Дмитрий Мамин-Сибиряк
Старый шайтан
Фомин занялся рассматриванием ружья «старого шайтана». Это была самая старинная малопульная винтовка с самодельной ложей. Как старик ухитрялся убивать из нее белок и куниц, трудно было понять.
– Да, орудие… – заметил Парфен тоном специалиста. – А шайтан из нее вот как лихо запаливает. Белку прямо в голову бьет… Он из рыбы кожу умеет делать. Ну-ка, шайтан, покажи господам свою рубаху.
Рубаха оказалась верхом вогульского искусства. Она была действительно сделана из выделанной рыбьей кожи и сшита беличьими жилами.
– Настоящий пещерный человек, – определил доктор. – Интересный экземпляр вообще. Прямо для этнографического музея.
Костылев ничего не спрашивал «старого шайтана», не осматривал его, а просто налил походный серебряный стаканчик водки и молча поднес его старику. «Старый шайтан» взял стаканчик, перекрестился и выпил, блаженно закрыв глаза.
– Да ты разве православный, старик? – удивлялся Фомин.
– Мой четыре раза православный!.. – не без гордости ответил «старый шайтан». – Два раза отец крестил да два раза сам себя крестил… Рубаха получал, крест получал… потом острог сидел…
– Это его, ваше благородие, за омман в острог-то садили, – объяснял Парфен, – потому не обманывай попов, что некрещеный. Исправник-то тебя драл, шайтан?
– У! у!.. Шибко драл… Шайтан умирать хотел…
Всем это показалось очень смешным, и «старый шайтан» получил от Люстига второй стаканчик водки.
– Бы ему не очень втравляйте водку, Карла Карлыч, – заметил Парфен не без зависти. – Много ли старику надо… Ему-то, сказывают наши старики, больше ста лет. А напьется прежде время и из лесу не выведет…
– Разве мы заблудились? Этого еще недоставало!.. Господа, поздравляю!.. Парфен, да ты сбесился?.. Как ты смел, каналья!.. А?..
– Ваше благородие, Карла Карлыч, моей тут причины никакой нет, – смело оправдывался Парфен. – Зимой ездили с Григорий Семенычем, – никакого болота не видали… Я и сам дивился: откуда болото взялось? А это, Карла Карлыч, ён глаза отвел, шайтан… Уж я верно вам говорю. Рукомесло-то у него известное… Ни одной свадьбы без него не играют у нас. Самый вредный человек… Известно, живет в лесу и с разной нечистой силой знается. Даве как напугал у меня Лыску… Я уж подумал, не медведь ли, грешным делом.
– Так он, по-твоему, колдун?
– Известно, колдун… Ён все может: и кровь заговаривает, и килу устроит в лучшем виде, и глаза отведет. Бабы, которые выкликают, до смерти его боятся. Это у него разлюбезное дело, штобы в бабу запустить беса… У него, ваше благородие, на все есть свой заговор.
– И травами лечит? – спросил доктор.
– И травами и кореньями, а главное – наговорами. Он слово знает…
– Какое слово?
– А это уж он знает… Наши мужички давно собираются его порешить, да только страшно: не прост человек.
«Старый шайтан» слушал и улыбался своей детской улыбкой.
– Шайтан, знаешь слово? – спрашивал его Люстиг.
– Знаю много слов… хорошие слова…
– Ён, ваше благородие, и зверя и птицу заговаривает… Идешь рядом с ним по лесу и ничего не видишь, а ён хлоп да хлоп из своей орудии. А рыбу удит перстом. Своими глазами видел: опустит руку в воду, оттопырит один перст, ну, рыба к нему и бежит.
– Может быть, рыба принимает его палец за червя?
– Нет, она тоже не бросится зря, значит, рыба… Хитрая она… А ён ее сцапает и тут же живую съест. Да вот у него и сейчас, ваше благородие, в заплечнике и тетерька и рыбина. Мы-то шли по лесу и ничего не видели, а он зацепил тетерьку.
Последнее всех обрадовало. Значит, будет и уха и жаркое. Все уже испытывали первые приступы голода.
Доктор только теперь вспомнил, что жена сидит у своего костра одна, и торопливо направился к ней с радостной вестью об ужине. Дарья Гавриловна встретила его с особенной суровостью.
– Это очень хорошо с вашей стороны бросать меня одну… Вы там деретесь, а я тут хоть пропадай… Очень корректно!..
– Никто не думал драться, а только вышел крупный разговор… да…
Он торопливо рассказал об интересном колдуне, о том, что они заблудились, что будет ужин. Дарья Гавриловна успокоилась. Она успела высушить свое платье и была довольна, что дождь перестал идти. А провести ночь в лесу у костра даже весело… Когда зашел разговор об ужине, она огорчила мужа хозяйственным вопросом:
– А где же у нас соль?
Доктор не нашел ничего сказать лучше, как обвинить председателя, который должен был предусмотреть все.
– Он кругом виноват, Даша… Ах, негодяй!.. А колдун – преинтересный субъект и ест рыбу живую без всякой соли… да…
– Ну, это уж совсем нецелесообразно!..
V
Скоро вся компания собралась около костра под елью. Стояла темная июльская ночь. Где-то в болоте скрипел неугомонный коростель. Общее внимание сосредоточивалось теперь на «старом шайтане», который сидел перед огнем на корточках. Водка на него сильно подействовала, и он улыбался блаженной улыбкой.
– Сколько тебе лет, дедушка? – спрашивала Дарья Гавриловна.
– А я забыл… Парфен говорит, что больше ста…
– У тебя родные кто-нибудь есть?
– Все подох… Много было, а хлеба было мало… зверя мало, птицы мало…
«Старый шайтан» совершенно не к месту засмеялся, точно вспомнил какой-нибудь веселый анекдот. Он говорил ломаным русским языком, но его можно было понять.
– Совершенно дикарь… – брезгливо заметил Люстиг, пожимая плечами.
– А разве тебе их не жаль, покойных родственников? – продолжала экзаменовать Дарья Гавриловна. – Ведь не чужие были…
Слово «жаль» оказалось совсем непонятным старику, как ни старались его объяснить.
– Подох… околел… – бормотал он, продолжая улыбаться. – И ты околеешь…
– А давно это было, когда подохла твоя родня?
– Ух, давно!.. Водка был дорогой тогда…
У «старого шайтана» была своя хронология: он считал по цене на водку, то есть когда был откуп и когда появился акциз. Всем это казалось очень забавным, и все чувствовали себя весело. Парфен сварил в чайнике уху, но не было хлеба и соли. Дарья Гавриловна захватила с собой только несколько пирожных и фунт карамелек.
– А что же, это будет очень оригинально, – заявил Люстиг. – Кажется, еще никто не ел уху с карамельками и пирожным.
– Сахар заменяет до известной степени соль, – прибавил доктор.
Уху съели и без соли, а затем съели зажаренную в золе тетерьку, причем как-то забыли, что «вож» Парфен и «старый шайтан» тоже хотят есть. Костылев почти все время молчал. Ему не нравился тон, каким разговаривали со стариком-вогулом цивилизованные люди. Потом зачем Дарья Гавриловна угощает старика водкой?
– Шайтан, а ты бывал в городе?
– Очень бывал… три раза бывал… Острог сидел…
– За что же тебя в острог садили?
– А не знаю… Бумагу требовал начальник, у шайтана бумага нет…
– За бесписьменность судился, – объяснил Парфен. – Значит, начальство паспорта требовало…
– Нехорошо в остроге, шайтан?
– Зачем нехорошо? Два раза в день кормили… Ух, хорошо!.. Потом шайтана на суде судили… лишили всех прав состояния…
– А какие у тебя права?
– Не знаю… начальство знает…
– Ну, как же ты теперь без всяких-то прав живешь?
– Ничего, живу…
Все хохотали. Что может быть, в самом деле, смешнее дикаря, лишенного каких-то мифических прав? Смеялся вместе с другими и «старый шайтан». У него было единственное право – умирать с голоду, – и этого священного права не могла его лишить даже самая сердитая власть.
– У нас сегодня этнографическая ночь, – заметил доктор, любивший научные определения. – Не правда ли, Григорий Семеныч? Что вы все время молчите?
