Дмитрий Емец
Таня Гроттер и птица титанов
Глава 2
Мать-опекунша
Жил-был на свете мальчик,
был тих и кроток он.
Фридрихом с рожденья
тот мальчик наречен.
Послушен и приветлив,
нежен и не груб,
Доверчив, как овечка,
и всем за это люб.
Он рос без наказаний
и прочих грозных мер
Родителям на радость,
всем мальчикам пример.
Учился он успешно
и в школе не шалил
Почтителен был к старшим,
с друзьями добр и мил.
Однажды все сказали:
«Мы с Фридрихом дружны
И день его рожденья
отпраздновать должны!»
Ах, сколько было шуток,
загадок и стихов,
И дети пели хором:
«Наш Фридрих, будь здоров!»
В. А. Моцарт. На день рождения маленького Фридриха
Отдохнуть победителям позволили недолго. К Холму Удачи они подошли ввосьмером, окруженные оберегающими их солдамагами. В обычное время Танья терпеть не могла солдамагов, но сейчас была благодарна им.
Толпа расступалась, пропуская их. Танью с ее обычной зоркостью к мелочам удивляло, что, хотя в задних рядах люди кричали и теснили друг друга, однако рядом с ними воцарялась странная тишина. И дело было не в солдамагах, с которыми опасались связываться.
Она видела напряженные, внимательные, порой наигранно равнодушные, порой откровенно завидующие лица – молодые и старые. Среди них мелькнуло и круглое лицо булочницы, которую Танья хорошо знала. Булочница жила через улицу и относилась к Танье, как тут говорили, «непоследовательно враждебно». Иногда даже прирезала к норме лишний кусок, на всякий случай, чтобы не донесли, желая Танье получить заворот кишок.
Проскочив к булочнице между двух солдамагов, Танья обняла ее и пожелала ей скорой смерти и долгой агонии. Это было традиционное приветствие, вполне себе вежливое, однако булочница резко отстранилась и посмотрела на Танью странно и отчужденно. Танья не умела читать мыслей, но, судя по выражению лица, мысль была такая: «Ты больше не наша! Завтра ты исчезнешь из нашего мира и никогда тут не появишься. И неважно, что ты выросла в Замогильном переулке. Ты мне никто. И я тебе никто. Не узнавай меня больше!»
Танья отпустила ее и поспешно отошла. Именно теперь – а не тогда в воротах, когда ее приводили в чувство, – она ощутила, что ее окатили холодной водой.
Гулеб положил ей на плечо руку.
– Не трать время на этих людишек! Они дрянь, они нас не стоят! Идем! Нас ждет Холм Удачи! – сказал он.
– Рука! – сквозь зубы сказала Жанин Абот.
– Это МОЯ рука! – возразил Гулеб.
– Но не твое плечо, – холодно уточнила Жанин. – Больше не путай или отрубленной рукой будешь обнимать мертвую девушку!
Гулеб убрал руку.
Холм Удачи был огорожен высокой каменной стеной, перед которой угадывались остатки частокола. Эта была хорошо охраняемая крепость внутри крепости.
Победители остановились у ворот, терпеливо ожидая, пока два солдамага справятся с большущим замком, который открывали единожды в год и, разумеется, не смазывали. Возились солдамаги долго. Танья успела осмотреться и увидеть тех, кто вместе с ней выгрыз у судьбы свой шанс.
Гулеб с воспалившейся кровавой царапиной на скуле. Жанин Абот, разумеется, старается держаться к нему поближе. Наивная, она считает, что чем больше площади зрения Гулеба она займет, тем чаще он будет о ней вспоминать! Рэйто Шейто-Крейто. Жоро Жико – темноволосый, пошловатый красавчик, в которого влюблены все девушки, которым достаточно широких плеч и ослепительной улыбки, чтобы простить мужчине полное отсутствие оригинальности.
Шурей Шурассо по прозвищу Мозг. Ну что тут еще скажешь? Прозвище говорит само за себя. Танья понятия не имела, как Шурассо – такой сутулый и неспортивный – смог обогнать ее. Скорее всего, отыскал лазейку в поставленной матерью-опекуншей блокировке на магию.
– Ногами-то зачем было шевелить? Все равно земли не касался! – шепнула Танья.
Шурассо сделал вид, что не расслышал.
– Осмелюсь обратить твое внимание на интереснейшее атмосферное явление: на залипание солнца в зените! – произнес он нудным голосом и разразился лекцией мгновений на триста.
Танья отошла от него. А тут кто? О! Какой сюрприз! Прихрамывающий Гуньо, тяжелыми сапогами содравший себе ноги до крови! Рядом с Гуньо его девушка – языкастая Гробо Клеппо.
– Класс! Вместе прорвались! – обрадованно воскликнула Танья и, спохватившись, поспешно добавила: – Ой, в смысле долгих вам конвульсий и вежливых гробовых червяков!
– И тебе того же, Груттирша! Стрелу из самопала в глаз и хорошенький типун на язык! – не задумываясь, отозвалась Клеппо.
Солдамаг отомкнул замок и плечом навалился на тяжелую створку.
У Таньи перехватило дух, хотя на первый взгляд Холм Удачи не представлял ничего особенного – выжженный солнцем пригорок с семью камнями. В каждом камне – похожее на кресло углубление. Завтра на рассвете семь победителей займут семь каменных кресел. Мать-опекунша и еще шесть магусов прочтут необходимые заклинания на языке мертвых. Каждый магус будет читать собственное неповторимое заклинание, причем одновременно с другими. Если хотя бы кто-то из них ошибется в единственном звуке, например, произнесет долгую гласную вместо краткой, чуть поспешит или не там поставит ударение, – погибнет и он сам, и тот, кого он переносит.
Танья бросила быстрый взгляд на скамейку судей, установленную у ворот. Всех судей было трое: Клеп Клепыч, Тиштря и Веник Вий. Веник Вий, которому никто не пожелал поднять веки, пребывал в глубокой многолетней спячке. Некоторые утверждали, что он давно умер, а Клеп Клепыч и Тиштря таскают с собой его набальзамированную мумию, чтобы прикарманивать полагающиеся ему самородки.
Клеп Клепыч и Тиштря о чем-то шептались, используя надежнейшие заклинания против подслушивания. И все множество магусов и людей, запрудивших огромную городскую площадь и примыкавшие к ней улочки, знали, о чем они шепчутся.
Это было очевидно. Победителей – восемь. А кресел всего семь…
Они подошли к валунам и, не приближаясь, застыли у проведенной на песке черты. Танье никогда не приходилось видеть камни так близко. Темные, блестящие, монолитные. Кажется, не существует ни силы, ни инструмента, которые раскололи бы их или отбили хотя бы крошечный кусочек. Но как тогда возникли кресла?
«Может, давным-давно камни привезли рекой из-за гор? Здесь в долине таких нигде нет», – подумала Танья.
Клеп Клепыч – низенький, крепкий, с животиком и буравящим взглядом из-под косматых бровей – откашлялся в кулак и гнусаво произнес:
– Сегодня знаменательный день! Вы все приложили много стараний и гражданской подлости. Мы гордимся вами, завидуем и в хорошем смысле вас ненавидим! Однако ситуация непростая! К финишу пришло восемь человек, однако лишь семеро смогут покинуть наш мир. Кто-то один останется.
Клеп Клепыч сделал паузу. Глазки его поочередно обвели каждого, точно он ожидал, что кто-то шагнет вперед и крикнет: «Я! Я останусь!» Но никто не выскочил и не крикнул. Все восемь настороженно молчали.
– Желающих нет, так что смотрим по грандам. – Клеп Клепыч оглянулся на Тиштрю, который торопливо сунул ему в ладонь мятую бумажку. Танья заволновалась.
«Вдруг у меня меньше всех?» – мелькнула пугливая мысль.
Количество грандов – личная информация. Конечно, есть и такие, кто охотно ею делится, однако большинство хранит ее в тайне.
– Шурей Шурассо – 910 грандов. Ого, неплохо! Рэйто Шейто-Крейто – 901 гранд… Достойно уважения! Жанин Абот – 885. Танья Грутти – 882. Гуньо Глуми – 850, Гулеб Буй-Борс – 849, Гробо Клеппо – 861. Жоро Жико – 853… Таким образом, получается, что выбывает у нас…
Негнущийся палец Клеп Клепыча, больше привыкший к боевому молоту, чем к бумаге, заскользил по бумажке.
Внезапно Жоро Жико едва слышно вскрикнул. В первую секунду никто не придал этому значения. Ну мало ли… Обрадовался человек, что попал в семерку, имея всего 853 гранда! Но тут Жоро Жико покачнулся и грузно осел на землю.
Его правая нога раздувалась на глазах. Вскоре она была толще колонны. Жуткая, сизо-багровая. Кажется, ткни ее пальцем, и лопнет, как сарделька. Если сейчас попытаться согнуть ногу в колене – кожа не выдержит и во все стороны полетят брызги.
Раненый тоже знал это и, вцепившись кому-то в руку, раскачивался, мыча от дикой боли. Лег на спину и лежал, глядя в небо и кусая губы. Он не стонал. Стонать не принято, пока ты в сознании. Жаловаться тоже. Все равно никто не пожалеет, только будут издеваться. Опять же, если ты громко стонешь или лезешь с советами, врач имеет право тебя добить. Он тоже не железный.
Магус Тиштря присел на корточки и, оглядев ногу раненого, двумя пальцами вытянул шип. Осторожно обнюхал его, расширяя желтоватые, заросшие темным волосом ноздри, и уверенно сообщил:
– Варага!
Варага была сильным растительным ядом, получаемым из сока растения с таким же названием. Лечение существовало одно. Полторы недели постельного режима с примотанной к ноге гюрзой-семироткой, которая отсасывает яд и заодно им питается. Потом гюрзу разрезают по всей длине, голову с ядовитыми железами выбрасывают, а остальное выворачивают наизнанку и скармливают хорьну. Хорьна, в свою очередь, вымочив в муравьиной кислоте, скармливают свиноксу, а тот уже лакомое блюдо для любого богатого магуса.
Услышав слово «варага», Жоро Жико заскрипел зубами, перевернулся на живот и, уткнувшись лбом в землю, заплакал. Его плач напоминал рычание. Все потеряно! По правилам, неизменным вот уже сотню лет, семерка отправится в другой мир завтра утром. Причем вся вместе. Нельзя послать шестерых, а через десять дней еще одного. Значит, он остается.
Зрачки у Клеп Клепыча исчезли. Остались два сверла, два скальпеля, две черные дыры.
– Кто бросил шип? КТО, я спрашиваю! – свистящим шепотом спросил он у Шурея Шурассо.
За это полагалась виселица.
Шурассо дернул плечом.
– А чего на меня смотреть? Я откуда знаю? Я не эльфийский вопикул! – ответил он с вызовом.
Стали разбираться. Оказалось, шип в Жоро Жико метнули сзади. Тяжелый и длинный, он был врезан в пробку. С другой стороны пробки – короткое хвостовое перо врана и тут же – маленький свинцовый противовес. Просто колечко из свинца. Искать бесполезно. У каждого из здесь присутствующих при желании можно было найти три-четыре метательных шипа.
Гулеб невинно стоял в сторонке. Казалось, его интересуют только носки его собственных мокасин, покрытые высохшей грязью.
– Это она! Перо ее расцветки – красная полоса с черным зигзагом! – внезапно сказал Гулеб, ткнув в Танью пальцем.
– Заткнись, доносчик! – крикнула Танья. Но крикнула жалобно. Она и сама видела, что шип ее. И по перу, и по тому, как размещен противовес.
– Не могу! – вздохнул Гулеб. – Это мой гражданский долг!.. Эй, кто-нибудь, повесьте ее! Ау, палач!
У палача было все хорошо с чувством юмора. Да и вставать ему было лень. Толстый, красный, он сидел на бочке и дружелюбно улыбался красными беззубыми деснами. Веревка, порядком истершаяся от частого употребления, была обмотана у него вокруг пояса.
– Не надо вешать! Отдайте ее мне! Я ей горло зубами перегрызу! – простонал Жоро Жико, отрывая лоб от земли.
– Лежи – болей. Я сам, – ласково сказал палач, начиная ослаблять веревку.
Ненависти к Гулебу Танья не испытывала. Страха тоже. Все правильно. Гулеб поступает обоснованно и логично: зачищает конкурента. Победа любой ценой. Кусай – или укусят тебя. Всем хочется вырваться из этого собачьего мира.
Все-таки интересно, неужели ему будет приятно, если ее повесят? Танья вечно испытывала запретные чувства. Даже теперь Гулеб продолжал ей нравиться. Заодно она поняла, зачем он положил ей руку на плечо и зачем, отходя, другой рукой быстро коснулся ее пояса. Тогда подстраховался, зная, что у него мало грандов. Дальновидный. А она-то думала: нежность.
Ее грызла обида. Почему именно у нее? Хотя у кого еще? Рэйто бы его сразу убила. Глуми и Гробо заодно, они как двухголовый боец, к ним не подступишься. Про Жанин и так ясно. Она некромагус, такой же как и Гулеб. Значит, оставалась только Танья.
Клеп Клепыч подошел и, забрав у Тиштри перо, мрачно уставился на красную полосу с черным зигзагом. Его брови топорщились, словно пропитанные высохшим клеем.
– Твое? – спросил он у Таньи.
Танья фыркнула, хотя и знала, что жизнь ее зависит от единственного слова Клеп Клепыча.
– Кажется, я задал вопрос! ТВОЕ?
– Мое! – признала Танья. – Кто-то спер у меня метательный шип. И что из того?
– И ты не заметила? – Он оглянулся на палача, видимо определившись с решением.
– Ну и не заметила! И дальше что? Хотите, я у вас что-нибудь стащу, и вы тоже не заметите? – с вызовом спросила Танья.
– Это невозможно, – сухо сказал Клеп Клепыч.
Танья разжала руку. На ладони у нее лежал костяной талисман с шеи Клеп Клепыча, срезанный коротким ножом-невидимкой. Полупрозрачное лезвие невидимки – сантиметра три отточенной стали – крепилось липучкой к указательному пальцу. Это было личное изобретение Таньи.
Некоторое время Клеп Клепыч пристально разглядывал талисман. Потом недоверчиво провел рукой по свисавшему с шеи пустому шнурку. Вздохнул. Танью он теперь разглядывал с легким прищуром. Ишь ты! Занятная рыжеволосая особа! С хваткой, хотя и кажется щуплой, как воробей. Вон шея какая! Двумя пальцами обхватить можно, а скольких сегодня обошла!
– Ребятки становятся все лучше, все сообразительнее! Да сиди ты, сиди! Находишься еще: в ногах правды нет, – сказал он палачу.
Палач благодушно кивнул и вновь затянул веревку на поясе узлом. Он был доволен, что не пришлось вставать, лезть на столб и вообще работать. Палач был, как всегда, не пьян, но и не трезв. Правый глаз у него косил в переносицу чуть ли не с четырехтысячного мига послерассветья.
«Интересно, – подумала Танья. – За выпивку полагается виселица. Кто будет вешать палача, если потребуется? Или палачи вешаются сами? Занятный логический казус».
Порой Танье становилось досадно, что никому ничего нельзя сказать. С кем-то поделиться своими мыслями. Не теми, что должен иметь всякий добропорядочный магус, а теми, что ты чувствуешь на самом деле. Вообще никому и ничего. Всякий донесет и правильно сделает, потому что два гранда на дороге не валяются. Порой ей казалось, что то в одних, то в других глазах она замечает это желание поделиться… но опять же, два гранда ни у кого не лишние.
Клеп Клепыч кратко пошептался с магом Тиштрей и вновь важно откашлялся.
– С учетом изменившихся обстоятельств седьмым становится… – Он в последний раз оглянулся на тоскливо затихшего Жоро Жико, к которому, с интересом поглядывая на его мешочек с самородками, направлялись сразу два санитарных магуса.
Гулеб ухмыльнулся. Он знал, кто будет седьмым.
Когда официальная часть завершилась и всех их отпустили до завтрашнего утра, к Танье уверенно подошел Гулеб.
– Надеюсь, ты не в обиде? – спросил он, ласково глядя на нее. – Я знал, что тебя не повесят! Выкрутишься. Что ты делаешь сегодня вечером?
Танья отвернулась.
– Толку яды! Не суйся ко мне!
Гулеб улыбнулся. Улыбка у него такая, что растапливала любое женское сердце, как мороженое.
– Не злись! Подумаешь, с кем не бывает! Сходим куда-нибудь? Последний вечер все-таки, надо отметить!
– Я устала. Завтра трудный день, – сказала Танья.
* * *
Танья действительно очень устала, однако возвращаться в Замогильный переулок не собиралась. Да и что ей там делать? Собирать вещи? Но единственной вещью, которой она дорожила и которую тщательно прятала, был контра-босс. Одежду? Но ее тряпье так ужасно, что даже пару раз влезавшие в ее отсутствие воришки ничего не взяли.
Она медленно шла по городу, мысленно прощаясь с ним. Как бы страшен ни был их мир, завтра ей предстоит расстаться с ним навсегда. Вечерело. Еще несколько часов – и хлынет дождь, который будет идти до рассвета, как по часам. А потом снова жуткая жара, от которой уже к полудню земля высохнет и потрескается.
Между частоколом и зданием арсенала был уютный закуток – днем не слишком раскалявшийся, а вечером не пропускавший сквозняков. Танья свернула в него и устроилась на каменной скамейке немного отдохнуть. Пользуясь хорошей погодой, туда вывели человек двадцать детей, едва разменявших третью тысячу дней. В школы здесь ходили вечерами – не так жарко.
Перед учениками, поигрывая утяжеленной указкой, которую при случае можно было метнуть, как копье, прохаживалась учительница Зубья Дьери. В очках и с челкой, она походила на пони. Танье выпал редкий шанс встретиться с ней, когда Зубья была еще практиканткой. Именно их класс достался ей для первого урока.
По неопытности Зубья Дьери явилась в сопровождении не солдамагов, а всего лишь двух стражников из городского управления. Стражники были пожилые, сонные, с идиотскими секирами устаревшего образца. Понятно, что рубить ими они никого не будут, а вопли и мат… да кто их слушает? Те из учителей, кто поумнее, на первые уроки приводили с собой свору из трех-четырех натасканных и голодных псявок, а тут… Шляпа, да и только!
Результат не заставил себя ждать. Незадолго до конца урока у Зубьи срезали мешочек с самородками. А перед финальным дребезгом кто-то, кого так и не нашли, со свистом раскрутив пращу, подшиб ей камнем глаз. Стражников забросали лавками и крышками от парт, и усмирены были только старым магом Кылоппом, который, прихрамывая и щурясь, спокойный, как удавс, вошел в класс с заряженным арбалетом. С тем самым, который теперь сторговал Юрсону.
Зубья Дьери оказалась упорной. Разбитую бровь зашила. Душу заложила мешками с песком. Школу не бросила. Приобрела опыт, научилась замораживать взглядом и не садиться на отравленные кнопки. Теперь вот тренирует молодняк.
«Все идет своим ходом! – подумала Танья. – Мы выучились. Теперь их очередь!»
Она сидела и слушала, как Зубья Дьери дает малышам уроки мудрости.
– Итак, дети, собираемся с мыслями и срочно вспоминаем, чего нельзя делать ни в коем случае! Может, вы слышали что-то раньше? Подсказываю: правило пяти пальцев! Возможно, кто-то сумеет заработать свой первый гранд! Ну!
Каким бы ни был класс, сильным или слабым, в каждом обязательно найдется свой Шурей Шурассо.
– Нельзя любить… нельзя дружить… нельзя бескорыстно помогать… нельзя надеяться… – немедленно выпалил тощенький, в бледных веснушках мальчик.
Одобрительно кивая, Зубья загибала пальцы.
– Мало! Четыре! Ну-с, кто вспомнит еще?
Но, увы, как ни хотелось детишкам заработать гранд, творческие идеи у коллектива иссякли.
– Нельзя… нельзя… – бормотали они. – Может, жалеть?
Зубья тряхнула челкой.
– Мимо! Жалеть входит в любить и дружить! Думаем дальше!
– Проносить на уроки трехгранные кинжалы! – не удержавшись, громко подсказала Танья.
– Кинжалы проносить! Кинжалы! – воодушевились мелкие.
Учительница повернулась, близоруко прищурилась на Танью и, узнав, благосклонно кивнула ей.
– Браво, Танья! Отличный образец ситуативной лжи! Вот видите, дети: наша прошлогодняя выпускница, победившая в Великой Гонке, солгала вам, а вы поверили!.. Берите пример!.. Так чего нельзя? Думайте, думайте!
– Верить! – додумалась девочка с сыпавшимися молочными зубами.
– Умница! – Зубья Дьери загнула последний палец. – Вот мы и сформулировали главное! Верить нельзя! Никогда, ни за что и никому! Один гранд! После урока подойдешь ко мне – я отмечу!
Девочка с сыпавшимися зубами издала счастливый вопль.
– А я? А мне? Она одно правило вспомнила, а я четыре! – жалобно проскулил юный двойник Шурея Шурассо.
– А тебе – гранд штрафа! Руку потому что надо поднимать!.. – веско произнесла Зубья Дьери.
Молодых людей она терпеть не могла. Даже совсем юных. Из них потом вырастают половозрелые негодяи, которые, не задумываясь, бросают учительниц с челочками ради накрашенной помощницы торговца противоядиями.
Танья встала и пошла вдоль стены арсенала, ловя полные любопытства взгляды детей. Еще бы – не каждый день увидишь настоящую победительницу Великой Гонки!
Все же Танья не обманывала себя. Как ни мил был ей закуток у арсенала, даже с ним она расставалась без малейшего сожаления.
* * *
Ночью Танью грубо разбудили. Перевернули гамак и вывалили ее на пол. Вначале она увидела грязые сапоги, а затем и двух солдамагов в сырых плащах.
– Вставай! Тебя ждет мать-опекунша!
– Зачем ждет? – испуганно спросила Танья и заработала толчок сапогом.
– Не болтай! Пошевеливайся!
На улице хлестал проливной дождь. В свете двух лун небо казалось прошитым серебряными струями. Очень красиво, но лишь когда смотришь из окна. Ни один из солдамагов не поделился с Таньей плащом, и она вымокла быстрее, чем средний маг успеет выговорить слово «кошмар». Солдамаги довели ее до низенького одноэтажного домика и тщательно обыскали. Танья надеялась, что ей оставят хотя бы нож-невидимку, но его тоже нашли и отобрали.
– Топай туда и жди!
– Кого? Это же дом са…
– Молчать! Шагай!
Грубые руки втолкнули Танью внутрь. Дверь захлопнулась, ударив ее по лопаткам.
Было темно. Пахло чем-то гадким, вроде сбрызнутого духами тухлого мяса. Глаза постепенно привыкали к темноте. Танье показалось, что она видит ползущий к ней куль тряпья, похожий на огромную улитку.
– Кто здесь? – нервно крикнула она.
– Темно тебе? Там на окне огарок… Возьми! – прошуршал голос.
На подоконнике Танья нашарила свечу и зажгла ее. По грязной комнате, больше похожей на логово зверя, заметались тени. В углу кто-то сидел. Танья поднесла свечу ближе и узнала Вия. Неподвижный, он казался прислоненной к стене мумией, которую набальзамировали, но забыли забинтовать.
Танья хотела убрать свечу, но тут ей почудилось, что Вий усмехнулся. Она испуганно отшатнулась и обнаружила, что веки у Вия полуоткрыты, а по щеке в направлении глаза бежит муха. Зная, что смотреть Вию в глаза ни в коем случае нельзя, Танья быстро повернулась и, на кого-то налетев, вскрикнула.
Куль тряпья подполз совсем близко. Перед ней стояла мать-опекунша Чумья. Это ей, а не Вию принадлежал тот скрипучий голос.
