулу:
– А эта штука? Она занимает в машине отдельное место! Проще впихнуть в машину дополнительных двух Рит, чем одну такую акулу.
Рита попыталась заупрямиться и даже отыскала глазами место, чтобы улечься на пол и подрыгать ногами, но в этот момент Костя стянул кофейную банку с её карандашами, собираясь насыпать туда окуклившихся мух на корм богомолам, и Рите пришлось с воплями за ним гоняться. Ей сразу стало не до акулы.
Собираясь в дорогу, Лепот обнаружил под газовой плитой запылённые весы. Встал на них и наклонился, чтобы посмотреть на результат.
– Восемьдесят килограммов? – невинно поинтересовалась Катя.
Писатель изумлённо уставился на неё. Катя стояла далеко и никак не могла видеть, что показывают весы.
– Восемьдесят один. Откуда ты знаешь?
– Угадала, – таинственно ответила Катя.
* * *
На другой день утром папа, Петя и Роман Лепот встали рано и стали загружать в автобус рюкзаки, палатки, клетки. Они выстроились в ряд от ворот до машины и по цепочке передавали вещи друг другу. Когда они закончили погрузку, папа отошёл на пять шагов, посмотрел на автобус и тяжко вздохнул. Загруженный почти до стёкол, автобус лаял, взвизгивал, подпрыгивал, шипел, плескался водой в аквариумах и скрёбся множеством лапок. Из окон торчали зонтики, сачки для бабочек и стрелы монгольского лука. Не верилось, что в автобус смогут ещё втиснуться мама, семеро детей и великий писатель Роман Лепот.
– Есть только одна причина, по которой я сажусь за руль этого бешеного вагончика. Водительское место – единственное, где у тебя никто не будет прыгать на коленях! – сказал папа.
Катя успела застолбить себе почётное место рядом с водителем, однако сильно порадоваться не успела. Чтобы Кате не было очень просторно, мама положила ей в ноги две сумки с продуктами, матрас и пять свернутых одеял, которые захватила на всякий случай. Остальные дети и мама привычно загрузились назад, рассаживаясь между клетками и двумя визжащими собачками Вики, которые то облизывали всех, то визжали, то вываливали языки и от волнения часто-часто дышали.
Лепот, не капризничая, протиснулся на крайнее место заднего ряда, пристегнулся и двумя руками обхватил свой чемодан с колёсиками и выдвижной ручкой.
Последним явился Петя, закрывавший дом и проверявший, чтобы всё было выключено. Он плюхнулся на сиденье у раздвижной двери. Рядом с ним сидел Саша и грустно держал на коленях банку, в которой самка богомола только что отъела самцу голову и теперь, дожёвывая её, размышляла о чём-то извечном женском.
– Никогда не женюсь! Я же только хотел их познакомить! – возмутился Саша.
– Чего ты смотришь? Спасай его скорее! – засуетилась Алёна.
Однако Саша считал, что спасать самца уже поздно.
– Ладно уж. Пусть доедает. Тогда сегодня можно не кормить. А вылупившихся мух мы сможем отдать пауку-волку! – сказал он.
Петя решительно двинул брата бедром и захлопнул двери.
– Чего так долго? Две минуты тебя ждали! – заявила Катя.
– Ну и что? Сейчас ещё мама чего-нибудь забудет! – хладнокровно парировал Петя.
– Нет, ничего не забыла, – мама невольно задумалась, поскольку слова Пети пробудили в ней беспокойство. – Погодите! Надо в холодильник заглянуть! У нас остался недоеденный омлет!
– Нет! Омлета наша машина точно не выдержит! Мы и так уже скребём днищем асфальт! – испугался папа и, тронув автобус, стал пробираться сквозь тугие сплетения винограда и шиповника.
Глава третья
Новое покушение на Романа Лепота
В детстве меня ужасно раздражало, когда мама или бабушка лезли ко мне обниматься. А теперь по мере того, как я становлюсь старше, я понимаю, как это важно, когда дети тебя приласкают, скажут тебе что-то хорошее, и как не часто это бывает. И очень жалею, что не обнимала тогда маму и бабушку.
Мама Аня
Ехать в переполненном микроавтобусе удовольствие ниже среднего. Маме и папе приходилось проявлять чудеса дипломатии, чтобы уставшие дети не ссорились. Потому что там, где ссорятся двое, вскоре начинают ссориться трое, затем четверо, а потом кто-нибудь обязательно начнёт требовать: «Выпустите меня отсюда! Я пойду пешком! Я не могу слушать этот ор!» И это при том, что до ближайшего населённого пункта километров тридцать.
Бедный Роман Лепот, не привыкший к детям, улыбался так, словно его заживо бальзамировали, и пытался спрятать голову в чемодан. Он не понимал, как родители Гавриловы могут терпеть весь этот зоопарк и не сойти с ума.
Больше всех жару задавала Рита, вспомнившая с большим опозданием, что её акулу так и не взяли. И железную кровать не взяли. Не успели Риту убедить, что обязательно поймают ей акулу в ближайшем же озере («Враки! Враки! Враки! Они там не водятся!» – сразу влез Костя), как Рита увидела у Пети на ключах какую-то свою жёлтую игрушку.
– Моя! – заорала Рита.
– Моя, моя, моя, моя! – сразу подал голос Саша. Просто на всякий случай подал, потому что тут же шёпотом спросил у Алёны: – А про что это она?
Алёна не знала. Зато Рита ухитрилась задрать ногу – она сидела рядом с Лепотом, на третьем ряду сидений – и сверху вниз лягнула Сашу по голове пяткой. Сашина голова тотчас скрылась – точно шляпка гвоздя, по которой метко тюкнули молотком.
– Рита, не приставай к брату! Ты вышибешь у него мозги! – не отрываясь от дороги, сказал папа.
– У Саши мозги? Откуда? И Рита не пристаёт. Она выражает свои чувства! – поправила Катя. – Ведь правда же, Рита?
– И-и-и-и! – воинственно взвизгнула Рита.
Они ещё не доехали до поворота на Севастополь, а Алёна уже заявила, что её укачало. Причём укачало её почему-то рядом с единственным в этих краях магазином. Пока Алёна бродила туда-сюда и дышала, все остальные юные Гавриловы ринулись в магазин с такой дикостью, словно никогда в жизни не бывали ни в одном магазине.
Когда они стали всё хватать, продавщица, понимая, что за всеми ей не уследить, ринулась к дверям и расставила руки, чтобы никого не выпустить. Она решила, что в магазин хлынул цыганский табор. Мама Аня едва её успокоила.
– Откуда вы вообще приехали? – спросила продавщица, переводя дух.
– Из очень глубоких джунглей, – объяснила мама, из-за спины которой уже лезла Алёна, спохватившаяся, что все сейчас закупятся, а она останется ни с чем.
Тут же в магазине Костя и Саша поймали в банку здоровенную пчелу-плотника, бьющуюся в стекло. Пчела была огромная, с синеватым отливом, размером с трёх обычных пчёл, деловая и сердитая. В автобусе она вылетела из банки и, летая туда-сюда, врезалась в стёкла, как пуля. Когда она наконец вылетела в приоткрытое окно, все, кроме Саши и Кости, испытали огромное облегчение.
– Уф! – сказал Лепот, трогая пальцем уши. – Дети – это, конечно, отдельная страница мироздания! К ним, как ко всякой новой странице, нужно привыкать.
– У вас нет детей? – заинтересовался Саша.
– Нет.
– На вас что, никто не согласился пожениться?
Алёна толкнула Сашу локтем.
– Молчи! Что ты говоришь? – зашипела она. – Ему нельзя жениться! У него так в издательском контракте написано, чтобы он холостой был! Он должен быть мечтой каждой женщины, и если он когда-нибудь выберет какую-нибудь одну, это будет крах!
– Алёна! – укоризненно воскликнула мама, а Лепот недовольно покосился на неё и на Гаврилова, соображая, откуда к ребёнку могла поступить такая информация.
– Неправда! – произнёс он с большим достоинством. – Нет такого пункта в контракте! Это всё необоснованные сплетни! Если я захочу, никто не помешает мне жениться. Но я не хочу. Мне только тридцать пять лет. И у меня неудачный опыт в прошлом.
Саша понимающе закивал. У него тоже имелся в прошлом один неудачный опыт. Это когда он хотел совсем немножко взорвать дверь, а оказалось, что сера от десяти коробков спичек – это очень даже «множко». Эту мысль потом разделяли и доктор в травмпункте, и плотник, и вообще все.
Писатель опасливо косился на проплывавшую мимо автобуса степь с низкими горами, скрывавшими искусственное водохранилище. Прямо сквозь горы и долины вела наполнявшая водохранилище толстенная труба. Гаврилову, в этот момент случайно увидевшему Лепота в зеркальце, показалось, что тот жалеет, что сел у окна. Гость как будто боялся и этих гор, и зарослей кустарника.
– Нельзя ругаться с женой! – строго сказал Саша. – Если мужчина не ругается, тогда жена ему кого-нибудь родит и у него будет большая популяция.
– А если не захочет? – вяло поинтересовался Лепот.
– Тогда надо ей строго сказать: «Ты хочешь популяцию или не хочешь? Как мы с тобой договаривались?»
Косте тоже хотелось принять участие в разговоре, суть которого он не очень понимал. Он поёрзал-поёрзал и потом выпалил:
– Пап, знаешь, что я видел? Я три раза видел женитьбу мух!
Папа кивнул.
– Ясное дело, все видели… Хотите заедем на водохранилище? Оно, правда, обмелело сильно, – предложил он.
– Нет-нет-нет! – выпалил Саша. – Это там, где я по пояс в грязь провалился! Деревьями в меня бросали, чтобы я вылез! Нет уж, больше вы меня в грязь не заманите!
– Мы не бросали в тебя деревьями! Мы давали тебе опору! – заметил Петя.
Саша предложил ему самому провалиться в грязь и пообещал, что будет кидаться в него пнями и брёвнами, пока у Пети не возникнет опора.
Из-за бесконечных остановок дорога к Соколиному растянулась часа на четыре.
Дети, чтобы не ссориться, играли в города. Их названия почему-то часто заканчивались на «А», и Саше разрешалось все время повторять «Алма-Ата», чтобы он не думал по два часа и не задерживал игру. Алёне это надоело:
– Чего он всё время «Алма-Ату» повторяет?! Есть ещё Аддис-Абеба, Алупка, Алушта, Акапулько, Америка, Антарктида… Ой, Акапулько на «о»!
– А Антарктида вообще не город! – ехидно добавила Катя.
– Как это не город? Она уже утонула!
– Утонула Атлантида! Антарктида пока ещё плавает. Ладно, всё, мелочь, играем дальше!
Однако города уже всем поднадоели, и Петя объявил Вику проигравшей на том основании, что она не может придумать город на мягкий знак, хотя раньше из этого проблемы не делали и говорили слово на предшествующую букву.
Километрах в десяти от Соколиного, там, где уже угадывалась близость гор, которые то там, то здесь вылезали из земли отдельными каменными пластинами, мшистыми тысячелетними обломками или глубокими узкими оврагами, папа вдруг услышал позади рёв. Посмотрев в зеркальце, он увидел, как мимо них пронеслась красная, просто до боли алая машина-«копейка» и, совершив тройной обгон, ушла в точку. Папа протёр глаза.
– И это «Жигули»! В горах! Почти на серпантине! И машине, между прочим, уже лет тридцать! – изумлённо воскликнул он.
– Да-а, – протянул Петя. – Между прочим, я читал: первые автомобильные гонки были очень медленными. Перед гоночными машинами бежал человек, звенел в колокольчик и кричал: «Осторожно! Автомобили!» Иногда он отбегал слишком далеко, и ему приходилось возвращаться, чтобы гонщики не слишком отстали.
Пытаясь представить себе эти гонки, папа не заметил доски с гвоздями. Переехал её передней шиной и – пшшш!
– Прокол! – буркнул он, съезжая на обочину.
Поменять колесо оказалось делом нелёгким. Домкрат был зарыт глубоко под вещами, и, чтобы найти его, требовалось разгрузить автобус. К счастью, недалеко от дороги обнаружилась отличная поляна с круглым озером, заросшим камышом. Вокруг озера паслись четыре непривязанные лошади, одна из которых была с жеребёнком.
Поляна Алёне очень понравилась. Она сразу легла и приложила ухо к земле.
– Чего ты делаешь? – спросила Катя.
– Слушаю, как растёт трава! – голос у Алёны был мечтательным. Таким же, как в минуты, когда к ней прилетал дракон и пил воду из таза у неё под кроватью.
– Ля-ля-ля, жу-жу-жу, я с мозгами не дружу! – проворчала Катя и растущую траву слушать не стала.
А вот Костя и Саша стали. Они прикинули, что на большой поляне трава каждую минуту совокупно подрастает минимум на пару сантиметров. И что, может, действительно слышно, как сок травы поднимается по многим тысячам стеблей.
Но потом, конечно, все вспомнили, что тут ещё есть лошади.
Пока Петя, папа и очень недовольный Лепот перетаскивали рюкзаки и клетки с животными, Катя, Вика, Рита и Костя окружили лошадей и полезли их гладить. Рита срывала травинки и, вставая на цыпочки, совала их лошади в нос.
– Кусяй! Кусяй, лосядка! – повторяла она.
«Лосядка» отворачивалась от травинок и скалилась, прижимая уши.
– Рита, отойди от неё! Катя, возьми Риту за руку! – велела мама.
– Лошадь же улыбается!
– Это она угрожает!
Саша, не обращая на лошадей внимания, прошёл к озеру и, скрестив руки на груди, остановился у камышей. В камышах квакали лягушки. Было слышно, как, срываясь с места, они прыгают в воду. На лице у Саши было написано искреннее страдание.
– В болото меня заманить хотите? Я к нему даже близко не подойду! – произнёс Саша мрачно.
Он сделал шаг в сторону, собираясь демонстративно повернуться к озеру спиной, но тут послышался особенно громкий плюх. Большущая, с кулак, лягушка, сидевшая у его ног, тяжело прыгнула в воду. Саша, не заметивший её прежде, а точнее – заметивший, но принявший её за камень, застонал, провёл ладонью по лицу, а мгновение спустя озерцо покачнулось и заходило волнами от ещё одного, совсем уж гигантского, плюха.
Это Саша прямо в футболке и шортах бросился в грязную воду. Было видно, как он ворочается в воде, а вокруг него плавают лягушки. Одна из них даже вскочила ему сзади на голову, приняв её за кочку. Саша попытался выбраться на берег, но жидкая тина на дне не давала ему сделать ни шагу. На поверхность поднимались чёрные пятна грязи.
– Ну вот! – произнёс Саша со страдальческим укором, обращаясь непонятно к кому. – Заманили? Добились своего? И кто виноват?
Пока мама с Петей выуживали Сашу из воды, протягивая ему палку, а потом повторно выуживали его из воды, потому что грязный с ног до головы Саша кинулся в озеро уже с сачком и банкой, папа возился с колесом. Когда же он наконец поменял его, то обнаружил, что на поляне уже появилась палатка.
Возле палатки горел костёр. У костра на бревне сидели все его родственники, а между ними Саша в девчачьих трусах, держащий в руках банку с двумя лягушками. Лягушки в банке едва помещались и залезали друг на друга. Сашины вещи сушились на ветках ближайшего дерева.
– Давай сегодня уже никуда не поедем! Всё равно через пару часов стемнеет, а место вроде неплохое… – предложила мама.
– Ну давай! – согласился папа и отправился к дороге, чтобы сесть за руль и подогнать автобус поближе к палатке.
Роман Лепот стоял на проезжей части рядом с огромной лужей, которая, стекая с дороги, превращалась в ручеёк. Услышав, что Гаврилов предлагает не ехать сегодня в Соколиное, он возмущённо двинулся к нему, но в этот момент опять раздался рёв двигателя.
Возникнув из-за поворота, на дороге появилась знакомая алая «копейка». Вильнув, она выехала на встречную полосу и помчалась прямиком на Лепота. Писатель, с воплем отскочив на обочину, споткнулся и упал. В последнюю секунду, когда казалось, что он уже погиб, «копейка» опять вильнула и, пронёсшись через лужу, окатила его потоком грязной воды и скрылась.
Роман Лепот кое-как поднялся на ноги. На него вылилось столько воды, что он был теперь грязнее Саши. Его знаменитая чёлочка прилипла ко лбу. Брюки тоже прилипли к ногам, которые оказались немужественно тонкими. Правая коленка прыгала.
– Меня хотели убить… – простонал Лепот, хватая Гаврилова за запястье. – Ты видел?! На меня покушались! Звони! Звони скорее!
Гаврилов схватился за телефон. Ответили ему почти сразу.
– «ВАЗ-2101»… Цвет красный… Номер 786… В районе Соколиного. Букв не рассмотрел, да… Только что чуть человека не сбил! – сообщил папа.
Было слышно, как с той стороны диспетчер щёлкает пальцами по клавиатуре.
– В угоне, – сообщили папе.
– Как в угоне?! Давно? – поразился папа.
Ему ответили. Оторвав от уха трубку, Гаврилов повернулся к обтекающему грязью Роману Лепоту:
– Красную «копейку» угнали несколько часов назад… Подростки, наверное.
– Почему подростки? – удивился Лепот.
– Ну как… Угнали старую машину… Ездят как безумные…
Лепот расхохотался. Мокрое лицо его было лицом безумца.
– Подростки… – повторил он. – Если бы подростки! Ха!!! Дети – цветы жизни! Размножение мух! Да здравствует большая популяция!
И он опять расхохотался, продолжая обтекать водой. Он хохотал, хохотал, хохотал. Николай терпеливо ждал, пока Лепот перестанет, но тот не переставал. Постепенно хохот его перешёл в икание. Лепот икал и хихикал. Хихикал и икал. Лишь спустя минуту Гаврилов сообразил, что у знаменитого писателя случилась истерика.
Глава четвёртая
Гера, Аскольд и бла-бла-бла
– Мы в горы не ходим! Подъём сложен! Спуск опасен!..
– Тогда идите в лес!
– В лесу клещи!
– Идите хоть куда-нибудь!
– Вы что, нас прогоняете? Нет? Ну тогда мы тут посидим!
(с) Вика и Катя
Ночёвка у озерца запомнилась всем надолго. Вечером залитая алым солнцем поляна казалась тихой и поэтичной. Квакали лягушки. Пришёл одинокий рыбарь, как назвал его папа Гаврилов. Это был совершенно тургеневский дедушка с белой бородой и всклокоченными волосами. Недовольно оглядываясь на Гавриловых и не вступая в вербальный контакт, рыбарь бродил по берегу и ждал, когда можно будет незаметно вытащить поставленную утром сеточку.
Когда почти зашедшее солнце соседствовало на небе с луной, приехал мальчишка на велосипеде. У мальчишки была в руках хворостина. Он стал размахивать ею и пугать лошадей. Лошади, пофыркивая, неохотно стронулись с места и потекли куда-то вдоль дороги, туда, где угадывались огни деревни. Было заметно, что лошади пытаются поскакать, но им лень.
– Хорошо здесь! – мечтательно сказал Гаврилов. – Тут какое-то всё другое. Москва – она всё-таки лес.
– Москва – лес? – недоверчиво спросил Лепот. – Это у вас тут лес!
– Нет, – не согласился Гаврилов. – Крым – он где-то лес, где-то степь, где-то лесостепь, а где-то даже чуть-чуть субтропики. А Москва – это именно лес глухой. Бродишь по Москве – и вдруг между домами какое-нибудь редколесье, мелколесье, кусочек бора, болотце с осинками. Настоящее всё, исконное, всегда тут бывшее. Город же – случайная заплатка в вековых лесах.
Гавриловы грелись у костра. Роман Лепот, уже вполне высохший и одетый в смешной льняной костюмчик, жарил на палочке сосиску. Эти сосиски он купил отдельно от всех и утаил в своём чемодане, а Гавриловы, когда были в магазине, о сосисках почему-то не подумали. Лепот собрался уже съесть сосиску, но встретил укоризненный взгляд Риты и неохотно отдал сосиску ей.
– Рита, что надо сказать? – засуетилась мама. – Ну! Спа… спа…
– Спакойно! – сказала Рита.
Лепот поджарил вторую сосиску, но тут встретил укоризненный взгляд уже Кости. После третьей сосиски на него укоризненно смотрели уже Алёна, Саша и опять почему-то Рита, которая ела очень быстро.
Тогда писатель поджарил сразу две сосиски. Одну отдал детям, а другую торопливо съел сам.
На небе высыпали звёзды. Вначале всего две-три, потом сразу десяток, а затем небо словно запорошилось множеством золотых песчинок. Звёзды были неисчислимы. Собственное сознание начинало казаться жалким и ничтожным. Оно ничего не вмещало, оказываясь крошечным, как напёрсток, которым пытались зачерпнуть океан.
– Хорошо всё-таки на природе! Надо чаще выбираться! Огромное вам спасибо, что вытащили нас! – поблагодарила Лепота мама Аня.
Писатель кивнул, показал детям пустую пачку от сосисок и бросил её в костер.
Вскоре все пошли спать. Гавриловы забрались в свою палатку, а Лепот, заявивший, что палатка летом в Крыму идиотизм, потому что и так не холодно, лёг у костра.
Около полуночи к палатке притащилась неизвестная собака из деревни. Собака была молодая, с большой головой, с длинными худыми лапами и очень глупая. Она уселась метрах в десяти от костра и принялась издавать непонятные звуки. Она то скулила, то лаяла, то начинала чесаться задней лапой, и это получалось почему-то даже громче, чем когда она скулила и лаяла. Собака чесалась так, словно с ней вместе чесалось и всё озеро. Викины цвергпинчеры учуяли собаку и стали на неё лаять из палатки. Заскреблись в панике крысы, а кролик Чудик спросонья хотел куда-то прыгнуть и перевернулся вместе с клеткой.
Дети спали вмёртвую. Но папа проснулся. Проснулась и мама. А Лепот даже и не засыпал ещё, потому что замёрз.
– Иди, родная, отсюда! У тебя, наверное, какие-то дела! – вежливо сказал он собаке.
Но у собаки не было никаких дел. Спасаясь от комьев земли, которые кидал в неё добрый писатель, она улеглась в камышах. Изредка по дороге проезжала машина, или прыгала в озеро лягушка, или проносилась ночная птица – и тогда собака начинала лаять, сообщая Вилли и Ричарду: смотрите, смотрите! Тут какой-то непорядок! Караул!
Вилли и Ричард мгновенно просыпались и тоже начинали лаять, объясняя собаке, что всё в порядке, мы поняли, не ругайся.
– Да я, тяв-тяв, не ругаюсь! – объясняла собака.
– Да не переживай ты так, тяв-тяв! Тут все свои! – объясняли Вилли и Ричард.
– Я просто на всякий случай. Вдруг что-то…
– Да замолчи ты, тяв-тяв!
– Да я молчу, тяв-тяв, молчу! Это вы, тяв-тяв, первые начали!
В результате ленивые перелайки продолжались всю ночь. Изредка из деревни приходили ещё какие-то псы, но видели, что место занято, и уходили, тоже для порядка потявкав.
Рита описалась, потому что вначале боялась собак, а потом ей вдруг взял да и приснился «вунитаз». Этот зловещий «вунитаз» вечно снился в разные моменты жизни то Саше, то Косте, то Рите, и всегда с одинаковыми последствиями.
Под утро тощая собака устала следить за безопасностью семейства Гавриловых и ушла по каким-то новым, внезапно возникшим у неё делам. Папа и мама Гавриловы радостно уснули. Спали они, однако, недолго. Внезапно папа почувствовал, что его кто-то трясёт. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним Алену.
– Папа! Медведь пришёл! – прошептала Алёна.
– В Крыму нет медведей!
– Тогда волк!
– И волков нет!
– Нет, есть! Кто-то же к нам пришёл!
И действительно кто-то молча дышал, надавливая на палатку сверху и пригибая её к земле. Вилли и Ричард, недавно храбро облаивающие всякую лягушку и летучую мышь, теперь почему-то не лаяли, а только дрожали и пытались забраться к Вике в спальный мешок.
Папа стал ползать в темноте по палатке. Кроме него, не спали только мама и Алёна. И ещё то огромное и неведомое, что тыкалось снаружи в палатку, явно отыскивая вход, тоже не дремало.
– Что ты делаешь? – спросила мама.
– Топор ищу! – объяснил папа.
Однако топор не находился. И большой нож не находился. Обнаружился маленький, с мизинец, ножичек, висевший на брелоке. Этим ножичком папа сделал в палатке крошечную дырочку и осторожно выглянул. Возле палатки стояла корова и то наступала на неё, то толкала её мордой.
– Корова! – сказал папа.
– Кто корова? Я нечаянно! – обиделась Алёна, только что наступившая папе коленом на руку.
– Она корова! – сказал папа. – Видно, это озеро нечто вроде местной Красной площади. Место встречи изменить нельзя. Сюда постоянно все приходят, а мы не знали и поставили тут палатку.
Он вылез из палатки и, размахивая руками, отогнал корову подальше.
Потом подошёл к погасшему костру. Лепота у костра не было. Валялись какие-то полотенца, футболки, свитерочки с итальянскими лейблами. И всё это было смятое и растерзанное, точно ночью на Романа Лепота напали хищники и сожрали его, оставив одни тряпочки.
Мама опять легла спать, а папа остался отгонять корову. К папе вылезла Алёна и стала ходить туда-сюда у него перед носом как маятник.
– Не броди тут! Спи! Или, если не можешь спать, сделай кофе! – сказал ей папа.
– Как?
– Да очень просто. Берёшь пилу, молоток, гвозди и делаешь кофе.
Но Алёна делать кофе не стала. Вместо этого она грустно присела на корточки, оглядывая оставшиеся от Лепота тряпочки.
– А где он? – спросила она.
– Русалка, наверное, утащила. Выползла ночью из озера. Волосы длинные, зелёные. Губы алые, глаза огромные. Опирается на локти, а хвост в воде прячет. «Иди ко мне, человек! Поцелую!» Видать, Лепот подошёл, а она его за шею – и в воду с концами… – папа засмеялся, но тут же смеяться перестал и на всякий случай проверил, не ведут ли к озеру невозвратные следы.
Следов не было. Папа ощутил облегчение.
Роман Лепот появился минут через десять. На плече у него лежало сухое длинное дерево, тащившееся узким концом по траве.
– А мы думали, вас русалка утащила! – радостно сообщила Алёна.
– Я замёрз. Дров тут рядом нет совсем. Пришлось в лес идти, – объяснил своё отсутствие Лепот и, обламывая у дерева ветки, стал раздувать и подкармливать огонь.
Потом ненадолго отлучился к своему чемодану, немного повозился в нём и вернулся с йодом и ватой. На руке у него алела длинная царапина. Лепот сказал, что она от колючей проволоки, которую какой-то неумный человек протянул в лесу. Алёна с большим удовольствием помазала царапину Лепота йодом.
К восьми утра последние сони из гавриловского рода вылезли из палатки. В солдатском котелке папы уже приготовилась гречка, в которую он щедро добавил две банки тушёнки. Ещё через полчаса опять появился мальчик на велосипеде, а за ним четыре лошади. На этот раз мальчик был уже без хворостины, зато с верёвкой и колышком. Одну из лошадей он привязал, а остальных оставил непривязанными.
Пока мальчик камнем вбивал в землю колышек с верёвкой, Саша топтался рядом и давал ему ценные указания. Мальчик посматривал на Сашу снисходительно. Ему было лет девять. Он был невысокий, плотный, как гриб-боровик, и очень деловитый. Настоящий маленький богатырь. Саша казался с ним рядом тощеньким кузнечиком.
– Ты из Соколиного? Как тебя зовут? – спросила Катя.
Маленький богатырь некоторое время поразмыслил, не является ли эта информация с какого-нибудь боку секретной. Потом ответил, что он из Соколиного и зовут его Евпатий.
– Ого! Какое у тебя имя! – воскликнул папа Гаврилов. – В честь рязанского богатыря?
Евпатий кивнул, но с достоинством, как бы подчёркивая, что рязанский богатырь сам по себе, а он сам по себе.
– А ещё у нас есть Аскольд, Демид, Добрыня, Предслава, Мстислава и… Шурик! – сказал он.
Имя «Шурик» Евпатий произнёс несколько застенчиво, как бы сознавая, что оно выбивается из общего ряда.
– Шурик, конечно, старший? – спросил папа – и угадал. Уже через пару минут из разговора с Евпатием выяснилась такая картина.
Жили-были питерские студенты Маша и Антон, учились они кораблестроению, и построился у них мальчик Шурик. Ну Шурик и Шурик, мальчик и мальчик. Рос себе и рос. А потом прошло четыре года, студенты доучились, попутно увлеклись историей, и один за другим родились у них Аскольд, Демид, Добрыня, Евпатий, Предслава и Мстислава. Ну а Шурик так и остался Шуриком, хотя мама, чтобы Шурику не было обидно, изредка называла его «Александэр».
– А как вы в Крыму оказались? Папа в Севастополе корабли строит? – спросил Петя.
Евпатий поскрёб ногтями щёку.
– Нет. Он корабли не строит. Он щиты делает, мечи всякие, наконечники копий, – сказал он. Причём произнёс это очень просто и даже чуть неохотно, как нечто само собой разумеющееся.
