Дмитрий Евгеньевич Пинхасик
Ленинград Клоун Корпорейшн
Первая эмиграция и колёса
На Разъезжей и Джамбула в Питере открылись современные, по меркам восемьдесят восьмого года кондитерские. Теперь можно было не ехать в «Север», чтобы купить вкусных разных тортов и пирожных. Современный ремонт, а не обломки мрамора в бетонном полу, интерьер похожий на ресторан, и невиданный ассортимент не пробованных раньше сладостей. Мы с Дыбой жили у меня на квартире, так нам хватало времени наконец рассказать и объяснить друг другу все, посетить места, в которые все равно хотелось идти только вместе, смотреть и обсуждать видик. Соседство кондитерских добавило к пломбиру и блинам весь их широкий ассортимент. Не очень понятно, как мы выжили? Ведь мы начали практически питаться тортами. Не съесть после завтрака, обеда и ужина по два больших куска торта, означало просто не поесть, к этому ещё добавлялись периодические чаепития, естественно с теми же тортами и пирожными. Сами приёмы пищи в основном состояли из блинов с творожной массой, макарон, и пельменей с бутербродами. Вот такой ужас. Как и почему родители не влияли и не объяснили нам ничего о еде, непонятно.
Шел, наверное, восемьдесят девятый. Я уже ездил на годовалой восьмерке, продав реинкарнированную Ласточку товарищу Юре, ему она тоже доставила счастье первой машины. А мне казалось, что я купил вертолёт, настолько необычной и крутой была тачка. Юра как-то резво зарабатывал и купил другую машину, а мы откупили Ласточку назад нашему другу Горбатому, а через полгода она перешла и Фоксу.
Неожиданно появился закадычный мой дружок Лох. Он стучал зубами и побрызгивал слюной, рассказывая про какую-то цепочку людей, через которых можно достать приглашение в Германию. Я уже ездил со своим другом Вовой в ГДР до этого по путевке, где на каком-то рынке поменял свою подзорную трубу и Вовин бинокль на какие-то Германско-демократические шмотки – шмотки в Совке стоили денег. Друг мой купил идиотские сандалии – корзинки, ну не знал он что ему ещё тогда купить. Сегодня он купил свой личный самолёт и летает на нем по миру, и проблема «что ещё купить?», думаю, опять появилась в его жизни… а тогда мы с открытыми ртами рассматривали толстопопые Аудио 80, как мы их тогда называли.
Вернемся к Лоху и его побрызгиваниям. Вырисовывалась следующая картина: мы ехали в Гамбург по левому приглашению, которое купили через его людей, на поезде. Я с Анечкой и Фокс с Дыбой. Основной особенностью всех совковых жителей, выныривавших из-под железного занавеса, по-прежнему являлась нищета. Мы прибыли на вокзал и прямо с чемоданами начали изучать витрины всех магазинов и ларьков. Помню, как будучи крутыми в России и нищими здесь, мы смогли купить на четверых две конфеты, одну Баунти и одну Райдер (сегодня их не видно, это что-то вроде Твикса). Разделив каждую конфету на четыре кусочка, каждый из нас начал их пробовать. Ну ничем мы не отличались от туземцев, ничем – у нас практически закатились глаза от удовольствия! И обсуждали мы этот неповторимый вкус и на вокзале, и потом всю поездку, и ещё годами!
Прежде чем искать, где поменять трубу на «сандалии», нам надо было найти какой-то ночлег. Кто-то рассказывал про какие-то Гитлерюгенты, описывая их примерно так, как сегодня выглядят хостелы. Мы начали тупо ходить по улицам Гамбурга в поисках подобного заведения, иногда, чувствуя бесперспективность, мы обращались к окружающим ломаными английскими словечками типа «хау ар юр френда? «И пытались что-то понять в их немецких ответах. В каком-то парке мы наткнулись на остатки палаточного кемпинга. На улице было градусов десять – пятнадцать днем, вечером ещё меньше. Но уже темнело, мы набросились на какого-то смотрителя парка, и он таки пустил нас. Отменно постучав зубами ночью, утром под горами выданных одеял, мы осознали, что надо искать жилье, а не пялиться на магазины. Кто-то ещё в России снабдил нас информацией о том, что можно попросить политическое убежище, и тебе тогда дадут дом и ежемесячно деньги, пока не устроишься на работу. Почему бы и нет собственно, подумали мы и выяснили у сто рожа кемпинга где и что. Сторож знал, где находится что-то про это, так мы оказались на пороге красивого бюргерского здания. Это была еврейская община «Гемайда «. «Очень даже хорошо», – подумали мы и, пообсуждав пять минут что будем говорить, вошли внутрь и встали в очередь. Дыба был не совсем еврей, если можно так сказать, а вернее сказать с еврейством его связывала только дружба с нами и то, что когда-то он обзывал евреем меня. Дыба учился в Макаровке и должен был стать морячком, за что и получил прозвище – Моряк. Будем говорить, что это еврейский моряк решили мы, так родилась новая национальность и куча нашего сдавленного гогота в очереди среди несчастных беженцев. Разжалобив сородичей рассказами, как нас сильно притесняют и обижают, не без применения пения, танцев и пантомимы с раздеванием под стихи, мы совершенно неожиданно получили двести марок и бумажку с адресом, где нас ждали на ночлег! Далее нам дали какие-то номера и даты, для последующего процесса. Молодёжная гостиница оказалась за городом. Все просто, но чисто. Спали по несколько человек в комнате. На завтраке неожиданно был невиданный и непробованный до этого никогда деликатес деликатесный – кукурузные хлопья с молоком. Трепеща, размешивали мы диковинку, о которой уже слыхали рассказы бывалых. После завтрака мы рванули обратно в город, на «дикий запад». В процессе прочесывания магазинов и круговых обходов тачек, мы наткнулись, наконец, на Гитлерюгент по четыре или шесть человек в комнате по десять марок с головы в день. На общем собрании членов эмиграции было принято решение переехать. Буквально через день я устроился работать в аппаратурном магазине в порту, продемонстрировав сноровистое знание техники, цен и возможность втирания морячкам магнитофонов и видиков. дедок – хозяин положил мне пятьдесят марок в день, что по Совковым меркам было даже очень крепко. Через несколько дней я понял, что живу в Германии, двадцать из пятидесяти уходило за ночлег, а остальные тридцать мы с женой просто проедали в недорогих кафе. Практически ничего не оставалось. Кроме техники я давал ленинградским и московским морякам и телефоны барыг, кому они могли ее сдать по приезде домой и сразу называл им цену, сколько получат. На лохов этот сервис производил впечатление, и торговля неплохо шла. Но дорогие мерседесы на улице ездили мимо с мессенджами «даже не мечтай!»
Действительно плана, как можно здесь наживать, чтобы вылезти наверх вещевой цепи, совершенно не виднелось. Вдобавок по несколько раз в день в магазин влетали «мои» и с криками рассказывали, как круто снаружи и где и что им удалось найти и посмотреть. Я получился практически отдельно живущим в магазине и хостеле, а не в Германии, зомби-человеком, завидующим жене и друзьям. Я не выдержал и бросил магазин. Через несколько дней разругался с женой, как это и бывает со всеми женами, без всякого весомого повода. Все из-за совершенно ненужных, но купленных крокодиловых сапог, за бешеные четыреста дойч марок. Прочность изделия была проверена крокодиловыми слезами, аж прямо начиная с улицы у витрины и заканчивая кассой и примерочной в магазине. Я, вместе с плачущими за компанию друзьями, проводил ее на поезд в Россию. Гуляя как-то вечером мимо заправки, в мужской компании, мы обратили внимание, что сбоку от неё валяются колеса, явно выброшенные.
Колесики по размеру подходили Фоксу на мою бывшую Ласточку, более того челюсть у нас отвисла, так как два из них были на алюминиевых дисках и на порядок шире обычных жигулевских. В восторгах представлялась нам шикарная тачила на этих мегакатках! Тут же, на помойке, очень удачно, нашлись какие-то мешки от аппаратуры, и мы, упаковав, поперли сокровища на руках в нашу нору. Было уже совсем темно, шли через парк. Навстречу появилась какая-то женщина и вдруг начала с нами разговаривать. Мы остановились, пытаясь понять ее, говорящая женщина все-таки. Неожиданно из кустов выскочили полицейские с криками и воплями. Крики эти никак не могли иметь отношение к нам, и соответствовали, видимо, их скверным характерам. Мерзавцы накинулись на нас и скрутили. Через секунду по дорожке подлетела тачка с мигалками, нас нагнули на капот и воткнули в наручники. На нашем школьном английском мы пытались объясниться с полицией. Но фраза: «Как пройти на Трафальгарскую площадь?» нам ничем не помогала. Оказалось, нас «вели» уже несколько кварталов и снимали на видео, так как были уверены, что мы тащим ночью что-то очень сворованное. Нам никто не верил, и никакие слова, усвоенные из фильмов про войну, не помогали. Мы пытались, улыбаясь говорить их полицейским:
«Хенде хох. Шнеля. Никшисн» и даже «ноу посоран…».
Единственное, что из воспоминаний мы не пустили в ход, так это – «Гитлер капут».
Что-то удерживало нас от этого назойливо вертящегося на языке волеизъявления нашей политической позиции… Полиция потащила всех в наше место жительства. Возможно, их фантазиях это были какие-то секретные Советские военные базы в лесах, оцепленные колючей проволокой и строго охраняемые автоматчиками. Базы непременно должны были быть завалены тысячами украденных колес. Вместо этого мы оказались в тесной маленькой комнате с молоденькими обитателями Гитлерю- гента. Наши соседи в ужасе смотрели на русских в наручниках и на открытые наши чемоданы. Из чемоданов на полицейских, поблескивая лаком, поглядывали палеховские шкатулки, разноцветные матрешки и павлопосадские платки.
«Все это для личного пользования», – бормотали мы.
«В шкатулках разные вещи планируем разложить, платки, так как мерзнем вечерами, ну и танцуем в них же, а в матрешек поигрываем, так сказать, все русские обязательно хотя бы раз в день играют в них… с самого детства и до смерти… Не знаете, что ли?»
Феерично шли мы по коридорам и холлу хостела в сопровождении полиции, взоры были наполнены какой-то неожиданной гордостью и решительностью. Ведь мы выглядели как серьёзные преступники в наручниках и окружении нескольких полицейских! Машинку немчики подогнали другую.
В полицейском фургоне с нами ехали турки в крови, они кричали, размахивали руками и что-то объясняли решетчатому окошку в кабину, а иногда и нам. Мы понимающе активно кивали. В отделении, осознав, что разговаривать с нами значительно эффективнее на нашем языке, чем на бюргерском, нам вызвали переводчика. Отфотографировали, как и положено в профиль и в фас, сняли отпечатки. На наши просьбы позвонить хозяину заправки нам ответили отказом, он ведь спит в такое время!
Уважаемого человека никто будить не станет. И вы идите пока, поспите в камерах, а утро – вечера мудренее.
Ночь в камере омрачилась жесткими деревянными скамейками. Больше всего нас беспокоило, что при обыске у нас изъяли все деньги! По тем временам для нас это были бешеные капиталы! У нас с Дыбой забрали по восемьсот с чем-то, а у Фокса четыреста с гаком. Утром нас тупо выпустили. Ощущение, что мы на халяву наелись дерьма, не оставляло. Мы лишились колес, всех денег, попали в какие-то компьютеры полиции и были подвешены по жилью в нашем хостеле, куда преступниками возвращаться было немного не комфортно… Но жизнь явно продолжалась. Было в ней и что-то положительное, ведь мы были на свободе. А ещё и вместе. Мы пошли на злосчастную заправку. Поискав ее в чужом городе, удалось наконец достичь успеха. Постучали в служебную дверь. Пожилые хозяева, семейная пара, никак не могли разобраться в нашем мычании и пантомиме. Минут через двадцать первый результат был достигнут. Они поняли, что все это время мы говорили о помойке. Не помню понадобилось ли нам для этого высыпать им на их стол с бутербродами – мусорное ведро, или выкинуть наоборот их самих в мусор, но они поняли. Согласитесь, немного странно, когда в один из обычных дней к вам в маленькую комнату, где вы счастливо по-старушечьи бутербродите, вваливаются три парня, вовсе не одетые как клоуны, и начинают скакать и прыгать вокруг вас. Следующие десять минут игра «крокодил» проходила в виде ездивших за воображаемыми машинами и велосипедами сумасшедших русских, непрерывно щупающих и накачивающих колеса. Мы отвинчивали их, носили на вытянутых, согнутых и поднятых вверх руках, и еще перебортировали эти абстрактные колеса. Заодно, увлекшись, мы еще черт-те что вообще изображали, весело же было! И вот наконец бюргеры согласились отдать нам свои бутерброды. Какого же было их удивление, что мы и после этого продолжали цирковое выступление! Думаю, что они уже обсуждали, что мы явно хотим забрать их заправку, как вдруг глаза бензодеда стали осмысленными, и он начал исполнять партию морского котика в нашем шоу, что-то квакая, кивая полулысой головой и показывая вензеля ластами. Теперь стало ясно, что он все понял про то, что у Фокса красная трешка восьмидесятого года с полуторалитровым движком, один отец и абсолютно одна мать, и что он разрешает взять нам колеса с помойки! Пропрыгав ему, что изъятие колес мы уже совершили ночью, наконец удалось соединить его по телефону с полицаями. Положив трубку, дед прошёл, жонглируя пивом по канату и вертанул сальто, что в переводе означало:
«Идите той же дорогой в полицию, как и сюда шли и крутите там ваши колеса как хотите, вам их отдадут!»
Когда нам в полиции вернули деньги и колеса, наступило настоящее счастье! Мы снова почувствовали себя людьми, да что там людьми, королями жизни! Самыми умными и самыми успешными! Одно колесо, правда, при рассмотрении днем, оказалось с шишкой и пошло в помойку, но остальные три и два диска. Это было нечто!
Жизнь продолжалась! В продуктовом магазине, где все русские в то время делали самые впечатляющие фото, мы наткнулись на авокадо. Что это за фрукт такой, мы не знали, но одно название чего стоит! Было решено пробовать его, чем бы это ни грозило. Так же был приобретен кокосовый орех, который был нам известен по каким-то фильмам, но тоже никогда ни изнутри, ни снаружи ни разу не лизан. Было принято решение везти эти чудо-деликатесы на родину, чтобы всем дать посмотреть и попробовать. Итак, мы загрузились в поезд. Радостно начесывая языками, мы и путешествовали, пока не пришел совковый погранец. Предъявив ему все в ответ на требование, мы были ознакомлены с волеизъявлением сдать авокадо и кокос, в его государственные руки для незамедлительного изничтожения огнём и бульдозерами. Оказалось, что продукты нельзя через границу. Солдафон, понятное дело, сожрал бы все сам. Никакие предложения договориться и взять у нас денег не принимались, он же был при исполнении! И тут я выпалил:
«Но съев все сейчас, мы же не будем расстреляны?»
Солдафон дал слабину и сообщил, что вернется через пять минут. Я схватил нож и рубанул сказку-фрукт авокадо пополам.
«Эва оно как!» – присвистнули мы от удивления, увидев необычные внутренности.
«Скорее!» – орал я, схватил кусок и откусил его быстрым движением. Стук и хруст зубов познакомил меня с центральной коричневой частью плода по имени «огромная мясистая, покрытая авогадостью кость».
Разочарованные, мы жевали безвкусный, водянистый плод, прощаясь с мечтами о безумном удовольствии.
«Хрен с этим говном! Давай кокос!»
Кокос не поддался стандартному столового ножу. Я схватил штопор и начал вкручивать внутрь. Фокс с Дыбой держали орех четырьмя руками. Но штопор никуда не входил. Мы начали колотить его об стол, грызть зубами волосатую скорлупу, кидать его об пол и потолок, прыгать и скакать на нем. Ничего не помогло. Прошло полчаса. Купе было полностью разворочено и разбито, мы потные и взлохмаченные устали. Появилась надежда, что урод-погранец забыл или наплевал на нас. Было принято решение прекратить действия, чтобы не пустить уже прилично разогнавшийся поезд под откос. Нам повезло, солдафон не вернулся. Прошло более тридцати лет, мы так и не собрались распилить или взорвать тот кокос, он стоит за стеклом, на полочке, в моей старой квартире. Но, надо сказать, он свое отработал. В те нищенские годы сотни людей успели потрогать и порассматривать его, дивясь чуду природы. Фокс много лет останавливал взгляды односовчан шикарными дисками, и они отработали все трудности их добывания хорошо.
