Дмитрий Николаевич Москалев
Куда светит Солнце. Поэмы и пьесы
Книга первая. Поэмы
Поэма первая. Преступник и его тень. Роман в стихах
Предисловие
Дорогой читатель, эту книгу я хотел выпустить очень давно, но не мог толком ее начать, т.к. заниматься поэзией и философией тяжкий умственный труд, но я справился.
После написания поэмы, мне, как и любому автору собственная работа, показалась слабой, но после же убедил себя ее выпустить, вписав в философские рассуждения о процессах и явлениях в жизни людей. Я не претендую на истину и не планировал читать нотаций и мораль, каждый может поспорить со мной и подвергнуть критике, меня устроит такой подход, ведь в поиске и познается истина вещей. Тем более прохождение аспирантуры помогло мне подняться на новый для себя уровень в философии, увеличить свой просветительский опыт.
Поэты совершают одну и ту же ошибку – мнят себя гениями. Поэзия – как музыка, бывает либо хорошая, либо посредственная. Гениальность поэзии путают со способностью красноречиво выражаться, когда выражают либо набор слов, либо настоящий, монолитный смысл и идею произведения. Себя поэтом не считаю, на меня лишь повлияли Шекспир и Гёте.
Мысли и образы в этой книге, хочу обговорить это в предисловии, абстрактные и не связаны с личностями, событиями ни в мире, ни в стране, если кто-то подразумевается конкретный, то я указываю имя и фамилию, если страна, то конечно ее название. Эта книга – как одежда, которую вы можете примерить.
Глава 1. Ненависть в своем основном обличии
Ода Ненависти
Зачем тебе, о человек, желанье жить? Жизнь – драгоценность.
Вы когда-нибудь замечали, что некоторые люди желают умереть? И выставляют это за желание жить?
Стремление навести себе и окружающим вред, выдавая за могучее намерение сделать добро? Правильно говорят, что благими намерениями выложенная дорога в ад, если туда вообще есть дорога как таковая, а не лишь один вытоптанный босыми ногами путь. Но отбросим наши религиозные верования касательно ада и рая и всякий там намерений и полунамерений. Сейчас в век технологий остается вера только в искусственно созданный рай и ад. Ведь можно же сказать, что, если ада не существует, его можно выдумать, так и есть. Его выдумали. И воплотили люди.
Зачем? Стремление разрушать и строить новое, а потом вновь разрушать заложено в человеке с тех времен, когда тот научился только отламывать большую и тяжелую палку, понял, что ей можно дубасить своих соплеменников и так устанавливать свою власть. Сложно заметить, как растет лес, как утолщается ствол, для этого нужен созерцательный ум философа. Но каков адреналин, когда это огромное дерево с треском падет, собирая ветки рядом стоящих деревьев и в ужасе смотреть, как оно давит под собой сородичей? Это ли не истинное стремление людей разрушать?
Но думаю, в жизни все намного сложнее. Жизнь человека, безвольного заметьте, состоит из убеждений и предубеждений. А откуда эти предубеждения или изворотливые убеждения произошли уже другой вопрос. И совсем другой вопрос, почему человек абсолютно просвещенный старается их избегать, ведь ему дорога мысль о вечном и долгом, как о том столетиями растущем высь к солнцу стволе. В отличии от темного ума, которому нравится треск рушащегося вокруг мира, этот треск пылающего пламени вокруг и стремление заставить других в этом пламени сгореть.
Но зачем? Для чего? Чтобы побороть собственный страх смерти. Победить этот страх и остаться со смертью один на один. Вокруг должно быть столько смерти, чтобы наблюдение за душами восходящими отвлекали тебя от злобы дня и не напоминали тебе о твоей очереди, ведь это умолят страх. Не я, не я, а он, или она.
Но, чувствуете? Чего-то не хватает. Да! Не хватает именно того ключа, который заводит весь механизм – ненависти.
Ненависть ко всему
Я давно изучаю ненависть. Неправда ли хороший опыт в тридцать лет? От тех насмешек, унижений и избиений к всеобщей грызне и повсеместной смерти. Жить в постоянной ненависти – это жить в кошмарном сне, быть в нем то жертвой, то насильником. Так рождается насилие, из нашего сломанного ума, мировоззрения и восприятие того, что никак иначе, а то будет хуже. Поэтому нужно сделать больно, чтобы больно не сделали тебе. Но так ли это? Неужели? Подложить тело ближнего под падающее дерево или срубить это дерево жизни тогда, когда палка сменилась на изделие и продукт нашей уже окрепшей мыслительной деятельности? Ненависть – продукт нашей мыслительной деятельности, глубоко уходящий корнями к временам костров и пещер, когда нечто тебе непонятное, отрицаемое, и возможно находящееся в другом лесу, там за ночной тьмой подвергалось сомнению, неприязни и отторжению, как словно чужая мысль и идея, словно чужое мнение о жизни и ситуации. Неприятие, ненависть к чужому мнению рождается в пещерном сознании, темном. Которое не стремится к знанию, безопасности и просвещению. Мрак современности заключается в насаждении мракобесия и невежества, когда в эталон ставится ненависть. Сама главная добродетель, из которой соткана то ткань современной гибели человека. Бытовая, расовая, национальная ненависть есть невозделанная почва для зерна душ, которые искусный манипулятор сеет, а затем жнет, не щадя.
Когда в лесу становится слишком мало деревьев, то на горизонте появляется соседний лес.
Но далеко ли мы ушли от первобытного общества, если современное общество верит в духов и суеверия? Недалеко!
Когда, вместо благословения какая-нибудь бабушка плюёт тебе в спину и насылает порчу? Первобытный менталитет существует параллельно с развитым индустриальным и, даже, постиндустриальным обществом, и вырастает из невежества и ограниченности знаний, недостатка логического мышления. Бытие определяет менталитет народный.
Суеверие – есть разрыв с естеством, уход от естества в область страха и мистических вымыслов, догадок. Человек в этом случае ждёт предзнаменования и находит его, даже ни в чём неповинной чёрной кошке – явление это есть стремление возбудить в себе волю, а следовательно, спекуляция сознанием, переходящая в область неосознанности, назову эту спекуляция – спекуляцией суеверных суждений.
Воздух душный и жмет внутри
Когда человек сотворил богов, ему ничего не оставалось как создать антибогов. Но зачем? Ведь кому-то не подходили новоявленные кумиры. Существование лесных богов и проявление пантеизма было слишком прямолинейное и природное. Что рождается, то умирает, что подвластно и доступно, может быть тобой поймано, съедено и порабощено, иначе природа не даст тебе выжить. И тут появляется незаметный технический прогресс, который постепенно навязывает свою волю Богам и не все боги согласны быть пантеистическим, им нужна конкретика, нужны благие намерения.
Да. Судьба решит. Эта пресловутая судьба, сотканная из трупов, крови и кишок миллионов убитых на войнах, религиозных судилищах и в революциях. Современная ненависть любит, а иной раз просто обожает подкидывать кости на весах, склоняя их то в одну, то в другую сторону, забывая о простой возможности просто жить без себя самой.
Жизнь без ненависти
Чтобы жить без ненависти, нужна воля. Конечно, воли одних богов для жизни недостаточно, для начала нужно желание или нежелание родителей.
Не важно, стремятся родители дать свою чаду воспитание (или что они под этим словом понимают) или нет, главное это отсутствие желания, или неумение просвещать. Делать растущий ум светлее, изворотливее, прогоняя его через отрицание, бунт, критику и наконец подводя к первоисточнику – истине. Истине, которую не скрыть гримом, масками на маскараде безумных идей и идеологий, не скрыть трупную вонь и запах сожженных навсегда надежд.
Но человек существо изворотливое, во времена депрессии затаившееся и приспособившееся к условиям. Депривация заставляет избавиться от просветительства и вернуться к жертвоприношениям, мраку, иногда и пещерному.
Когда вокруг творится сущий ад, а мы отнюдь не черти в нем, но кто?
Всего лишь пыль, и этот ад для нас, ведь мы никто.
Заслужил ли человек жизнь? Если ее нужно заслужить, тогда зачем люди делают новых людей? Чтобы были?
Тьма любит рассеивать разум, в чем помогает пустая трата времени. Все страдают этой болезнью, просто тратить время, когда наступает тот момент, когда самого времени перестает хватать. Или обратный эффект, когда никогда время не тратилось в пустую, но все равно человек не удовлетворен результатом. Неужели стоит за это ненавидеть других, себя или время? Неужели человеку тяжело остановиться и посмотреть со стороны на себя и свою стремительно текущую жизнь? Тяжело. Иногда непреодолимая сила химии организма и мозга не дает сосредоточится и прочувствовать момент счастья или трагедии, пытаясь превратить цветное или черное в серое и ничем не отличающееся от повседневной скучной реальности.
Такие моменты стоит ценить, когда у тебя впереди вся жизнь, но что они стоят, когда ты стоишь на пороге дома смерти? Смерти плевать каким ты был, хорошим или нет, бил ли ты жену или ненавидел соседа за красивый дом. Возможно дело в желании быть лучше, не имея возможности и тогда появляется этот червяк зависти и приуменьшения чужих достижений, который подпитывается гневом и эмоциями, вырастая в войну и ненависть.
Когда сливается поток добра и зла, можно ли различить в нем блеск или глубину? Стоит ли бросать в него камни, надеясь услышать всплеск, когда гул заглушает собственный внутренний голос разума. Разница лишь в том, в потоке ли ты или на берегу, ждешь участи своей, когда и на тебя наступит вышедшая из берега беда и поглотит. Где собственный голос сольется в шуме, и лишь самый сильный голос будет способен развеять эту стихию и позвать на помощь, но остановить поток он не сможет. Русло как историческое течение, прокладывает путь к потрясению.
Получается, что смерти все равно, каким ты был, но жизни нет. Жизнь ли требует справедливости или смерть пытается всех уровнять и в этом ее справедливость, ведь лишь смерть дает покой, избавляет от забот, страха и чувств.
Ненависть как тяга к жизни рождает инструмент борьбы несправедливый, ведь она ослепляет и делает взгляд на вещи субъективным, ведь не у каждого есть мудрый руководитель, способный посеять умную мысль, или поставить под сомнение, принятое или обдумываемое решение.
Мир разграничен и логичен, пытаясь поставить дикость человека в рамки, так был придуман закон, которому потворствует наука. Но наука не дает ответы на житейские вопросы, в отличие от мудрых людей, знакомых с наукой.
Науку можно бить, топтать, роптать на нее и критиковать, и она всегда взойдет и вновь вырастет в отличие от религии, где стоит табу на критику, ведь наука заключается не только в знаниях и книгах, но в людях, которые живы и которые не теряют критическое мышление, даже от блеска великих открытий. Всегда, в каждой истине остается трещина, которую может расковырять пытливый ум и найти там новую вселенную. Так и ненависть можно расковырять и выпустить клубок таившихся в ней червей.
Но что тогда? Разбегутся ли эти черви поглощать питательный сок почвы или же двинутся к окоченелым трупам?
Ненависть не для этого создана химией человека, чтобы просто взять и испариться. Ее культивируют особые черви, иногда имея большой опыт за спиной и огромный статус, например, приближенного к божественному величию или мудрости, хотя эта мудрость всего лишь напущенный эгоизм, старающийся запудрить мозги просящим очередной порции мудрого словца, приправленной остротой.
Существует зависть, которая в ненависти своей к обладателю любимой вещи для завистника, или наоборот нелюбимой и ненавидимой, либо качества, стремится ввергнуть этого обладателя в ничтожество, нищету и неудачи. Такой завистник сделает все чтобы насладиться собственной властью и могуществом, и горе тому, над кем висит такая власть. Зависть эта наиболее разрушает человека, его личность, ведь она несет в себе зло. Чем долее терзает завистник свою жертву, тем дольше терзается сам, и гниет духовно.
Торговцы ненавистью
Наивный читатель думает, что ненависть культивируется сама по себе, словно плесень рождаясь там, где достаточно влажно и нет света. Но нет, не эти факторы основные. Есть фундамент, в основе которого лежит именно желание некоторых индивидов приторговывать и этим, получая выгоду для себя, выступая скверной дойной коровой, дающей мерзкую жижу из дерьма и желчи, которую хитрые торговцы пихают прямо в рты жаждущих и голодных на ненависть ко всему, всем или ближнему, не такому как они сами.
Глава 2. Преступник и его тень
Поэма о невозвратном
Совсем чуть-чуть, мне хочется заложить кирпич новой кладки в форме стиха, посвященного стене скорби и антиненависти. Дабы почувствовать весь серьезный настрой сей книги дальше пойдет немного поэзии, которую вновь сменит проза и философствование, которое поставит после всех умозаключений огромную точку.
Ведь тонкость невозможно рассказать, ее пропеть лишь можно или промычать.
В качестве действующего лица – крупный чиновник немецкого провинциального городка, судья и дворянин Зигфрид фон Фейхтванген, злодей, душегуб сорока пяти лет. XIX век.
I
Роман в стихах о невозвратном.
В качестве действующего лица – крупный чиновник немецкого провинциального городка, судья и дворянин Зигфрид фон Фейхтванген, злодей, душегуб сорока пяти лет, но уже старик. XIX век, остальное вы поймете сами…
Зюгфрид страдал от головного недуга, ночами он часто не спал, а если сон брал свое, то его непрестанно мучили кошмары. Так продолжалось много лет, и бессонница, тревожность взяли своё – они истощили старика, сделав его рохлей. Да-да, старой рохлей, развалиной. Всю жизнь этот человек имел невероятную энергию, которая, конечно, выливалась не в благие дела, а в отвратительные. А если вдруг ему было выгодно потратить энергию на благое дело, то вы прекрасно знаете, чем вымощена дорога туда, куда и не надо называть, все знают куда та ведет.
Судопроизводство утомляло его больше, чем занудные коллеги. Скука, мигрень, больная спина сделали и без того раздражительного человека вспыльчивого и раздражительного, но в одну ночь, всё это ушло в какой-то густой туман и Зигфрид почувствовал приближение своей кончины. Он стал грустным, он стал задумывать о прошлом, чего никогда не делал. Прошлое, как и вся скверна по его вине, его то и не интересовала, пусть хоть весь мир треснет по полам, угрызения совести его ни чуть не мучило, но до этой ночи. В эту ночь что-то зашевелилось в его груди, к горлу подступил комок, и работа совершенно не шла, он, судья, благородный муж, голубая кровей наиголубейшей крови, отодвинул документы в сторону, чего прежде никогда не делал. Он сделал над собой усилие, но заснул, что было потом… а вот что было до этого.
Кабинет Зигфрида.
Зигфрид поначалу не спит, на столе горит свеча, открыта счётная книга, документы стоят в стороне, хозяин дубового стола задумчиво смотрит на огонь, его мучают головные боли. Он одинок и немощен, но грозен и опасен, не осторожный взгляд, слово, всё помнит он, этот судебный гад, эта змея, в обличье судьи. Зигфрид любит власть, и если у него ее отнять, то старик непременно сойдет с ума, он тронется и умрет, раньше, чем его замучает недуг.
Зигфрид:
– Благо для других
Сокрыто столь полно
В поступках окрылённых,
Их действие настолько велико,
Что мне противно целиком оно.
Зигфрид всегда ненавидел законы, они мешали ему судить. Молодым, а больше старым, он полюбил деньги. Заработок, взятки, обогащение всецело поработили его, и вряд ли сыскался бы такой наглец, своим скряжничеством попытавшийся перебороть Зигфрида, имеющего секретные сбережения, дома, дворцы, плантации, суды, о да! Суды, свои карманные суды и военных, и чего только не имел старик через своих поверенных лиц. И он, будучи человеком не глупым, понимал, что смерть лишит его всего, и он ревновал свое богатство к смерти.
Не выгодно добро,
Оно мне и не ведомо,
Когда ни роста, ни процента ни дано,
И ни за жалость, ни за милосердие,
Наживы не имея – я не приложу усердия.
Что чернь мне? Что мне нищий смерд?
Я повелитель, я земной Гефест!
Кую я славу и богатство самого себя,
Без молота и без огня.
Не отступлюсь я от своих предубеждений,
Не отрекусь я от своих и преступлений,
Но то секрет,
Он скрыт от всех,
И лишь единственный кошмар
Такую жуть агонии и страх нагнал,
Что позабыл, когда последний раз я спал.
Но спустя время боли его отпускают и он засыпает в кресле. Ему снится всё тот же кошмар, который одолевает его уже на протяжении нескольких месяцев, ему снится ад. Ад, как покажется с первого раза, довольно милый, но увы, хочу разочаровать читателя, ад в который погрузился Зигфрид – настоящий, там вонь, там нечем дышать, там мука и страдание для каждого своё, и это не школьная скамья с хулиганами за спиной, которых ты сторонишься в коридорах, там настоящие истязатели душ, профессионалы своего дела.
Ад.
На вратах ада написано "Каждому своё".
Наверное, ад придумал какой-то промышленник.
Из-за ворот поют песню. Уныние грех.
Уныние:
– …Я жил пастухом,
Пастухом и умру.
Хотел я от мира отнять
Уж больше того,
Что мне мир может дать.
Я жил пастухом, пастухом и умру,
Я стадо пасу и нет сил на борьбу…
Горит лава, горит небо, черти водят хоровод вокруг Зигфрида. Им весело, они наслаждаются забавой, для них душа – игра, круглый мяч, предмет, им дела нет до боли и страданий людей, они понимают только свои, собственные проблемы, но тем они и сродни людям, бессердечные и жестокие.
Хор чертей:
– Вопи от слёз наш милый спутник,
Долой надежды уходящий миг,
Варись в сегодняшнем и настоящем,
Ведь ты, богов молящий,
Ты – мерзостный преступник!
Чего ж от ласки нашей так поник?
Вопи и радуйся, как прежде,
Страстей твоих нам хватит за глаза,
Ты рваной и гнилой одежде
Будь рад, пусть с щёк твоих бежит слеза.
Тобой порок повелевает,
А нами лишь злой рок,
Покуда твари божьи умирают,
Наш непрерывен род.
Раздастся гром, и молния сверкнёт,
В чертогах ада мёртв твой Зевс, Аид тебя лишь ждёт.
Вулкан из жерла лаву извергает,
Истлевший телом пепел изрыгает,
И мерзкий чорт, учуяв грешников, в окрестностях снуёт.
Им веры нет – они поистине особые лжецы,
Они утешат словом нежным, а сами носят хворост и топят пламенем котлы.
Здесь тела нет, лишь образ тела,
Его и жгут, и бьют и щипят, кипятят!
И с ним, порой, обходятся умело,
Порой чертей и кнут и кочерга кусаясь яростно, бросаются за дело.
Но этот мир – иллюзия земного,
Есть сторона несправедливости закона.
Зачем ещё земному человеку ад?
Единственно затем, что в суетных земных делах его разлад.
Мы в жизни сами ищем путь,
Едва ли в сторону нам суждено шагнуть,
Как мигом принимаемся его прокладывать, впотьмах,
Чрез неудачи, горе, через страх
От тьмы, сквозь свет, и вновь во тьму.
Где-то вдалеке поет демон, голос его грубый, но мелодичный, тысячи душ ему подпевают в агонии криков. Песнь его рваная, но мрачная и зловещая, и он поет, так, как никто не умеет петь в аду.
Демон издалека:
– I need get down
Through the hell that will save the soul own,
Which will help me it to try on,
And see how will sound one to
And how silent this will sing for you.
Where bones are carpeting our way,
Being is only patch out of the darkness in
Light and again into the darkness dives.
Появляется Харон в лодке, он поёт незнакомую грустную песню. Харон останавливается у берега и зовёт Зигфрида. Черти, поиздевавшись над стариком, расходятся, довольные и счастливые, если это можно назвать счастьем.
Харон:
– Уже пора,
Цена расплаты высока,
Монету крепко ты держи в руке,
Не потеряй её, ни то придётся в вечности томиться налегке.
Зигфрид садится в сырую лодку, и они молча переплывают реку Стикс. Когда Зигфрид оказывается на противоположном берегу его подхватывает под руку демон и уносит за собой. Демона Зигфрид не видит, он постоянно находится за спиной, но Зигфрид узнает голос, недавно звучавший из-за холмов. Старик понимает, что демон поет ему, и слова посвящены ему одному, и что ему, существу потустороннему известно всё.
Демон:
– Что заставляет их, людей, и ненавидеть и любить?
Что заставляет их бродить,
Иль предавать?
Или кидать в другого камень?
Что заставляет их беречь гроши,
Что заставляет их рыдать или молчать у плахи?
Что движет тем пером,
Чей росчерк так легко готов
Другому жизнь перечеркнуть,
Не разобрав ничуть ни быт, ни суть,
Что движет той рукой, готовой жечь и жечь?
Иль языком, который изливает желчь?
Все их дела –
Есть отраженье в зеркале нутра.
Все их слова,
И их натура, красота,
Или уродство –
Есть со скотиной низкой сродство.
Они изжили свой короткий век,
Они творили и добро и зло и не смыкая век,
Корпели над долиной ржи,
Засеянной во лжи,
В лукавстве,
Чтоб верить в собственную ложь могли
И в выдуманную правду,
Но тут, в аду, они от собственных же рук
Нашли за все грехи расплату.
И пусть теперь казнятся делом рук своих,
Так поделом пусть будет им.
Демон водит Зигфрида по аду и приводит его к гнилому болоту, в котором завяз человек. Ад ужасен, мрачен, у Зигфрида нет сил сопротивляться, железная хватка водит его, указываю ему на ничтожество, на свое ничто из другого мира, где он был король, а где он ничто, никто, воздух, который можно брать, как перышко синицы в руку, сжимать, разжимать, можно смять, сломать или сжечь. В болоте куча людей, они увязли навсегда, но этот человек ему знаком, он знал его в своей земной жизни, он был его "другом", удобным и также любящим деньги, бюрократом, вечно тормозящим всё и вся, все дела, словно тем, попадали в болота, вязли там и протухали.
Мученик:
– Мир обронили,
Мир разбили.
Нас новой жизнью наградили,
В ней пламя, лава, серный смрад,
Когда-то ад – был сад,
Когда-то ад и раем был,
Но бог об этом месте навсегда забыл.
Молю тебя, дай руку мне,
Я как во сне,
Не наяву,
В трясине вязкой я тону.
О дай мне шанс,
Избавь лишь нас
От одиночества в мученьях.
Зигфрид:
– О, нет! Утянешь за собою ты меня!
Ты наважденье!
Прочь!
Ничем я не могу тебе помочь!
Не дам тебе руки,
Как сильно не проси.
Зигфрид отдергивает руку от демона и пытается вырваться, убежать прочь, но топь не дает ему сделать и шагу, она всасывает его ноги, обволакивает нагие ступни, которые начинают гореть от кислоты. В дали слышен стук наковальни, уныло поют рабочие в душном овраге, но где до за когтистым холмом, поверх которого бьет красноватый и тусклый свет от кровавого, едва освещающего, но знойного солнца за темными облаками. Кажется, в этом ненастном мире нет покоя, шум, шум и вонь, Зигфрид вдыхает, с ужасом для себя, испарения гниющих в болоте тел.
Мученик:
– Будь проклят ты,
И все твои дела!
И, ты живой,
А я лишь бренный дух,
Гнию средь злобных мерзких мух!
Зигфрид:
– Плевать! Оставь меня! Пусти!
О боже, дай проснуться,
Пусть будет это сон!
Ад может только сниться!
Зигфрид бросается прочь, он вырывается из трясины, ему помогает демон, тот тянет его, старик носится в агонии, в истерике по аду, рвет волосы. Нигде ему нет приюта, отовсюду его гонят черти, говорят "не наш", мученики плюют в него, или тащат к себе, кидают в него камни. Зигфрид надает навзничь на камень и рыдает, а над ним все парит тот демон и наблюдает, нигде ему нельзя укрыться, везде его ждут глаза и чье-то внимание. Если и есть ад, то там, где все от темя постоянно чего-то ждут.
Зигфрид:
– Не думал я, что так закончу жизнь свою…
Но что за свет зовет меня в чужие дали?
Или глаза мои мираж чудесный увидали?
Зигфрид бредёт вперёд и выходит к берегу реки, вновь появляется Харон, который машет несчастному и подзывает его.
Харон:
– Я, проклятый на вечные дела, перевезу тебя обратно без труда,
Будь полон сил и свеж, надеждой полон,
И встрече нашей рад,
Теперь прощай, и впредь, врата в шеол
Живым закрыты навсегда
И нет пути назад!
Зигфрид сходит на обратный берег. Сверкает молния, огонь падает с неба, и Зигфрид просыпается. Вскакивает с кресла в поту, мокрый насквозь, до последней нитки и он всё еще чувствует смрад ада, чувствует как его руки пахнут серой.
Зигфрид:
– О, ночь пронизывает мрак,
Кошмар внушает потаённый страх,
Я весь дрожу и весь в поту,
Ещё чуть-чуть – с ума сойду!
Мне снился ад,
Мне снилось всё, как Данте описал,
Погибший и истлевший сад;
Не ангел, демон за руку держал!
Водил от круга к кругу,
Я видел в них себя, я видел в них и друга.
Друг, если его так можно было назвать, скорее сообщник, который помогал вершить скверные делишки, скрытные и доходные, выманивать взятки. Он умер от сердечной недостаточности, после того, как всё-таки напился, его бедное сердце не выдержало и прекратило стук, они сказало ему "хватит", но Зигфрид лишь улыбнулся, услышав о кончине своего друга, ибо тайну хранит только один. Вопрос безопасности решился сам собой, но хотя, о какой безопасности шла речь, если Зигфрид был не подсудным благородным мужем?
О, это сон, всего лишь сон!
Но так реален он,
Навеял мне животный ужас,
Воспоминанья воскресил все враз,
О том, как я судил в последний раз,
Как я стремясь обогатиться,
Заставил и других монетой обольститься.
Как я душил младенца – брата своего,
Как чувствовал победу над веленьем сердца,
Мне всё наследство утекло взамен,
"Жизнь на кошелек" – хороший сей обмен.
Имение и деньги стариков – вот результат злодейства.
Самая мерзость, таящаяся в Зигфриде – убийство своего брата, старик в молодости был таким деятельным, что любой конкурент был ему помехой в его нелегком деле накопления состояния, и в один день, решив, что брат будет вечно просить у него денег, помощи, тот пришел в ужас и ночью придушил того подушкой. На утро, бедняжку нашли мертвым, синим, решили, что он подавился слюной и умер. Зигфрид ликовал, и ликовал он всю оставшуюся жизнь. Это было чудовище ужасное и самое опасное, скрытное, на вид – человек. Что он почувствовал, убив брата? Сладость власти над человеческим ничтожеством, не более.
И что ж? Сейчас я важный человек,
Дожить свой век не грех,
Ещё б обогатиться как-нибудь,
Насытиться добром, по-старчески вздремнуть,
Но этот сон, он одолел меня уж напрочь,
Кошмар мой прочь! Долой! Исчезни прочь!
Но что это? Я не отбрасываю тень,
Горит свеча, стоит и стол и шкаф,
Иль мой помешанный и буйный нрав
Играет злую шутку?
Он может ослепил меня, чтоб я
Сплясал от страха под чужую дудку?
Но нет, не вурдалак же я!
О боже, я погиб, судьба!
Старик замечает, что он перестал отбрасывать темь, словно он стал прозрачным эфиром, духом. Он стал легче, головная боль покинула его.
Но кто это крадётся там за дверью не спеша,
Неужто всё – конец? За мною смерть пришла?
Со скрипом отворяется дверь, появляется тень Зигфрида. Старик недоумевает, он думал, что сон кончился, но где его тень? Что за чертовщина?
Входит человек в черном, он словно вливается в комнату, словно сгущается сумрак при закате солнца.
Тень:
– Злодей и тень злодея
Рядом, что может быть глупее?
Хотя и труп отбрасывает тень,
Когда его насквозь пронизывает тлен.
Ты умираешь, посмотри на руки,
И не от злобы, не от скуки,
Тебя ведь старость скручивать
Давно уж принялась!
Старик сторонится, он чувствует что обмочился от страха, горит и от стыда, но ему все равно, он пропал, и просто не подает вида, что опозорен и немощен.
Зигфрид:
– Оставь меня, изыди, бес!
Тень:
– А старость как берёт своё, так и брала,
Едва ли в бархат убралась,
И в гробик нежный улеглась,
Неужто и твоя так жизнь стара?
Зигфрид:
– Ты мучаешь меня, скажи, ну кто ты?
Испуганный Зигфрид рад потерять сознание, но не может, из груди вырывается жалобный писк, не производящий на незнакомца ни капли впечатления.
Тень:
– Я вестник злой охоты.
Давно меня манил твой грех,
Ценитель всех твоих пороков, всех!
Давно я наблюдал и грезил,
И, наконец, тебя я встретил.
Зигфрид:
– Я понял всё, ты смерть моя!
Тень:
– О нет, о нет.
На лице тени не прослеживается ни одной эмоции, кажется, что это не человек, а статуя, словно неподвижная маска его черты. Оно белое и мрачное.
Зигфрид:
– А кто тогда?
Не человек!
Тень:
– Я тень твоя.
Зигфрид:
–Но ты мужчина!
Тень:
– Так тень мужчины я, и ты мужчина,
Но не печалься, не горюй так сильно,
Не буду я тебя насильно
Своим вниманьем наделять,
Скажи, злодей, тебе чужое горе всласть?
Зигфрид:
– О чём ты не пойму…
Тень:
– О том, что нынче на слуху
У каждого мальчишке во дворе,
Пока спокойно ты сидишь наедине
С самим собой,
Ведь кто-то занялся тобой,
Тебе не скрыться между днем и темнотой,
Средь полок пыльных и бездарных книг,
Среди чернила, бумаг и букв сокрытых в них.
Старик понимает, что существо видит его насквозь, все без утайки, всё оно знает и нет существу смысла врать, не соврешь.
Зигфрид:
– Так знаешь ты и все и вся…
Тень:
– Отнюдь, ведь не творю я чудеса,
Я лишь сопровождаю своего творца
От самого начала до конца.
Зигфрид:
– Ты дьявол!
Тень:
– Может быть,
Но не тебе меня судить,
Ведь сам ты сущий дьявол,
Ты самый гнусный вор, злодей,
Ты зло творишь среди людей,
А я творю лишь злоключение злодеям,
И берегу своё, так и чужое время.
Зигфрид:
– Зачем ты здесь, кошмар?
Тень:
– Развеять силу злостных чар.
Не бойся, похвались судьбою,
Открой тщеславное и влажное нутро
Передо мною.
Там где душа должна зиять,
Там пустота и черви спят.
У каждой тени свой творец,
Бывает мудрый, бывает и мудрец,
Бывает и злодей невероятный и паскудный,
Бывает острый на язык, бывает скудный.
Зигфрид:
– Злодеем ты меня зовёшь,
Но знать не знаешь, что сокрыто под листвой
В тени моей души!
Тень:
– Меня хоть не смеши!
Ты обделён душою, затем я и пришёл,
К тебе домой,
Лишь договор оформить меж тобой и мной.
Бездушный человечишка во вред
Ты совесть променял на власть,
Но чтоб себя единственно лишь оправдать,
И пред творцом предстать
И на колени пасть,
Готов без воли всякой угодить в китову пасть.
Зигфрид:
– Откуда знаешь ты, о чём я думаю, чего боюсь?
Тень:
– Чу, я на ошибках то учусь.
Зигфрид:
–Напасть, напасть!
И лоб горячий, кошмар, ущипну себя!
О нет, всё чувствую, не сплю…
Тень:
– Ты думаешь, я тень твоя, тебя дурю?
Мне ведь забавно экое с тобой игранье,
Как любишь ты губить людей,
Так я люблю свиданья.
Зигфрид:
– Они не люди – чернь, не знать!
Тень:
– Ну мне ли этого не знать?
Бездушный ты, давай поищем душу?
Ведь я тебя не брошу, я же тень твоя,
От слов моих сойдёшь ты через месяц-два с ума.
Зигфрид:
– Да, да! Ты прав, боюсь суда…
Тень:
– Пойдём со мной, не чары это и не колдовство,
Любезность – это ремесло.
Зигфрид:
– Куда?
Тень:
– Хотел же ты сбежать с суда
Себя, так вот спасение твоё,
Найти раскаянье своё.
Зигфрид:
– Раскаяние? П-ф-ф, оно ли меня гложет?
В ад я не хочу!
Тень:
– И в ад я путь найду,
Хотя не близкий путь,
Там жарко очень – не вздохнуть, не продохнуть.
Там будет страх – одно твоё страданье,
