Дмитрий Владимирович Потехин
Пандемониум
– Это все ложь… – запинаясь заговорил Евгений. – Да как вы смеете! Я… я совсем не такой.
– Позвольте, – испуганно произнес доктор Беннетт. – Неужели вы думаете, что кто-то здесь желает вам зла?
Он поднялся с места и положил руку Евгению на плечо.
– Да, вы не ошиблись, решив, что пьеса от начала до конца посвящена вам. Но разве можно принимать глупый розыгрыш так близко к сердцу?
– Розыгрыш?! Меня изображают злобным эгоистом с искалеченной душой! Будто я всех ненавижу!
– Сударь, спектакль – это всегда в той или иной степени буффонада, – улыбнулся Пьеро, который уже давно из марионетки превратился в настоящего человека. – Мы лишь несколько утрировали степень вашей эмоциональности, как этого требует искусство.
– По какому праву?! – вскричал Евгений, топнув ногой. – По какому праву вы заявляете, что я ненавижу людей и очерняете меня в глазах… в моих глазах!
Пьеро откашлялся и как бы случайно зачитал строки, написанные Евгением пару лет назад.
– Хватит! – взвизгнул Евгений. – Я писал этот стих для себя! Я не собирался читать его на публике!
– Вы собирались! – ехидно покачал пальцем Арлекин. – Еще как собирались! Хотели плюнуть в лицо своим друзьям, за то, что они вас не ценят. Вас тогда спасла чистая случайность.
– И что?
– У вас злая душа.
– Вы не смеете копаться в моей душе!
Евгений чувствовал, что ведет себя постыдно и нелепо, но состояние сна было сродни действию алкоголя. Он даже попытался выбраться на сцену, чтобы поговорить с этими насмешниками лицом к лицу. Доктор Беннетт мягко придержал его.
– Вы не понимаете, каково мне жить! – сквозь зубы прорычал Евгений, отдергивая руку.
– А чего же тут понимать? – вздохнул Пьеро. – Все просто. В безумном и страшном мире, в безумной и страшной стране, в безумной и страшной семье в безумную и страшную эпоху родились…
– Безумный и страшный… – продолжил за него Арлекин и тут же шутливо осекся.
– Прекрасный и талантливый «Вы».
– Вам родиться бы лет на сто пораньше, – проникновенно и задумчиво промолвила Коломбина, все это время разглядывавшая себя в карманное зеркальце. – Когда вчера, сегодня и завтра было одно и то же. Жить в усадьбе, просыпаться под пение жаворонка и стук крестьянского топора, дышать чистым, живительным воздухом, подставляя лицо нежной лазури.
– В рессорной бричке на бал, – дополнил Арлекин, заулыбавшись. – Ночные аллеи, страстные признания, поцелуйчики.
– По вечерам при свечах писать стихи, – мечтательно поддержал Пьеро. – Господи, какие шедевры вышли бы из-под вашего пера! Едете в бричке, за вами толпа босоногих детей, а вы им бросаете горсть конфет. А потом сами же это с негодованием описываете.
– Для крестьян вы были бы добрым божеством, для соседей милейший, почти святой юноша. И никаких усилий от вас бы не требовалось: просто быть собой. А вместо этого – фи! – Коломбина брезгливо поморщилась. – Грязь, хамство, война…
Это было явное издевательство, однако Евгений уже чувствовал, что готов расплакаться от той великой несправедливости, жертвой которой он пал, впервые увидев свет. Либо орать в иступленном гневе.
– Ваши переживания за страну, – вновь заговорил Пьеро. – лишь ни что иное, как переживания за себя внутри этой страны, верно?
– Ваша влюбленность произрастает из страха встретить смерть в одиночестве.
– Ваши стихи – попытка закрепиться в этой жизни хотя бы с помощью искусства.
– Что вам надо? – проскрипел зубами Евгений.
– Помочь тебе! – дружески улыбнулся Арлекин.
– Ты кажешься себе стариком, потому что совершенно запутался, – продолжал Пьеро уже без издевки. – Ты чувствуешь, что мир обманывает тебя, что он не показывает тебе, какой он на самом деле. Ты не можешь найти ключа. Есть два способа узнать, правду.
– Какие? – прошептал Евгений.
– Первый способ неприятный. Ты найдешь его на лезвии своей бритвы, в барабане револьвера, под колесами трамвая или в ледяной воде Москвы-реки.
– Можно наесться спичечных головок, – со знанием дела заметил Арлекин.
– Второй… ты его уже видел этим вечером.
Евгений хотел возразить, что он никого не видел, но вдруг перевел взгляд на белое лицо Мсье Фантазма и заметил, как тот подмигнул ему сквозь черную линзу, дернув скулой.
Это было так жутко, что его пробила дрожь.
– Нет, нет, нет… Я вам не верю! Вы его слуги! – заорал Евгений, испытывая дикий страх животного, угодившего в западню. – Вы обманываете меня!
– Зачем нам тебя обманывать? – развел руками Пьеро. – Зачем тебе обманывать самого себя?
Евгений вдруг понял, что никаких кукол на сцене нет и не было. Он оглянулся на доктора Беннетта, чтобы спросить, что происходит. Соседнее кресло было пусто. Исчез и Мсье Фантазм. Он сидел в зале совершенно один. Неожиданно весь зрительный зал, весь театр начал сворачиваться и уходить вниз, под землю на манер водоворота. Евгений вскрикнул, чувствуя, как паркетный пол плывет у него под ногами. Он бросился к выходу, начал перелезать через спинки кресел, прущих на него, словно льдины во время ледохода. Далеко, безнадежно далеко белела спасительная дверь… Через мгновение он уже кружился в чудовищной воронке, уходя все глубже и глубже в черноту, захлебываясь вихрем опилок, в который превратился пол. Услышал собственный вопль.
Первое, что различил Евгений был выцветший узор коричневых и золотых ниток на спинке дивана. Комнату заливал слабый, но все же прекрасный утренний свет зимнего солнца. Евгений перевернулся на спину, чувствуя нервную судорогу в ногах и омерзительную колючую сухость во рту. Слава богу! Никаких страшных кукол, никакого сумасшедшего театра… Кошмар лопнул как огромный мыльный пузырь, оставив в памяти лишь гадкое пятнышко влаги. Пройдет час и это пятно испарится без следа.
Игра
Но пятно не испарилось. Оно как кислота разъело ткань памяти, оставив в ней небольшую, но не дающую о себе забыть язвочку. Евгений редко видел кошмары. Самое странное было то, что этот сон был не такой уж страшный. Его ужасный финал впечатлил Евгения куда меньше, чем откровенный разговор с марионетками. Этот разговор во сне как будто вывернул его наизнанку перед самим собой.
Весь день Евгений безуспешно пытался вытравить из головы остатки сна. Через два дня он был уверен, что сон явился ему не просто так. Быть может, в нем заговорило его второе «Я», то самое подсознание, о котором так любят фантазировать европейские психологи? На четвертый день он поклялся себе, что не пойдет на поводу у собственных предрассудков. А в следующую пятницу Евгений, ругая себя, оделся, сел в трамвай и поехал к театру сестер Зандаровых, чтобы раз и навсегда убедиться, что сон – всего лишь бессмысленное видение, не имеющее отношения к реальности.
В комнате за сценой сидели все те же лица, что и в прошлый раз. Ник в притворном восторге раскрыл рот, делая вид, что не верит своим глазам, госпожа Кранц кокетливо пошевелила длинным лакированными коготками. Но была здесь еще кое-кто. Евгений не сразу разглядел сидящую с краю в темноте сутулую фигурку с тяжелыми перстнями на пальцах и совершенно запущенной жутковато выступающей из мрака гривой серых волос.
Бледная, почти как Мсье Фантазм, Альцина Броева с полным равнодушием и, кажется, даже с раздражением посмотрела на Евгения, а потом косо взглянула на Ника.
– Вы все же решили вернуться? – спросила кукла весьма лукавым тоном.
– Да, – ответил Евгений, с досадой чувствуя вновь пробегающую по спине дрожь от вида этого двуликого чудища.
Поскольку кукла не умела улыбаться, Мсье Фантазм позволил себе чуть-чуть приподнять уголки рта.
Евгений опустился на стул, и игра началась. Ему было скучно и сложно, он поминутно чиркал карандашом на клочке бумаги, записывая правила и ходы. При этом выходило так, что четких правил в игре действительно нет. Как можно играть в игру без правил? Евгений в растерянности глядел то на Ника, то на Кранц, которые снисходительно улыбаясь, терпеливо силились ему что-то втолковать.
– Мне тоже сначала было трудно, – сказал Ник, ободряюще потрепав Евгения по плечу. – Понимаешь, правила тут есть, но в процессе игры они как бы видоизменяются… это не поддается логике.
– Не понимаю, – помотал головой Евгений.
– Я уже говорил, ты играешь не столько с нами, сколько с самой игрой, – произнес сонный юноша с бриллиантом в ухе, которого, кстати, звали Дятлов. – Игра с тобой играет!
– Как… Она что, живая?
– Живая! – Кранц звонко расхохоталась, оскалив зубастый, как у пираньи рот.
До сих пор молчавшая Броева презрительно фыркнула.
– Считай, что да.
Евгений перевел взгляд на Фантазма и вдруг вспомнил, что дело не в игре, а в его гипнотических чарах. Значит, все это лишь имитация, самовнушение – необязательно знать правила, достаточно просто поверить, что ты их знаешь, и «игра» сама укажет тебе путь.
Он попробовал расслабиться, очистить свое сознание и прислушаться к интуиции.
– Так, так! – одобрительно подала голос кукла, словно прочитав мысли Евгения.
В течение следующего часа Евгений тщетно пытался найти с игрой «общий язык». Он видел, как постепенно менялось поведение других игроков, по мере того, как те опускались в воображаемый ад все глубже и глубже, сталкиваясь с опасностями и переживая новые приключения. Они как будто начинали видеть этот несуществующий мир: совершенно искренне пугались, радовались и даже плакали. С Дятловым случилось оцепенение, наподобие того, которому в прошлый раз подверглась Кранц. Ник взорвался безумным хохотом, через минуту перешедшим в истерические рыдания. Это было отвратительно. Но в этот раз Евгений сидел, прикованный к стулу соблазном и любопытством. Ему казалось, что завеса тайны вот-вот спадет, и он испытает на себе неведомое искусство гипноза.
Этого не случилось. В первый вечер он обрел лишь смутное понимание того, что представляет собой игра (иначе как просто «игра» ее никто и не называл). И так пошло дальше. Каждую неделю Евгений приезжал в театр к концу выступления Мсье Фантазма и в компании новых друзей пытался постичь нарисованный углем на полу иной мир. Для домашних упражнений Мсье Фантазм подарил ему странную вещь: рисунок, состоящий из множества хаотично перемешанных элементов, словно выполненный кистью абстракциониста-маньяка.
– Попробуй разглядеть в нем скрытый образ. Если у тебя все получится, ты даже увидишь его в движении, – объяснила Евгению кукла.
Евгений вернулся домой, чувствуя себя ни то начинающим Фаустом, ни то законченным идиотом. Тратить время, таращась на дурацкую картинку, в поисках волшебства, обещанного сумасшедшим – совсем недавно это показалось бы ему настоящим падением.
«Чем я, в сущности, отличаюсь от того бедняги, променявшего свой дом на жизнь в землянке?» – с грустью думал он. – «Должно быть, лишь тем, что стремлюсь к удовольствиям, а не к спасению от суда господнего».
И он смотрел на этот рисунок каждый вечер, когда, закончив (а иногда и вовсе не доделав) университетские задания, при свете ночника садился в кресло, не обращая внимания на голодный зуд из-за пропущенного ужина. Ночью лежа в постели, он часами мысленно перебирал и обдумывал заученные правила (или то, что можно было назвать правилами), выстраивал комбинации, рисовал в мозгу игровые маршруты. Зато теперь его уже не так беспокоили мысли о стране и о безумии жизни, которое к слову проявлялось с каждым днем все отчетливей.
Так, в какой-то момент Евгений понял, что закупать продукты на далеком рынке теперь уже во всех отношениях выгоднее, чем отстаивать очередь в магазин за углом. Мрачные слухи, как змеи, ползавшие по Москве уже многие месяцы, все больше отдавали зловещей мистикой. Не проходило и дня, чтобы стоя в трамвайной толпе, он не услышал очередные бредовые россказни, по духу соответствующие шестнадцатому веку. От летнего подъема не осталось и следа. Все уже давно перестали ненавидеть немцев, которых в сущности никогда и не ненавидели. Евгений чувствовал, как в массах зреет новый образ врага и тут же мысленно посылал к черту и страну, и народ с его дикостью и непостоянством.
«Надо разобраться с игрой», – думал он. – «Сойти с ума за отечество я всегда успею».
Будучи от природы пытливым и усердным, Евгений за пару недель научился видеть скрытый в картинке образ. А уже через месяц играл в игру на равных с остальными. Теперь он знал, каково это, когда половина твоего сознания сидит в комнате, лениво двигая керамическую фигурку, а вторая бродит по ирреальным подземельям, сражает чудовищ, общается с умершими гениями, избавляет несчастных от мук, искренне страдает, ликует, дрожит от ужаса и рычит от ярости. Это раздвоение было совершенно бесподобно. Евгений не знал, как действуют наркотические препараты, но даже самые яркие сны не могли подарить похожих иллюзий. В глубине души Евгений даже сомневался, что имеет дело с простым гипнозом: в конце концов, Фантазм ни разу не заглянул ему в глаза, значит, он вводил себя в это состояние самостоятельно. Но задумываться об этом почему-то было лень – всегда свойственная Евгению любознательность начинала угасать и уступала место наплевательскому легкомыслию. Общающийся через куклу фокусник, магическая сила игры, в которой нет четких правил и которая играет с тобой сама – все принималось как должное.
Была и еще одна странность, не столько изумлявшая, сколько раздражавшая всех игроков: ни один из сеансов, которые посетил Евгений, не закончился чьей-либо победой. Игра как будто мастерски обводила всех ее участников вокруг пальца. Из раза в раз игроки пытались добраться до выхода из нарисованного ада, кто-то с большим, кто-то с меньшим успехом. Но по истечении трех часов все оставались ни с чем. Иногда победа буквально выскальзывала у них из рук.
Как-то раз Евгений всю ночь прохлопал глазами, мучительно выстраивая в голове стратегию предстоящей игры и под утро даже увидел об этом сон.
Приехав следующим вечером в театр, он вдруг с необычайной ясностью почувствовал, как внутренний голос подсказывает ему верные ходы, руководит всеми его действиями, уберегая от ошибок. Оторопев от своего везения и мастерства, не смея даже в мыслях потешить самолюбие, Евгений ловко обошел Ника, перехитрил Кранц, разбил в поединке Дятлова и, оставив в западне еще двоих игроков, вошел в Пандемониум следом за Альциной, которая, ликуя, поначалу даже не заметила опасного соперника.
Но вдруг ее глаза вспыхнули, алчные зрачки осветила поистине дикая тревога и ярость. Она смотрела на Евгения, как на злейшего врага, как голодная кошка смотрит на ворону, задумавшую стащить ее законный клочок мяса. Сам Евгений тоже оказался немного вне себя. Он чувствовал, как дрожит его рука, передвигающая фигурку, как в лихорадочном азарте мечется сердце, как дергается кожа на окаменевшем лице. Вероятно, у него точно также светились глаза, только без ярости, а как у человека, заранее уверенного в своей победе.
Они шли к цели уже почти вровень. Красочные галлюцинации в сочетании с невероятным напряжением совершенно вытеснили чувство реальности. Евгений не сразу понял, что не попадает палкой в фигурку. Ник бросился ему помогать.
Они давно миновали рубежи, на которых терялись и вылетали самые опытные игроки. Сопротивляющаяся всеми способами игра уже в открытую давила на сознание, пыталась одурманить его, притупляя одни чувства и до предела обостряя другие. Евгений плохо понимал, что происходит, но инстинктивно продолжал идти по ледяной поверхности, видя впереди ужасающую кристаллическую даль и слыша над собой оглушительный скрежет зубов во рту Альцины.
«Я побеждаю! Я побеждаю! Я…» – исступленно твердил он, забыв, что его слышат какие-то далекие люди в какой-то далекой комнате.
Внезапно Евгений понял, что его везение – всего лишь издевка со стороны игры, решившей выкрасть у него победу в самый последний миг. Конечно! По-другому и быть не может. Не зря у него до сих пор все шло, как по маслу. Он проиграет, потому что выиграть здесь нельзя, потому что так устроена жизнь, потому что он бессильное ничтожество. Собрав последние силы и вцепившись зубами в ускользающую надежду, Евгений бросился к заветной цели, как умирающий в пустыне к привидевшемуся оазису.
Альцина рычала где-то позади, лишившись обеих ног из-за ничтожной промашки.
Евгений сделал последний шаг. Вот оно! Где же подвох?!
Он трясся всем телом, едва не падая со стула в припадке эйфорического хохота. В ушах грохотали аплодисменты. Кранц чмокнула его в щеку, обдав из ноздрей табачным дымом. По застывшему в жуткой гримасе лицу Альцины растекались багровые пятна, а в поблескивающих глазах зияла неподдельная ненависть.
Он победил. Победил в игре, в которой не побеждал еще никто.
– Как ты это сделал?! Черт возьми, как?! – в восторге кричал Ник, хватаясь за голову.
Все радовались. Никто, кроме Альцины, не испытывал к Евгению зависти. Даже честолюбивый Дятлов сдержанно улыбался и хлопал в ладоши.
Какая-то часть Евгения до сих пор не могла поверить, что победа его, и никакого подвоха нет. Однако скоро это ничтожное сомнение было вытеснено, как только кто-то из присутствующих произнес слово «рай». Теперь его ждет рай! Господи, он-то думал, что испытываемое им счастье – это рай и есть! Что еще за рай? Как он выглядит? Какие знания можно там обрести?
– А теперь, я попрошу всех джентльменов и леди оставить нас с победителем наедине! – сказала веселая кукла. – Доброй ночи, мои дорогие! А ты, Ник, пожалуйста, сядь в зрительном зале и подожди часок-полтора. Твоему другу возможно понадобится помощь, надеюсь ты не слишком дорожишь своим сном?
– Пустяки-с, – махнул рукой Ник. – Наслаждайся!
Он похлопал Евгения по плечу с таким видом, словно оставлял его в гостиничном номере с роскошной проституткой.
А вот Евгению от слов «понадобится помощь» стало как-то не по себе.
Не прошло и минуты, как все участники, перешептываясь и ахая, покинули комнату. Последней медленно вышла Броева, напоследок вновь испепелив Евгения взглядом разъяренной фурии.
«Больная!» – подумал Евгений.
Он чувствовал к ней жалость и одновременно брезгливую неприязнь. Он понимал, что достигшая таких глубин падения, не признающая ничего, кроме наслаждений, Альцина сейчас наверняка желает ему смерти за украденное счастье. Быть может, она даже попробует его проклясть.
Евгений и Фантазм впервые сидели одни за плотно закрытой дверью. Уже не было слышно голосов разъехавшейся по домам публики. Лишь где-то в зале остался скучать Ник.
– Встань на колени, – тихо велела кукла.
Евгений тут же повиновался.
Мсье Фантазм подался вперед, чем-то неуловимо напомнив хищного удава, гипнотизирующего жертву, перед тем как заглотить. Двойной образ Евгения кривился и маячил в его черных линзах.
– А теперь… Смотри!
Его громадная в белой перчатке рука начала медленно снимать очки. У Евгения перехватило дыхание. Несколько секунд он видел лишь бледные, как у мертвеца, устало закрытые веки. Потом, вздрогнув, они принялись открываться, обнажая… Господи да что же под ними пряталось?
Это были самые страшные, нечеловеческие глаза, которые Евгений видел в своей жизни.
Прежде, чем он успел осознать, что видит существо, у которого в глазах отражена его собственная душа, эти глаза хлынули на него океаном черноты, поглотив и утопив в считанные мгновения.
За гранью
Евгений куда-то летел. А, может, и не Евгений, а просто Он. Или Они или Оно, или вообще ничто… Да какая разница! Хотел узнать истину? Вот она!
Видишь город внизу? Евгений и правда увидел пылающий в ночи золотыми огнями город. Была ли это Москва, Париж или Нью-Йорк не имело никакого значения.
Посмотри сколько людей. Посмотри, как они носятся, как насыщают свои мелкие потребности, как они жрут друг друга и сами себя! Думаешь, они все наделены такой же индивидуальностью, как ты? Не-ет, Богу просто не хватило бы сил пичкать их всех отдельными вселенными!
Евгений разделился на миллион частиц, попал в каждый дом, в тело каждого человека. И действительно, не нашел в них ничего хоть сколько-то соответствующего его собственным масштабам. Люди напоминали безмозглые марионетки. Куклы, созданные лишь с целью обмануть его доверчивое мироощущение. Ничего удивительного, что они мрут, как мухи: разве может умереть целая отдельная вселенная? Конечно, нет! Это было бы преступным расточительством созидательных сил мироздания.
Ты вечен! И правда – Евгений расхохотался, вспомнив, как раньше боялся смерти. Разве могу умереть Я? Разве могут умереть глаза, которыми реальность видит саму себя. Какая чушь! Какая нелепость! Да ради этого придется погасить все звезды, все галактики!
Эфир, бывший когда-то печальным поэтом, достиг пика своего совершенства и счастья. Он носился меж планет и звезд, крохотных по сравнению с ним, как светлячки в ночи. Ни в чем не было смысла. Нигде не проступало и подобия логики. Он видел не только то, что как бы существовало, но и плоды грубейшей человеческой лжи: всех этих богов-чудовищ, идолов и кумиров, во имя которых бросали в огонь миллионы жизней.
До тебя ничего не было. После тебя ничего не останется. Все, что ты знал о пространстве и времени – миф. Даже всемогущий Мсье Фантазм! Ты это все! Все это Я!
Истина рассекла мглу невежества беспощадным и прекрасным лучом, сжигая одну за другой жалкие иллюзии прошлого. Хватит возиться с этой бутафорской, изолгавшейся вселенной! Долой ее! К черту старый мир!
С усмешкой перебирал Евгений в памяти все глупости и нестыковки жизни, в которую когда-то безотчетно верил. Словно талантливый писатель с презрительным наслаждением читает творчество своего бездарного собрата.
Хочешь сотворить собственный мир? Разумеется, он хотел, он жаждал этого. Стерев разом прежнюю вселенную до последнего атома, он с величайшим увлечением и бешенным азартом принялся создавать свою, правильную, идеальную реальность. Это было как писать стихи, только гораздо легче и приятней: ведь теперь он всемогущ!
Когда работа подошла к концу, Евгений испытал удовлетворение, какое не чувствовал ни разу в своей ничтожной земной жизни. Все, что можно было сделать, сделано: без углов, без шероховатостей, без теней, без контрастов, без проклятой двоякости. Теперь остается только существовать в этом мире одному (зачем нужен еще кто-то?) Застыть вместе со своим творением. Со своим детищем. С величайшим и единственным произведением искусства, которое благодаря отсутствию времени будет восторгать его вечно. Это и есть рай!
Возвращение
Он разодрал веки. Мутно-зеленое марево наконец рассеялось. Впереди маячило что-то большое и темное, издавая однообразный, шипяще-цокающий звук. Следом за головой постепенно оживали и приходили в себя другие части тела. Он пытался двигать ими, но почти не мог, как если бы замерз до полусмерти. Каждое движение стоило мучительных усилий и вызывало желание снова впасть в забытье. Кости и органы как будто не могли договориться между собой.
Чья-то рука заботливо запахнула на его груди расстегнутую шинель. Евгений с треском в шее повернул голову и увидел рядом улыбающееся в полумраке лицо Ника.
– С возвращением! Ты был прямо как труп!
Евгений хотел ответить, но зубы примерзли друг к другу. Голос приятеля доходил до него словно издалека.
Они неспешно ехали в извозчичьих санях по темной, спящей Москве. Евгений чувствовал, что его пробирает озноб. Это было по-настоящему страшно, ведь, начав дрожать, его тело просто развалится на части, как карточная пирамида.
– Я тебя дожидался не час, а два с половиной, – как бы между прочим сообщил Ник. – Устал ждать, захожу в комнату – ты на стуле сидишь, замороженный! Аж смотреть жутко… И Фантазм куда-то исчез – черт его знает, как ушел. Наверно, ввел тебя в транс и не смог вывести. Я тебя вытащил, спасибо сторожам.
С-сп-пасиб-б… – выдавил из себя Евгений, чувствуя, что не может совладать даже с этим дурацким словом.
– На, вот!
Ник сунул ему в рот папиросу и чиркнул спичкой.
– Да, теперь я понимаю, чего наша Броева так взбесилась. Это почище всякой химии!
– Я… Н-ник…
Евгений хотел сказать Нику что-то невыносимо важное и срочное, но Ник крикнул извозчику, чтобы тот остановился, и выпрыгнул из саней. Справа от них блекло желтели окна какого-то ресторанчика или кабака.
Осторожно, как инвалиду или глубокому старику Ник стал помогать Евгению встать на ноги.
– Спокойно, спокойно, – шептал он, ведя своего полуживого друга к дверям.
Евгений не без радости ощущал, как ноги все-таки начинают вспоминать о своем предназначении. Только бы ни одна из них не подкосилась!
Яркий электрический свет обжег глаза как спирт. Ник усадил его за столик и сам сел напротив.
– Водки! – приказал он коротко стриженному официанту, который, искоса поглядывая на Евгения, как бы вопрошал: можно ли такому вообще что-то пить?
Через минуту водка была принесена.
– Не обольешься? – спросил Ник.
Евгений помотал головой и дрожащей рукой вылил жгучую влагу на пересохший язык. Прежде он с брезгливостью относился к водке, однако сейчас выпил бы даже керосин, если б это помогло вернуть связь с реальностью и власть над телом.
Живительное тепло разбежалось по артериям и капиллярам. Евгений почувствовал, что перестает быть трухлявой мумией. Ник налил ему еще.
– Ну что, получше?
– Да, – хрипло вымолвил Евгений и тут же закашлялся.
– Завидую, – без тени иронии признался Ник.
Евгений непонимающе нахмурил лоб.
– Что ты там видел?
– Это… это трудно описать, я с-сам толком не помню.
– М-м да, понимаю! Но все же, как оно? Здорово?
Евгений покивал, чувствуя, как в душе почему-то зашевелился стыд.
– Ник!
– Что?
– Я ведь ничего странного там не делал?
– Откуда мне знать! – Ник высосал свою рюмку. – Когда я вошел, ты сидел неподвижно, как роденовский «Мыслитель». Одетый, разумеется! А что там с тобой происходило – это тебе только Мсье Фантазм расскажет. Если мы его еще увидим.
Евгений чувствовал, что обязан что-то сообщить Нику. Что-то, от чего, возможно, зависит его, и не только, жизнь. Но как он ни мучился, вспомнить не получалось.
– А все-таки, что тебе там привиделось? – лукаво спросил Ник, подаваясь вперед и заглядывая в глаза.
Евгений смотрел на его грубоватое, мускулистое лицо с широкой челюстью и полупустым взглядом.
– Вселенная.
– О-о… И какая она?
– Прекрасная, – соврал Евгений.
Он хорошо помнил, что восхищался вовсе не той вселенной, о которой шла речь.
– Повезло тебе! – вздохнул Ник. – Тебе в этот раз как будто… дьявол помогал. Я же видел, как ты всех обставил. Мастер!
Они выпили еще по рюмке. Евгений уже ощущал себя почти здоровым. Только растерянность и тоскливый страх по-прежнему метались у него в мозгу.
– Ну что? – по губам Ника пробежала хмельная улыбка. – Надобно отпраздновать твою победу, как думаешь? Куда поедем?
– Домой.
– Да брось! Я знаю одно местечко. У мадам Жаме на Петровке…
– Ник, мне надо домой, правда. Я боюсь, что не дойду.
– Что, так плохо?
– Да.
– Ладно! – Ник разочарованно хлопнул себя по колену. – Домой, так домой!
Евгений подумал, что, вероятно, ему даже стоит сходить к врачу, но с облегчением вспомнил, что отравиться гипнозом невозможно.
Еще одна мысль, никак не связанная с событиями этого вечера и, вероятно, навеянная водкой, изумила его не до конца прояснившееся сознание.
– Ник.
– Что?
– Ты ведь футурист.
– И?
Евгений пытался совместить все разговоры Ника об искусстве будущего с тем, что он сейчас видел и слышал: с игрой, с выпивкой, с домом мадам Жаме.
– Поэт будущего.
Ник несколько секунд не понимал, в чем состоит проблема. Потом поняв, рассмеялся и с умилением взглянул на Евгения.
– Так ты об этом. Нет, дружище, я не футурист. Таких поэтов вообще нет!
– Как же?
– Есть те, кто любит публике в морду плевать. Хочешь я тебе сейчас экспромтом шедевр выдам, а потом скажу, что я его три месяца по капле из сердца выдавливал. И все поверят, никто ничего не докажет. Футуристов нет, и будущего нет. Живи настоящим!
Евгений отодвинул от себя не выпитую рюмку, чувствуя подступающую с каждой секундой тошноту.
Ник довез его до дома и, взмахнув на прощание тростью, умчался в ночь. Оказавшись в своей комнате, Евгений, даже толком не раздеваясь и не включая свет, доплелся до дивана, упал на него, как подрубленное дерево и долгое время неподвижно лежал, закрывая и открывая больные глаза.
«Надо спать», – шептал он себе. – «Спать, спать! И все будет хорошо. Все будет как раньше!»
Но в душе он понимал, что как раньше уже не будет. Его обманули. Коварно обвели вокруг пальца. Он увидел то, чего видеть нельзя, и впереди расплата. Сделанного не воротишь!
Где-то во дворе протяжно завыла собака.
Февраль
Счастливая и безумная, игривая и страшная, сентиментальная и безжалостная человеческая река медленно поглощала застывшую в испуге улицу. Ее бурные воды были мутно-серого цвета и сочетали в себе слишком многое. В них смешалось все, что прежде казалось совершенно чуждым друг другу: дорогие черные пальто и бледные солдатские шинели, колючие бабьи платки и модные шляпки с вуалью, холеные бороды и впалые щеки. Плечом к плечу с роскошной меховой бояркой двигался побитый картуз. Дамская шубенка льнула к деревенскому зипуну. Золотые погоны покорно следовали за лохмотьями прямиком с Хитрова рынка. В этой разномастной толпе лишь одно было совершенно всеобщим, словно связывающим идущих незримой нитью: похожие на красные осенние листья на темной речной зыби, повсюду виднелись алые, будто нападавшие за ночь вместо снега, банты. Над головами плыли транспаранты с лозунгами и требованиями, совершенно бесстрашными, немыслимыми всего год назад. Слева долетало угрожающее скандирование, справа Марсельеза, сзади залихватская матерщина, спереди интеллигентские рассуждения.
Евгений тоже шел в этой толпе. Не потому что мечтал о свободе и жаждал конца войны (хотя все это было бы весьма кстати). Просто ему хотелось добраться до дома. Трамвайное сообщение умерло. Поймать извозчика теперь было труднее, чем схватить налету воробья. Да и как знать, куда тебя увезет этот извозчик.
Позади Евгения, грохоча, тащился грузовик, в кузове которого сидели вооруженные винтовками солдаты. Они несомненно гордились собой: не кричали, не пели, только сурово дымили самокрутками, мрачно глядя из-под надвинутых на глаза папах.
Какая-то барышня, с виду институтка, орала в эмоциональном припадке, требуя «вешать их, вешать их всех!». Евгений ждал, что она, наконец, успокоится, поскольку вешать здесь было явно некого. Но барышня продолжала вопить, подпрыгивать и трясти кулачком так, что на нее оглядывались даже угрюмые фабричные работяги.
Это не было похоже на братство. Увидеть в происходящем торжество добра можно было, лишь поддавшись пьянящим чарам толпы, которые на Евгения не действовали.
Он заметил, что человеческая река замедляет свой ток, видимо наткнувшись на неведомую плотину. Вдалеке слышалась чья-то яростная ругань и глухой говор тысячи голосов, похожий на утробное медвежье рычание. Солдаты повыпрыгивали из кузова и начали протискиваться вперед, сквозь густеющую с каждой секундой толпу.
