Дон Нигро
Вариации тутового дерева
«И пришли опять Филистимляне
и расположились в долине Рефаим.
И спросил Давид Господа,
и Он отвечал ему: не выходи на
встречу им, а зайди им с тылу, и
иди к ним со стороны тутовой рощи.
И когда услышишь шум как
бы идущего по вершинам тутовых
дерев, то двинься; ибо тогда
пошел Господь пред тобой, чтобы
поразить войско Филимстинское».
2-ая Царств, 5:22-24
«Она стояла там и пела; смысла
В той песне было мало. Повторялось
Одно в ней часто: "Паламон ушел, –
В лесу он ищет ягод шелковицы,
Но завтра я найду его"».
Джон Флетчер и Уильям Шекспир «Два знатных родича», Акт 4, сцена 1. Перевод Н. Холодковского.
«Она прошла вперед – прямо вперед, – посмотрела на нас в упор с тем самым близоруким прищуром… Шла и шла, пока не исчезла».
Редьярд Киплинг «Миссис Батерст».
Действующие лица:
ДЖЕК
МЭДЧЕН
ПЕТРА
ЭВАНС
Декорация:
Одна простая декорация представляет собой старый дом около Темзы в Лондоне, тюремную камеру и все остальное на острове Южного моря в первой декаде двадцатого столетия. По центру в глубине дверь, но никаких стен. Кровать, стол и лампа справа, у авансцены слева деревянный стол и стулья. Никаких разрывов спектакля и смены декорации. Действие течет, как сон.
Авторское примечание:
В пьесе используется стробоскопический эффект. Ответственные за постановку «Разновидностей тутового дерева» должны предупреждать об этом до начала спектаклей, потому что стробоскопический эффект может вызывать у некоторых эпилептические припадки.
(Звук старого кинопроектора, работающего в темноте. В тусклом, мерцающем свете возникает дверь, как в очень старом немом фильме. Слышно, как кто-то играет на старом пианино 13-ю Гольдберг-вариацию Баха).
ДЖЕК (голос из темноты). Звук кинопроектора, движение пленки, напоминающее хлопанье крыльев летучей мыши, и музыка, едва слышная, как воспоминание о Бахе, исполняемом на пианино борделя. Дверь в старом доме. Комната выглядит знакомой, но вспомнить, откуда, не удается. Потом дверь открывается. (Дверь открывается, появляется девушка в белом платье, МЭДЧЕН, оглядывается, подсвеченная старым немым фильмом. Не выглядит она актрисой немого кино. Определенно это какое-то воспоминание из реальной жизни. Фильм, но документальный). Это она, какой была на острове, прекрасная и печальная, как ребенок, одетая в белое. Она колеблется, в неуверенности. Потом направляется к проекционному аппарату. (МЭДЧЕН идет к авансцене, на нас, всматривается в свет). На лице тревога. Ее глаза. Из света уходит в темноту и исчезает. (МЭДЧЕН направляется к левой кулисе и уходит со сцены. Мерцающий свет гаснет, музыка стихает, а через распахнутую дверь в комнату падает полоса лунного света. В дверном проеме появляются ПЕТРА и ДЖЕК).
ПЕТРА (входит). Ты уверен, что это девушка, которую ты знал? (Оглядывается, видит, что ДЖЕК застыл на пороге). Все нормально. Можешь войти. В чем дело?
ДЖЕК. Место кажется мне таким знакомым.
ПЕТРА (включает лампу у кровати). Может, раньше ты здесь бывал?
ДЖЕК. Не знаю.
ПЕТРА (берет за руку, заводит в комнату). Все равно заходи. Это всего лишь комната в старом доме.
ДЖЕК. Я знаю. Но…
ПЕТРА (закрывая за ним дверь). Ты абсолютно уверен, что это та самая девушка?
ДЖЕК (все еще оглядывая комнату, звук закрывающейся двери отвлекает его). Что?
ПЕТРА. Девушка в фильме. Ты уверен, что это та самая девушка, которую ты знал?
ДЖЕК. На этой неделе я каждый вечер смотрел этот фильм. Готов поклясться, это она.
ПЕТРА. Даже если это она, не понимаю, чего ты так встревожился? Девушка, которую ты знал, вдруг оказалась в фильме, который показывают в Саутуорке. Что тебе до этого?
ДЖЕК. Потому что она – дочь тюремщика. Я в этом уверен. И не понимаю, как такое может быть.
ПЕТРА (находит бутылку вина, наливает два стакана). Выпьешь вина?
ДЖЕК. Не знаю.
ПЕТРА (дает ему стакан). Давай выясним. (ДЖЕК смотрит на стакан, занятый своими мыслями). Не смотри на него. Пей.
ДЖЕК. Ладно. (Отпивает).
ПЕТРА. Хорошее?
ДЖЕК. Думаю, я его уже пил.
ПЕТРА. А как ты познакомился с дочерью тюремщика? Сидел в тюрьме?
ДЖЕК. Да. Сидел.
ПЕТРА. Что ж, это настораживает. Хотя не могу сказать, что меня это удивляет. По тебе это чувствуется.
ДЖЕК. Что чувствуется?
ПЕТРА. Какая-то обреченность. Поэтому мы узнаем друг дружку. И что ты сделал? Кого-то убил?
ДЖЕК. Если на то пошло, да. Убил.
ПЕТРА. Ты кого-то убил?
ДЖЕК. Да.
ПЕТРА. Ты шутишь.
ДЖЕК. Нет. Я так не думаю. Очень хорошее вино. Из тутовых ягод?
ПЕТРА. Не знаю.
ДЖЕК. Я пил вино из тутовых ягод. Где-то.
ПЕТРА. Так ты – убийца.
ДЖЕК (ставит стакан и оглядывается). Это место выглядит таким знакомым. Мебель. Кровать. Обои с розами. Поразительно.
ПЕТРА. Может, ты убил кого-то здесь?
ДЖЕК. Я не профессиональный убийца.
ПЕТРА. Просто любитель. Полагаю, это успокаивает. Ты в розыске?
ДЖЕК. В розыске?
ПЕТРА. Полиция. Тебя разыскивает полиция?
ДЖЕК. Сомневаюсь. Это случилось на острове в Южных морях. Я был матросом на торговом корабле.
ПЕТРА. Я думала, ты был художником.
ДЖЕК. Я сейчас художник.
ПЕТРА. И что делал художник на торговом корабле?
ДЖЕК. Убегал. Или пытался догнать убегающий горизонт. Она была официанткой.
ПЕТРА. Кто? Та, которую ты убил.
(Разговор продолжается, а МЭДЧЕН появляется из левой кулисы, уже не в фильме, а в другом времени и пространстве, в тюремной камере на острове в Южных морях, с подносом в руках. На подносе еда: хлеб, масло, кувшин молока, чашка. Она ставит поднос на круглый деревянный столик, и выглядит все это, как картина Сезанна).
ДЖЕК. В баре, на одном из островов Южных морей. Мне она понравилась с первого взгляда.
ПЕТРА. И ты ее убил?
МЭДЧЕН. Тебе действительно надо перестать думать и что-нибудь съесть. Даже убийца должен есть, знаешь ли. Ты такой мрачный. Можно подумать, что убили тебя.
ДЖЕК (обращаясь к ПЕТРЕ, которая остается на месте, тогда как он идет к МЭДЧЕН. ДЖЕК существует в двух временах и пространствах). Матрос оскорбил ее. Я что-то ему сказал. Он обиделся. Полагаю, я хотел, чтобы он обиделся. Тогда во мне кипела злость, словно внутри сидел волк.
ПЕТРА. Волк в тебе по-прежнему?
ДЖЕК (отвечает ПЕТРЕ, но наблюдает за МЭДЧЕН). Он приходит и уходит. Я, по большей части, незнакомец для самого себя. В моей голове есть пустоты. Началась драка. Матрос ударился головой о край стойки, и его голова треснула, как яйцо. Не собирался я убивать его. Это был дурацкий несчастный случай. Но в таком месте, как остров Южных морей, никогда не знаешь, что может с тобой случиться. Ты можешь сдохнуть в тюрьме, и это еще не самое худшее. Она приносила мне в камеру еду. Ее мать была француженкой, а отец – вспыльчивым австралийским боровом. Она была дочерью тюремщика.
МЭДЧЕН (дружелюбно болтает, наливая молоко в чашку и намазывая масло на хлеб). А кто не в тюрьме? Вот что я говорю. Чувство вины – это тюрьма. Любовь – это тюрьме. Тюрьма в твоей голове. И, если на то пошло, вероятно, везде.
ДЖЕК. Она казалась мне знакомой. Словно я знал ее в прежней жизни.
ПЕТРА. Как кажется знакомой эта комната?
ДЖЕК. Нет. Не так.
МЭДЧЕН. Я однажды любила парня. Но не его кузена. Кузен любил меня. Ходил за мной, как собака. Я пыталась его любить, но не могла. Такая она, любовь. Почему ты любишь одного, а не другого? Понять и объяснить невозможно. И посмотри, к чему это приводит? Ты вступился за мою честь, и вот твоя награда: ты заперт в тюрьме моего отца с семейством крыс. Такова для тебя любовь. Один может любить страстно, отчаянно, а другой ничего не знать о любви. Или не встретить свою любовь.
ДЖЕК. Ты читала Шекспира, так?
МЭДЧЕН. Только те страницы, что не съели крысы. Климат Южных морей вреден для книг и картин. Но вполне подходит для убийств и прелюбодеяний, во всяком случае, среди европейцев, которые, как я понимаю, в любом случае предрасположены и к первым, и ко вторым. Хотя, спешу добавить, мои знания о европейцах, убийствах и прелюбодеяниях по большей части вторичны, получены от кого-то.
ДЖЕК. Она выросла в этом странном, Богом забытом месте. Миранда, заточенная на своем острове с множеством старых, тронутых плесенью книг, расстроенным пианино и отцом-Калибаном.
МЭДЧЕН. И все-таки я думаю, что любовь – это святое, как вино и морские сухари. Подозревая, мне станет очень грустно, если я поцелую того, кого люблю.
ДЖЕК. И почему тебе станет грустно?
МЭДЧЕН. Из-за слишком очевидного свидетельства их смертности. Тебе абсолютно ясно, что человек смертен, когда его губы касается твоих, языки переплетаются, перемешивается слюна и все такое. Меня начинает трясти от одной мысли об этом. Большую крысу зовут Чарльз. Я назвала ее в честь Диккенса. Но твоего молока я ему не дам. Он такой невежливый. И пахнет, как мой отец.
ДЖЕК. Ее переполнял детский, бьющий ключом интерес к жизни и множество тайных печалей. Из окна моей камеры я видел ее нескончаемыми тропическим днями. Она сидела в саду своего отца, под тутовым деревом, что-то писала в дневнике.
МЭДЧЕН. Ты когда-нибудь влюблялся? До потери сознания? Или это тема, которой морякам запрещено касаться под страхом смерти?
ДЖЕК. Любовь превращает человека в глупца.
МЭДЧЕН. В этом ее прелесть. Хотя для того, чтобы быть глупцом, любить не обязательно. Я думаю, любовь – это воспоминание. Ты впервые смотришь на человека и осознаешь, что помнишь его. И это тот, кого ты любишь.
ДЖЕК. Но как ты можешь помнить его, если видишь впервые?
МЭДЧЕН. Именно. Ты бывал в Англии? Я спрашиваю, потому что мы говорим на английском.
ДЖЕК. Думаю, я родился в Англии.
МЭДЧЕН. Но ты не знаешь наверняка?
ДЖЕК. Извини. С головой у меня что-то не так.
МЭДЧЕН. Тогда ты точно англичанин, потому что я прочитала много английских книг и у большинства англичан что-то не так с головой. Мне часто снится, как кто-то приплывает на этот остров, увозит меня в Англию и целует на Лондонском мосту.
