Иар Эльтеррус
Фиолетовый меч
Глава 5
Первые несколько дней Элана вообще ни о чем не спрашивали. Странные люди в коричневых рясах сидели, уставившись на него, и что-то бормотали себе под нос. О том, что это маги, Хранитель понял только тогда, когда у одного из них что-то не заладилось, и он вспыхнул, как спичка, сразу весь, с головы до пят. Тем не менее воспользоваться сложившейся ситуацией и сбежать он даже не попытался – несколько уроков, преподанных в первый же день, показали ему, что стража храма, равнодушная к жизни и смерти, как к своей, так и чужой, не спускает с него глаз. И хоть зачастую ее не было видно, но за красивыми портьерами и драпировками всегда сидели несколько человек с арбалетами, неизменно нацеленными на Элана.
Знать, что за тобой постоянно наблюдают минимум три пары глаз, – это жутко раздражало. Сильнее раздражали лишь проповеди. Хранитель и на земле не ходил в церковь, полагая, что если Бог есть и так всесилен, как расписывают священники всех мастей, то ему совершенно не нужны посредники для того, чтобы заглянуть в душу к человеку и узнать, чего он стоит. Здесь же приходилось минимум пять раз в день ходить на проповеди – их обычно вели в общем зале церкви, огромной, забитой весьма богатым и преуспевающим людом. Элана, естественно, не смешивали с толпой – его сажали на низкую скамеечку в темной нише, скрытой в одной из боковых стен, и в спину ему тут же упирались как минимум два клинка. Церковники справедливо опасались, что Хранитель может воспользоваться скоплением людей и попытаться сбежать. Проповеди были длинными и чрезвычайно нудными. Первое время Элан пытался на них дремать, пока однажды один из стражников, впав в религиозный экстаз, не нажал слишком сильно на клинок, разрезав ткань и оставив внушительный порез на коже. Рану обработали, стражника сменили на более аккуратного, но теперь приходилось быть начеку, отслеживать движения клинков и поневоле прислушиваться к тому, что говорилось в проповедях.
Это была дикая смесь самых разных религий. Видимо, не один Хранитель пытался донести верования своего народа до здешних жителей. Христианство и ислам, буддизм и язычество, щедро приправленные фантазией местных священников, создавали совершенно невообразимую смесь демагогии и риторики, замешанную на страхе и приправленную мистицизмом.
Однажды коснулись и пришествия Хранителей.
– Боги добры, они не лишают своих чад свободы воли, позволяя им самим исправить грехи своего рождения, – вещал с трибуны елейный проповедник с неожиданно сочным, властным голосом. – Рожденные из греха родителей, во крови, в грешной плоти, вы самим своим присутствием оскорбляете Творца! Он должен был бы уничтожить вас еще при рождении! Но Бог милосерден – он удалился от вас, чтобы вы не оскорбляли его вида своим ничтожеством! Он дал вам возможность исправиться, он дал вам тысячи жизней, прожив которые вы станете лучше и сможете находиться подле него. Но даже столь великий план нуждается в усовершенствовании! Вы, своим ничтожеством и своими грязными мыслями, вынуждаете ЕГО появляться в нашем мире, что уже достаточно тяжкое испытание для чистого духа. Поэтому он воплощается в триедином теле, созданном, чтобы быть мудрым, милосердным и жестоким одновременно – в Драконе, Человеке и Мече! По отдельности они ничто, скорлупки посуды, созданной для одной цели, неспособные на величие! Однако в момент их единения божественная сущность нисходит на них; и они становятся Триединым – сыном Божьим, присланным на Землю для суда над людьми! И если мы презираем их по отдельности, то при появлении божества надлежит упасть ниц и молить его о милосердии! Ибо если обратит он на нас свой гнев, рухнут даже горы, и реки потекут вспять, и раздастся скрежет зубовный…
Священник перешел к обычному набору угроз для отъявленных грешников, обещая спасение тем, кто больше пожертвует храму, а Элан погрузился в раздумья. Хитро придумано! Значит, сейчас он – меньше, чем человек, никто, кусок разбитой чашки, и лишь церковники будут решать, что с ним делать. Великая вещь – демагогия! Вроде и суть не исказили – а повернули все так, что только они одни решают, как и когда появится их бог, да и бог ли он…
Похоже, его раздумья не остались незамеченными. На следующий день его никуда не повели, оставили в келье. Он уже начал откровенно скучать, когда на пороге появился тот иерарх, что купил его у работорговцев. Звали его Протолет, и был он кем-то вроде епископа – должность немаленькая и вполне самостоятельная.
– Расскажи, сын мой, как тебе наше гостеприимство? Нет ли надобности в чем-либо? Говори, не стесняйся.
– Спасибо, конечно. Пища вкусная, жилье сносное. Не хватает самой малости – свободы! А то устал я от вашего хлебосольства с ножами за спиной, – буркнул Элан, недовольно поморщившись.
– Сейчас у тебя никаких ножей за спиной нет, мы одни, – развел руками иерарх, словно и не заметив дерзости Хранителя. – А что до стражей – то извини, у нас в храме колдовать не принято, а ты, говорят, балуешься этим делом. Что касается свободы – выкупили мы тебя, должен ты нам. Хочешь – отдай вместо денег свой меч и иди себе на все четыре стороны…
Элан аж подскочил, впившись взглядом в маслянисто поблескивающие глазки церковника. Но потом сел и, переводя дух, помотал головой.
– Нет. Без меча не уйду. Если хотите – поверьте на слово, вернусь – отдам долг.
Иерарх довольно улыбнулся.
– Правду говорят, ни один Хранитель добровольно не расстанется с Мечом. Да, да, я помню, не вскидывайтесь, молодой человек, – вы не Хранитель. Что касается вашего предложения – мы обсудим его, а пока позвольте старому человеку поговорить со странником, обсудить пару важных для него вопросов… Что в вашем понимании БОГ?
Элан задумался. Что отвечать? То, что думает?
– Для начала – творец. А дальше… Это очень сложно. Во всяком случае, ни одна современная религия даже близко к сути вопроса не подошла. Им бы не о собственном брюхе заботиться, а научно-исследовательские институты открывать – по генетике, теории поля и так далее. Если, конечно, у них в планах найти и понять Бога…
Иерарх довольно кивнул. Видно, теперь игра шла на его поле. Он наклонился вперед и начал говорить страстно, с жаром:
– Вы, как мне кажется, совершенно не знакомы с трудами древних мастеров, и выводы делаете от своего мировоззрения и тем более еще говорите о современной религии! И у вас есть еще какое-то мнение по этому поводу! Для того чтобы понять, как близко религия подошла к Богу, нужно самому сначала познать Его, иначе как вы определите, кто пришел или не пришел? И все же я и так вижу – вы еще в пути и далеки от истины. И главное: есть всего две науки – наука о внутреннем и наука о внешнем. Все светские теории относятся к последней категории, и кто изучает их, далек от Господа, потому что это наука внешнего, и лишь религиозность – наука о том, что внутри, о душе человеческой, – Иерарх благостно улыбнулся. – Да и как можно найти Бога, изучая окружающее, если он в нашем сердце?
Элан улыбнулся:
– То есть, чтобы понять, справедлива ли ваша религия, я должен найти место Всевышнего в мире… А чтобы его найти, я должен воспользоваться вашими методами, поскольку никакие другие не годятся. Приняв ваши построения, я поневоле приму и вашу веру, и спор пойдет уже не о богах в целом, а о частностях вашей концессии. Ловко!
Иерарх ухмыльнулся:
– Вы смотрите глубже, чем другие, и видите логические ловушки там, где остальные лишь испытывают священный трепет, приобщаясь к откровению. Хорошо, попробуем более прямо: Существует ли Бог? Как может быть так много зла в мире, если Он – есть? Почему процветают голод, ненависть, зло? В действительности, Господь – это мифическое слово, абракадабра, придуманная невежественными людьми, ищущими благодать. На деле, Всевышний – это суть всего сущего, или существование – это Бог. Когда мы говорим, что Он – есть, мы создаем что-то из слова Бог, тогда Он становится вещью. Однако Он не вещь, и не личность. Поэтому вы не можете сделать его ответственным за что-либо. Ответственность появляется, когда есть кто-то, кто может быть привлеченным к ответу.
– Разве создатель не в ответе за то, что создал? Или вы отрицаете акт божественного творения этого мира? По-моему, на этом и основаны все религии…
– Это один из наших основных догматов! Бог не просто творец, он и есть – весь мир! Всевышний не личность, он – чистая суть! Бог это бытие, качество бытия, качество существования. И если Бог это не личность, то нет вопроса о какой-либо ответственности. Если зло существует, то это просто очередной факт, и только. Ответственность подразумевает, что есть личность, которую можно заставить отвечать за содеянное. Маленький ребенок не может отвечать перед судом, потому что он еще не личность и поэтому не может нести ответственность за то, что делает. Он невинен, в нем нет развитого разума, ощущения эго. Бог также не имеет эго – поэтому вы не можете делать его ответственным ни за какое существующее зло. А Церковь как представитель Всевышнего…
– Не несет ответственности даже за то зло, что творится именем Божьим – к этому вы меня подводите? – Элан был немного ошарашен столь примитивной демагогией из уст просвещенного иерарха.
– А вам нужен кто-то, кого мы можем призвать к ответу? Люди давно пытались переложить эту функцию на Господа. Человеческий ум очень изворотлив. Сначала мы приглашаем олицетворенного Бога, мы даем Всевышнему личность – и затем делаем его ответственным за то, что случается. Если вы обращаетесь к Вселенной, вы не пытаетесь заставить ее отвечать за то, что происходит с вами, однако если вы обращаетесь к Богу, тогда вы можете сделать его ответственным, хотя изменилось только слово. Существование имперсонально, безличностно. Но если Всевышний становится личностью, тогда вы можете спросить: «Почему существует зло?» Вся игра идет вокруг вас одного, Господь в ней не участвует.
– Странная религия… Не знаю, для чего она создана, и что вы в ней оправдываете. Может, слабость богов, которым поклоняетесь?
Глаза иерарха гневно блеснули. Он вскочил, хлопнул в ладоши – дверь тут же открылась, и свет факелов заиграл на оружии стражей. С трудом сдержавшись, Протолет сдержанно проговорил:
– Вам стоит быть сдержанней в оценке чужих богов. Особенно, если не хотите узнать их мощь на себе. Закончим на сегодня, вам нужно отдохнуть.
Элан съел безвкусную кашу, которую ему давали, ссылаясь на строгие запреты в отношении мяса, рыбы и других нормальных продуктов, и завалился спать. Последней мыслью перед тем, как провалиться в беспамятство, было: «Только правда может заставить так нервничать! Но если они действительно поклоняются Триединому, они, напротив, должны воспевать мощь…»
– Вставай! – плечистый монах в просторной рясе, прекрасно скрывающей его накачанные мышцы, бесцеремонно толкнул Элана в плечо, прервав его сон. – Пора поглядеть, что ты за воин.
– А кто вам сказал, что я воин? – Элан недовольно передернул плечами, но вслед за первым в келью вошло еще двое молодцов столь же внушительного вида, и Хранитель решил не нарываться. Отношения между ним и послушниками Триединого портились с каждым днем.
Арена была небольшой, но хорошо утоптанной. Было видно, что на ней много и подолгу тренировались. Свежий желтоватый песок, ровным слоем покрывающий землю, скорее всего, насыпался каждый раз перед очередной важной схваткой, чтобы скрыть от высокопоставленных зрителей засохшие пятна крови. Трибун не было, однако Элан чувствовал множество изучающих глаз, с жадным вниманием наблюдающих за ним сквозь аккуратно прорубленные щели в стенах – узкие и длинные, они наверняка давали прекрасный обзор, одновременно не позволяя бойцам на арене увидеть зрителей.
– Держи, это твое оружие! – плечистый монах бросил перед Эланом простую деревянную палку, окованную железом, и, гаденько усмехнувшись, крутанул в одной руке сверкающий двуручник, который он припас для себя. – Мне сказали, чтобы я тебя не калечил, но, знаешь, бой – дело такое… Ничего обещать не могу. Так что извини. Заранее.
Заржав, монах направился в свой угол, а Элан, закусив губу, поднял брошенную ему палку и попытался взвесить ее в руке. Выходило тяжело и неуклюже – те несколько раз, что он держал свой Меч, тот казался продолжением руки, а это… Хранитель вздохнул, продолжая изучать всученную ему деревяшку, когда услышал тонкий, чистый звон, зазвучавший сразу отовсюду. Недоумевая, он поднял голову и увидел несущегося на него монаха с высоко поднятым двуручником над головой.
Элан запаниковал. На земле он никогда не брал в руки оружия, а те несколько раз, когда он сражался Кристальным Пеплом, его вел Меч, рассказывая ему о таинствах танцев смерти… Он неуклюже кинулся с арены, слепо размахивая перед собой боккеном – так, кажется, называлась игрушка, которую ему вручили, – но тут огромной силы удар развернул его, едва не заставив упасть на песок, и Хранитель увидел перед собой ухмыляющуюся рожу охранника.
– Дерись! Иначе… – Он выразительно провел рукой по горлу и подтолкнул Элана в сторону ристалища.
Огромный меч легко описывал восьмерки и более сложные фигуры, постепенно превращаясь в огромную, слегка размытую ленту, больше всего похожую на сытую змею, забавляющуюся с очередной жертвой. Стальные кольца то сжимались, то расходились, нещадно болели руки, сотрясаемые в неумелых попытках парировать мощные удары двуручника. Его жалкий боккен мечник легко мог бы перерубить одним ударом, но по какой-то непонятной причине не делал этого, умудряясь просто снять стальную стружку плоской стороной огромного меча.
В какой-то миг Элан почувствовал, что больше не может. Голова стала пустой и звонкой, словно разум, изнемогший в отчаянных попытках найти выход, сдался и отошел в сторону. Руки сами, на каких-то непонятных рефлексах повели боккен в сторону – смешно и нелепо, будто подставляясь под удар – но монах споткнулся на середине тщательно продуманной связки, четырхнулся и с досадой уставился на противника.
Парнишка попался тщедушный, такого можно перешибить одним пальцем. Сколько таких он повидал, с горящими глазами и крестьянскими железками бросающихся прямо под его меч… Опыта никакого, сил и ловкости – тоже. В глазах – решимость отчаяния и дерзость юности, что заставляет сопротивляться до последнего вздоха, но мало чем может помочь в реальной схватке. Обычно он с такими не церемонился, разрубая первым же ударом, однако тут был особый случай – велено было не убивать, но сломать, заставить ползать на коленях, вымаливая пощаду. Бывало и такое – ползали, как же. И не на коленях, а на обрубках ног, пуская кровавые пузыри и жалобно уставившись пустыми глазницами… Всякое бывало. И этот никуда не денется. Не было еще таких юнцов, которые могли бы сопротивляться замыслам Церкви и опытного воителя. Вот только мальчишка об этом, похоже, не знал. Раз за разом он поднимался, держа обеими руками неуклюжую, смешную палку, и упрямо шел на мечника, вызывая в нем уважение… Подобное испытывает волкодав перед тем как прихлопнуть бесстрашно бросающегося на него котенка.
«Ладно, пора кончать, – решил монах. – Сейчас подсеку ноги, пусть почувствует, как немеет тело, как кровь заливает чистый песок арены. На обратном ходе сниму с лица клок кожи побольше – и завоет щеночек, никуда не денется».
Монах шагнул поближе, просчитывая комбинации, но тут парнишка поднял голову – глаза его были пустыми и в них, еще недавно темных, плескалось фиолетовое пламя. Тщательно продуманный удар пропал втуне – нелепая палка, выставленная под совершенно неправильным, глупым углом, умудрилась не только сорвать тщательно отлаженные, заслуживающие восхищения финальные задумки поединка, но и расцарапала ногу – смешно, нелепо и как нельзя некстати.
Воин рассвирепел и кинулся вперед, вращая двуручником. Нельзя убивать? Ладно, не будем. Покалечим слегка, пусть поймет, что значит вставать на пути у мастера своего дела и портить его план блеснуть умением перед высшим духовенством – а именно оно сейчас наблюдало за происходящим. Тем не менее странный юнец ничего понимать не желал. Он все так же падал, уворачивался, совершал глупые, смешные движения, и отработанные, верные, никогда не подводящие приемы пропадали даром, а окованная дрянным железом палка раз за разом чувствительно тыкалась в ребра, разрывая одежду, кожу, заставляя почувствовать боль.
Монах разъярился. Никто не смеет нелепыми вывертами позорить искусство боя! Да еще как! Шатается, падает, словно пьяный… Не бой, а насмешка над его мастерством! Он начал работать уже на поражение, не думая о последствиях. Накажут? Плевать! Слишком ценен опытный мечник, чтобы бояться за свою жизнь – а остальное стерпим! Но этого нахала поставим на место.
Элан недоумевал. Разум его бастовал в попытках найти смысл в происходящем, но благоразумно не вмешивался, сознание словно парило в стороне от тела, отрешенно наблюдая за происходящим – а странный, нелепый танец продолжался. Веселый и опасный хмель туманил голову, руки вдруг стали легкими, почти невесомыми, ноги наоборот погрузнели, заставляя спотыкаться и качаться из стороны в сторону, а то и вовсе падать навзничь, что неминуемо должно, просто обязано было по всем законам логики привести к поражению. Это было ясно написано на растерянном и одновременно озверевшем лице противника Элана. Его меч, еще недавно такой легкий и верткий, падал тяжело и сильно, как топор палача – щадить его, похоже, уже никто не собирался – но при этом он ничего не мог сделать! Непонятно почему у опытного и сильного воина не получалось справиться с неуклюжим юнцом, шатающимся, как пьяный. Элан с удивлением наблюдал, как его руки взмахнули бокеном, будто бы пытаясь что-то показать невидимым зрителям, и совершенно случайно на его пути оказался меч противника. Взвизгнув, монах в очередной раз отлетел куда-то в сторону, а неуклюжая, вся в зазубринах палка прошлась по лицу, раздирая кожу и заливая его кровью. Монах взревел раненым быком и кинулся вперед, высоко подняв двуручник над головой. Хранитель отбросил бокен в сторону, пытаясь убежать, однако руки опять подвели его, и он полетел вперед, прямо под ноги рассвирепевшему воину. Монах споткнулся – проклятая деревяшка шарахнула ему по ногам – и упал лицом вниз… Элан попытался поддержать противника, шагнул вперед – но опять сделал это, словно пьяный. Меч противника зарылся в песок за его головой, а его собственные руки, вместо того чтобы смягчить удар, неловко повернули голову монаха – раздался негромкий хруст, и тот затих уже навсегда.
Тишина, воцарившаяся на площадке, будто звенела. Тело медленно отходило от напряжения. Землянин встал, не отводя взгляда от распростертого тела, и вдруг заметил стрелы. Сотни стрел были направлены на него из-за каждого выступа, из каждой бойницы, и тетивы на луках были натянуты до дрожи в побелевших пальцах. За ними виднелись белые, испуганные лица с расширенными глазами, будто ожидающие, что он сейчас превратится в чудовище и начнет пожирать поверженного противника.
– Спокойнее, чада. Все видели – это просто нелепая случайность. Вы ведь не хотели его убивать?
Иерарх дождался неуверенного кивка Элана и, удовлетворенно кивнув, продолжил:
– Вам следует отдохнуть и подкрепить свои силы. До завтра.
Глава 6
– Великая! Помоги! – Ракх-инти распростерся перед Греей, прервав ее возвышенные думы.
Так раконцы деликатно называли любимое времяпровождение всех драконов – покемарить на горячем камне после сытного обеда, наблюдая удивительные грезы, проносящиеся перед глазами воспоминания о прошлом и смутные образы будущего. В принципе, каждый дракон мог, сосредоточившись, увидеть и более ясные картины грядущего, но большинство драконов этого боялось, считая, что таким образом они не столько предугадывают, сколько формируют свое «завтра», лишая себя внутренней свободы. И не было для гордого племени дракона большего проклятия, чем добровольное рабство – даже если это всего лишь зависимость от собственного предсказания.
– Встань, жрец. Чем я могу помочь приютившему меня народу Вар-Раконо, отплатив за проявленное гостеприимство и скрашивание долгого ожидания?
– Что ты, Великая! Ты нам ничем не обязана, для нас честь принять земную мощь Триединого, и лишь тяжкие страдания нашего народа заставили обратиться к тебе в этот горький час…
– Вряд ли я могу помочь целому народу. Сейчас мои возможности – это просто сила обычного дракона, не более того.
Грея встревожилась. Лицо жреца было непроницаемо, но, похоже, он уже отвел ей место в каких-то своих планах, пытаясь втянуть во внутренние интриги.
– Не обычного дракона, Великая. Как минимум – очень мудрого. Кто знает, может, это именно то, чего не хватает нашему народу… Но чего не хватает вам, уважаемая, это покоя и возможности спокойно дождаться своего Хранителя. В нашей стране разгорается гражданская война, и нам нужна ваша помощь.
Грея потянулась и зевнула как можно шире, выпустив клуб дыма сквозь ноздри. Даже в человеческом обличье это произвело впечатление. Ракх-инти побледнел и отступил на шаг.
– Революция? Это может оказаться забавным. Возможно, я и понаблюдаю за ней. Вы за или против?
Жрец глубоко поклонился, между тем в его до этого ровном голосе зазвучали вкрадчивые нотки:
– Если вы, Великая, хотите остаться в стороне – это ваше право, и никто не смеет его оспаривать. Но, похоже, Хранитель уже на подходе. И каковы его шансы выжить в стране, где все воюют друг с другом, у всех оружие, и для каждого человек – кровный враг?
Глаза Греи вспыхнули фиолетовым огнем. Тело затряслось, сразу увеличиваясь в размерах и обрастая чешуей; огромный хвост бил по скалам, превращая камни в песок и пыль; струя пламени опалила землю, заставив раконцев, предусмотрительно попрятавшихся по щелям, взвыть в голос – как и все рептилии, они были чувствительны к высокой температуре.
Лишь через час после того, как дракон успокоился и превратился в очаровательную девушку, Ракх-инти выполз из небольшой трещины в скале, весь в земле и пыли, и на коленях приблизился к Грее.
– Прости меня, Великая, можешь сорвать злобу на мне…
Та задумалась, заставив раконца стать на несколько оттенков светлее.
– Твоя смерть в данном случае ничего не изменит, а значит, нет смысла напрягаться. Лучше встань и расскажи все подробно.
Драконесса поудобней устроилась на камне и приготовилась слушать…
– Итак, мы остановились на том, что Бог – есть все вокруг нас. Вселенная – его тело, звезды – его глаза, туманности – его дыхание. Он есть во всем, он есть все. Он Бесконечен! – Религиозный огонь вспыхнул в глазах иерарха.
Он привстал, собираясь упасть на колени, но вовремя остановился – не пристало столпам Церкви падать ниц перед кем бы то ни было… И продолжил уже спокойней:
– Всевышний – бесконечность, вмещающая в себя равно легко любые наши действия: ведь вы наверняка знаете, что у бесконечности есть и положительная, и отрицательная составляющая. И поэтому вы не можете сделать его ответственным за зло, творящееся вокруг! – И иерарх с торжеством фанатика откинулся на спинку стула, с усмешкой поглядывая на Элана, растерянного от такого напора.
– Позвольте, но если я правильно понял… Из вашего вывода следует, что Бог есть вселенная, природа, безразличная к человеку… Зачем же тогда ваши храмы и богослужения?
Иерарх усмехнулся.
– Не будьте наивным… Это нужно для черни, и потом – есть еще вы. Само существование Триединого, как символа божества, сошедшего на Землю, позволяет говорить о локальных проявлениях Бога и персонализации его как личности. Это дает интересные возможности для диалога между Богом и Церковью.
– Даже так? Именно Церковью – с большой буквы? – Хранитель с иронией смотрел на священника. – Не много ли чести? Вы хоть сами замечаете, что играете словами? А насчет того, что я в пути – это точно. Тот, кто уверен, что знает все – не знает ничего.
– Вы не правы… Религия ведет к одному – к ИСТИНЕ. Это в науке играют словами, а в религиозности все по-другому – то, что было вчера, уже никогда не повторится! Наука – это просто ЭКСПЕРИМЕНТ, но лучше вот так: наука исключает самих ученых. Она спрашивает обо всем, кроме самих спрашивающих. Религия вопрошает о вопрошающих. Поле деятельности религии – это та область, которую наука постоянно отрицает: узнать познающего, увидеть смотрящего, почувствовать чувствующего, осознать сознание. Определенно это гораздо более великое приключение, чем любая наука, потому что это происходит внутри самого ученого. Ученый может отправиться к истокам, может найти самую отдаленную границу объективной реальности, но останется абсолютно несведущим относительно самого себя. Поэтому ученые не только бесполезны – они вредны!
– Физика поля не является вещью, но существует – и ученые с ней работают! И именно они найдут Бога! Просто потому, что не говорят, а делают, не жонглируют словами, а ИЩУТ! Это гораздо сложнее, но – правильней! Впрочем, я понял, что дискуссия невозможна – ваше сознание зашорено, вы просто не допустите другой точки зрения.
– Какой вы еще ребенок! Именно тот, кто верит, не задумываясь, – знает все! Глупец норовит сделать добро и забывает о людях. Мудрый бездействует. Глупый делает тысячу дел, и дела его нарочиты. И оттого у глупца все именно так: утрачена добродетель – выпячивается справедливость. Утрачена справедливость – вырастает закон. Закон есть угасание преданности и веры и начало смуты. Как цветок отвлекает от плода, так познание уводит от истины. Благоговение перед цветком – признак невежества. Мудрый ищет плод, не соблазняясь веером соцветий. Как цветок отвлекает от плода, так познание уводит от истины. И будешь ты как цветок, у которого Церковь оборвет листья, дабы превратилась его жизнь в горький, но необходимый плод завершения!
Иерарх трижды хлопнул в ладоши, с сожалением смотря на Элана. Дверь бесшумно распахнулась, и в проеме возникли трое плечистых монахов с веревками в руках.
– Похоже, логические аргументы кончились, в ход пошли более сильные, – мрачно сказал себе Элан, оглядывая карцер.
Темная келья размером не больше чем метр на два, но, в отличие от того, что рисовало воображение, довольно сухая, к тому же есть деревянные нары. Однако не успел Хранитель порадоваться этому обстоятельству, как его грубо бросили на пол и принялись плотно упаковывать в гигантский кусок брезента, наматывая его как можно туже. Специальные застежки защелкнулись вдоль всего полотна, оставляя его ровным и не позволяя пережаться.
– Человеческая плоть слаба, но именно она заставляет нас гордо поднимать голову и бросать вызов тем, кто неизмеримо сильнее и могущественней. Поднимите и положите его на скамью – мы же не хотим, чтобы наш будущий соратник простудился?
Грубые руки небрежно подхватили спеленатого как младенец землянина и небрежно бросили на нары. Тот больно стукнулся затылком о стену и прикусил губу, чтобы не взвыть от негодования и бешенства. А тихий, елейный голосок продолжал вещать:
– Это так называемый кокон лишения тела. Несмотря на твои попытки напрячь мышцы на руках и ногах, завернут ты очень надежно. Мои помощники – мастера своего дела. Сейчас ты не можешь пошевелить даже пальцем. Правда, лицо заматывать не велено, но это слабое утешение – после того, как закроется дверь, даже лучик света не проникнет сквозь каменную толщу. И, кстати: после часа нахождения в коконе все тело немеет, и ты перестанешь его ощущать, через сутки мышцы начнут медленно погибать от недостатка кислорода, а еще через неделю у тебя начнется гангрена рук и ног. Даже я не знаю, когда тебя отсюда выпустят. Наверное, тогда, когда ты решишь идти по пути, милосердно указанному тебе святой матерью-церковью. До встречи! Или прощай, не знаю…
Дверь закрылась, и наступила темнота.
Кап. Кап. Где-то за стеной, на пределе слышимости звучал перестук капель. Элан облизнул пересохшие губы. А он еще радовался, что его поместили в сухую камеру! Руки и ноги он перестал чувствовать почти сразу. Они будто растворились в тесноте черных тисков. Потом пришло отчаяние – и удушье. Легкие не могли растянуть толстый брезент, и человек заметался в ужасе, пытаясь вдохнуть побольше воздуха.
Но скоро сил на отчаяние не осталось. Тюремщики хорошо знали свое дело – воздуха в сжатые легкие попадало ровно столько, чтобы не умереть от удушья. Хранитель сам не заметил, как приспособился дышать ровно и неглубоко, как во сне, аккуратно расходуя каждую молекулу кислорода, попадающую в его тело. Он даже стал приноравливаться к странному состоянию покоя, в котором оказался – и все же на смену удушью пришла жажда. Вначале слабая и еле заметная, она постепенно набирала силу. Элан с содроганием наблюдал, как растет это столь простое, сколь и невозможное сейчас желание. В тщетной попытке освободиться он вновь заметался на топчане, пытаясь сделать хоть что-то, но добился лишь нового приступа удушья.
Землянин притих, ожидая, когда легкие вновь заработают в том особом режиме грез наяву, когда дыхание станет едва различимым, будто ветерок от крыльев порхающей бабочки – и не заметил, как сознание его стало совершенно чистым, словно кто-то провел по нему тряпкой, сметая неуклюжие и неловкие мысли, мешающие внутреннему состоянию покоя и какой-то странной, неземной белизны. Сразу куда-то исчезли все страхи и волнения, тело успокоилось и работало от силы в одну десятую своего обычного режима. Удары сердца стали медленней… Еще медленней… Приходилось ждать, дожидаясь очередного удара: тук… тишина… Кажется, прошла целая вечность, полная пустоты. Тишина, не нарушаемая уже ничем… Тук… Потом биение сердца стало глуше, и приходилось напрягать слух, чтобы уловить его и до этого негромкие удары. Элан внезапно обнаружил, что висит над топчаном, с трепетом всматриваясь в собственное тело… Внезапно нахлынул страх – и тело под ним забилось, ринулось вперед, и Хранитель вновь ощутил давление старого брезента. Он заставил себя успокоиться и принялся рассуждать. Смерть в его положении – мелкая ошибка, не более того. А вот возможность управлять своим сознанием независимо от тела – это стоило использовать. Землянин вновь, теперь уже сознательно принялся выравнивать дыхание, пытаясь замедлить удары сердца. Это удалось не сразу – мысли и предположения, теснившиеся в голове, мешали, сбивали с нужного ритма. Но когда разум, изнемогший от непосильной задачи, расслабился, уступив рефлексам; когда пришло то состояние грезы наяву, тот странный и непонятный миг между явью и сном, растянутый не на мгновения – на века, Элан почувствовал, как медленно отделяется от тела и поднимается над топчаном.
