Дмитрий Емец
Светлые крылья для темного стража
И только в одной Ламине Ирка до сих пор не разобралась. Кто она – нейтрал, враг, друг? Ламина надежно ускользала от классификации, как ускользает от нее луна. Какая она? Круглая, половинчатая, узкий серп? И что скрывается там, с другой, всегда темной ее стороны?
– Вечер добрый, одиночка! – произнесла Ламина, нарушив молчание.
В руке она держала пустой бокал и задумчиво водила по стеклу влажным пальцем, вслушиваясь в возникающий звук.
– Добрый вечер! – поздоровалась Ирка, ловя себя на том, что голос у нее прозвучал испуганно.
– И как тебе здесь? Не разочаровалась? Ты представляла нас несколько не такими, не так ли?.. Небось ожидала увидеть у всех голубиные крылышки? – поинтересовалась Ламина.
Глаза ее были прищурены и дробно мерцали осколками зеленого, как у кошки, которая ночью выходит из-под кровати в комнате, слабо освещенной сквозь тюль уличным фонарем.
Ирка задержалась с ответом.
– Можешь не говорить. Новички склонны представлять свет белее и беззубее, чем он есть. И лишь представить всю черноту мрака у них все равно не хватит воображения, – сказала Ламина и посмотрела на Ирку сквозь бокал.
Лицо у нее при этом стало такое, точно Ламине было безумно интересно, останется ли Ирка Иркой или превратится в нечто совершенно иное, сокрытое от обычного зрения.
– Валькирии не свет. Они лишь слуги света, – осторожно сказала Ирка, всматриваясь сквозь бокал в увеличившийся, выпуклый, затуманенный стеклом глаз Ламины.
– Спасибо, что напомнила. А то мы, знаешь, могли размечтаться и забыться, – заметила Ламина, но опять же ирония была совсем не очевидна. Напротив, голос валькирии прозвучал грустно. Луна редко бывает веселой. Это не ее стихия.
– Давно хотела спросить тебя кое о чем, если ты не возражаешь… – невинно продолжала Ламина.
Ирка напряглась.
– Да, пожалуйста…
– Ты хочешь сказать, что искренно мне ответишь? Не соврешь?
– Смотря на какой вопрос, – сказала Ирка.
Внутри у нее все застыло.
Ламина усмехнулась. Выражение ее лица стало еще более отрешенным.
– Ничего личного или, во всяком случае, интимного… – мягко начала Ламина и вдруг резко выбросила вопрос: – Как поживает твое копье?
– Мое копье? Нормально, – с недоумением сказала Ирка.
Отвечая, она почувствовала, что разговор за столом смолк и теперь на нее смотрят все валькирии и их оруженосцы. Наблюдают с нетерпеливым, сосредоточенным и, пожалуй, озабоченным любопытством.
– Что, действительно нормально? И ты ничего не замечала? Вообще ничего? – вкрадчиво спросила Ламина.
– Нет, – ответила Ирка растерянно.
Она попыталась припомнить, не сотворила ли она в последнее время что-нибудь такое со своим копьем, что могло бы вызвать осуждение валькирий. Нет, кажется, не сделала да и вообще давно его не вызывала. Тренироваться одной, без понуканий Багрова, ей, признаться, было лень.
– А почему ты спросила про копье? – набравшись смелости, поинтересовалась она у Ламины.
Уклонившись от ответа, валькирия лунного копья протянула руку.
– Если все в порядке, так материализуй его! Вызови! Я хочу взглянуть сама! – потребовала она.
Ирка хотела послушаться, но внезапно кто-то громко, даже грозно окликнул:
– ЛАМИНА!
Ирка и Ламина разом обернулись.
Это был первый случай, когда Ирка видела Фулону разгневанной. У ее рта залегли решительные морщины. Ирка внезапно осознала, что валькирия золотого копья гораздо старше, чем она, Ирка, представляла.
– Ламина, я уже говорила тебе и хочу повторить еще раз. Девочка ничего не знает и ничего не должна узнать! Во всяком случае, от тебя! – ледяным тоном произнесла Фулона.
В ее голосе было столько власти, что Ламина уронила бокал. Тут невольно представляется нечто синематографичное – стеклянная размазанная молния, краткий, бесконечно жалобный звон, возможно, капля крови, но, увы… ничего этого не было. Проза жизни глушит надежды ломом, завернутым в пыльную штору бытия. Бокал зацепил стол и благополучно съехал на ковер по скатерти, сохранив хрупкую жизнь.
В этот момент кто-то радостно и шумно прогрохотал по коридору. Из кухни примчалась хозяйственная Гелата, которая даже в гостях не усидела за столом и ушла делать салаты. Попутно она успела накричать на своего оруженосца, который ухитрился влезть в ванную и попрыскаться дезодорантом Хаары. Это был тот самый здоровяк, который в квартире у Гелаты упорно вбивал свои гулливерские ноги в тапочки-зайчики.
Гелата тащила его за руку, как гневная мать свое малоумное двадцатилетнее дитя, явившееся в общую песочницу с пожарным ведром и с саперной лопаткой и пинками вышвыривающее из нее других, более мелких обитателей.
– Он у меня чумной! Духи и шампуни спокойно видеть не может!.. – извиняясь, сказала она Хааре.
– Хы! А че тут такого? Жалко ей, что ли? Не обеднеет от одного пшика! – заявил оруженосец, не выказывая особого смущения.
Гелата покраснела. Краснела она очень подмосковно: шеей и верхом груди. На щеках же появлялось лишь несколько помидорных пятен.
– Да хоть при людях не спорь со мной, ирод! Тоже мне, взял манеру!.. – шепнула она, толкая его локтем.
Оруженосец гоготнул как глупый молодой гусь и затих. Ирка с облегчением подумала, что не один ее Антигон разнузданный. Встречаются и другие запущенные случаи.
И лишь Хаара не расположена была никому прощать.
– А ну иди-ка сюда, дружок! Я хочу тебе кое-что сказать по секрету! – позвала она, и оруженосец Гелаты сжался под ее ясным взглядом так же, как до этого Антигон.
– Не надо! Я больше не буду!.. Подумаешь, один пшик! – заныл он толстым голосом.
Таамаг по просьбе Радулги стала передавать ей салатницу, но когда Радулга взялась за нее, обнаружилось, что Таамаг не может разжать рук и машинально тянет салатницу к себе.
– Эй! Проснись! У тебя это опять началось! – окликнула ее Радулга.
Таамаг спохватилась и, смутившись, отпустила салатницу.
– Что с ней такое? – шепотом спросила у Бэтлы Ирка.
– Синдром младшего ребенка из неблагополучной семьи. Ну когда все приходится отвоевывать, за все драться и человек уже органически не способен делиться… Ты же знаешь, что она младший ребенок? – шепнула Ирке Бэтла.
– Кто, Таамаг?
– Ну да. У нее четыре старших сестры. Они и сейчас к ней приезжают иногда. Конкретные такие тетеньки. Старшая сестра – тренер по борьбе. Вторая – в спецподразделении. Еще одна – надзиратель в женской колонии. Про последнюю я мало что помню. Кажется, беспризорников ловит или карманников. Если хочешь узнать больше – спроси у самой Таамаг, – посоветовала Бэтла.
Однако Ирка решила, что ей и так уже все понятно. Поживешь с такими сестренками годик, и социальная адаптация тебе обеспечена… Да, неисповедимы пути, ведущие к свету.
Бэтла, приплюсовавшая к прошлым двум бокалам шампанского еще два, пришла в неукротимое расположение духа. Ей захотелось поведать Хааре, как сильно она ее любит, но Хаара, промывавшая мозги оруженосцу Гелаты, ее не слышала. Бэтла огорчилась и стала бросать в Хаару горошинами из салата. Почему-то меткость ей изменяла, и горошины попадали не в Хаару, а в Радулгу и Холу.
– Ты бы еще копьем кинула! – мрачно посоветовала Радулга.
Бэтла послушно стала материализовать копье и целиться, но ее успокоили, усадили и, отобрав копье, вместо него вручили кусок пирога.
– Вот так всегда! Вечно надо мной все издеваются! А я ведь просто хотела сказать Хааре, что день рождения – такой прекрасный, такой необычный, такой редкий праздник! В этот день все должны понять, как хрупка жизнь и как мы должны друг за друга держаться! А меня никто не принимает всерьез! – всхлипнула Бэтла, роняя на колени крошки.
– Я тебя принимаю всерьез! – заверила ее Ирка.
Обрадованная валькирия сонного копья полезла обниматься и локтем опрокинула на Ирку свою тарелку. Ирка едва успела раздвинуть колени и мысленно повернуть тарелку боком, так что та пролетела, даже не задев ее.
– Не обращай внимания! Ерунда! – великодушно сказала она и по непонимающему взгляду Бэтлы сообразила, что та вообще не включилась, куда делась тарелка и что «ерунда».
Оруженосец Холы, оруженосец Таамаг и еще один оруженосец, кажется, Радулги, будто невзначай удалились на балкон и принялись чем-то булькать. Вован был отправлен посмотреть, куда они делись, и тоже пропал. Минут через двадцать на балконе уже недружно пели. Могучие мужские голоса ввинчивались в ночную тишину. С верхнего балкона кто-то назвал их психами и алкашами. Вспыльчивый оруженосец Холы не утерпел и полез разбираться. Миролюбивый Вован его успокаивал. Бесполезно. Оруженосец Холы вскакивал на перила, пиная удерживающего его Вована. С верхнего этажа продолжали ругаться и даже плевались.
Таамаг первой утратила то небольшое терпение, что у нее имелось. Переваливаясь как медведица, она вышла на балкон и почти сразу вернулась.
– Знаешь, а я твоего с балкона вышвырнула, – как ни в чем не бывало сообщила она Холе.
Хола напряглась. Прислушалась. Тишина на балконе была не просто полной. Пожалуй, ее можно было назвать мертвой.
– Моего? – переспросила она с беспокойством.
– Ну да. Он мне нахамил. Беги вниз – лови! Может, еще успеешь!
Хола вскочила.
– Ты знаешь, какой тут этаж! – заорала она.
– Да сиди ты! Она шутит, – успокоила ее Хаара.
– И твоего Вована, кстати, тоже следом запустила. Под ногами много вертелся, – удовлетворенно произнесла Таамаг.
Хаара и Хола в панике ринулись на балкон и вернулись раздосадованные, толкая перед собой своих оруженосцев, прыгающих как кролики. Оба были связаны скрученной в жгут простыней.
– Я же говорила, что она шутит! – шипела Хаара.
– Да ты сама поверила! – огрызалась Хола.
Узел на простыне был затянут так сильно, что развязать его смогла только Таамаг. Она застенчиво посмотрела на свои руки.
– Со мной с двенадцати лет никто не хотел бороться! Даже взрослые мужики отказывались! А я ведь даже зарядку не делала, просто такая уродилась! И сестренки у меня ничего, не самые дохлые, – сказала она с гордостью.
Мало-помалу напряженность исчезла. Валькирии повеселели. Оруженосец Фулоны, невысокий, крепкий мужчина с залысинами, бывший прапор ВДВ, стал петь под гитару. Фулона подтягивала. У валькирии золотого копья оказался глубокий и красивый, чуть дрожащий на высоких нотах голос.
Неожиданно снизу, с домофона, кто-то позвонил.
– Это Филомена. Ну наконец! Свинство так сильно опаздывать! – радостно воскликнула Хаара и отправила Вована встречать ее.
Вован ушел и надолго исчез. Оруженосец Фулоны продолжил петь, но его не слушали. Никто не мог понять, почему Филомены и Вована долго нет. Наконец на площадке остановился лифт. Хлопнула железная дверь. В комнату заглянула растерянная голова Вована. Его щеки были уже не свекольными, но сизыми. Губы пытались что-то выговорить. Оруженосец замахал рукой, вызывая хозяйку.
Хаара вышла в коридор. Ирка услышала, как она вскрикнула, и наивно подумала, что это радостный крик человека, которому вручили подарок. И лишь когда из коридора донесся вопль «Скорее сюда!», Ирка поняла, что ошиблась.
Запутавшись в скатерти, Таамаг опрокинула стол. Все валькирии разом ринулись к двери, мгновенно заполнив тесный коридор. Случайно получилось, что Ирка оказалась впереди остальных, потому что сзади на нее налетела могучая Таамаг и, как бульдозер, протащила ее вперед. На ноге у Ирки пиявкой висел любознательный Антигон.
Ирка увидела Хаару и Вована. Они заботливо поддерживали высокого парня, правая сторона лица которого была в крови. Парень вырывался, утверждая, что не ранен и кровь не его. Ирка узнала оруженосца Филомены. В руках он держал ее щит и шлем.
– А где сама Филомена? – непонимающе пробасила Таамаг.
– Филомены больше нет! – ответил оруженосец и, покачнувшись, тяжело завалился на Вована. Вован и оруженосец Бэтлы разом подхватили его.
Другие бросились наружу, как-то сразу, без расспросов, поняв, где следует искать Филомену. Некоторые рискованно телепортировали прямо из коридора, ослепив Ирку короткими вспышками. Поблескивали наконечники копий. Серебрились нагрудники, которых не было еще полминуты назад. Человеческая природа замещалась вечной сущностью дев-воительниц.
Таамаг в давке столкнулась с Иркой, сгребла ее и, брызжа слюной, крикнула ей в лицо:
– Это все из-за тебя, одиночка! Ты нарушаешь законы – и от нас отворачивается удача!
Глаза у валькирии каменного копья покраснели от гнева и так сильно косили, что Ирке казалось, будто ее взгляд расходится в разные стороны, огибая ее. После каждого слова Таамаг чуть-чуть приседала, а в уголках рта взрывались влажные шарики.
Кто-то решительно заслонил собой Ирку. Она узнала Фулону.
– Отпусти! Виновата не она! – приказала валькирия золотого копья.
Ее оруженосец стоял рядом, держа в опущенной руке гитару. Кто-то, проносясь, толкнул его. Гитара ударилась о стену и глухо загудела. Этот жалобный звук образумил Таамаг.
Она отпустила Ирку, вскинула руки – страшная, гневная, громадная как медведица, с искаженным ненавистью лицом – и исчезла в огненном пузыре телепортации.
Ирке подумалось, что, если раздраженная Таамаг случайно материализуется внутри каменной стены, тем хуже для стены. Она раздерет ее голыми руками. Ирка почти видела, как крошится камень от могучих ударов изнутри.
* * *
Убийца подстерег Филомену у ее дома, скромной панельной пятиэтажки в Марьино. Валькирия испепеляющего копья сидела, опираясь спиной о дерево. Даже в последнюю секунду она не позволила себе упасть. В груди у нее торчала стрела. На лице, закрыв мертвые глаза, лежал большой кленовый лист – возможно, первый лист надвигающейся осени, которая не стучалась еще, а лишь терпеливо скреблась пальцем в двери.
Сердце у Ирки забилось короткими, захлебывающимися ударами.
Гелата, как валькирия воскрешающего копья, кинулась к Филомене. Опустилась на колени. Коснулась пальцами шеи и долго, около минуты, держала их там. Затем с усилием выдернула стрелу и, виновато покачав головой, поднялась.
– Ну что же ты! Сделай что-нибудь! – раздалось сразу несколько протестующих голосов.
– Простите, но уже все. В этом мире Филомены больше нет. Она ушла в вечность, к свету… – сказала Гелата.
– Постой, не сдавайся! Ты же можешь! – схватила ее за руку Бэтла.
– Я бессильна. Все дело в стреле. Она из Тартара, – негромко сказала Гелата.
Наконечник был узким, без зазубрин. Не столько наконечник, сколько стилет, изготовленный для единственного верного удара и насаженный на древко стрелы. Тот, кто готовил нападение, понимал, что не сможет подойти близко.
– Кто это сделал? Кто? – страшно, на весь двор, прорычала Таамаг.
Она не в силах была просто так стоять и смотреть на мертвую Филомену. Боль и гнев наполняли ее густой бычьей кровью, пульсирующей в сосудах так, что в носу у Таамаг взрывались мелкие сосуды. Гнев мечтал превратиться в действие. Ему нужно было бежать, бросать копье, рвать врага голыми руками, но кого рвать? в кого бросать? Зоркая Ильга первой обнаружила, что, следуя главному принципу своей жизни, Филомена отомстила за себя сама, вот только победной косы заплести не успела.
– Кто-нибудь! Подойдите сюда! – окликнула Ильга.
Убийца Филомены лежал за ближайшей машиной, уткнувшись в асфальт синим лицом. В груди у него была сквозная рана с опаленными краями. Такую могло оставить лишь копье валькирии. Только вот само копье в ране отсутствовало.
Газон, на который недавно завезли землю, был весь изрыт каблуками. Ирка увидела следы плевков и затоптанный окурок.
– Их было двое. Когда я подбежал, то понял, что этот уже ничего не скажет. Я наклонился, и тут меня кто-то вырубил сзади и взял копье, – глухо сказал оруженосец Филомены.
Парень наваливался на плечо Вована. Голос у него звучал равнодушно, но лицо было темным и словно выпитым. Ирка почувствовала, что оруженосец никогда не простит себе тех мгновений. Хотя что, если разобраться, он сделал? Ничего. Вот именно: ничего. Не спас. Не закрыл собой. Не сохранил копье. Да, не успел, да, не сложилось, да, не увидел, но что это меняет? Из всех уважительных причин мира не склеить одной маленькой истины.
Фулона выпрямилась.
– Мы опоздали. Линия валькирий испепеляющего копья прервана. Без копья найти Филомене преемницу невозможно, – очень трезво и спокойно сказала она.
Вскрикнув как голодная чайка, Таамаг рванулась к Фулоне. Громадная, неуклюжая, разгневанная и бесконечно несчастная медведица. Медведица, которая наконец нашла врага. Огромная Таамаг нависла над валькирией золотого копья. Тяжелая ладонь опустилась ей на плечо, комкая одежду, подбираясь как краб к шее.
– Ты думаешь только о своих копьях, Фулона! На остальное тебе плевать! Филомены больше нет! Понимаешь, нет! Вот тебе твоя игра в солдатики! – прохрипела Таамаг.
Ирке казалось: она сейчас бросится на Фулону и задушит ее.
– Это не моя игра в солдатики, – твердо глядя ей в глаза, произнесла валькирия золотого копья. – Не я ее начала, и тебе это известно. Мы не принадлежим себе. Мы солдаты света на передовом рубеже. А всякий солдат знает, что рано или поздно ляжет в бою. Главное для солдата – умереть с честью и сохранить оружие, чтобы следующие руки смогли поднять его, и армия света не поредела бы. А теперь возьми себя в руки, Таамаг – валькирия каменного копья, и не радуй мрак своими сомнениями!
И вновь воля восторжествовала над силой. Пальцы Таамаг разжались. Послышался жалкий, беспомощный всхлип. Даже не верилось, что он может иметь отношение к громадной валькирии. Слишком тонким он был, слишком детским.
Таамаг наклонилась и, мощная, плечистая, как мужчина, с легкостью оторвала от земли тело Филомены. В ее могучих ручищах валькирия испепеляющего копья казалась маленькой и хрупкой. Две дюжины кос Филомены свисали до земли. Если не считать того первого жалкого всхлипа, Таамаг не плакала, но в горле у нее булькало и клокотало, точно рычал зверь.
Фулона подошла к ней. Теперь уже она опустила руку Таамаг на плечо.
– Идем, Таамаг! Не медли!
– Куда?
– Мы должны перенестись на пустынный океанский берег и совершить огненное погребение. Ты знаешь обычай. Тела валькирий, передавших копье дальше по цепочке, исчезают. Не передавших сжигают в ладье по обычаю первых дев-воительниц, – сказала валькирия золотого копья.
Таамаг резко повернулась к ней спиной, точно надеясь на чудо и не желая отдавать Филомену огню. Косы Филомены качнулись. Их было много, очень много – маленьких, тонких как змейки кос. У Ирки мелькнула мысль, ужаснувшая ее: не потому ли Филомена погибла, что заплетать новые косы было уже невозможно, и этим Филомена приблизила свою жизнь к логическому пределу? Пределу, который сама очертила своей ненавистью?
В стекло фонаря упрямо бились мотыльки. Они тоже стремились умереть хрупкой и прекрасной смертью, но не могли – натыкались на стекло. А вот Филомена смогла. Стремительная и яростная, она не знала полутонов. Жила сражаясь и умерла в битве. Красивый и законченный росчерк земной судьбы на запотевшем от человеческого дыхания зеркале вечности.
– Погоди, Фулона! Мы не все еще выяснили!
Радулга склонилась над убийцей и сумрачно разглядывала его запрокинутое лицо. Это был немолодой уже, плотный мужчина. Его сплющенный в верхней части нос был похож на клюв. Но клюв не хищной птицы, а скорее утки. Рядом валялся лук. Радулга наметанным глазом определила, что это дорогой лук из спортивного магазина, лишенный магических свойств. Довольно заурядная игрушка для богатых взрослых мальчиков, которые на природе, выпив пивка, любят пострелять в дерево, теряя к занятию интерес после пятого промаха или после пятой банки. В зависимости от того, что из двух наступит раньше.
– Не страж, нет? – спросила Хола.
Радулга медленно покачала головой.
– Что-то тут не так. Что именно, не пойму, но не так… Какой-то он не такой… – сказала она с сомнением.
Нерешительно протянув руку, Радулга коснулась запрокинутого лица. Вернее, почти коснулась. В последний момент пальцы встретили незримую преграду. Нервно облизав губы, Радулга попыталась еще раз. Ирка увидела, как напряглась ее рука, точно стягивала что-то. Послышался хлопок, и мужчина с утиным носом исчез. Теперь на асфальте, вытянувшись, лежала высокая худая старуха.
– Полуночная ведьма? – неуверенно предположила Ирка.
Радулга оглянулась на нее и, не отвечая, потянула незримую маску на лице старухи. И вновь что-то хлопнуло. Теперь у ее ног лежал парень лет двадцати пяти. Небольшого роста, мускулистый, сухощаво-крепкий, с округлой бородкой.
Радулга коснулась его лица, убеждаясь, что магических масок больше нет. Едва она отняла руку, как тело вспыхнуло. Валькирия ужасающего копья резво отскочила, спасая глаза от сухого жара. Мгновение – и на асфальте остался лишь пепел.
– Тройной морок. Кто-то очень хотел, чтобы убийцу не узнали… – сказала Радулга. – И все же это был не страж. Человек.
– Но откуда магическая маска и заклятие уничтожения? – усомнилась Хола.
Радулга дернула плечом.
– Откуда я знаю, откуда! – заявила она, и от этого двойного повторения досада в ее реплике многократно усилилась.
– Но что-то же позволило тебе определить, что это был не страж!
Радулга нахмурилась, вспоминая. Ее густые брови слились в одну.
– А, да! Эйдос! – сказала она.
– У него был эйдос? – с недоверчивым ужасом переспросила Бэтла.
На ее толстом лице дрожала обида. Валькирия сонного копья не стеснялась плакать – с судорожными всхлипами и так многослезно, что лицо у нее стало как после умывания. Не только глаза и щеки – даже лоб и шея загадочно ухитрились намокнуть. Бэтлу совсем не волновало, как она выглядит.
Ухоженные и продуманные до кончиков ногтей, Ильга и Хола поглядывали на Бэтлу с укором. Даже в горе они были стерильно-прекрасными и уместно-печальными, точно сотрудницы центрального офиса на похоронах главного акционера компании.
Не глядя, Бэтла протянула руку. Правильно истолковав жест, ее оруженосец принялся озабоченно рыться во внутреннем кармане. Для этого ему пришлось распахнуть пиджак, продемонстрировав окружающим продуктовый патронташ. Внутренний карман оруженосца оказался глубоким как овраг. И таким же безмерно вместительным.
Оруженосец достал две пачки чипсов, затем целую пирамиду пластиковых стаканчиков и, наконец, вскрытую упаковку одноразовых салфеток. В салфетки была предусмотрительно заправлена плитка шоколада. Так, с шоколадом внутри, они и перекочевали к хозяйке. Бэтла стала вытирать глаза, обнаружила шоколад и принялась его машинально есть, подсаливая капавшими слезами.
«Прям целый набор для утешения рыдающих женщин. Умный мужик!» – подумала Ирка.
– Да, – точно очнувшись, подтвердила Радулга. – Эйдос у него был… Но неправильный. Я видела, как он вспыхнул и сгорел вместе с телом!
– Эйдос сгорел? Не верю! Нормальный эйдос и в атомном реакторе не расплавишь! Он что, был гнилой? – со своей обычной дотошностью встряла Ильга.
Радулга захрустела пальцами. Она была раздосадована, как раздражаются плохо выражающие свои мысли люди, когда им требуется описать что-то сложное, с полутонами, причем описать предельно точно, без ошибки.
– Не гнилой. Вполне нормальный эйдос, но… э-э… выпитый. Бесцветный, тусклый, мертвый, – отыскивая слова, сказала Радулга.
Фулона наклонилась и посмотрела на пепел, в который превратился убийца Филомены. Ей достаточно было одного взгляда.
– Переселенец, – жестко поставила она диагноз.
– Кто-кто? – недоуменно переспросила Ирка.
Фулона не ответила, зато Бэтла вполголоса пояснила:
– «Переселенцем» мы называем тело, в которое вселились и использовали. Даже если бы Филомена не бросила копье, этот парень был уже не жилец. Тело все равно распалось бы, когда вселившийся оставил бы его.
– Вселившийся кто? – спросила Ирка.
Радулга удивленно уставилась на нее, и Ирка почувствовала, что вопрос был глупым.
– Хочешь сказать, он придумал убить не сам? – уточнила Ирка, вновь допуская досадный промах.
– Придумал убийство Каин. Ему первому (и то по подсказке!) пришла в голову эта оригинальная мысль. Все остальные в большей или меньшей степени занимались плагиатом, – вместо Радулги ответила Фулона.
Валькирия золотого копья выпрямилась и повернулась к Ирке. Ее лицо испугало Ирку больше, чем искаженное гневом лицо Таамаг. Оно было властным, требовательным.
– Не верь мраку! Никакому! Никогда! Мрак подл, даже когда помогает тебе и якобы желает добра. И главное: никогда не люби слуг мрака, какими бы хорошими они ни казались. Они не принадлежат себе. Их душами управляет тьма.
У Фулоны нетерпеливо дернулась щека. В ее зрачках метнулись далекие автомобильные фары. Шорох шин пронесся и заблудился в путаных колодцах дворов.
«О ком это она? О Багрове? О Мефодии?» – рассеянно подумала Ирка.
– Ты валькирия-одиночка! Понимаешь? Что бы на тебе ни лежало, ты одиночка, у которой есть светлая сторона! – настойчиво продолжала Фулона.
Ирка ощутила: валькирия золотого копья умеет вдохнуть уверенность в сомневающийся мир. Всем богат этот мир. Одного ему не хватает – веры.
Ирка кивнула, по-прежнему мало понимая, от чего ее предостерегают. Фулона ободряюще улыбнулась, что-то негромко сказала Таамаг, бережно державшей Филомену, и они исчезли вместе. За ними поспешно телепортировали другие валькирии. Бэтла и Гелата едва успели попрощаться с Иркой.
– Заходи как-нибудь ко мне! – крикнула Бэтла. – Я тебя люблю! В конце концов, какое Ламине дело, почему валькирия-одиночка – одиночка? Чего она лезет, ну скажи, чего? И к пажу моему тоже, между прочим, пристраивается…
Бэтла растаяла, а через секунду улетучился и ее заботливый оруженосец, которого ехидный Антигон из-за его страсти к вкусным макаронам «Макфа» давно прозвал «макфаносцем». Сама же Ирка давно называла его по-другому – «папа-птиц». «Папа-птиц» – это оттого, что оруженосец Бэтлы представлялся ей в виде воробья, который тащит в клюве червяка для своего далеко не худенького птенчика.
Бэтлы давно и след простыл, а Ирка долго с недоумением смотрела в пустоту, пытаясь понять, что она имела в виду. И что означали слова Фулоны: «Что бы на тебе ни лежало, ты одиночка, у которой есть светлая сторона»?
Антигон громко чихнул рядом, выводя ее из задумчивости. Ирка наконец осознала, что они с кикимором совершенно одни. Лук, из которого была выпущена роковая стрела, все еще валялся на асфальте. Ирка подняла его, подержала в руках и бросила. Ей стало ясно, почему напарник убийцы не позаботился о луке. Лук не хранил никакой памяти о своем владельце. Вообще ничего. Это была абсолютная пустышка с затертым прошлым и смутным настоящим. Можно было, конечно, рыскать в Интернете или наобум бегать по магазинам, спрашивая у продавцов приметы покупателей в надежде на результат, но интуиция подсказывала, что это тупик и потеря времени.
Ирка отыскала глазами, где убийца ждал Филомену. Вот оно – припаркованный автомобиль, с настойчивостью уличного ловеласа подмигивающий вспыхивающим глазом сигнализации. За машиной Ирка обнаружила перевернутый ящик. Едва она увидела его, как на нее так мощно нахлынула память этого места, что она едва устояла на ногах.
Ей чудилось: она переживает все заново, будто сама стоит тут, у клена. На ящике сидит мужчина, прикрыв газетой лежащий на коленях лук. Сидит, разминает запястье правой руки и бормочет невнятные, внешне лишенные смысла звукосочетания, напоминающие имена демонов:
«Ишшшма! Гараша! Бараварашша! Бубши! Мерроиг!».
Мужчина и сам не ведает, что означают эти слова. Он никогда не заучивал их и не слышал раньше. Они рождаются стихийно из заполнившей его сознание сосущей пустоты. Он не понимает, что задача призванных демонов пожирать его беспокойство и страх, мешая ему опомниться и раздумать.
Человек знает, что это последний час его земной жизни. Понимает он и то, что ему лично не придется стрелять из лука, тетиву которого он даже не умеет натягивать. Его задача иная. Как только из подъезда покажется валькирия, он произнесет формулу отречения и впустит в тело того, кому оно и так уже принадлежит.
А там пусть все будет так, как будет. Хозяин позаботится о нем, жалком смертном. Убийца изо всех сил старается не усомниться в этом, но все равно липкий страх до тошноты сдавливает ему горло. Он даже не оглядывается, чтобы увидеть того, другого, который должен занять его место, если что-то сорвется.
У дублера тоже есть лук. Вот только стрелы нет. Стрелу им дали одну на двоих. Наконечники стрел, убивающих валькирий, большая редкость. За другим наконечником придется спускаться в Тартар. Так сказал хозяин. Странно, что хозяин лишний раз не хочет спуститься в Тартар, если он действительно так всесилен, как утверждает. Но об этом лучше не думать. Хозяин не прощает, когда сомневаются в его могуществе. Он вообще ничего не прощает. Наказание за любое прегрешение у него одно. Как в этом мире, так и в том, другом.
И потом, разве хозяин не признался однажды, что он пока еще не хозяин Тартара? Пока. Но времена меняются, и изгнанник может стать господином. Тогда первый, кто пошел за ним, тоже станет господином.
«Ушбилла! Ратунша! Фероиг!» – произнесли синие от страха губы, и новые голодные демоны из простейших присосались к его бескрайнему ужасу.
Когда дверь подъезда открылась, мужчина приподнялся и сквозь стекла служившей ему укрытием машины убедился, что вышла именно та, которую он ждал. В отличном настроении Филомена спешила к Хааре. Ее оруженосец тащил огромный букет роз. Сама Филомена то и дело оглядывалась, поторапливая его.
Смертник засуетился, уронил лук, но, спохватившись, вновь забормотал бессмысленные слова: «Меровагга! Жилизда! Ишшамара!»
Страхи отхлынули, без остатка выпитые демонами, и это дало ему отваги повернуть правую руку запястьем к лицу, коснуться запястья губами и произнести еще одно слово. Самое страшное. Почему-то Ирка не запомнила его, поняла только, что это было имя.
Призыв был услышан. Лицо мужчины мучительно дрогнуло. Глаза остекленели, выжженные изнутри. Сознание погасло.
Вселившийся огляделся зорко и цепко, как хищник. Всего секунда потребовалась, чтобы определить, где он находится, и прикинуть расстояние до цели. Ухмыляясь чужим, непривычным ртом, он наложил стрелу, до предела натянул тетиву и осторожно, почти бережно разжал пальцы, выпустив ее на волю. Получив смертельную рану, Филомена застыла, затем рванулась, как взлетающая птица и – не знающее промаха копье в последний раз рассекло мрак.
Встреча с копьем валькирии не входила в планы убийцы. Он дальновидно покинул тело до того, как, пронзенное, оно сползло на траву, и вселился в подготовленное сознание дублера. Выбрав момент, он оглушил оруженосца и забрал копье. Древко испепеляющего копья, сопротивляясь, до мяса прожгло ему ладонь, однако вселившийся лишь ухмыльнулся. Что за глупость? Неужели кто-то думает, что временные тела могут испытывать боль? Наивно, валькирии, наивно!
