Дмитрий Коваленин
Суси-нуар 1.Х. Занимательное муракамиЕдение от «Слушай песню ветра» до «Хроник Заводной Птицы»
© ООО Издательство «Питер», 2020
© Коваленин Д. В., 2004
© Коваленин Д. В., 2020, с изменениями
Предисловие редактора
Я очень скучаю по тому времени, когда умела летать – сквозь пространства и даже времена. Однажды мое путешествие затянулось: уехав из одного времени и пространства, я вернулась домой – и обнаружила, что здесь уже совсем другое время и иное пространство. Другой воздух, другие люди, вместо домов какие-то супермаркеты, совсем иная одежда, еда, музыка – и даже книги. За них-то я и уцепилась, чтобы понять, куда же это я попала, якобы возвратившись домой.
И эта первая в новом мире книга оказалась очень странной. Я ничего не поняла, кроме того что так оно и будет впредь: ты летишь куда-то, прилетаешь куда-то, спускаешься с трапа – вроде, тоже куда-то, а потом тебя куда-то несёт, а все вокруг будто проходят не мимо, но сквозь. А потом оказывается, что своих можно отличить только по едва заметному пятну на белой овечьей шкуре, которая той зимой как раз вошла в моду здесь. А свою я оставила там, откуда уехала, чтобы никогда не вернуться.
Ни имя автора, ни имя переводчика мне тогда не сказали ничего. Совсем ничего. Харуки Мураками. Дмитрий Коваленин. И кто кого переводит на самом деле – неясно. Потому что мир, выстроенный одним и так мастерски показанный другим, был тем самым миром, в котором обитали эти двое, а с ними – и целая армия их читателей. И в котором предстояло обитать ещё долго. Он не отпускал, засасывал, вбирал в себя и не выпускал из своих колодцев, тоннелей, весенних пажитей и неоновых баров с джазовыми импровизациями.
История вот этого абсолютного слияния переводчика и автора продолжается и по сей день. И хотя Коваленин, в общем, легко переводит с двух языков и точно так же мастерски, – urbi et orbi он известен как великий актёр одной великой роли. В принципе, перевёл Мураками и можно вообще больше ничего не делать. Расслабиться, как говорится, и получать удовольствие. Но не тут-то было.
Мало просто перевести – символ за символом переложить столбцы иероглифов в понятные нам кириллические строки слева направо, – нужно точно знать даже не то, «что хотел сказать автор», а вообще всю систему координат страны, насквозь пропитанной ду́хами Природы и пустотой, где обитают странные люди, у которых смерть превращается в цифру «4», а боги живут в каждом придорожном камне или травинке. И как понять то, что вообще не укладывается в систему координат обычного, среднестатистического воспитанника западной цивилизации.
«Охоту на овец» – в те первые два месяца моего привыкания к тому, что когда-то было домом, – я читала трижды. И трижды блуждала на поворотах, проваливалась в норы, говорила с кошками и рассматривала свои уши в зеркало. Была зима, был уральский город, засыпанный снегом и погружённый в вечные сумерки и сумятицу. Только джаз по радио и пустота, как хлопок одной ладони.
* * *
В 2004-м вышла первая книжка «Суси-нуар. Занимательное муракамиЕдение». Спустя пятнадцать лет выходит вторая. Много это или мало? Для автора – или для переводчика? И почему именно пятнадцать, а не десять или семнадцать? Да, за столько лет жизнь может пятнадцать раз измениться, только бери и пиши быстрее, а то не успеешь запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда и останешься навсегда на пустой платформе города кошек, чтобы слушать их нескончаемые разговоры…
Но нет. Не останешься. Потому что уже не сможешь улизнуть из бесконечного пространства миров Харуки Мураками, если однажды попал туда. И стоишь такой, озираешься по сторонам и не можешь понять, где ты. И вот тут-то и приходит «вергилий» по имени Коваленин, берёт тебя за руку – и аккуратно проводит по узким тропкам, отвесным стенкам и самым потаённым смыслам. Строго говоря, без такого поводыря, проводника ты можешь хоть по пять раз перечитать всего Мураками, шкурой своей почувствовать дуновение ветра в маленьком переулке, оказаться на детской площадке и увидеть две луны, сияющие над головой, но многое тайное так и не станет явным. Потому что чувствовать и знать – это разные формы восприятия не только текста, но мира. И когда ты знаешь, что таится тексте за тем или иным символом, словом, что подкрепляет и служит основой той или иной истории, магический реализм книг этого японского сэнсэя в любое мутное время потерянных ориентиров становится как нельзя более нужен, чтобы понять свой собственный путь и, как ни странно, найти себя настоящего.
Оба «Нуара» – это не домыслы, выдумки и иллюзии переводчика, но анализ – литературный и человеческий – тех места и времени, о которых пишет Харуки Мураками, альтернативный взгляд на повествование. Благодаря ему можно снова взяться за уже прочитанные книги. Немного подкрутить оптику, перевернуть бинокль – и, присмотревшись к деталям, увидеть знакомые истории с совершенно другой стороны.
Включить этот фильм в 3D, услышать в динамиках истинный голос автора – и понять всё ту же истину: «Идеальных текстов не бывает. Как не бывает идеального отчаяния». Потому что дело вовсе не в идеальности, а в том из миров, куда мы попадаем, открывая новую книгу.
Елена Яковлева
Моему сэнсэю – звездолёту и человеку, японскому Слависту № 1 профессору Мицуёси Нумано посвящается
Стинг
ХРУПКО[1]
Когда опять
сойдутся сталь и плоть —
закату крови цвет
уже не побороть.
А утром дождь
Всё смоет без следа,
лишь память нам
оставив навсегда.
Быть может, память даст нам нить
и силы вечный спор решить —
возможно ли насилием
хоть что-нибудь родить?
Под злой звездою миллионы лет —
как хрупко всем нам жить на Земле.
Дождь со звёзд
всё льёт и льёт,
как слёзы из глаз.
Хочет он
напомнить нам,
как хрупко всё в нас.
Часть первая. Колодцы и тоннели
Путеводитель по «мирам Мураками» и обратно
Процесс написания текста есть не что иное, как подтверждение дистанции между пишущим и его окружением. Не чувства нужны здесь, а линейка… Но вместе с тем писать текст – штука весёлая. Ей гораздо легче придать смысл, чем преодолению жизни[2].
История лозоискательства уходит в глубь веков, ибо с давних времён во всех странах мира были люди, обладавшие способностью находить клады, спрятанные в земле, искать места для колодцев, полезные ископаемые и многое другое, пользуясь простым приспособлением – раздвоенным прутом, веткой лозы, которая своим движением помогала лозоходцу в его поиске[3].
Всё! О сознании больше не думаем. Переключаемся на действительность. На реальный мир, в котором живёт моё тело. Вот для чего я здесь. Чтобы подумать о реальной жизни. Для этого лучше находиться от неё как можно дальше – например на дне глубокого колодца. «Когда нужно будет двигаться вниз, отыщи самый глубокий колодец и спустись на дно».
Так говорил Хонда-сан[4].
Сегодня не существует официальных (утверждённых на государственном уровне) нормативов и общепринятых методов проходки колодцев. Наша технология сформировалась исходя из собственного и с учётом существовавшего до нас чужого опыта работ[5].
1. Фрактальный подход. Метод Сальери. Метод Кьеркегора
Ну, как дела?
Давненько не виделись…
Сколько лет назад это всё началось? Шесть или семь?
А сегодня, представь, все его романы уже переведены. И на каждый – только в интернете десятки рецензий. Я уж про журналистов не говорю: редкий «глянец» не написал чего-нибудь о Мураками. И все – кто в лес, кто по дрова. Каждый пытается его как-нибудь объяснить, истолковать по-своему, наделить каким-нибудь особенным смыслом. И каждый при этом пишет что-то совершенно своё… А сколько раз я пробовал это сам! Сколько мыслей записывал – и стирал одну за другой. Да оно и естественно: разве можно объяснить другим то, что толком не удаётся объяснить самому себе?
Вряд ли.
А читатели всё кидаются письмами, а газетчики с издателями всё названивают: Давай ещё! Ещё болтай про Мураками! Потеряв дар речи, я каменею у монитора.
ДАННЫХ НЕДОСТАТОЧНО. ОТВЕТ НЕВОЗМОЖЕН. НАЖМИТЕ КЛАВИШУ СБРОСА…
И всё-таки рассказать придётся. Ведь только так и сможет начаться что-нибудь новое. Уж это я понимаю. Лишь так и никак иначе.
С чего бы начать?
Неважно. Начну откуда-нибудь с середины. А там, глядишь, всё само и расскажется как-нибудь.
* * *
Несколько лет назад приключились у меня нежные отношения с одной девочкой-программисткой. О её формах я рассказал бы отдельно, но вспоминаю сейчас не поэтому. Отец её всю жизнь делал какие-то ракеты в секретном «ящике». Может, из-за облучения, а может, через гены передалось, не знаю, – но дочка у него родилась математиком от бога. Таких, как она, наверное, на всю Москву только с десяток и наберётся. На досуге она любила пародировать «Стансы» Бродского, слушать Тома Уэйтса – и разглядывать фракталы.
Поясняю.
Собратья-хакеры прислали ей из Германии очень странный фотоальбом. В математических терминах я не силён, но вот что застряло у меня в голове после её рассказов.
Любую математическую функцию можно изобразить неким графическим узором. У простых функций узор попроще, у сложных – позаковыристей. Точнее, это даже не узор… Помнишь, мы разглядывали заиндевелое окно в хибарке у зимнего моря? Я ещё удивлялся, почему эти окна никогда не замерзают целиком… Так вот, это сильно напоминает иней. Или, скажем, кристалл. Вырастает из одного угла и разветвляется, повторяя сам себя, – всё крупнее, крупнее, а к середине «окна» растворяется в пустоте, исчезает совсем. Будто сил нет дальше распространяться.
Так вот, получается, что каждая функция – единичная, частная попытка охватить Хаос. При этом такой функции, которая охватила бы весь Хаос на свете, на этом свете вроде как не бывает…
Может, я понял её объяснения не совсем верно? Ты же знаешь, у меня с точными науками всегда было непросто. Помню, в детстве меня взбесило, когда старший брат приехал из летней физматшколы и рассказал, как «они с ребятами» на полном серьёзе ставили эксперименты с Моцартом: включали разным людям 40-ю Симфонию и предлагали «жать на кнопочку» в моменты получения наивысшего эстетического удовольствия. А затем пытались выяснить, какие сочетания нот в музыке Моцарта «торкают» людей чаще всего. Я тогда ходил в музыкалку и, хотя в целом учился так себе, сольфеджио любил. И просто кишками чуял, что он занимается ерундой. Хотя спроси он меня почему, я бы не знал, что ответить. Поэтому я обозвал его дураком, и мы ещё долго ругались, а потом дулись друг на друга, как мышь на крупу. Помню, самым «вменяемым» аргументом у меня было:
– Это идиотизм!
– Почему?
– Потому что так не бывает!
* * *
В тридцать три года, разглядывая альбом с фракталами, я заново прокручивал в голове ту полузабытую детскую ссору. И думал о том, что теперь, двадцать лет спустя, мой диалектически подкованный братец – истый православный прихожанин. И его маленькое издательство специализируется на нотных книгах для церковного пения. А совсем недавно он написал мне в письме: «Ты ещё поймёшь, что нет смысла искать иной словоформы для сохранения и передачи человеческого опыта, нежели Святое Писание».
* * *
Третьим математиком, с которым меня пересекла жизнь, был крутой столичный «программер» по кличке Джейсон. Иногда по субботам я встречал его в «Клубе О.Г.И.» на Чистых прудах, где он пил водку, страдал от несчастной любви над томиком Кьеркегора[6] и помогал мне придумывать псевдокомпьютерную терминологию для перевода «Страны Чудес без тормозов». Мы сочиняли с ним «русские» слова «кракер», «конвертор» и «шаффлинг», и он читал мне популярные лекции о принципах кодирования и декодирования информации.
– Хотя Идеальный Шифр – в принципе, утопия, – добавлял он. – Как говорится, на то он и шифр…
О литературе как таковой мы с ним практически не говорили. Равно как и о писателе, чьё многотомное творчество начиналось со слов:
Идеальных текстов не бывает. Как не бывает идеального отчаяния[7].
2. Из опыта японских бурильщиков. Горячие биоисточники
– Я слышал, в России скоро издадут полное собрание сочинений Мураками. Это правда?
– Ну, зачем же сразу полное. Пускай ещё поживёт.
– Ах… ну да. Конечно-конечно! [8]
Жизнь Харуки Мураками до сих пор можно назвать вполне обычной – по сравнению, скажем, с «полной взлётов и падений биографией Джека Лондона». А можно – яркой и примечательной, если сравнивать с «жизнью маленького библиотекаря из городишка Кавасаки».
Подробностями личной жизни он всегда делится неохотно. «Всё, о чём я хотел сказать людям, я рассказываю в своих книгах».
Женат, детей нет. После закрытия своего джаз-бара бросил курить и начал заниматься сразу несколькими видами спорта. Ежегодно по два-три раза участвует в марафонских забегах в самых разных городах мира – Нью-Йорке, Сиднее, Саппоро и т. п. В начале 90-х вёл небольшое ток-шоу для полуночников на одном из коммерческих телеканалов Токио: беседовали о современной субкультуре. Выпустил несколько «гурманских» фотоальбомов и путеводителей по западной музыке, коктейлям и кулинарии. До сих пор любит джаз, и хотя «в последнее время классики стало больше», известен своей коллекцией из 40 000 джазовых пластинок.
За последние 25 лет перевёл на блестящий японский произведения Фитцджеральда, Ирвинга, Сэлинджера, Капоте, Пола Теру, Тима О'Брайена, все рассказы Карвера, «Джазовые анекдоты» бас-гитариста Билла Кроу, а также сказки Урсулы Ле Гуин и автора «Джуманджи» Криса ван Альсбурга.
В 2002-м основал с друзьями клуб путешественников «Токио сурумэ» («Токийская сушёная каракатица»), основная цель которого – поездки по малоистоптанным японцами уголкам мира с последующими репортажами об этом в глянцевых токийских журналах. В частности ещё и потому не любит публиковать свои фотографии, чтобы его не узнавали в лицо там, куда он приезжает неофициально.
Работает на «Макинтоше» и частенько изводит свою секретаршу, поклонницу «Майкрософта», тем, что выбирает не тот формат при сохранении файлов.
К 2003 году его повести и романы переведены на 18 языков мира[9].
3. Лесбосский подход[10]. Артезианский насос Голливуда
Привет.
Никогда не умел писать писем как следует. То пересказываю, что пишут другие, то рассуждаю, как следует писать самому, то ещё что-нибудь.
Прямо беда.
Одна надежда: по-моему, мы с тобой всегда хорошо понимали те вещи, которые не могли как следует объяснить. И чем больше понимали, тем хуже могли выразить это словами…
Ладно. Поехали дальше.
Как думаешь, что получится, если смешать в одном коктейле древнегреческую драму, Голливуд, дзэн-буддизм, джаз и японские сказки о привидениях?
Скажешь, несварение желудка?
Чаще всего, возможно. Но, по-моему, тут всё дело в бармене.
– Мураками-сан, скучаете ли вы по своему джаз-бару?
– Иногда. Всё-таки я держал его семь лет. Но я терпеть не могу пьяных клиентов. Мне приходилось драться с ними и вышвыривать вон. Ещё некоторые музыканты по выходным заявлялись играть «под кайфом». Я не хотел бы связываться с этим снова. Но я многое понял о таланте. Например, из каждых десяти барменов только один обладает сноровкой, чтобы сделать хороший коктейль. Я научился доверять таланту – но в то же время понял, что просто иметь талант недостаточно. Ты рождаешься талантливым или нет, это серьёзный факт в жизни. Люди спрашивают меня, что нужно делать, чтобы стать писателем. А я не знаю, что им ответить. Если у тебя нет таланта – это пустая трата времени. Но жизнь сама по себе, в той или иной степени, – пустая трата времени. Так что я не знаю…[11]
«Геология почвы различна и коварна. Если у соседа уже есть колодец, в котором полно воды, и стоит она высоко, это вовсе не означает, что и у вас будет то же самое. Иногда можно вырыть два одинаковых колодца на расстоянии 7-10 метров и получить разные результаты: просто один колодец попал в жилу, а другой – нет»[12].
– Может, какой-то фирменный коктейль посоветуешь?
– У нас их много. Но чаще других заказывают «Гнездо малиновки» – по названию заведения. Я его сам изобрёл. В основе – ром с водкой. Вкусный, пьётся легко и по мозгам шибает здорово.
– Это ты специально придумал, чтобы женщинам головы дурить?
– А зачем ещё, по-твоему, нужны коктейли?
Она рассмеялась:
– Ладно, рискнём…[13]
Смотрел я недавно один американский фильм, названия не помню[14]. Сюжета тоже. Что-то о мучительном поиске сюжета. Матёрый киносценарист, эдакий Стивен Кинг на пенсии, «учит жизни» молодого коллегу:
– Запомни два слагаемых успеха любой истории, которую сочиняешь. Во-первых, твой главный герой должен изо всех сил к чему-то стремиться или что-то искать. И во-вторых, ближе к финалу с ними должны произойти какие-нибудь изменения. Желательно – в лучшую сторону…
Уже через день содержание картины выветрилось из головы, а вот эта «формула Кинга» застряла. Я даже обозвал её про себя «катарсисом по-американски». Что сразу переключало мозги на мысли о феномене Мураками.
Согласись, если применять эту «голливудскую формулу» к Мураками, получается какая-то ерунда. В большинстве его произведений герой сам по себе никуда особенно не стремится. Скорей уж, стремиться его вынуждают – другие люди или обстоятельства. Исключение, пожалуй, составляет «Дэнс». Но не потому ли «Дэнс» – единственный роман, который автору «хотелось бы полностью переписать»?
Дальше. Меняется ли к финалам романов герой Мураками? И что такое «в лучшую сторону»? Или здесь, как в песне поётся: «с одной стороны свет, а другой стороны нет»[15], – эдакий хлопок одной ладонью? Ay, there's the rub.
Что скажешь?
Я частенько вспоминаю твои рассуждения вокруг «Поэтики» Аристотеля – мол, «в эпосе герой творит свою судьбу, а в трагедии он борется с судьбой». Дескать, «узнав свою судьбу, трагический герой может начать сопротивляться ей, в своей самонадеянности совершив непоправимую ошибку (хамартию, «грех»), претерпеть жестокие страдания, а затем принять свой рок и достойно погибнуть…»[16]. Эта твоя мысль вертелась у меня в голове, когда я начал читать «Хроники Заводной Птицы». Но уже к середине романа мы с твоей мыслью угодили в очередной колодец – и выпали куда-то совсем не туда.
Вот, например. С точки зрения колодцев, в «Хрониках» главных героев двое: Тору Окада и лейтенант Мамия. Оба в колодцах своё, так сказать, «до победного» отсидели. Но ни к первому, ни ко второму само понятие «героики» абсолютно неприменимо. Тоже мне «герои»! Мамия, узнав свою судьбу, покорился ей и даже не смог пристрелить заклятого врага, стоя перед ним с пистолетом в руке. Всё, что смог, – это передать Окаде подсказку, как действовать дальше. И на том спасибо. А с самим Окадой всё ещё запущенней. Как и с его двойниками во всех остальных романах.
Вот в чём загвоздка. «Герои» Мураками не творят судьбу и не борются с ней. Они её ищут. Хотят её обрести. В каждом романе их Судьба куда-то теряется, или её отнимают, а они отчаянно пытаются её отыскать или вернуть. Финалы различаются только тем, находят герои в итоге себя («Дэнс», и то с натяжкой) или нет (все остальные романы). Их Судьба – в поиске самой судьбы, тебе не кажется? Как в том фильме – сюжет в поиске сюжета. Потому и не перескажешь толком, и события вспоминаешь с трудом, а перечитывать хочется снова и снова. Когда читаешь, вроде понимаешь, как действовать. Закрыл книгу – и запутался в очередной раз.
Странные истории завоёвывают мир в наши дни. Странные персонажи приковывают внимание. С точки зрения героики по Аристотелю, те же «Матрицу» и «Властелина Колец», пожалуй, можно считать эпосом. «Гарри Поттера» (теперь, уже с пятым томом) – «перевёртышем», эпической трагедией. Новые одиссеи идут бороться со Злом, поднимают за собой тучу народу, чтобы перевернуть Историю. Лишь для того, чтобы с каждой новой победой ещё раз убедиться, что «истина всё равно где-то там».
А маленькие антигерои Мураками бросают работу, пьют пиво в барах больших отелей, маются от безделья, прячутся от всех на свете в заброшенные колодцы – и в итоге всё равно побеждают это самое Зло (в нашем его, Зла, понимании). Даже если, как заметил один весельчак, «веселее от этого их жизнь всё равно не становится»[17].
– Мураками-сан, чем вы объясняете свою популярность у молодых людей? Тем, что они, как и ваши герои, потеряли цель?
– Я считаю, что они не потеряли цель, но распылили свои цели. Думаю, в современном мире это так или иначе неизбежно. Я пишу, в общих чертах, истории о людях, которые в условиях рассеянного взгляда на ценности преследуют распылённые цели. Возможно, этим и объясняется, что среди моих читателей особенно много молодёжи[18].
