Дмитрий Гаврилов
Олег Вещий – Орвар-Одд. Путь восхождения
© Гаврилов Д.А., Пивоваров С.А., 2018
© ООО «Издательство «Вече», 2018
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021
ООО «Издательство «Вече»
http://www.veche.ru
От авторов
Эта книга посвящена 1111-й годовщине летописного упоминания похода Руси на Царьград, но в первую очередь одной из ключевых и самых загадочных фигур европейской истории конца IX – начала X века, русскому князю Олегу Вещему.
Много ли известно о нём нашему современнику?
Опекал сына мифического Рюрика?
Убил Аскольда с Диром? Захватил Киев и объявил его своей столицей?
«Отмстил неразумным хазарам»?
Ходил на судах посуху под парусами?
Прибил щит к вратам столицы Византийской империи и распознал отравленную врагами пищу и питьё?
Погиб от укуса змеи, возложив ногу на конский череп?
Вроде мы ничего не пропустили?
Надо признать: все, кто рано или поздно обращается к жизнеописанию Олега Вещего, будь то историки или литераторы, не могут в большинстве случаев устоять перед сложившимся набором штампов, своего рода архетипом, который подобно высохшему руслу реки жадно впитывает новые воды или – в нашем случае – новые разыскания.
«…При разборе преданий об Олеге мы видим, что в народной памяти представлялся он не столько храбрым воителем, сколько вещим князем, мудрым или хитрым, что, по тогдашним понятиям, значило одно и то же: хитростию Олег овладевает Киевом, ловкими переговорами подчиняет себе без насилий племена, жившие на восточной стороне Днепра; под Царьградом хитростию пугает греков, не дается в обман самому хитрому народу и прозывается от своего народа вещим. В предании он является также и князем-нарядником земли: он располагает дани, строит города; при нем впервые почти все племена, жившие по восточному водному пути, собираются под одно знамя, получают понятие о своем единстве, впервые соединенными силами совершают дальний поход. Таково предание об Олеге, историк не имеет никакого права заподозрить это предание, отвергнуть значение Олега как собирателя племен…» – писал ещё Сергей Михайлович Соловьев в знаменитой «Истории России с древнейших времен» (т. 1, гл. 5).
Авторы постарались изначально уйти от сложившегося и полюбившегося поколениям читателей образа «мудрого старика». Мы обратились к совершенно новым русско-скандинавским параллелям, проявившимся при сопоставлении нескольких разных редакций «Саги об Одде Стреле», «Саги о Хрольве Пешеходе» и некоторых иных саг, с одной стороны, материалов по истории Древней Руси: древнерусских летописцев, а также восточных, византийских и ряда европейских хроник – с другой стороны.
Даже такой яркий антинорманист, как академик Борис Александрович Рыбаков, так или иначе, признавал ценность «Саги об Одде Стреле» в вопросе реконструкции жизни и деятельности Олега и считал оправданным соотнесение Олега Вещего и Орвара-Одда.
В предлагаемой вам книге рассматриваются сведения как о непосредственных предшественниках князя Олега – правителях Киева и Новгорода (Ладоги), так и о ближайших потомках Вещего – его сыновьях Асму(н)де (Олеге Младшем), Игоре Старом и дочери Рагнхильд, а также и о внуках, потому временные рамки охваченного нашим описанием периода раздвигаются с 850-х по 960-е годы. Авторы приходят к доказательному, по их мнению, выводу, что именно Олег Вещий и является основателем мнимой династии «Рюриковичей» и снимают с него вину за гибель Аскольда.
Вместе с тем мы постарались показать, как в летописном образе великого князя Олега переплелись черты двух легендарных исторических деятелей: норвежского бонда Орвара-Одда, избранного за великие деяния конунгом, и приильменского князя Олега Второго. Однако «мурманское» происхождение Одда-Олега едва ли становится, по мнению авторов, весомым аргументом норманистов, чья позиция столь же крайняя, как и у славянофилов. А истина где-то рядом, а скорее всего, посередине.
Анализируя первоисточники, авторы высказывают предположения о событиях, опущенных древнерусскими летописцами как в годы правления «первого» и «второго» Олегов, так и в годы правления Игоря «Рюриковича» и его наследников.
Приоткрывается завеса тайны над походом Вещего Олега на Царьград, о котором молчат византийские источники. Авторы с фактами на руках объясняют это мнимое молчание на основании анализа русско-болгарских контактов указанного периода, уделяя особое внимание царю Симеону Великому, его дочери Олёне, известной нам как княгиня Ольга, и её детям, князьям Святославу и Улебу.
Несмотря на то что соавторы знакомы без малого два десятка лет, на страницах книги они не всегда приходят к единому мнению в деталях (во всех случаях это особо оговаривается и аргументируется), предоставляя читателям самостоятельно сделать вывод, кто прав или не прав в этой своеобразной полемике…
Книга даёт неожиданные варианты ответов на тёмные моменты отечественной истории, но авторы вполне отдают себе отчёт, что она порождает и множество дополнительных вопросов. Это нормально для любого научного разыскания, даже в популярном изложении. В меру сил возможные пробелы и неучтённые в данный момент доводы и материалы будут восполнены авторами в последующих переизданиях.
Мы также искренне признательны первой читательнице этой книги Надежде Топчий за полезные обсуждения, уточнения и дополнения по тексту.
1. Об источниках и взглядах предшественников
Ранее при сопоставлении ряда исторических и фольклорных источников в связи с проблемой скудости и дискретности сведений древнерусских летописцев о жизни князя Олега Вещего мы обратились к произведению скандинавской древности «Cаге об Одде Стреле» (Гаврилов, 2012, 2013, 2014а).
Параллели между сагой и летописным преданием рассматривали прежде самые разные исследователи старины (Тиандер, 1906; Лященко, 1924; Рыдзевская, 1978, Петрухин, 1995; Мельникова, 2001).
Едва ли было бы правильным приводить тут «вторую производную» от их обзоров об Олеге Вещем и/или Орваре-Одде, тогда как заинтересованный читатель при должном внимании к списку использованных нами источников способен ознакомиться с перечисляемыми работами самостоятельно.
По ходу нашей работы мы не могли также обойти вниманием и ещё одно, по сути, современное осмысление образа этого выдающегося деятеля русской истории – в трудах видных отечественных учёных.
Конечно, первым из числа наших современников, чьё мнение представляется для нас важным, следует назвать академика Б.А. Рыбакова (1908–2001).
О ранних оценках академиком Б.А. Рыбаковым летописного образа князя Олега Вещего
Обратившись к вышедшему через два года после смерти учёного тому «Рождение Руси», мы, к своему удивлению (по прошествии лет), обнаружили там столь эмоциональные по форме и крайние по содержанию оценки, что можно было даже усомниться в принадлежности их почившему академику (Рыбаков, 2003).
Вынужденное наше заблуждение было развеяно аннотацией издателя, что в основу книги 2003 года «Рождение Руси» положена изданная в 1982 году к 1500-летию Киева работа Б.А. Рыбакова «Киевская Русь и русские княжества IX–XIII веков».
Таким образом, мы не принимаем эти взгляды Рыбакова конца 1970-х и начала 1980-х годов (воспроизводившиеся с точностью до оборотов речи от одного издания к другому) за окончательные, а считаем, что они, скорее, носят печать идеологической борьбы. Например:
«Фашистские фальсификаторы истории в гитлеровской Германии, в США и в других империалистических странах сделали норманскую теорию своим знаменем, превратили легенду о призвании князей в символ всей русской истории» (Рыбаков, 1982, с. 55).
Конечно же, по случаю юбилея столицы союзной республики Украина Киева советский академик никак не мог допустить первенства «захудалой»[1] Ладоги (и, стало быть, приильменской – Северной – Руси над Южной – днепровскими полянами), а главное, принять какого-то «норманнского конунга» в качестве вождя и героя:
«…Олег, объявленный создателем и строителем государства Руси (его воины стали называться “русью” лишь после того, как попали в русский Киев), достоверно известен нам только по походу на Византию в 907 году и дополнительному договору 911 года. В успешном походе кроме варягов участвовали войска девяти славянских племен и двух финно-угорских (марийцы и эстонцы). Поведение Олега после взятия контрибуции с греков крайне странно и никак не вяжется с обликом строителя державы – он просто исчез с русского горизонта: сразу же после похода “иде Олег к Новугороду и оттуда в Ладогу. Друзии же сказають, яко идущю ему за море и уклюну змиа в ногу и с того умре”. Спустя двести лет могилу Олега показывали то под Киевом, то в Ладоге. Никакого потомства на Руси этот мнимый основатель государства не оставил (выделено нами. – Авт.)»[2] (Рыбаков, 1984, с. 11–18).
Выражение «русский Киев» применительно к 880-м годам тоже видится сейчас скорее идеологической нормой, чем исторической. Упомянутые «марийцы» и «эстонцы» также далеко не тождественны племенам меря и чудь образца 907 года. Более того, марийцы, именовавшиеся в летописях «черемиса», вообще не имеют никакого отношения к мерянам.
Полагаем, что и «поведение» князя Олега логически и психологически вполне «вяжется» с обликом Олега-человека. По-человечески как раз можно было бы понять уже весьма старого по летописям князя, достигшего пика своих побед, укротившего сам Царьград, и можно простить ему, уставшему от дел и складывающему с плеч груз ответственности, эту сентиментальность, объяснённую в «Саге об Одде Стреле», желание побывать на родной земле. Если верить его летописному желанию проведать останки боевого коня, то почему вызывает вопрос куда более естественный порыв? Тем более что происходит это всё по летописям отнюдь не «сразу же» после похода, а через 5 лет – в 912 году (а в исторической реальности и того позже, поскольку дата первого Олегова договора весьма условна). Кроме того, описание строительства державы в летописи предшествует описанию похода на Царьград. Результат этой многолетней, согласно летописцам, деятельности Олеговой проявился в сборе союзного войска, в том числе.
В книге «Язычество древних славян» у Б.А. Рыбакова находим хлёсткое:
«В сумбурной и нелогичной статье В.Л. Комаpовича, помимо признания Рода домовым, проводится мысль о существовании культа княжеского рода. Автор считает допустимым писать о том, что этот “культ возродился снова в историческое уже время над могилой Олега – основателя Киевского государства и родоначальника княжеской династии” (с. 97). Потомство Олега неизвестно, так что он никак не мог быть “родоначальником династии”. Напомню, что даже летописец XII в. не знал точно, где похоронен Олег – в Киеве, в Ладоге или “за морем”» (Рыбаков, 1981, с. 26).
В.Л. Комарович погиб в феврале 1942 года в блокадном Ленинграде, а его труд был высоко оценен редакторами ТОДРЛ и частично опубликован после смерти автора только 18 лет спустя (Комарович, 1960). А, скажем, академик Д.С. Лихачёв счёл аргументацию этого исследователя вполне убедительной и написал буквально следующее:
«Культ родоначальника сказался, в частности, в элементах религиозного отношения к Олегу Вещему, воспринимавшемуся одно время как родоначальник русских князей» (Лихачёв, 1985, с. 26). Так, может, и обоснованно воспринимался?
Например, как пишет А.П. Толочко в недавно опубликованном исследовании, «то, что Святослав Игоревич, отделенный лишь одним поколением от Олега, дал его имя своему сыну, должно указывать, как кажется, что, по крайней мере, в его время Олега считали не просто близким родственником, но, может быть, и прямым предком. К началу XII века этого уже не помнили, и Сильвестр довольно расплывчато определил его как “суща от рода” Рюрикова. Впрочем, к этому времени забыли и о других представителях княжеского дома, например племянниках (а значит, также братьях и сестрах) Игоря и Ольги, упомянутых договором 944 года и Константином Багрянородным. Имена некоторых из них – Игорь, Володислав, Предслава, Улеб, Якун – сохранены договорами. Но из всего довольно многочисленного в середине X века рода (Константин, например, упоминает восемь родственников и шестнадцать родственниц Ольги) могли уверенно указать только на всё тех же избранных персонажей византийских хроник, что и Иларион: Игоря, Ольгу, Святослава» (Толочко, 2015, с. 44–45).
Олег или Ольг – это имя встречается нам часто на страницах ранней отечественной истории, равно как и Игорь (да и Святослав). Из ближайших к нам Игорь Ярославич (ум. 1060), сын Ярослава Мудрого. Между тем, как в случае с Рюриками, это, увы, не густо, хватит пальцев одной руки для пересчёта и ещё даже лишние пальцы останутся! Это имя в родословной князей Руси появится снова лишь спустя два столетия после смерти того самого варяга Рюрика, словно бы неожиданно вспомнили. (Почему так, мы объясним в разделе 2, когда речь пойдёт о родословной Орвара-Одда, мы ещё вернёмся к этому интересному моменту.)
Если продолжить за А.П. Толочко, у Олега Святославича (ок. 1053–1117) – внука Ярослава Мудрого и сына черниговского и затем киевского князя Святослава Ярославича – будет внук, и тоже Олег Святославич (ум. 1204), а также и сын Игорь Ольгович (ум. 1147). В честь уже этого Игоря из рода Ольговичей будет назван сын Святослава Ольговича, памятный всем по «Слову о полку Игореве» – Игорь Святославич (1151–1201).
Будут Олеги да Игори и в роду рязанских князей.
Просто малоубедительная гипотеза Комаровича о Роде как о домовом по понятным причинам не понравилась Борису Александровичу Рыбакову, у которого на этот счёт было своё, не менее спорное, как сегодня понятно, мнение. И он жёстко среагировал на то, что задевало его собственные построения. Но вместе с этим, увы, вначале отринул и здравые идеи, чтобы, как мы увидим, всё-таки вернуться к ним годами позже.
Наконец, к вопросу о ранних воззрениях Б.А. Рыбакова приведём слова из уже упомянутой его книги «Киевская Русь и русские княжества IX–XIII веков»:
«…В русской летописи Олег присутствует не столько в качестве исторического деятеля, сколько в виде литературного героя, образ которого искусственно слеплен из припоминаний и варяжских саг о нем. Варяжская сага проглядывает и в рассказе об удачном обмане киевлян, и в описании редкостной для норманнов-мореходов ситуации, когда корабли ставят на катки и тащат по земле, а при попутном ветре даже поднимают паруса. Из саги взят и рассказ о предреченной смерти Олега – “но примешь ты смерть от коня своего”[3] (выделено нами. – Авт.).
<…> Поразительна неосведомленность русских людей о судьбе Олега. Сразу после обогатившего его похода, когда соединенное войско славянских племен и варягов взяло контрибуцию с греков, “великий князь Русский”, как было написано в договоре 911 года, исчезает не только из столицы Руси, но и вообще с русского горизонта. И умирает он неведомо где: то ли в Ладоге, где указывают его могилу новгородцы, то ли в Киеве…
Эпос о Вещем Олеге тщательно собран редактором “Повести временных лет” для того, чтобы представить князя не только находником-узурпатором, но и мудрым правителем, освобождающим славянские племена от дани Хазарскому каганату. Летописец Ладожанин (из окружения князя Мстислава[4]) идёт даже на подтасовку, зная версию о могиле Олега в Ладоге (находясь в Ладоге в 1114 году и беседуя на исторические темы с посадником Павлом, он не мог не знать её), он, тем не менее, умалчивает о Ладоге или о Швеции, так как это плохо вязалось бы с задуманным им образом создателя русского государства, строителя русских городов. Редактор вводит в летопись целое сказание, завершающееся плачем киевлян и торжественным погребением Олега в Киеве на Щековице. Впрочем, в Киеве знали еще одну могилу какого-то Олега в ином месте. Кроме того, из княжеского архива он вносит в летопись подлинный текст договора с греками (911 года).
В результате редакторско-литературных усилий Ладожанина создается новая, особая концепция начальной истории, построенная на двух героях, двух варягах – Рюрике и Олеге. Первый возглавил целый ряд северных славяно-финских племен (по их просьбе) и установил для них порядок, а второй овладел Южной Русью, отменил дань хазарам и возглавил удачный поход 907 или 911 года на греков, обогативший всех его участников» (Рыбаков, 1982, с. 310–312).
Не вполне понятно, почему «умалчивает о Швеции», хотя это далеко не единственная земля «за морем» (!). А свеи (шведы) не то же самое, что урмане (норвежцы). Вспомним хотя бы летописное:
«Афетово же колѣно и то: варязи, свеи, урмане, готѣ, русь, аглянѣ, галичанѣ, волохове, римлянѣ, нѣмци, корлязи, венедици, фряговѣ и прочии, присѣдять от запада къ полуденью и съсѣдятся съ племенем Хамовомъ…
В лѣто 6370. И изгнаша варягы за море, и не даша имъ дани, и почаша сами в собѣ володѣти. И не бѣ в нихъ правды, и въста родъ на род, и быша усобицѣ в них, и воевати сами на ся почаша. И ркоша: “Поищемъ сами в собѣ князя, иже бы володѣлъ нами и рядилъ по ряду, по праву”. Идоша за море к варягом, к руси. Сице бо звахуть ты варягы русь, яко се друзии зовутся свее, друзии же урмани, аньгляне, инѣи и готе, тако и си» (ПВЛ, подг. текста, пер. и комм. О.В. Творогова).
Так называемая «Иоакимовская летопись» в изложении В. Татищева, определяя Вещего Олега как «урманина» (Рюрик «предаде княжение и сына своего шурину своему Олгу, Варягу сущу князю урманскому»), согласуется в этом с «Сагой об Одде Стреле», по версии которой Одд был родом из Западной Норвегии. Только если сага делает Одда зятем Херрауда Старшего, то «летопись» называет Олега шурином Рюрика, то есть братом его жены. Каждый из вариантов может быть правильным (если, конечно, полулегендарный Рюрик исторически имеет хоть какое-то отношение к вполне историческому Олегу Вещему, и всё это – не плод переосмысления и редакции летописей десятки и сотни лет спустя после событий!).
Грешно употреблять рядом имена великого учёного Рыбакова и популярного сатирика Задорнова, но, к сожалению, последний с 2007 по 2017 год получал избыточно, на наш взгляд, продолжительные эфиры на телевидении, где много лет тиражировал на многомиллионную аудиторию антинаучные фрические теории, далёкие и от реальной истории, и от действительных знаний о родной речи. В этой связи придётся упомянуть-таки его псевдолингвистический выверт из документально-фэнтезийного фильма на тему Олега Вещего и «обретённой были», премьера которого состоялась 4 ноября 2015 года на RenTV.
Со ссылкой на «старинные этимологические словари», к которым Задорнов почему-то отнёс словарь «Владимира Ивановича» Даля (да-да, того самого «норманна», датчанина Валдамара Дала), рассказчик объявил, что слово «урманин», применимое к Олегу «в ряде летописцев», означало «житель очищенного от леса места». Что ж, поглядим словарь Даля: «УРМАН м. в тоб. произнс. урман, татр, лес, особенно хвойный; дремучие, обширные леса по болоту; в зпд-сиб. урман, что в вост. тайга, дикие, необитаемые леса, на огромном просторе: ель, сосна, пихта, кедр и пр. Урманный, к лесу относящс. | Тоб. медведь. Урма ж. костр. зверок белка, векша».
Со всем сарказмом, на который способны, заметим, что тобольские и западносибирские диалекты XIX века, конечно, были в ходу ещё на Древней Руси времён Лаврентьевской летописи, где в знаменитом перечне варяжских народов фигурируют собственно урмане, среди руси, свеев, англов, готов и т. д.!
Древнерусский этноним «урмане», они же мурманы, – бесспорно означает норвежцев, как это показано у специалиста по древнерусским источникам и автора знаменитого словаря Измаила Срезневского, а равно у того же Макса Фасмера.
«Му́рман – название части побережья Сев. Ледовитого океана, а также его жителей, др. – русск. урмане “норвежцы” (Лаврентьевск. летоп.), Мурманские нѣмци “сев. народы, которые в союзе со свеянами воевали против русских” (Жит. Александра Невского 35), нурмане “норвежцы” (I Соф. летоп.), отсюда мурманка “вид меховой шапки”, с.-в.-р. (Рыбников), уже у Аввакума (114). Получено путем дистантной ассимиляции из др. – сканд. Norðmaðr “норвежец, норманн”, ср. – лат. Nordmanni (Эгингард, Vitа Саr. 15, Лиудпранд); см. Томсен, Urspr. 49. Отсюда Мурма́нский бе́рег, Му́рма́нск – название города. Едва ли сюда же относится и имя былинного богатыря Ильи Муромца (см.), вопреки Халанскому (Этногр. обозр. 60, 178 и сл.)» (Фасмер).
Возвращаясь к изначальному пониманию Б.А. Рыбаковым роли Олега, нельзя не поразиться тому обстоятельству, как этот «литературный» персонаж, отнюдь не исторический деятель, был способен заключить подлинный договор, первый из сохранившихся текстов юридических документов Древней Руси.
Возникает и ещё вопрос: если всё так хитро и дальновидно подтасовано для введения в заблуждение «массового» раннесредневекового читателя, то не выдумал ли пройдоха-летописец и комету (Галлея)? К чему такие детали? Для придания достоверности собственному вымыслу? Нарочно ли он обрамил реальное астрономическое явление («Явися звезда велика на западе копеинымъ образомъ»), взятое из современных событию византийских источников, домыслами великодержавного характера?
«В это время появилась комета с запада… Назвали ее мечевой и говорили, что предрекает она пролитие крови в городе…» (Продолжатель Феофана. Жизнеописания царей VI, 3). Проход кометой Галлея перигелия приходится на июль 912 года (Святский, 1915, с. 201), однако ошибочно – уже в XII веке – появление кометы отнесено переписчиком летописи к лету 6419 (911 году). Поскольку появление кометы (по замыслу летописца) как бы предвещает Олегу смерть, то и договор с греками надо датировать не сентябрём 911-го, а сентябрём 912 года. В летописях история его подписания и сам текст договора приведены после упоминания о прохождении кометы.
Кроме того, как уточняют специалисты, «договоры с Византией датированы по т. н. “сентябрьскому” стилю, начинавшему год с 1 сентября. В летописании использован преимущественно “мартовский” стиль, начинавший год 1 марта шесть месяцев спустя. Перевод же дат от сотворения мира на даты от рождества Христова ориентируется на современный январский год, начинающийся четыре месяца спустя после византийского сентябрьского» (Там же).
Исчезновение Олегово с исторической сцены происходит и того позже – быть может, даже в 913 году. В ряде списков древнерусского Хронографа, составленных на основе сразу нескольких, в том числе не дошедших до нас летописей (Попов, 1866, c. 173–174), уточняется, что Игорь, сын Рюриков, начал править русами при императоре Константине VII Багрянородном (905–959) «по смерти Олеговой». О том же свидетельствуют и «Хронограф редакции 1512 года» (Русский хронограф, 2005, c. 357, л. 172 об) и «Хронограф западно-русской редакции» (Там же, c. 159, л. 227 об). Официально самостоятельное правление малолетнего «базилевса» началось только со смертью его дяди – императора Александра, 6 июня 913 года. До сего момента они считались соправителями (как долго – это другой вопрос).
Как доказывает А.Ю. Чернов в статье «Злое лето 6421. Уточнение датировки второго договора Вещего Олега, начала княжения Игоря Рюриковича и cмерти византийского императора Льва VI», «принятая датировка последней вехи жизни Льва VI (май 912) – хронологическая мета, исчисленная задним числом. Она принадлежит позднейшему редактору первой половины X века, тому, кто отказался от счета по лунному календарю в пользу официального солнечного, и “рационализировал” хронологию Продолжателя Феофана (или его предшественника). Реальными же оказываются датировки 11 мая 913 года (смерть Льва VI) и 6 июня 913 года (смерть Александра)» (http: //chernov-trezin.narod.ru/Index.htm).
Второй договор Олега содержит обращение ещё ко всем трём императорам – Льву, Александру и Константину (а первый – к двум: «Цари же Леон и Александр заключили мир с Олегом…», поскольку Александр являлся соправителем Льва, хотя и с номинальными правами, но всё-таки был коронован самим Василием Македонянином ещё в 879 году и на момент смерти последнего, после недолгой опалы, оставался императором с царским титулом).
