Л.Толстой и Достоевский – Дмитрий Мережковский

Есть такие писатели, которые даже исследуя жизнь и творчество Великих, пишут, скорее, о себе. Особенно часто это проявляется, когда сам исследователь – в первую очередь не критик или публицист, а талантливый писатель или поэт.Из этой книги не узнать много о биографии и даже основных произведениях писателей (здесь уместно напомнить, например, о замечательных жизнеописаниях Труайа, где профессионально, подробно и с искренним восхищением и теплотой (что не менее важно в биографиях) рассказано о жизненных вехах Толстого и Достоевского, которые могли бы стать чудесным дополнением к этому произведению). Это же исследование в большей степени посвящено изучению и противопоставлению творчества Великих как выражению двух начал: Плоти (которую символизирует Толстой) и Духа (Достоевский). В работе Мережковского два писателя показаны не равнозначно, явно ощущается «перевес» в сторону Толстого: и по объему написанного, и по глубине анализа, и по… силе критики, возражения, отрицания (или непонимания) Толстого. Но как это обычно и бывает, достигаемый эффект прямо противоположный: Толстого начинаешь «жалеть» (насколько это уместно?) и внутренне «противишься» несправедливости автора, а она чувствуется даже тем, кому более близок Достоевский. Но в такой «однобокости» подачи материала ощущается не только личная пристрастность Мережковского, может быть, здесь заочная полемика с типичным явлением того времени – критиками Достоевского и ярыми приверженцами Толстого… Хотя бы с Буниным, известным своим крайне отрицательным отношением к творчеству Достоевского?И возвращаясь к тому, с чего начали, существенную часть и, пожалуй, самую ценную книги составляет философская часть, собственно авторская – размышления о судьбе России и Европы, о грядущей новой религии (правильнее было бы назвать её философией), Человекобоге и Богочеловеке и ожидании нового Великого Русского писателя… Прошло более ста лет, мы всё ещё ждём… А пока с удовольствием перечитываем Толстого и Достоевского…

Два русских писателя, которые первыми приходят в голову любому иностранцу? Толстой и Достоевский. Без определения «величайших» даже как-то не смотрится первая фраза, прилипло к ним намертво, и есть за что.

Жили в одно время под одним небом, смотрели на одно, но видели разное.

Со школьных времен Толстого преподносили как классика и духовного христианина. Достоевского как несколько эксцентричного из-за эпилепсии, но все ещё гениального по определению писателя.Изначально меня духом больше тянуло к Достоевскому – как бы тяжело ни было его читать. После более детального ознакомления с биографиями и дневниками обоих писателей (преинтересное чтиво!!), я утвердилась в своём выборе. Духовность Толстого – его возрождение через переосмысление себя – обусловлено в основном всего лишь в страхе перед смертью, потерей интересов в жизни. Любая религия глубоко ритуальна, и эти ритуалы успокаивают разум. Как и крестьянская работа с четкой и всегда понятной, закономерной сменой деятельности. Успокоил себя в этом, убедил и в своих произведениях пытался убедить других.Достоевский же совершенно иной. Изначально восприятие мира мозгом эпилептика – это нечто. Вне приступов нормален, но во время все искажено с особом ключе. И он смог передать всё это через слова, через сюжет, во многом – через персонажей. Его понимание религиозности – вещь в себе. И он ставит больше на внутренние мотивы человека, чем на внешние ритуалы. Многогранно и туманно, загадка в загадке. Венец измышлений – многочисленные юродивые и чудаковатые святые. Достоевский не понимал, стремился разобраться, и книги его ощущаются не как разбор и агитация, а как искреннее чувство и трансляция своего мира в слове.

Дмитрий Сергеевич Мережковский – фигура в наше время незаслуженно забытая, в то время как в первой половине XX века он находился в самом центре литературной жизни не только России, но и эмиграции (общество «Зелёная лампа, организованное им и Зинаидой Гиппиус, более чем 10 лет было центром эмигрантской жизни Парижа). Создатель одного из первых манифестов модернизма, известный поэт, автор историософских романов, влиятельный лидер старшего символизма и литературный критик. В публицистических и научных работах последовательно придерживался религиозно-философского подхода к интерпретации произведений, что в полной мере отразилось в книге „Толстой и Достоевский“.

Существует теория, что из пары «Толстой-Достоевский» каждый читатель выбирает обязательно кого-то одного, настолько крепко эти авторы связаны противоположностью своего жизненного пути, творчества, взглядов. Книга Мережковского – яркая этому иллюстрация: центральной линией в ней проходит последовательное сопоставление их биографий, подхода к изображению персонажей, взгляды на будущее России, смерть, религию.

Работа эта крайне субъективная, но в этом есть своя прелесть. Во-первых, больше чем о Толстом и Достоевском здесь можно узнать и о самом Мережковском, том, какие взгляды он поддерживал, о его идее «Третьего Завета». Во-вторых, присутствие в тексте такой сильной авторской инстанции не даёт читателю расслабиться. Мы можем быть согласны с его трактовкой произведений, можем быть категорически против, но в итоге есть шанс, что мы лучше поймём для себя, что мы думаем о таком-то романе. А помня то, что большинство анализируемых текстов как раз из тех, которые остаются незаслуженно забытыми под тлетворным влиянием школьной программы, это будет очень полезно.

Определение «религиозно-философский подход», пожалуй, наиболее точно и полно описывает эту работу. Те небольшие главы, которые посвящены биографиям писателей, рассматривают их жизненный путь с позиции соответствия или несоответствия их декларируемым философским принципам. Тяжелее всего здесь приходится Толстому:

"Не желая противиться жене насилием, – говорит Берс, – он стал относиться к своей собственности так, как будто ее не существует, и отказался от своего состояния, стал игнорировать его судьбу и перестал им пользоваться, если не считать того, что он живет под кровлею яснополянского дома". Как же, однако, «если не считать»?

Что это значит? Он исполнил заповедь Христа: покинул и дом, и поля, и детей – «если не считать того», что по-прежнему остался с ними? Он сделался нищим, бездомным, роздал свое имение, если не считать того, что согласился, из боязни огорчить жену, сохранить свое имение?

Я не верю ему, когда он уверяет, будто бы нашел истину и навсегда успокоился, что теперь ему «все ясно стало». И кажется, когда он это говорит, – он всего дальше от Бога и от истины. Но я не могу ему не поверить, когда он говорит о себе, как о жалком, выпавшем из гнезда, птенце. Да, как ни страшно, –а это так. И он, этот титан со всей своей силою – только жалкий птенец, который выпал из гнезда, лежит на спине и пищит в высокой траве, как я и вы, и все мы до единого. Нет, ничего не нашел он – никакой веры, никакого Бога. И все его оправдание – только в этой безнадежной мольбе, в этом пронзительно-жалобном крике беспредельного одиночества и ужаса.

Достоевский же представлен прямой противоположностью: в отношении к богатству, религии, творчеству. Невозможно пересказать всех аспектов, которых касается Мережковский.

Но нужно оговориться: при всех претензиях автора к Толстому как человеку и философу, его писательский талант не поддаётся сомнению, во второй части исследования он сопоставляется с Достоевским на равных. Даже при том, что Мережковский видит в них двух совершенно противоположных авторов, заслуги и недочёты каждого равнозначны:

Таким образом, «Анна Каренина» – видение святой, хотя лишь бессознательною, языческою святостью, рождающей, умирающей плоти, в символическом сопоставлении смерти Анны с родами Китти, видение Бога-Зверя, подземного Старичка, который делает свое «страшное дело в железе» над всякою живою плотью у Л. Толстого; и «Братья Карамазовы» – видение святой, уже сознательною христианскою святостью, воскресшей плоти, видение Богочеловека в «Кане Галилейской» у Достоевского – вот две крайние, высшие точки, которых достигла русская литература. Посыл всего исследования обращён в будущее. В синтезе этих двух мощных тенденций Мережковский видит единственный выход из кризиса, который переживала культура его времени – эпохи модернизма.

Стоит ли читать эту книгу? Вопрос сложный. Если вы не считаете себя «опытным» читателем литературоведческой или философской литературы – однозначно нет. К текстам такой сложности нужно подходить постепенно и осторожно. Если вы наткнулись на неё в поисках лёгкого, расслабляющего чтения – отложите до лучших времён.

Но если же вы хорошо знакомы с творчеством Толстого и Достоевского, хотите посмотреть на них с другого ракурса (и на самого Мережковского в том числе), вас не пугают местами слегка затянутые теологические рассуждения автора – вам однозначно сюда. В этой книге есть над чем подумать и точно есть повод ещё раз перечитать классику уже с новым взглядом.

Я старался показать в моем исследовании, что Достоевский есть как бы «противоположный близнец» Л. Толстого и что одного нельзя понять без другого, к одному нельзя прийти иначе, как через другого. Язычество Л. Толстого – прямой и единственный путь к христианству Достоевского. Тайновидение духа у одного отражается и углубляется тайновидением плоти у другого, как бездна неба бездною вод. Они перекликаются, разными голосами говорят об одном и том же. Если бы не было дяди Ерошки с его «божьей тварью», то не было бы и старца Зосимы с его сознанием, что у «всей твари – Христос», по слову самого Слова: «Идите и проповедуйте Евангелие всей твари» (Марка, XVI, 15). Л. Толстой чувствовал, что Достоевский – «самый близкий, самый нужный ему человек». И чувство это оправдалось. Никогда не встречаясь в жизни, они все-таки вместе жили, вместе творили, черпая противоположные струи из одного источника. Будем же надеяться, что они встретятся там, вместе предстанут и вместе оправдаются перед Высшим Судом: язычество Л. Толстого оправдается христианством Достоевского.