Dmitry X-Ram
Грегори и сумрачный лес
Грегори и сумрачный лес
I
Кирпичный дом, оплетенный огненной лозой, возвышается у кромки обрыва. Теплый свет из его окон оседает на ветви деревьев, танцующих под мягкими порывами соленого ветра.
В черепичной крыше горит окно, за ним, в окружении старой мебели и недочитанных книг, на полу сижу я. Измученный тоской и опустошенный печалью, я пытаюсь забыть. Забыть про то, что больше никогда не увижу отца.
Паутина мыслей липким слоем покрывает память, которая не дает угаснуть надежде.
Свет никогда не исчезает бесследно. Его ласковые глаза, наполняющие сердце той дивной тишиной, в которой растворяешься без остатка, целиком обращаясь спокойствием и теплом.
В его глазах всегда жил огонь.
И вот огонь уже рядом. Так близко, что протяни руку и ощутишь прикосновение пламени.
Он вьётся, вздымаясь, обретает силу, неспешно охватывая всю комнату.
Пожирает любимые книги, выцветшие портьеры, альбомы с набросками и антикварную мебель.
С потолка сыплется почерневшая штукатурка.
Порыв ветра ударяет в окно, и рамы расцветают оранжевыми цветками. Пламя подбирается всё ближе, обходя своим жаром лишь старую дубовую дверь, ведущую в коридор.
Выбегая из комнаты, я слышу, как за спиной со звоном разлетаются стёкла, а шум огня стремительно нарастает. Пламя гулким ударом врезается в дверь за моей спиной и потоками ослепительного света проникает сквозь щели, наполняя коридор красными отсветами.
Внезапно всё стихает. Воздух, только недавно содрогающийся от пожара, вновь холоден и спокоен. Нет запаха гари, нет треска сгорающей древесины.
Лишь холодное сияние луны в конце коридора, да зеленоватые тени на стенах.
– Сны выплескиваются в реальность, просто сны – шепчу я, дрожа всем телом.
Смерив взглядом знакомую картину и, стараясь преодолеть дрожь, я делаю шаг навстречу лунному сиянию.
В моменте мне кажется далёким и обесцвеченным все то, что так долго окружало меня.
Память неустанно предлагает образы из мира, который уже не вернуть.
Улыбка отца, в уголках его ласковых губ, наши игры и полночное чтение книг.
По правую руку проплывает, словно в тумане, дверь отцовского кабинета, за которой целая коллекция привезенных им из путешествий диковин. Его комната давно пустует и дверь заперта. Слева – винтовая лестница, ища поддержку у стен, спиралью утекает в подвал, минуя первый этаж.
Пара окон выходят на крышу крытой веранды. Лунный свет белесыми пятнами падает на деревянный паркет, изогнутые тени ветвей тянутся сквозь эти пятна к ногам.
Ускорив шаг, я чуть было не налетел на третью – последнюю дверь.
Знакомая бронзовая ручка с голубой окисью кажется мне особенно холодной.
Дверь отворяется почти бесшумно. Пламя свечей, расставленных повсюду, вздрагивает под сквозняком. На мгновение комната погружается в полумрак.
В старом кресле с потертой обивкой и высокой спинкой сидит моя мама.
Глядя во тьму сквозь бликующие стекло, опоясанное жёлтой рамой, она пьет вино из высокого изящного бокала.
На тумбочке, под мерцающим светом свечей, старый графин, наполненный алым туманом.
Рядом с ним свалены в кучу черно-белые снимки и стопки исписанной пожелтевшей бумаги.
В руках у мамы сверкнул металлическим блеском медальон, инкрустированный лазуритом шумерской эпохи. Подарок отца, сделанный перед тем, как тот отправился в свою последнюю экспедицию.
Мама, то и дело, проскальзывает тонкими пальцами по синим камням. Глаза обращены в ночь, лицо покрыто тенями. Комната полна призраками, их движения пронизаны болью.
Возникнув в дверном проеме, я коротко постучал. Вздрогнув, она обернулась.
Её глаза способны были испугать. Тусклые. Потухшие. Сухие. Полные отчаяния.
Взгляд раненого зверя, загнанного гончими – едва ли смог бы соперничать с ее взглядом бесконечного горя.
– Как ты тихо… – ещё сильнее побледнев, наконец проговорила она – Ты… Что тебе нужно, Грегори?
– Где папа?
Дрожащим голосом мама отвечала:
– Папа не вернётся, Грег. И ты это знаешь. Он умер. Уже как месяц его признали погибшим – голос её дрожал всё сильнее, – Его уже не вернуть. Ни ты, ни я – больше никогда не увидим его.
– Ты похоронила отца, хотя его тело так и не нашли.
Она окончательно утратила веру, но я стоял неподвижно.
Фигура, обрамленная лунным светом, бьющим в спину из коридора.
Контур, залитый тушью. Чёрное пятнышко на просроченной фотопленке.
В этот момент я готов быть всем, но только не собой.
Я готов был поверить во всё, но только не в потерю отца.
– Стараясь забыть, ты мешаешь себе принять. Это не убережет тебя от боли, – сделав ударение на последнем слове, сухо произнесла она, едва сдерживая слёзы, – И мне тяжело, всякий раз, словно впервые, знакомить тебя с его смертью, – В её голосе звучал укор, – Грегори, прошёл уже месяц…
Вновь гнев с рыданиями тяжёлым комом подступают к моему горлу.
Схватившись за бронзовую ручку и с силой захлопнув дверь, я сбегаю по винтовой лестнице вниз.
Поспешно одеваясь, пытаюсь совладать с мыслями. Основное желание – уйти как можно дальше отсюда.
– Может затаиться где-нибудь на время? Но этому не видно конца. Нет, сейчас важнее вовремя уйти. А вовремя – это как можно скорее.
На ходу запуская руки в рукава оранжевой ветровки, я выскользнул через черный ход в объятия осени.
II
Нескончаемые осенние дожди размыли земляные тропки и подточили сыпучие кручи.
В липкой глине завязли опавшие листья и сучья.
Тонкие ветви, скрывающие звёздное небо, смыкаются над моей головой.
Ночные шорохи, хрустящий опад под ногами и туман, оседающий каплями на лице – окружают меня. Знакомые запахи влажной коры и земли оглушают меня.
Кое-где сквозь ветви пробиваются холодные лучи стареющей луны.
Ночью тропа принадлежит только мне. Вьется и струится она сквозь лес, мимо вековых сосен, огибая причудливые корни, глубоко вросшие в землю.
Подскальзываясь в сумраке на влажной листве, я подхожу к дереву, чей образ неразрывно связывает меня с детством.
Когда мне только исполнилось семь лет, отец впервые привел меня к этому исполину, чтобы познакомить с древним обитателем леса. Раскидистая дубовая крона целиком скрывает небо и под ней вечно царит полумрак.
– Когда древнее древо нарушит свое молчание, – отец задумчиво посмотрел на замшелые ветви, утопающие в предзакатном зареве, – сами звёзды затаят дыхание, вслушиваясь в эхо забытых времён…
Вспомнив его смех, я прильнул лбом к растрескавшейся коре необъятного дуба и горько заплакал. Принять смерть отца казалось мне невозможным. Жизнь никогда не станет прежней и воды не вернуться к оставленным берегам. От этой мысли мне вдруг стало спокойно, словно внутри что-то оборвалось. И лес показался мне совсем чужим.
– Это я должен был оказаться на его месте. Ему бы хватило сил это принять. У него бы осталась мама. Он бы остался у нее. Это я должен был умереть!
Слезы катятся по моим щекам. Отчаяние сменяет чувство опустошенности. Постояв, прислушиваясь к шелесту листьев в дубовой кроне, я поворачиваюсь и ухожу по знакомой тропе, не зная, куда и зачем я иду. Звуки шагов и похрустывание листьев под ногами постепенно возвращают мне самообладание. Вскоре я вижу очертания скалы, пронизанной множеством гротов.
Пробираюсь по узкой тропке, рискуя соскользнуть в заросли ежевики, растущей по обеим сторонам моего пути. Выхожу на каменистую вершину, покрытую мягким мхом.
Отсюда видно море, заполненное сотнями светлячков – далёких корабельных огней.
Оно граничит с темнеющей грядой леса, раскинувшейся вдоль побережья.
Внизу томно двигается туман. Он прячется от глаз под ветвями деревьев, и, пронизанный лучами лунного света, стекает по каменистым склонам на берег, окутывая белизной темные воды.
Сквозь чащу с треском несётся стадо тяжёлых вепрей, где-то протяжно кричит ночная хищная птица, ломаются ветки сухого кустарника. Весь лес отзывается волной шорохов.
На мгновение стихает и вновь наполняется звуками ночи.
Слушая песню ветра, свистящего в гротах, вглядываясь в темноту крон и огни кораблей, я сижу в глубокой задумчивости около часа. Вконец озябший и сонный, наконец решаюсь вернуться домой.
К дому я поднялся, когда было уже за полночь. У мамы всё ещё горит свет.
Беззвучно, резко отворив и затворив дверь, черным ходом я проникаю во внутрь.
Проплываю через гостиную. Во мраке поскрипывая рассохшимися ступеньками, крадучись поднимаюсь на второй этаж и, неслышно ступая, прохожу в свою спальню.
III
Долгие три недели за окнами моросит мелкий дождь, а на душе скребут кошки.
С мамой я доезжаю до школы, и, спрыгивая на тротуар, отрешенно вхожу в галдящий поток, утягивающий меня внутрь здания зеленовато-лимонного цвета.
Замкнутый и тихий, спустя шесть часов, я раскрываю старый, пробитый зонт и возвращаюсь пешком домой. До вечера запершись в спальне я сижу у окна, и молча гляжу сквозь дождь на размытую земляную дорогу, по которой периодически проезжают машины, разбрызгивая вокруг себя лужи и грязь.
В последнюю субботу октября небо немного прояснилось.
Стоит позднее утро, я выхожу к обрыву с мыслью спуститься по склонам и прогуляться в лесу.
Осень успела вступить в свои права, повсюду разлила свои яркие краски, раззадорила море и небо. Деревья пестрят терракотовыми, желтыми, фиолетовыми, хвойно-зелеными и красными одеяниями. Сквозь древесные кроны пробивается прохладный сиреневый свет. Под напором морского соленого ветра с гибких ветвей взлетает листва и тенями мелькает на жёлто-красно-буром ковре.
Ветреная песнь, здесь, у края человеческого мира, звучит особенно сильно.
Потоки воздуха поднимаются вверх по крутой насыпи обвалов и с утроенной силой врезаются в садовые изгороди.
У самой кромки обрыва я раскидываю в стороны руки, представляя, что это крылья и ложусь на ветер.
Свежие, холодные порывы удерживают меня от падения вниз.
Перед часто моргающими глазами вспыхивают красно-охристые каменистые насыпи.
Следы обвалов темными бороздами расчертили лесную чащу. Деревья простираются почти до самой воды. Там их разделяла с зеленоватым штормящим морем золотистая полоска степи, состоящая из сухоцветов и высохших трав.
Всюду, насколько хватало глаз, лес походит на пестрое одеяло, сотканное из разноцветных кучевых облаков. Бордовые, изумрудные, терракотовые кроны куполами подставляют ветви небу, склоняются под порывами ветра и вновь упрямо выпрямляются, обращая к солнцу яркие осенние листья.
Чёрная птица вынырнула из чащи, зависла в воздухе, рассчитывая справиться с бурей, и, спешно забив крыльями, молнией пронеслась мимо меня. Отшатнувшись от черного потока и шелеста перьев, я перестал чувствовать под ногами почву, я сорвался в обрыв.
IV
Захлебываясь холодным воздухом, я несся сквозь потоки сильнейшего ветра.
Стоило мне приземлиться на кучу известняка, как земляная лавина увлекла меня за собой с головокружительной скоростью вниз.
Всё смешалось: гул обвала, вездесущий песок, пузырящиеся в жидкой земле камни и комья.
Спуск оказался коротким. В пропасти передо мной стремительно разворачивался хвойный лес. Внезапно нога встретила корень, скрытый под пластом летевшей со склона гальки.
Ещё мгновение, и оглушительный гул ветра поглотил меня.
Моё тело выбросило из лавины крошеного песчаника и земли в хмурое осеннее небо.
Дыхание перехватило. Всё вокруг налилось насыщенным цветом. Время замедлило свой бег.
Кажется, я вот-вот потеряю сознание. Вдалеке под ногами пронеслись заросли ежевики и тёмные очертания сосен.
По лесу прокатилась воздушная волна и взметнула к серым облакам цветные брызги листвы. Оглушительный непроглядный вихрь взвился вокруг меня. Сухие листья ударили в лицо. Ослепляющие солнечные блики вспыхнули на них, и тотчас погасли. Вдруг ноги ощутили под собой твёрдую почву.
Прокатившись по вершине высокой скалы, вставшей серой башней посреди расщелины, я ощутил, как каменное изваяние дрогнуло и стало медленно опускаться в сторону леса. Когда его вершина оказалась над склоном, укрытым сухоцветами и пожухлой травой – я прыгнул вниз.
В следующий момент я кубарем покатился по трещащей соломе. Меня вынесло на середину зеленой, усеянной папоротником поляны. С одной стороны, она переходила в лиственную рощу. С другой – открывался вид на уголок моря, трапецию неба над ним и соседствующие склоны, густо покрытые вечнозелеными соснами.
Приподнявшись на локтях, я увидел, как скала продолжила степенно склоняться, по камню скользнула темная паутина трещин, и серая глыба рассыпалась на осколки. Осев на один бок и поднимая тучи песчаной пыли, камни с бешеным грохотом ринулись в лес.
Проводив обвал глазами, я попытался вдохнуть глубже, но закашлялся.
Сердце стучало, на зубах поскрипывал песок, в обувь набились земля и щебёнка.
Отряхиваясь от пыли и прочищая ботинки, я благодарил провидение за то, что мне удалось выжить.
Утром мне хотелось посвятить этот осенний день поиску приключений и новых удивительных мест. Лес был окутан чарами времени: многовековые деревья, следы диких зверей в глине, окаменелые раковины, пещеры и рощи, оплетенные лианами плюща, следы чьих-то ритуалов, танцев и костров, фундаменты древних поселений, где легко отыскать амфоры и, если повезёт, старинные монеты, кольца и наконечники стрел. В самой чаще леса возвышается заросшая дикими розовыми кустами башня полуразрушенного замка.
Мысли разбежались между пленительными образами, а ноги уже спешили увести меня под осенний покров, сотканный из разноцветной листвы.
V
Сплетенные стволы деревьев, что пустили корни по крутому каменистому склону, серо-пурпурным свечением вырисовываются на фоне осени. Тропа сворачивает под своды ветвей и петляет вдоль заросших шиповником круч.
Встречаться с ветром здесь почти не приходиться, и тот басовито гудит, запутываясь в высоких кронах и врезаясь в гладкие скалы.
Тропа сворачивает, за поворотом я вижу вырубленные кем-то в земле ступени, зигзагом уходящие вниз. Стволы деревьев, растущих вдоль них, связаны сплетенным поручнем из верёвок.
Спустившись на поляну, закрываемую с одной стороны отвесными скалами, с другой – густым лиственным лесом, я поднимаю глаза на пасмурное небо.
Посеревшее, тяжело нависло оно надо мной, явно собираясь пролиться дождём. Сорвавшись с места, я проскочил между деревьями и очутился на явно протоптанной дороге. В грязи были отпечатки кабаньих копыт. Разворошенные бивнями опавшие листья. Клочья колючей, жесткой щетины.
Пробегая по поваленному, отбеленному солнцем стволу, я заметил скрытый в низине ручей – стрелки камыша и серебро бегущей воды. Пробравшись под зарослями молодых кленов, я перескочил через подгнившую корягу и взобрался на вершину пригорка. Свечками выстроились внизу редкие ели, земля была устлана бурыми опавшими иглами и сухими хвойными ветками.
В низине стоял и прислушивался к чему-то угольно-чёрный олень. Грациозно вскинув голову, он обернулся ко мне и, встретившись со мной глазами, замер, а после пустился в ельник. Сорвавшись с места, олень не издал ни звука, мягко касаясь копытами влажного хвойного одеяла, он уходил всё дальше.