Дмитрий Мережковский
Павел Первый
Действие третье
Библиотека – приемная Павла. Книжные шкафы красного дерева с бронзою. На стенах – виды Гатчины и Павловска. Канапе и кресла, обитые сафьяном. Налево – дверь в парадные апартаменты; направо – через коридор, в кабинет-спальню Павла. В глубине – окно на Нижний Летний сад. У окна маленький столик с бумагами, перьями и чернилами. Полдень. Сперва – луч бледного зимнего солнца; потом – сумерки. Оттепель, мокрый снег хлопьями.
Павел. Мария Федоровна. Александр. Константин. Елизавета. Пален. Роджерсон, лейб-медик. Кутайсов. Аргамаков, плац-адъютант Михайловского замка. Марин, поручик.
Мария Федоровна входит слева, лейб-медик Роджерсон – справа; посередине комнаты встречаются, почти сталкиваются.
Мария Федоровна. Где он? Где он?
Роджерсон. Не угодно ли будет обождать вашему величеству: государь никого принимать не изволят, – меня сейчас прогнали.
Мария Федоровна. Aber um Gottes willen, доктор, что случилось?
Роджерсон. Я и сам не знаю. Кажется, во время обычной прогулки верхом по Летнему саду его величеству дурно сделалось. Обер-шталмейстер Кутайсов бросился на помощь, но все уже прошло, только молвить изволили: «Я почувствовал, что задыхаюсь», – вернулись домой.
Мария Федоровна (всплескивая руками). Господи, Господи, что ж это такое?..
Роджерсон. Не извольте беспокоиться, ваше величество! Даст Бог, все обойдется. Маленький припадок удушья. Должно быть, действие оттепели. Надо бы кровь пустить. Ну да. Бог даст, и так обойдется.
Мария Федоровна. Ах, нет, нет, разве вы не видите, – он болен, не спит, не ест и все такой грустный… Я не знаю, что с ним… Гляжу на него, и сердце болит… и страшно, страшно…
Из дверей слева – Александр и Константин. Подходят к Марии Федоровне и целуют у нее руку.
Мария Федоровна. Слышали, дети, государь болен?
Константин. Государь болен, а мы под арестом.
Мария Федоровна. Под арестом? За что?
Константин. Бог весть. Сейчас водили в церковь присягать.
Мария Федоровна. Кому? Зачем?
Константин. Государю императору Павлу I. А зачем – неизвестно. Должно быть, усомнились в первой присяге. Только отчего вторая лучше первой – опять неизвестно.
Мария Федоровна (всплескивая руками). Боже мой, Боже мой, я ничего не понимаю!
Входит Пален.
Пален. И я ничего не понимаю.
Мария Федоровна. Граф! Наконец-то…
Пален. Извините, ваше величество, я к государю.
Мария Федоровна. Нет, нет, постойте, вы нам должны объяснить. Ради Бога…
Пален. Я уже имел честь докладывать вашему величеству: я ничего не понимаю.
Мария Федоровна. Петр Алексеевич, Петр Алексеевич… Я хочу знать, слышите, я хочу знать все… Я вам приказываю… Мы здесь все вместе, одни, и можем обсудить на семейном совете…
Пален. Какой уж тут совет семейный!.. А впрочем, одну минутку, ваше величество. (Говорит в дверь направо.) Поручик Марин, вы? Ну, ладно. Смотрите же, сударь, от дверей ни на шаг, и если кто пройдет, доложить извольте немедленно. (Возвращаясь – к Марии Федоровне.) Итак, вашему величеству угодно?.. (Роджерсону.) Куда вы, господин доктор, подождите, сделайте милость: вы нам нужны, вы нам теперь нужнее, чем кто-либо.
Роджерсон. Даст Бог, все обойдется.
Пален. Кажется, без вас не обойдется.
Мария Федоровна. Да говорите же, говорите, граф, что такое?..
Пален. А то, ваше величество, что надо быть готовым ко всему. Мы объявляем войну пяти-шести европейским державам.
Мария Федоровна (всплескивая руками). Herr Iesu![27] Пяти – шести…
Пален. Да. Сколько именно, я, признаться, и счет потерял. А когда доложить осмелился, не много ли будет, то ответить изволили: «Сколько бы мух ни жужжало у меня под носом, я их гоню». – Но нам Европы мало, нужно и Азию; поход на Индию…
Мария Федоровна. На Индию!
Пален. Да, по следам Александра Македонского, к священным водам Инда. Двадцать тысяч Донских казаков уже выступило к Оренбургу и далее, по степям неведомым, без обоза, без продовольствия, без дорог и даже без маршрутов. Велено завоевать Индию – и завоюем.
Мария Федоровна. Граф, граф… aber um Gottes willen… что вы говорите? Может ли быть, чтобы мы ничего не знали?
Пален. Я и сам не знал до последней минуты и, чай, многого еще не знаю.
Мария Федоровна. Господи, Господи… что же будет?
Пален. А будет, полагаю, то, что англичане Индию даром отдать не согласятся и пожалуют к нам в гости. Не сегодня-завтра флот их появится у наших берегов и начнет бомбардировать сперва Кронштадт, а потом и Петербург.
Мария Федоровна. Петербург! Herr Iesu!
Пален. Да, и мы погибли – погибла Россия.
Мария Федоровна (всплескивая руками). Господи, Господи… что же делать?
Пален. Делать нечего, ваше величество, – погибать, так погибать.
Мария Федоровна и Пален говорят тихо.
Константин (Александру, кивая украдкой на Палена). Прехитрая бестия!
Александр. А что?
Константин. Разве не видишь, к чему клонит?
Александр. К чему?
Константин. А к тому, что батюшка спятил.
Александр. Что ты, Костя!
Константин. Ну да, а то как же? И знаешь, Саша, ведь, может быть, и вправду… Голова-то у него умная – умнее, пожалуй, всех наших голов, да есть в ней машинка, на одной ниточке держится, – а как порвется эта ниточка – машинка завернется – и капут!
Александр. Страшно…
Константин. Да, страшно… А впрочем, наплевать – все там будем…
Мария Федоровна (тихо Палену). Как? Как? Повторите.
Пален. Я вижу, говорит, что пора нанести великий удар.
Мария Федоровна. Великий удар? Что ж это значит?
Пален. Не знаю, ваше величество, подумать боюсь…
Мария Федоровна (всплескивая руками). Ах, понимаю, я теперь все понимаю. Он хочет меня и нас всех… Боже мой! Боже мой!.. Так вот, что значит… «Ежели, говорит, сударыня, вы Екатерина II, то я вам не Петр III». Я тогда не поняла, а теперь… теперь… Да ведь это значит, что я хочу его… Herr Iesu! Это я-то, я… Paulchen, Paulchen!
Плачет. Входит поручик Марин.
Марин. Государь император!
Все ждут в оцепенении. Входит Павел и, остановившись в дверях, со шляпой на голове, с тростью под мышкой, скрестив руки, тяжело переводя дыхание, глядит на всех молча. Потом подходит по очереди к Марии Федоровне, Александру, Константину и Палену, останавливается перед каждым из них и глядит в упор. Наконец возвращается к двери, вдруг, на пороге, обернувшись, высовывает язык и, громко хлопнув дверью, уходит. Мария Федоровна падает в обморок. Роджерсон приводит ее в чувство. Входит Кутайсов слева, Марин туда же уходит.
Мария Федоровна. Что это было? Что это было?
Роджерсон. Ничего, ваше величество! Даст Бог, все обойдется. Не угодно ли водицы?
Константин (тихо Александру). Машинка завернулась.
Пален. Ну что, как вы полагаете, доктор?
Роджерсон. А что, граф?
Пален. Как что? Да вот что тут было сейчас?
Роджерсон. Ничего не было.
Пален. А язык?
Роджерсон. Ну, мы, доктора, к этому привыкли: все пациенты нам язык показывают.
Мария Федоровна. Что это было? Что это было?
Пален. Ничего не было, по мнению господина доктора, нам померещилось. Мы все, должно быть, сходим с ума – прескверная штука, не угодно ли стакан лафита!
Мария Федоровна. Доктор! Доктор! Ступайте же к нему скорее!
Роджерсон. Ваше величество, меня и давеча прогнали, да чуть не прибили. Пусть уж лучше кто-нибудь другой…
Мария Федоровна. Граф!
Пален. Нет, слуга покорный, я в сражениях бывал и ядрам не кланялся, а туда не пойду, – воля ваша, государыня, хоть казните.
Мария Федоровна. Александр! Константин!
Константин. Да ведь мы, матушка, под арестом – куда уж нам!
Кутайсов. Ваше величество, дозвольте, я…
Мария Федоровна. Ax, mein lieber[28] Иван Павлович, ради Бога!
Кутайсов. Ничего-с, ничего-с, будьте благонадежны, ваше величество! Кстати обедать пора – доложить и попробуем. Малой мышки лев не обидит: я мышкою-с, мышкою-с. Вот так, потихоньку, потихонечку…
Уходит.
Константин (приотворяя дверь и заглядывая). Подкрался. – Слушает. – В щелку глядит. – Скребется. – Отперли. – Вошел. – Ну, что-то будет?
Молчание.
Константин. Вышел!
Входит Кутайсов.
Кутайсов. Премилостивы. После дождика – солнышко-с…
Константин. Идет! Идет!
Входит Павел.
Павел (с изысканною любезностью, целуя руку Марии Федоровны). Прошу извинения, ваше величество, – к обеду ждать заставил – что-то аппетита нет. Вы уж, господа, не взыщите, без меня за стол садиться извольте, а я ужо подойду.
Молчание.
Павел. Да что это вы все, как в воду опущенные? Напугал я вас, видно, давеча моею шуточкой? Ну, не буду, не буду. Пошутил – и довольно… (Марии Федоровне.) А скажите-ка, сударыня, ведь и я человек?
Молчание.
Павел. Ну, что ж? Отвечайте, коли спрашивают – человек или нет?
Мария Федоровна. Человек, ваше величество…
Павел. А если человек, так, значит, могу ошибаться. И вы – человек?
Мария Федоровна. И я…
Павел. Ну, так значит, можете простить. – Простите же меня, сударыня… И вы все, господа, если я в чем…
Все (наперерыв). Ваше величество!.. Ваше величество!..
Мария Федоровна (всплескивая руками). Paulchen!.. Paulchen!..
Плачет и хочет броситься на шею Павла.
Павел (отстраняясь). Ну, ну, перестаньте! Что за комедия! Терпеть не могу…
Молчание.
Павел. Граф Пален, у меня к вам дело. А вас, господа, не задерживаю…
Все, кроме Павла и Палена, уходят.
Павел. Доклад, сударь, готов?
Пален. Так точно, ваше величество!
Подходят к столику у окна.
Павел. Прошу садиться.
Пален хочет сесть спиной к свету.
Павел (указывая на другой стул, против себя). Нет, лицом к свету. Когда я с кем говорю, то привык смотреть прямо в лицо, сударь, слышите, – прямо в лицо!
Пален. Слушаю, ваше величество!
Павел. Ну, то-то же. Извольте докладывать.
Пален. По указу вашего императорского величества, два курьера отправлены…
Павел. Что вы делаете, граф, когда не спится?
Пален. У меня, государь, сон – слава Богу.
Павел. Счастливец! Значит, совесть покойна.
Пален (продолжая доклад). Курьер к его величеству королю Прусскому…
Павел. А дурные сны бывают?
Пален. Намедни снился…
Павел. Что?
Пален. Безделица сущая: будто я – куколка такая, что никак не повалишь – упадет и встанет…
Павел. Ванька-встанька? Да это сон превеселый.
Пален. Нет, государь, скучный: упал и встал, упал и встал – так всю ночь и промаялся… (Продолжая доклад.) Королю Прусскому предписание княжество Ганноверское войсками занять в двадцать четыре часа…
Павел. А мне хуже снилось: будто бы кафтан парчовый натягивают, узкий-преузкий – никак не влезу, а все тискают – так сдавили, что дохнуть не могу. Закричал и проснулся. С тех пор и бессонница…
Пален (продолжая доклад). Другой курьер – в Париж, к господину первому консулу…
Павел. Печку – льдом! Печку – льдом!.. Вот дураки…
Пален. Печку льдом?
Павел. Ну, да. Головой к печке сплю. Велел топить не жарко, а чтобы в спальне – ровно четырнадцать градусов. Пощупаю, бывало, печку – холодна; посмотрю на градусник – четырнадцать; и сплю. А намедни проснулся – горячехонька. Ничего не сказал, только на другой день встал пораньше из-за ужина да прямо в спальню, гляжу – по всему полу рогожи, и печку льдом натирают: стынет до ночи, пока не пощупаю, а за ночь опять нагревается. Шуты гороховые! А все на меня валят – говорят: «С ума сошел!» А я тут при чем, сударь, а? При чем тут я?
Пален. Ни при чем, государь!
Павел. Ну то-то же! Извольте, сударь, докладывать.
Пален (продолжая доклад). В случае неисполнения королем Прусским предписания, господин первый консул приглашается…
Павел. А скажите-ка, граф, в тысяча семьсот шестьдесят втором году, когда государя, отца моего, убили, вы где быть изволили?
Пален. Здесь, в Петербурге, ваше величество!
Павел. Здесь? И что же делали?
Пален. Был молод и в чинах малых. Конной гвардии субалтерн-офицером,[29] ничего не знал про заговор…
Павел. Не знали тогда?.. Ну, а теперь знаете?
Оба встают и молча долго смотрят друг другу в глаза.
Павел. Отвечайте же, сударь! Знаете или не знаете, что меня убить хотят?
Пален. Знаю, государь!
Павел. Знаете… и молчите?..
Пален. Ваше величество, я сам во главе заговорщиков…
Павел. Вы?.. вы?.. Что такое?.. (Отступая в ужасе.) Сумасшедший!..
Пален. Никак нет, государь, я в совершенном рассудке…
Павел. Так я… я… что ли, я с ума сошел?.. Печку – льдом!..
Пален. Государь, умоляю, минуту спокойствия. Если бы я не был уверен, что ваше величество обладает мудростью высочайшею, не столь человеку, сколь Божеству присущею…
Павел (топая ногами в ярости). Да говорите же, говорите, черт побери, что, что, что такое?..
Пален. Дело столь явное, что и говорить почти нечего: я – во главе заговорщиков, дабы знать все, следить за всем и тем вернее охранять от покушения злодейского священную особу вашего императорского величества. И слава Богу, уже все нити заговора в моих руках: шагу не сделают, слова не вымолвят, чтобы я не узнал.
Павел. Умны, сударь, слишком умны, так умны, что с ума свести можете… Ванька-встанька!.. Да как же вы смели не донести мне тотчас же?
Пален. Сколько раз хотел, уже слово было в устах моих. Но, не имея улик достовернейших, – коих и вы, ваше величество, еще не имеете?.. (Пристально глядит на Павла.) Не имея оных улик и милосердствуя, – простите, государь, слово сие из недр души болящей исторгнуто, – милосердствуя к вам, щадя сердце родительское, я медлил – и в том вина моя единственная; видит Бог, мочи моей не было, мочи моей нет и сейчас сказать отцу, что сын его возлюбленный, первенец…
Павел. Александр!..
Пален. Да, государь-наследник – отцеубийца мысленный…
Павел. Сгинь, сгинь, пропади!.. Никогда не поверю я, чтоб Александр… Александр… дитя мое, мальчик мой милый!..
Пален. Я полагал, что ваше величество знать изволит более. (Подавая бумагу.) Вот список заговорщиков: их высочества, оба сына ваши, обе невестки, ее величество и почти все командиры полков, министры, сановники…
Павел (читая). Все, все, все!.. За что, Господи?.. Что я им сделал?..
Пален. Я знал, государь, сколь тяжко…
Павел. Ох, тяжко!.. Тяжко!.. Тяжко!.. Уж лучше бы сразу убили!..
Падает на стул и закрывает лицо руками. Молчание.
Павел (вскакивая). Сию же минуту всех – в кандалы, в Сибирь, в каторгу!.. А его… Александра… его… расстрелять!..
Пален (вскакивая). Ваше величество, взять под арест всю царскую фамилию без явных улик – ни у кого рука не подымется, я не найду исполнителей. Сим возмутить можно всю Россию, не имея через то еще верного средства спасти особу вашего величества…
Павел. Так что же?..
Пален. Одно из двух, государь: или казнить меня извольте тотчас, как изменника, или доверьтесь мне совершенно…
Павел. Не многого, сударь, хотите! Ну, а если вы?..
Пален (встав на колени и подавая шпагу). Пронзите, ваше величество, сердце, пламенеющее верностью, – и с блаженством умру здесь, у ног моего государя!
Павел кладет обе руки на плечи Палена, наклоняется к нему и смотрит в глаза долго.
Павел. Лжет?.. Нет… Так лгать нельзя… А если лжет, то не человек, а дьявол, дьявол, дьявол!..
Пален. Ваше величество!..
Павел. Ну, прости… Верю.
Обнимает и целует Палена, потом отходит к столу и сидит молча, опустив голову на руки.
Пален (вставая). Угодно вашему величеству знать?
Павел. Нет, нет… Потом… Будет с меня!.. А теперь говори скорее, что делать.
Пален (подавая бумагу). Вот указ, на сей случай мною приготовленный: государя-наследника – в Шлиссельбург, великого князя Константина Павловича – в крепость, ее величество – в Архангельск, великих княгинь – по монастырям отдаленнейшим.
Павел. Подписать?
Пален. Токмо указ оный за вашею подписью в руках имея, действовать могу без промедления.
Павел подписывает.
Павел. Еще что?
Пален. Из покоев государыни в спальню вашего величества двери забить наглухо.
Павел. Велел сегодня. Еще?
Пален. Кавалергардского полка офицеров со всех караулов снять.
Павел. Что вы, сударь? Налгали вам: ребята верные – я их всех знаю…
Пален. Ежели, ваше величество, лучше знать изволите…
Павел. Ну, ладно, ладно – делай, как знаешь… Надоело… Устал я что-то… (Зевает.) О-хо-хо-шеньки… Только бы выспаться… Ну, все что ли?
Пален. Все… Виноват, государь, – еще одно…
Павел. Кончай-ка, братец, скорее!.. Говорю, надоело…
Пален. Давеча курьер задержан в Гатчину с подложным указом…
Павел. Аракчееву? Где? Покажи!
Пален подает указ.
Павел. Да это подлинный. Разве не видишь – моя рука?
Пален. Вижу, государь, что генерал Аракчеев, враг мой злейший, на место мое назначается военным губернатором, дабы истребить меня, – вижу и глазам своим не верю…
Павел (разорвав указ). Веришь теперь?
Пален. Верю.
Павел. Ну все?
Пален. Все.
Павел. Когда?
Пален. Завтра или в сию же ночь.
Павел. Опять не спать?
Пален. Почивать извольте с Богом, я за вас не сплю.
Павел. Спасибо, друг… Ну, торопишься, чай, – дела много. Ступай!
Пален, поцеловав руку Павла, отходит к двери.
Павел. Подожди.
Павел идет к Палену и опять, как давеча, положив обе руки на плечи его, смотрит ему в глаза.
Павел. Петр Алексеевич… Петр, любишь ли ты меня?..
Пален. Люблю, государь…
Павел. Любишь?
Пален. Ваше величество, вы сами знаете: у меня только Бог да вы. Я душу мою положу за вас!
Павел. Душу твою за Меня положишь? – сказал Господь Петру – и петух пропел…[30] Ну, прости… Верю, больше верить нельзя. Дай перекрещу… Помоги тебе, Господи… (Крестит, обнимает и целует Палена.) Ну, с Богом, с Богом!
Пален уходит. Павел опускается в кресло, откидывается головой на спинку, закрывает глаза и дремлет. Входит Кутайсов на цыпочках.
Павел (просыпаясь и вздрагивая). Кто? Кто?
Кутайсов. Я, ваше величество, я, Иван.
Павел. А, Иван… Ванька-встанька… Вот напугал… И чего ты все мышью крадешься?..
Кутайсов. Я потихоньку, потихонечку… разбудить боялся…
Павел. Да, вздремнул. Так-то вот днем все дремлется, а по ночам не сплю. А знаешь, Иванушка, ведь нас убить хотят…
Кутайсов. Что вы, что вы, ваше величество!..
Павел. А небось, ежели меня убивать будут, так вы все разбежитесь. Поражу пастыря – и рассеются овцы. И ты, Иванушка, ты первый – мышкою-с, мышкою-с…
Кутайсов. Ваше величество…
Павел. Ну, что мое величество? Струсил, а? Полно. Чего трясешься? Пошутил, а ты и поверил, дурак… Не бойся, брат, мы еще с тобою долго будем жить, поживать, печку льдом натирать.
Кутайсов. Не я, государь, видит Бог, не я…
Павел. Не ты, так я. Оба мы с тобою, видно, Иванушки дурачки. Ступай-ка, доложи княгине Анне, что сейчас буду.
Кутайсов идет к дверям направо.
Павел. Постой.
Пишет письмо, запечатывает и отдает.
Павел. Курьеру в Гатчину к генералу Аракчееву. Явиться немедленно. Скакать во весь дух, чтоб к ночи был здесь. Да никому о том не говори, – никому, слышишь? – ни даже графу Палену. Головой отвечаешь!
Кутайсов. Будьте благонадежны, ваше величество, – я потихоньку, потихонечку!
Кутайсов уходит. Павел опять, как давеча, опускается в кресло, откидывается головой на спинку и закрывает глаза. Потом встает, медленно идет к двери направо, зевает и потягивается.
Павел. О-хо-хошеньки!.. Спать, спать, спать!..
Павел уходит направо. Из двери слева входят Пален и полковник Аргамаков.
Пален. По всем городским заставам и шлагбаумам приказание разослать извольте наистрожайшее, дабы никого в сию ночь не пропускали ни в город, ни из города.
Аргамаков. Слушаю-с.
Пален. Смотрите же, сударь, если, не дай Бог, пропустят Аракчеева…
Аргамаков. Будьте покойны, ваше сиятельство!
Пален. Ну, ступайте. А что же наследник?
Аргамаков. Докладывал. Будут сейчас. Да вот и они.
Аргамаков уходит налево. Оттуда же входит Александр.
Александр. Что такое?
Пален (подавая указ). Извольте прочесть, ваше высочество: указ об аресте вашем и всей царской фамилии.
Александр читает и, чтобы не упасть, хватается за спинку кресла.
Пален (поддерживая Александра). Дурно вам, государь?
Александр. Ничего… Пройдет… (Опускается в кресло.) Я так и знал.
Пален. Еще не все.
Александр. Что же еще?
Пален. Государь сказать изволил…
Александр. Говорите – мне все равно.
Пален. Сказать изволил о вашем высочестве: «Расстрелять его!»
Александр закрывает лицо руками. Молчание.
Александр (опуская руки, тихо). Ну, что ж. Один конец. Так лучше…
Пален. Лучше?
Александр. Лучше я, чем он.
Пален. Не вы одни, но и ваша супруга, матушка, братья, сестры, мы все – вся Россия, вся Европа. За всех перед Богом ответите вы…
Александр. Я?
Пален. Да, вы можете…
Александр. Что я могу?
Пален. Спасти себя и всех.
Александр. Да ведь завтра же…
Пален. Завтра мы погибли, но эта ночь наша. Он поверил мне…
Александр. Поверил, что вы…
Пален. Что я во главе заговора, чтобы предать вас…
Александр. И предали?
Пален. Предал, чтобы спасти…
Александр. Да, вот как. Меня – ему, а его – мне. Но в конце-то, в конце, граф, кого же вы предадите – меня, его или обоих?
Пален. Решать извольте сами.
Александр. Мне все равно.
Молчание.
Пален. Ваше высочество, я человек терпеливый, но есть конец и моему терпению…
Александр. Угроза?
Пален. Мне ли грозить? Я и сам на волосок от гибели…
Александр. А скажите-ка, Петр Алексеевич, вы когда-нибудь плакали?
Пален. Что за вопрос? В младенчестве плакал.
Александр. А потом – теперь?
Пален. В мои годы люди редко плачут.
Александр. Не плачете, зато смеетесь. У вас на лице всегда усмешка. Вот и сейчас…
Пален. Сейчас, кажется, смеяться изволите вы. Ну что ж, воля ваша. Я ношу сию шпагу не даром, но отвечать вам не могу, государь…
Александр. Какой государь! Приговоренный к смерти…
Пален. Ужо успеете плакать, а теперь позвольте же и мне поплакать – я ведь тоже умею, хотя вы и не верите… Завтра вы – государь или ничто, но сегодня – человек. Сегодня мы все – люди – и я, и вы, и он…
Александр. Да, и вы – человек…
Пален. Ну, так как же вы думаете, легко человеку вынести то, что я вынес, когда он тут сейчас обнимал меня, целовал, называл своим другом, благодарил за верность и сам доверился мне, как дитя малое?
Александр. Для кого же вы, сударь, стараетесь?
Пален. Для себя, для вас.
Александр. Благодарю покорно.
Пален. Поверили?.. Как вы людей презираете, ваше высочество!.. Нет, не для себя и не для вас, а для России, для Европы, для всего человечества. Ибо самодержец безумный – есть ли на свете страшилище оному равное? Как хищный зверь, что вырвался из клетки и на всех кидается.
Александр. Как вы его ненавидите!
Пален. Ненавижу? За что? Разве он знает, что делает? Сумасшедший с бритвою… Не его, Богом клянусь, не его, безумца, жалости достойного, я ненавижу, а источник оного безумия – деспотичество. Некогда вы говорить мне изволили, ваше величество, что самодержавную власть и вы ненавидите и что гражданскую вольность России даровать намерены. Я поверил тогда. Но вы говорили – я делаю. А делать труднее, чем говорить…
Александр. Петр Алексеевич…
Пален. Нет, слушайте – уж если говорить меня заставили, так слушайте! Я думал, что Господь избрал нас обоих для сего высочайшего подвига – возвратить права человеческие сорока миллионам рабов. Вижу теперь, что ошибся. Не мы с вами – орудие Божьих судеб. Рабами родились и умрем рабами. Но не знаю, как вы, а я – пусть я умру на плахе – я счастлив есмь погибнуть за отечество и на Божий суд предстану с чистою совестью, – я сделал, что мог…
Александр. Петр Алексеевич, простите…
Пален. Ваше высочество!..
Александр. Я виноват перед вами – простите меня…
Пален. Вы… вы?.. Нет, я… ваше высочество… ваше величество!
Становится на колени.
Александр. Что вы, что вы, граф? Перестаньте…
Пален. Да – ваше величество! Отныне для меня государь император всероссийский – вы, и никто, кроме вас… Ангел-избавитель отечества, Богом избранный, благословенный!..
Целует руки Александра.
Александр. Нет, нет, вы не поняли…
Пален. Понял все…
Александр. Да нет же, нет, слышите – нет, я не хочу!..
Пален. Не хотите? Ну что ж, так я за вас… Я один!.. И никто никогда не узнает. Пусть думают все, что я, а не вы… Пропадай моя голова, только бы вам спастись!..
Александр. Не надо, не надо! Ради Бога, граф, обещайте, клянитесь…
Пален. Клянусь, что сделаю все, что в силах человеческих, чтобы этого не было. Но не говорите больше… Кончено, кончено!.. Слава Богу – спасена Россия! (Подавая бумагу.) Только подписать извольте – и кончено.
Александр. Что это?
Пален. Манифест об отречении императора Павла и о восшествии на престол Александра.
