bannerbannerbanner
13 несчастий Геракла

Дарья Донцова
13 несчастий Геракла

Полная версия

Глава 7

Чувствуя себя полным идиотом, я распахнул дверцу, вздохнул и, осторожно ступая босыми ногами, пошел по холодному, отчего-то мокрому асфальту.

Патрульный, увидав приближающуюся фигуру, очевидно, не поверил своим глазам, потому что тоже выскочил на дорогу, а потом обалдело спросил:

– Ты, то есть вы, кто? Мужик или баба?

– Иван Павлович Подушкин, – церемонно представился я, ежась от ветра.

– Ты из этих, из транс… транс… – Юноша начал заикаться на сложном слове.

– Вы имеете в виду трансвестита? – вежливо уточнил я. – Человека, который получает удовольствие, переодевшись женщиной? Вовсе нет.

– Чего тогда в юбке?

Сказать правду этому рязанскому мальчишке, стать в его глазах посмешищем? Ну уж нет.

– Разве в правилах дорожного движения имеется пункт, запрещающий сидеть за рулем в юбке?

– Нет, – покачал головой сержант, – просто странно.

– Мой дедушка был шотландец, – лихо соврал я, – вот я и ношу кильт из уважения к предкам.

– Какую кильку? – не понял гаишник.

– Ну юбочка у коренных жителей Шотландии называется кильт. Неужели никогда не слышали?

– Ты мне зубы не заговаривай, – посуровел страж дороги, – чего без ботинок?

– Жарко очень, ноги вспотели.

– Документики попрошу.

– Э… понимаете, я потерял их секунду назад.

Сержант нахмурился, а я горько пожалел, что сразу не рассказал ему правду, теперь он мне не поверит.

– А ну вытяни руки, – напряженным голосом велел гаишник.

Я, недоумевая, выполнил приказ. В мгновение ока на запястьях защелкнулись железки.

– Это что? – воскликнул я, пытаясь развести руки в разные стороны.

– Браслеты, – выплюнул постовой, – а ну двигай в машину, ща в отделение скатаемся, вот пусть там и выясняют, какой такой шотландец мне попался.

Секунду я молча смотрел на постового, потом спросил:

– А моя машина?

– Полезай, – рявкнул парень, – потом поговоришь.

Я тяжело вздохнул и нырнул в нутро патрульного автомобиля. На переднем сиденье обнаружилась еще одна угрюмая личность в форме.

– Ключи, – просипела она.

– В замке зажигания, – безнадежно ответил я.

Мрачный дядька вылез, сплюнул и вразвалочку двинулся к «Жигулям».

В отделении меня усадили перед отчаянно зевающим лейтенантом.

– Ну, – пробасил он, – чего врать станем? Угнал «жигуленок»?

Я собрался с духом и произнес:

– Сейчас расскажу, как дело обстояло, только, очень прошу, не болтайте об этом.

Лейтенант усмехнулся:

– Кабы трепался, ни в жисть тут бы не усидел. Колись, голуба.

Чем дольше я говорил, тем больше он веселел. Под конец на лице мужика заиграла широкая радостная улыбка.

– Значит, Иван Павлович Подушкин, сын писателя?

– Да.

– Работаете секретарем у…

– Точно.

– А ваша любовница Жанна Кукина?

– Именно так.

– Посиди-ка тут пару минут, – велел он и встал.

Я перепугался.

– Только, бога ради, не звоните Жанне домой, там ее муж, Григорий.

– Не учи ученого, – веселился мент, уходя из кабинета.

Я остался один и привалился головой к грязной, выкрашенной синей краской стене. Вот ведь влип!

– Значитца, так, Иван Павлович, – сообщил через час лейтенант, – следуй домой, вот тебе справка, что документики сперли, обычно таких просто так не даем, но нам с ребятами тебя жалко.

– Спасибо, – обрадовался я.

– Нема за що, – улыбнулся лейтенант.

– Могу идти?

– На свободу с чистой совестью, – веселился мент.

Я добрался до двери.

– Слышь, Иван Павлович, – хихикнул лейтенант, – в другой раз, убегая, всегда хватай брюки. И еще мой тебе совет – начнешь раздеваться, клади носки в карман.

– Почему? – обернулся я.

Лейтенант ухмыльнулся.

– Коли шляешься по замужним, то и привычки должны быть соответствующие. Уж поверь моему опыту. Носки в кармане – важнейшее условие собственной безопасности. Всякое случается, одежонку похватаешь и деру, а носочки-то позабудешь. Выскочишь на улицу – хоть не голыми ступнями тротуар месить. Усек?

– Усек, – кивнул я, – только, надеюсь, со мной такое произошло первый и последний раз.

– Не зарекайся, – сурово предостерег лейтенант, – жизнь штука длинная, никогда не знаешь, чего с тобой через пару минут случится.

Я вышел во двор, провожаемый веселыми взглядами ментов, толпившихся на первом этаже. Сидевший за большим стеклом с надписью «Дежурная часть» парень довольно громко засмеялся. Я кивнул ему.

– До свидания.

– Счастливого пути, – ответил дежурный, – не забывайте нас, приходите.

Я сел в «Жигули» и покатил к Кузьминскому. Ну уж нет! Упаси меня бог от подобных приключений, лучше вы к нам заходите. С Жанной покончено. Пусть звонит, закатывает истерики, никогда больше не приду в квартиру у метро «Октябрьское Поле». Отныне завожу шашни только с незамужними дамами, еще лучше, если следующая пассия вообще окажется сиротой, без родителей, старших братьев и дядюшек.

Остаток пути я проделал без приключений и, осторожно загнав «Жигули» под навес, подошел к двери. Естественно, она оказалась запертой. Я постоял перед ней, первый раз в жизни испытывая сильнейшее желание произнести все те слова, которые джентльмен не должен поминать даже наедине с собой. Знаете, какой основной признак истинно воспитанного человека? Сев ночью в абсолютно пустом доме филейной частью на ежа, он воскликнет:

– Господи, вот незадача! Однако не повезло мне.

Именно в таких выражениях, и никак иначе. Воспитанный человек остается таким и наедине с собой. Я всегда пытался жить по этому правилу. Но сейчас, оказавшись перед шикарной дверью из цельного массива дуба, невольно поймал себя на том, что припоминаю совсем не те слова, которые хотелось бы.

Звонить нельзя. Лариса Викторовна отворит дверь, увидит меня в юбке и заорет благим матом. Оставалось одно – влезть в окно. Уходя из дома, я оставил его открытым.

Я обогнул здание и пошел между кустами, посаженными по периметру. Особняк снабжен мощными кондиционерами, но его обитатели предпочли «искусственному» воздуху свежий. Практически все распахнули окна. Я сосредоточился, мысленно представил себе коридор и начал считать в уме. Четыре окна столовой, два эркера гостиной, балконная дверь, ага, вот это проем в мою комнату.

Я ввалился внутрь, споткнулся о маленький столик и удивился. Вроде в моей спальне нет такого, но тут из угла донесся абсолютно спокойный голос:

– Ваня, ты мне нужен.

От неожиданности я попятился, опять налетел на столик и уронил стоявшую на нем мраморную статуэтку. Тут только, оглядев помещение, я понял, что фатально ошибся, попал в спальню Кузьминского.

Если Сергей Петрович и удивился тому, что частный детектив заявился домой под утро, да еще обряженный в женское платье, то внешне он никак не выказал изумления.

– Сядь-ка, – велел он.

Я опустился в кресло, вытянул по привычке ноги, потом увидел свои босые черные ступни, попытался засунуть их под сиденье, потерпел неудачу и обозлился. Кузьминский, без тени улыбки наблюдавший за моими муками, резко сказал:

– В доме совершено преступление.

Я кивнул:

– Бедная Катя!

– Не о ней речь, – отмахнулся Сергей Петрович, – здесь как раз все ясно, дело закрывают.

Я разинул рот.

– Уже нашли убийцу?

– Это самоубийство.

От изумления я, забыв про грязные ноги и юбку, воскликнул:

– Да ну?

Кузьминский мрачно кивнул.

– Катя – дочь приятелей моих старинных знакомых, была взята мной из милости. Ясно?

– Что-то пока не очень…

Сергей Петрович щелкнул крышкой серебряной сигаретницы, спустя мгновение по спальне поплыл сизый дым.

– У меня есть друзья, – начал он объяснять ситуацию, – Андрей и Людмила Волох, мы вместе учились в институте, понимаешь?

Я кивнул. Конечно, студенческий галстук[1] и воспоминания юности.

– Андрей поддерживает тесные отношения с Мишей и Надей Борисовыми. Естественно, я хорошо знаю их, не раз встречались на днях рождения Андрея и Милы, но я с Борисовыми не близок. Это тоже ясно? Так вот, – спокойно продолжил Кузьминский, – Катя – дочь Борисовых. Девочка она странная, причем с самого детства. Сколько Миша с Надей ни пытались заставить дочь учиться, не смогли.

Ребенка буквально за уши тащили сквозь колючие дебри знаний, но ничего к нему не прилипло. В шестом классе Надя сдалась, забрала Катю из школы и посадила дома. Учителя табуном стали ходить на квартиру. К пятнадцати годам стало ясно: Катя необучаема. Она с трудом освоила чтение и два арифметических действия: сложение и вычитание. Тут только родители поняли, что дело не в лени, не в нежелании учиться, а в чем-то другом, и догадались обратиться к специалистам-дефектологам. Те живо выяснили, что у их дочери органическое поражение головного мозга. Катя не даун, не олигофренка или имбицилка, но освоить программу средней школы ей не дано.

– Обучите ее несложной профессии, – посоветовали психиатры.

Надя попыталась пристроить девочку к делу. Парикмахер, маникюрша, продавщица, машинистка-наборщица… Все оказалось Кате не по силам. Да еще неразвитая умственно девушка в девятнадцать лет выглядела очень аппетитно, и родители боялись, что она, имея менталитет десятилетнего ребенка, попадется какому-нибудь негодяю. И тогда Андрей попросил старинного друга:

 

– Возьми Катьку к себе, прислугой. Ей можно платить совсем немного. Главное, чтобы работала целый день в хорошем доме, а то родители на службу уходят, Катерина одна в квартире остается, нехорошо это.

Сергею Петровичу как раз требовалась горничная, и он решил попробовать. Неожиданно Катя пришлась ко двору. Аккуратная, всегда веселая, глуповатая, она понравилась Кузьминскому и, что более важно, не вызвала отрицательных эмоций у Беллочки. Гневливая, невоздержанная на язык Белла мигом ругалась с прислугой. Если в ее комнате обнаруживался беспорядок, она хватала домработницу за плечи и, топая ногами, визжала:

– Тебе за что деньги платят, а? Лентяйка чертова!

После пары подобных выволочек прислуга увольнялась. Общий язык с Беллочкой нашли только Лариса и Катя. Последняя, вжимая голову в плечи, бормотала:

– Простите, Белла Сергеевна, не досмотрела, извините, больше никогда…

Беллочка, привыкшая к тому, что жертва извивается, сопротивляется и пытается кусаться, терялась, отпускала Катю и буркала:

– Ладно, в следующий раз убирай лучше.

– Так я сейчас опять пропылесошу. – И Катя кидалась в мансарду.

Последнее время Белла даже перестала ее ругать и изредка делала подарки: отдавала неполюбившуюся кофточку или косметику, которую считала неподходящей.

– Наверное, у нее совсем помутился рассудок, – вздыхал Кузьминский. – Глупые бабы тут судачили на тему семейной легенды, а Катя-то все всерьез воспринимала, вот и решилась на самоубийство.

– Но почему, какая причина? – недоумевал я.

Кузьминский нахмурился:

– С ума сошла. Сначала пятно малевала на картине: то ли пошутить хотела, то ли испугать кого…

– Так это она! – подскочил я.

Сергей Петрович кивнул:

– Да. В ее комнате, под кроватью, нашли кисти и баночку с гуашью, а еще пальцы правой руки трупа были измазаны красной краской.

– Но почему она решилась на суицид?

Кузьминский махнул рукой.

– Больная глупая девочка. Если тебя интересует истинная причина произошедшего… У меня имеется шофер, Костя. Между ним и Катей вспыхнул роман. Я знал об этом и не противодействовал их отношениям. Два сапога пара. Одна способна только сериалы смотреть, у другого в голове лишь футбол. Пусть женятся, заводят детей и живут счастливо. Прислуга у меня имеет комнаты в домике, в саду.

Это Лариса Викторовна доложила хозяину, что шофер по ночам навещает Катерину, но Кузьминский не стал вмешиваться. Костя же оказался ловеласом. Катя быстро надоела парню, и он дал ей от ворот поворот. Девушка проплакала несколько ночей, а потом пошла в кабинет и…

– Вот ужас-то, – воскликнул я, – но отчего столь странный способ? Убила себя возле картины, ножницами в шею…

– Отчего она именно так решила уйти из жизни? Вот уж этого не знаю, мало ли какие мысли бродят в больной голове. Все-таки Катя была не совсем нормальной. Мне Михаил как-то подшофе на дне рождения Андрея проговорился, что Надя во время беременности заболела воспалением легких и ей кололи сильные антибиотики, очевидно, лекарства подействовали на формирующийся мозг ребенка. Конечно, это печально, но ничего загадочного в смерти несчастной дурочки нет, да и история с пятном выяснилась. Кстати, узнай я сразу, кто пачкает портрет, мигом бы без всякого сожаления уволил Катерину.

– Да уж, – пробормотал я, – дикая история.

– Случилось еще кое-что, – спокойно заявил Кузьминский.

– Что же именно?

– Ну, в общем, ничего нового, – достаточно равнодушно ответил Сергей Петрович, – деньги украли.

Я похолодел.

– Весь миллион?

– Нет, сто десять тысяч.

– Сколько?

– Сто десять тысяч, – повторил хозяин.

– И кто это сделал? – вырвалось у меня.

– А вот сей факт и предстоит выяснить, – протянул Кузьминский.

– Какая странная сумма, – удивился я, – сто десять тысяч, огромная и удивительная, как бы это выразиться – не круглая…

– Небось вор хотел сотню упереть, – предположил Сергей Петрович, – а второпях схватил лишнюю пачку. Причем чувствует он себя совершенно безнаказанным. Я же вчера заявил, будто не знаю, сколько денег находится в столе.

– Может, все-таки лучше обратиться в милицию? – осторожно предложил я.

– Не пори чушь, – оборвал меня хозяин, – я совершенно не собираюсь сажать за решетку родственников, сам накажу того, кто крысятничает. И потом, как я обнародую сумму?

– Почему бы нет? Вы же состоятельный человек.

– Ваня, – с жалостью проговорил Кузьминский, – это черный нал, деньги, припрятанные от налоговой инспекции. Поверь мне, лучше уж даже не искать вора совсем, чем озвучивать количество купюр в моем столе. Получу такую кучу проблем, такой геморрой…

Кузьминский замолчал и снова потянулся к сигаретам. Мне же на ум пришел неожиданный вопрос: отчего в нашем современном понимании слово «геморрой» является синонимом головной боли?

Глава 8

Выспаться мне так и не удалось. Тщательно вымывшись, я сунул скомканную одежду незнакомой старухи в пакет, с огромным облегчением облачился в костюм и поехал отчитываться перед Норой.

Ленка открыла мне дверь и воскликнула:

– Вы чегой-то похудели.

– Быть того не может, – ответил я, снимая ботинки и нашаривая тапки.

– Точно говорю, – настаивала она, – прямо лицо кожей обтянулось, а глазья внутрь черепа провалились.

Я запихнул обувь повыше. Эту привычку приобрел с тех пор, как в доме появился кот Василий вместе со своей хозяйкой Мирандой[2]. Гадкое животное обожало использовать ботинки в качестве сортира. Но сейчас, слава богу, кота нет. Миранда учится в Лондоне, в закрытом колледже, а Василий и Филимон теперь живут у наших приятелей в загородном доме. Кстати, для тех, кто не в курсе: Филимон – не мужчина и не мальчик, а простой кролик. Василия больше нет в нашем доме, но привычка ставить ботинки высоко у меня осталась.

Стоило войти в кабинет, как Нора наехала на меня, в самом прямом смысле слова – в кресле.

– Ты почему не берешь мобильный?

Я вздохнул. Вот еще одна проблема – сотовый пропал вместе с пиджаком.

– Увы, я потерял его.

– Где?

Однако дурацкий вопрос. Знал бы где, пошел и взял бы.

– Понятия не имею, просто выронил на улице.

– Изволь сейчас же купить новый!

Я кивнул:

– Сегодня же отправлюсь в салон.

– Да уж, сделай милость, – злилась Элеонора, – а теперь выкладывай!

Выслушав мой рассказ, она побарабанила пальцами по подлокотнику кресла.

– Странно, однако. Сто десять кусков! Может, у кого-то из членов семьи имелись долги на эту сумму?

Я пожал плечами и напомнил:

– До этого бесследно испарились еще двадцать тысяч. Значит, в общей сложности сто тридцать.

– Ага, – протянула Нора, – сдается мне, у кого-то были большие денежные проблемы, ну-ка, еще раз перечисли всех обитателей.

Я начал загибать пальцы:

– Белла и Клара…

– Этих можно смело сбрасывать со счетов, – самоуверенно заявила Нора.

– Почему?

– Они еще дети.

– Вовсе нет, – попытался возразить я, – одна ходит в университет, вторая учится в институте, и они ненавидят друг друга по-взрослому…

– Ерунда, – бесцеремонно прервала меня Элеонора, – ну зачем им столько денег?

На мой взгляд, женщина всегда найдет, куда пристроить и рубли, и доллары. Если она ни в чем остро не нуждается, все равно не устоит и потратит любую попавшую в руки сумму на сущую ерунду. Никогда не забуду, как мы с Жанной заглянули в универмаг.

Постоянно повторяя: «Похожу здесь всего минутку» и «Мне совершенно ничего не надо», эгоистка прошлялась по этажам полдня.

Она приобрела сервиз, комплект постельного белья, кучу керамических безделушек, несметное количество косметики, две совершенно неподходящие ей кофточки, плюшевого мишку, открытки с изображениями собачек, три горшка с кактусами и один с фикусом. Апофеозом был диванный валик в виде выстроившихся в ряд тигрят.

Обвешанный пакетами, я практически без сил рухнул в автомобиль и трясущейся рукой начал засовывать ключ в замок зажигания. Жанночка же, свежая, словно утренний круассан, блестя глазами, громко верещала:

– Абсолютно отвратительный магазин. Совершенно не на чем остановить взгляд, так ничего и не купила. Вот позавчера с Лелей заглянули в «Крокус-сити». Уж там мы оторвались, нашопились от души, все покупки в Лелькин автомобиль не влезли.

На всякий случай сообщу вам, что у Лели «Лэндкрузер», дорогущий джип размером с троллейбус…

– Следовательно, Белла и Клара отпадают, Маргарита с Павлом тоже, – неслась дальше Нора.

– А эти почему? – вновь удивился я.

– Ваня, – менторским тоном сказала Нора, – тебе следует учиться мыслить логически. Законная супруга Кузьминского вместе со своим любовничком появилась в доме уже после того, как пропали двадцать тысяч. Как они, по-твоему, могли их спереть?

– Но сто десять-то испарились при них, – напомнил я.

– Нет, доллары тащила одна рука.

– Отчего вы пришли к такому выводу?

– Мне так кажется!

Железная логика и совершенно бесподобная аргументация, типично женское поведение. «Мне так кажется», и точка. Еще женщины любят советоваться с внутренним голосом и полагаться на интуицию.

– И кто у нас остается?

– Прислуга: Лариса Викторовна, шофер и садовник.

– Эти тоже не причастны.

Я уставился на Нору. Ловко она со всеми разобралась.

– Шофер и садовник не могут свободно передвигаться по особняку, – пояснила Элеонора.

Я кивнул, вот с этим согласен, мужской прислуге и впрямь было бы затруднительно объяснить, по какой причине они оказались на втором этаже. Зато Лариса беспрепятственно проникает в любое помещение.

– Экономка бы давно уволилась, получи она такую громадную сумму, – размышляла вслух Нора.

Я хотел возразить, что бешеные тысячи испарились только что, у экономки просто не было времени на расчет, но промолчал. Спорить с Норой столь же неблагодарное занятие, как воспитывать крокодила. Женщину невозможно ни в чем переубедить, она всегда права.

– Следовательно, мы имеем двух основных подозреваемых, – щебетала Нора, – Анну и Валерия. Муж и жена – одна сатана. Небось надоело в приживалах ходить, вот и решили себе квартирку на стыренные денежки купить. Как тебе такая версия?

Я постарался сохранить заинтересованное выражение лица. Не всегда супруги выступают единым фронтом. Подчас они даже ненавидят друг друга и не прочь жить порознь, но их сдерживают дети, общее хозяйство. А насчет усталости от положения приживал… Тут Нора, как все дамы, примерила ситуацию на себя. Ей, безусловно, было бы невыносимо жить из милости в доме у богатого родственника, только и Анна, и апатичный Валерий произвели на меня впечатление людей, абсолютно довольных ситуацией.

– Значит, изучишь подноготную парочки, – Нора принялась раздавать указания, – прошлое, настоящее… Обязательно наткнешься на дырку, в которую они впихнули краденые деньги. Дело-то ерундовое, преступники вычислены, осталось лишь собрать доказательства их вины. Можешь приступать.

Не успел я раскрыть рот, чтобы попытаться вразумить Нору, как в кабинет заглянула встрепанная Ленка.

– Иван Павлович, вас к телефону.

– Сколько раз тебе объяснять, – обозлилась хозяйка, – когда мы работаем, не следует мешать. Пусть перезвонят позднее.

– Так это мама Ивана Павловича, – испуганно сообщила Ленка, – как заорет: «А ну давай сюда Ваню немедленно». Я прям обмерла, может, она помирать собралась, так завопила.

– Если человек на пороге кончины, – вызверилась Нора, – он не станет визжать, сил на истерики не хватит, на тот свет отъезжают, как правило, молча. Вели ей через час перезвонить. Впрочем, нет, я знаю Николетту, примется трезвонить каждые пять минут. Ступай, Ваня, побеседуй с маменькой.

Я взял протянутую трубку, вышел в коридор и тихо сказал:

– Слушаю. – И в тот же миг чуть не оглох.

Как все бывшие актеры, маменька обладает громким голосом и способна четко произносить тысячу звуков в секунду.

– Вава! Мне так плохо, я просто умираю, абсолютно нет никакого аппетита, желудок болит, а ты…

Я молча выслушивал жалобы. Последнее время Николетта приобрела привычку без конца говорить о грядущей смерти и страшных заболеваниях, которые ее одолевают. При этом учтите, что давление у матушки стабильно держится на цифрах «120» и «80», а легкое несварение бывает от злоупотребления деликатесами. В почтенном возрасте нужно питаться просто: овсянкой, овощным супом, отварной рыбой «кошачьего» сорта, то есть минтаем, а вовсе не жирной семгой, до которой Николетта большая охотница.

 

– Немедленно приезжай, – закончила маменька.

– Сейчас не могу. – Я попытался оказать сопротивление, но Николетта мигом подавила восстание рабов:

– Сию секунду!

– Но я на работе.

– Дай мне Нору, – потребовала маменька.

– Но…

– Нору!!!

Делать нечего, пришлось нести телефон назад в кабинет.

– Говори, – сердито рявкнула хозяйка.

Трубка разразилась хлюпаньем, чавканьем и повизгиванием.

– Тише, – поморщилась Элеонора, – ты меня оглушила!

Но Николетту это заявление не смутило. Спустя десять минут моя хозяйка отсоединилась и покачала головой.

– Как только твой отец, царствие ему небесное, терпел жену! Ангельский характер был у Павла. Поезжай, Ваня, к ней. Честно говоря, я не слишком хорошо поняла, в чем суть дела. Вроде Николетта потеряла документы или ее ограбили. Да, еще у нее кончились продукты, велено купить по дороге.

Я покорно пошел на выход. Маменька постоянно утверждает, что начисто лишена аппетита. Однако харчи в ее холодильнике исчезают с завидной скоростью. Я забиваю рефрижератор Николетты раз в неделю, это не считая покупок, которые делаю для ее постоянных журфиксов и суаре[3].

Чувствуя себя разбитым после бессонной ночи, я подрулил к супермаркету и, взяв проволочную тележку, двинулся вдоль рядов…

Покупая провиант для маменьки, следует учитывать, что все, включая хлеб, обязательно должно быть зарубежного производства. Бесполезно втолковывать Николетте, что наш шоколад намного вкусней турецкого, черкизовская колбаса лучше датской, а вологодское масло свежее и восхитительнее финского.

Нет! Маменька, увидав коробки, банки и упаковки с надписью «Сделано в России», мигом капризно выпятит нижнюю губку и заноет:

– Опять приволок несъедобное! Боже, я вынуждена на старости лет питаться гнилью за копейки. Как ужасно быть бедной, никому не нужной вдовой, умирающей от рака желудка. Да, недолго мне осталось, скоро освобожу тебя.

Поэтому я каждый раз зря трачу лишние деньги. Импортные набитые консервантами яства намного дороже наших нормальных продуктов. Один раз я расшалился и провел эксперимент. Взял пустую коробку из-под противного датского печенья, сделанного на машинном масле в прошлом веке, и насыпал туда наше, восхитительно свежее, производства фабрики «Большевик».

Постанывая от наслаждения, Николетта за один час смела полкило жирного курабье и потом долго восхищалась его нежным вкусом. Стоит ли говорить, что маменька даже не взглянула бы на печенюшки, будь они в родной упаковке.

Забив каталку доверху, я допинал ее до кассы и принялся вываливать покупки на резиновую ленту. Хорошенькая девочка, кокетливо сверкнув ярко накрашенными глазками, выпрямилась, одернула на груди форменный халатик и прочирикала:

– Мужчина, вы зря взяли это масло и йогурты. Они совсем не вкусные, да и дорогие слишком. Лучше берите наши, они в три раза дешевле и живые. Ну сами посудите, что такое надо насовать в молочные продукты, чтобы они по году не тухли. Гляньте на упаковку, там сплошные буквы «Е» с номерами.

Я продолжал выкладывать отобранное. Отчего я вызываю у большинства женщин мгновенное желание руководить мной? Пигалица за кассой тоже не упустила момента, хотя ей в торговом училище небось объясняли, что клиент всегда прав.

– И колбаса эта мертвая, – вещала девица, – у вас, наверное, жены нет, подсказать некому, хотите, помогу?

– Слышь, ты, Барби недоделанная, – рявкнул стоящий сзади меня парень, – если где увидишь живую колбасу, свистни, прибегу посмотреть. А сейчас заканчивай к мужику клеиться, работай, блин, скорей. У него своего бабья без тебя хватает! Небось уж заучили до отключки.

Я с благодарностью глянул на своего защитника. Девчонка фыркнула и принялась выбивать чеки. Итог составил шесть тысяч двести пятьдесят рублей.

– А послушались бы меня, – вновь не утерпела кассирша, – обошлись бы половинной суммой.

Ничего не ответив, я пошел к машине.

Получив продукты, Николетта принялась потрошить пакеты, восклицая:

– Фу! Йогурты молочные! Надо было брать сливочные. А почему пудинг ванильный? Я же ем только шоколадный. И копченая колбаса не «Брауншвейгская»! Вава, я не перевариваю «Докторскую»! Ужасно! И где манго?

– Они были зелеными, – попытался отбиться я.

– А это что? – взвизгнула Николетта.

– Туалетная бумага.

– Польская, однослойная! Омерзительно, – затопала ногами маменька, – как тебе пришло в голову, что я повешу в туалете рулон ядовито-розового цвета?

На мой взгляд, цвет сортирной бумаги не имеет значения. Я попытался довести эту простую мысль до маменьки, но она взлетела вверх на струе злобы.

– Вава! У меня в санузле бежевые стены и напольная плитка цвета спелой хурмы. Понимаешь, что из этого следует?

– Честно говоря, не очень, – признался я.

– Бумага туда годится либо белая, либо палевая, но никак не розовая.

– Виноват, исправлюсь, – кивнул я.

С Николеттой лучше соглашаться, так вы избежите шумного скандала. Она продолжала ворошить пакеты, высказывая недовольство: куриные яйца мелкие и противные, пачка масла кривая, селедка не в том соусе, помидоры не имеют буро-красного оттенка, семга, наоборот, слишком яркая, ей следует быть розовой, оливковое масло не той фирмы, хлеб пахнет тряпкой, а сыр не вызывает любви.

Последнее замечание повергло меня в ступор. На мой взгляд, «Эдам» не следует обожать, его просто едят, режут на ломтики и кладут на хлеб.

– Вот она, тяжелая жизнь нищенки, вынужденной экономить на питании, – подвела итог маменька и тут же принялась раздавать указания своей домработнице Нюше:

– Икру поставь на холод, миноги положи вниз, клубнику оставь на столе. Господи, как тяжело! Все приходится делать самой.

Нюша челноком сновала по просторной кухне, подгоняемая криками:

– Не туда! Заверни в фольгу! Осторожно, сейчас разобьешь! Так я и знала! Косорукое чудовище!

Наконец маман перевела дух, Нюша, шмыгая носом, вытирала желтоватую лужицу от разбитого яйца.

Я воспользовался возникшей тишиной и спросил:

– Что случилось? Ты потеряла документы?

Маменька повернула ко мне стриженную в салоне «Жак Блер» голову. Лучше вам не знать, во что мне обходится каждый ее поход в это парикмахерское капище.

– В отличие от очень многих людей, – язвительно заявила маменька, – я никогда ничего не теряю.

– Но Нора сказала мне…

– Она не поняла!

– Так что случилось?

– Сейчас сядем в гостиной, и расскажу. Ты что, не слышишь, старая идиотка? Немедленно ответь!

Последние фразы относились к Нюше, которая стояла возле подпрыгивающего от негодования телефонного аппарата с раскрытым ртом.

– Але, – завопила домработница, – хто! Чаво? Каво?

– Чаво, каво, – передразнила Николетта, – господи, сто лет как из деревни приехала, а разговаривать не научилась.

– Что случилось? – продолжал я любопытствовать.

– Сначала сядем.

– Но я тороплюсь.

– Не буду говорить на ходу, – уперлась маменька.

– Это тебя, Ваняша. – Нюша сунула мне трубку.

Я машинально сказал:

– Слушаю.

– Немедленно поезжай к Кузьминскому, – нервно заявила Нора, – там дым коромыслом.

Я глянул на Николетту:

– Говори скорей, в чем дело? Я ужасно тороплюсь.

Маменька обиженно поджала ярко накрашенные губки.

– Потом как-нибудь, когда отыщешь и для меня секундочку в своем плотном графике.

– Сделай одолжение, скажи.

– Я не приучена вываливать информацию по дороге! – Николетта решила не сдавать позиций.

Я секунду поколебался. Если сейчас покорно поплетусь в гостиную, то у маменьки возникнет сладкое ощущение полной победы над сыном. Следующие два часа она будет излагать какую-нибудь идиотскую историю о том, как ее оскорбила Кока. Помнится, месяц назад я выскочил в одиннадцать вечера из кровати, услыхав в трубке горькие рыдания Николетты.

– Жизнь кончилась, – стонала она. – О-о! Я такое узнала, просто ужас!

Слегка испугавшись, я прилетел на зов, был препровожден в гостиную и после часовых всхлипываний и истерических взвизгов наконец узнал правду. Маменьке предстояло пойти через пару дней на юбилей заклятой подружки Коки. Ради такого случая в бутике было куплено платье, чуть вконец не разорившее меня. Так вот, Николетта узнала, что другая ее не менее любимая подруженька Зюка приобрела себе такое же.

Поразмыслив над ситуацией, я быстро прошел в коридор и сказал надувшейся Николетте:

– Извини, я обязан бежать, когда надумаешь рассказать о том, что тебе надо, позвони.

Николетта молчала, но, когда я уже был на лестнице, она бросила мне в спину:

– Это нужно тебе. Но после такой обиды можешь даже не рассчитывать на мое прощение!

Недовольный собой, я сел в машину. Даже если раз в году я решаю проучить маменьку, та всегда оказывается в выигрыше. Теперь она будет изображать глубокую обиду, и мне придется потратить кучу времени и денег на «устаканивание» проблемы.

1Во многих колледжах Америки, Англии, Германии и др. студенты носят форменные галстуки, по которым сразу понятно, где вы получаете образование. Галстук хранят всю жизнь, и часто он служит пропуском туда, куда не пустят другого человека. Выпускники Итона, Кембриджа или Оксфорда всегда поддерживают друг друга – такова традиция.
2См. книгу Дарьи Донцовой «Инстинкт Бабы-Яги».
3Журфикс и суаре (искаженный французский) – дни приема гостей. Журфикс – жестко фиксированный день, допустим, среда. Суаре – вечеринка, которая собирается в любое удобное время.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 
Рейтинг@Mail.ru