Дуглас Стюарт
Шагги Бейн
Добраться до старой больницы в такое время можно было за считаные минуты. Королевская лечебница – это место, где лечили после футбольных драк и домашних потасовок в день выплаты жалованья. Стобхилл – это место, где рождался Глазго и где он умирал. Теперь в освещенном фойе там стояла похожая на мышонка девица в голубом переднике уборщицы. Она проводила ногтями по своим вялым бедрам, месила их, чтобы придать им прямую, ровную форму. Вся ее косметика потекла от холода и слез, и он видел кольцо окурков у ее ног, словно она ждала его на холоде весь свой перерыв. Шаг улыбнулся. Ей было всего двадцать четыре, а она уже стала его дверным половичком.
– Я уж думала, что ты не приедешь, – сказала она, устраиваясь на заднем сиденье.
– Ты меня зачем звала?
– Соскучилась – только и всего, – сказала она. – Я тебя сколько недель не видала. – Она раздвинула свои толстые ноги и кокетливо их сжала. – Ты ведь меня не бросил, правда? – Она ухмыльнулась.
Шаг повернулся на сиденье.
– Ты какого хера о себе думаешь, Энн Мари? Я пытаюсь себе на жизнь заработать, а ты меня зовешь через весь город, словно я пес, который нассал тебе на коврик. – Он ударил основанием кулака по стеклянной перегородке. – Мы должны быть осторожны. Типа, чтобы все шито-крыто. Ты хоть понимаешь, что будет, если Агнес узнает? Я тебе скажу, что будет. Она возьмет тебя за шкирку и для начала протащит по всему городу. Когда ей надоест волочить твое тело, она начнет трепать твое доброе имя. Будет каждый вечер звонить твоим родителям, как только они улягутся спать. Она их станет будить и рассказывать им, что их хорошенькая католическая дочурка завела шашни с женатым мужчиной. – Он помолчал, наблюдая, какой эффект произвели его слова. – Ты и в самом деле этого хочешь?
По ее щекам текли слезы, капали на фартук.
– Но я тебя люблю.
Шаг резко развернулся и припарковался в дальнем углу пустой стоянки. Посмотрел на часы, потом снова встретил ее взгляд в зеркале.
– Тогда снимай трусы на хуй. У меня только пять минут.
Возвращаясь в город, Шаг почувствовал, что проголодался. Он был уверен: Энн Мари теперь некоторое время не будет его домогаться. Она была хорошей девочкой, с большими сиськами, сладострастная вдобавок, но она обременяла его. Проблема с молодыми состояла в том, что они не видели причин, почему бы им не ждать для себя лучшего. С ней определенно нужно расстаться.
Он думал о голосе по радио, когда тот снова заговорил с ним.
– Машина тридцать один, машина тридцать один, отвечайте.
Он взял трубку и затаил дыхание, удача перестала ему улыбаться.
– Джоани?
– Позвони. Домой. Сейчас, – раздался короткий ответ.
Он остановился у въезда на Гордон-стрит, достал из кошелька монетки, рванул под дождем к красной телефонной будке. Внутри было влажно и пахло мочой. Он прежде пытался игнорировать приказы Агнес, но это только затрудняло ему жизнь. Она с приближением ночи становилась настойчивой, более требовательной. Лучшее, что он мог сделать, это «Позвонить. Домой. Сейчас».
Она сняла трубку, едва успел отзвучать первый гудок. Она наверняка сидела в коридоре за столиком, обтянутым кожзаменителем, выпивала, ждала, выпивала.
– При-вет, – раздался ее голос.
– Агнес, что случилось?
– О-го, неужели это сам старший блядовод собственной персоной?
– Агнес, – Шаг вздохнул, – который час?
– Я знаю, – прошипел пьяный голос.
– Что знаешь?
– Знаю. Всё.
– Ты плетешь хрен знает что. – Он переступил с ноги на ногу в тесной будке.
– Я знаааю. – Ее голос прозвучал, как раскат грома, ее влажные губы были совсем близко от микрофона.
– Если ты собираешься это продолжать, то я пошел дальше работать.
На другом конце провода послышалось приглушенное рыдание.
– Агнес, ты не должна больше звонить диспетчеру. Меня уволят. Я вернусь домой через несколько часов, тогда и поговорим. О’кей? – Но ответа он не получил. – Ну хорошо. Ты хочешь знать то, что знаю я? Я знаю, что люблю тебя, – солгал он. Рыдания стали громче. Шаг повесил трубку.
Через его туфли с кисточками просачивалась вода и моча. Он снова взял черную трубку, шарахнул ею по красной будке. Он выбил три стеклянных панельки, прежде чем трубка сломалась, и тогда он почувствовал себя лучше. Он вернулся в машину, и ему пришлось посидеть спокойно десять минут, пока его пальцы не смогли разжаться и отпустить баранку.
Может быть, ему полегчает, если он перекусит. Он пошарил под сиденьем, нащупал пластмассовую коробочку. Из нее пахло маргарином и белым хлебом, как от брака и тесных квартир. От кусков солонины, приготовленных для него Агнес, его желудок готов был вывернуться наизнанку. Он кинул их в водосток, проехал мимо нескольких боковых улочек и остановился у забегаловки «ДиРолло», работающей круглосуточно. «ДиРолло» пользовалась популярностью у таксистов и проституток, поскольку работала, когда все другие закрывались, а ее хозяин был не очень придирчив. На вывеске красовался красный омар, но никаких экзотических предложений клиенты внутри не получали.
Джо ДиРолло стоял за прилавком, казалось, круглые сутки семь дней в неделю. Ночью в свете флуоресцентных ламп он походил на покойника. Невысокий человек с редкими волосами, зачесанными назад и уложенными то ли жиром от чипсов, то ли «Брилькремом». Он напоминал маслянистый айсберг, поскольку над прилавком виднелись только его голова и плечи. Остальная часть его хилой фигуры прижималась к мачете, которое он держал под прилавком. Он приветствовал всех клиентов хрипловатым покашливанием и наклоном большой головы.
– Как дела, Джо? – спросил Шаг без всякого интереса.
– Да ничего.
– Был занят с нашими прекрасными дамами?
Шаг показал большим пальцем в направлении тощей женщины, которая стояла с закрытыми глазами и покачивалась.
– Ну-у-у, с ними ты же сам знаешь – начал-кончил и привет. – Он рассмеялся собственной шутке. – Бизнесу от них мало прока. Съедят полпакетика чипсов, выпьют шипучки – и все! Просят воспользоваться моим туалетом, моим персональным туалетом, и старина Джо говорит: лады. Он хороший парень, но нельзя запираться в туалете на целый час. Они съедают полпакетика чипсов, а потом подмывают пизду в моем туалете.
Шаг разглядывал жареную рыбу на прилавке с подогревом.
– Это все наркота. Я бы теперь ни одной из них не сунул.
– Они дохнут, как мухи. Если наркотик их не прикончит, то придушит какой-нибудь ублюдок.
– Ты меня отвлек от моих морских улиток. – Шаг напустил на лицо деловое выражение. – Значит, так, рыбный ужин, побольше соли и уксуса, сделаешь?
Джо взял белую бумагу, высыпал на нее горку картошки фри, положил большой кусок золотистой рыбы в масле, потом посыпал горячую еду солью, полил уксусом, а Шаг покрутил над всем этим пальцами и сказал:
– Еще, Джо. Еще.
Джо поливал рыбу уксусом, пока та совсем не пропиталась жидкостью.
Он передал Шагу заказ.
– Так ты мне и не отвечаешь на мое предложение. Тебе нужен тот домишко или нет?
Джо ДиРолло не только заправлял в своей забегаловке, он еще был знаменит тем, что обводил вокруг пальца городской совет Глазго. Он подписывался на получение дотаций на квартиры от имени какой-нибудь из своих многочисленных дочерей, а потом сдавал их в аренду – получал лишнюю десятку в неделю на покрытие той суммы, которую первоначально взыскал с него совет.
– Я тебе дам знать, – сказал Шаг, пятясь поближе к двери. – Миссис Бейн, она, понимаешь, с трудом поддается убеждениям.
– Меня удивляет, что ты вообще хочешь оттуда съехать. Я-то думал, ты в этой сайтхилльской высотке будешь жить король королем.
– Король – парень что надо. Это королева требует обезглавливания. Ты еще попридержи этот свой пустой домик. Мне сначала нужно много дел уладить. Я хочу, чтобы все прошло без сучка и задоринки.
Он улыбнулся и вонзил зубы в рыбу.
Когда Шаг доел, часы показывали, что работать ему оставалось около часа. Он опустил окно, когда солнце взошло над Джордж-сквер[21]. Оно искупало город в теплых оранжевых лучах и подожгло статую Робби Бернса. Наступило лучшее время дня. Город пребывал в состоянии покоя, который неизбежно уничтожали дневные толпы. Он с нетерпением посмотрел на часы и раньше времени отправился в Норт-сайд.
Он всю дорогу до Джоани Миклвайт ехал медленно, опустив окна и освежив воздух прикосновением указательного пальца к рычажку зеленого аэрозольного баллончика. У нее вскоре закончится смена, и они смогут сказать друг другу то, что нельзя говорить по рации. Он втиснул машину среди других четырех или пяти и стал ждать ее, подавшись вперед на своем кресле и усмехаясь, как влюбленный мальчишка. Он смотрел на входную дверь, как на рождественскую елку.
Четыре
Они оба, все еще мокрые, сидели на краешке кровати, когда включили уличное освещение. Агнес наполнила для Шагги ванну, а потом, испытывая приступ одиночества, забралась туда же к своему младшенькому. Лиззи с ума бы сошла, если бы увидела. Это так или иначе вскоре придется прекратить, потому что он был слишком уж ушлый для пятилетнего мальчишки. Он недавно в первый раз обратил внимание на интимные части ее тела, а потом посмотрел на собственные, как на картинке «найди различия».
Ванна остыла, пока они баловались: наполняли водой флаконы от шампуня, а потом поливали друг друга пенистыми струями. Она позволила ему соскребать старую краску с ее ногтей на пальцах ног, его забота и внимание были для нее как монетка в один пенс, брошенная в пустой счетчик.
Сидя на краешке кровати, она расчесывала черные глянцевые волосы мальчика, а тот сидел, сосредоточенно опустив голову. Моделька машинки в его руках с визгом преодолевала рытвины на раздербаненных простынях, потом поднялась на ее голую ногу с такой легкостью, будто это был склон одного из Кэмпсийских холмов[22]. Не понимая, на что он смотрит, Шагги проехал по оставленным ногтями его отца шрамам на внутренней стороне ее бедра. Потом машинка наклонилась и рухнула назад на простыни. Покрышки громко взвизгнули, и мальчик посмотрел на нее и улыбнулся довольной отцовской улыбкой.
Агнес достала невскрытую банку лагера из тайничка и аккуратно потянула за колечко. Сняла капельку пива с крышки рачительным пальцем, облизнула его. Мальчику она дала пустую банку из-под лагера «Теннентс»[23]. Ему всегда нравились фотографии полуобнаженных красавиц сбоку на банке. Эту красавицу он разглядывал с особым интересом – он видел ее в первый раз, и ему нравилось, как звучит ее имя, если произносить его медленно, как учил дедушка Вулли. Шиии-наа.
Шагги коллекционировал пустые банки, собирал их по всему дому и выстраивал женщин на кромке ванны. Он гладил их волосы, они у него вели вымышленные беседы друг с дружкой, произносили монологи главным образом о том, как заказать новые туфли по каталогу, и о шляющихся мужьях. Большой Шаг как-то раз застал Маленького за этим занятием. Он с гордостью наблюдал, как Шагги выстроил своих женщин и произносил их имена. Потом он хвастался на парковках другим водителям. «Ты представь – ему ведь всего пять! – говорил он. – Моя порода, а?» Агнес с печалью смотрела на эти игры, зная, что происходит на самом деле.
Позднее в ту неделю она взяла Шагги в БХС[24] и купила ему куклу. Дафна была пухлощекой малявкой с пышной прической, популярной среди домохозяек в пятидесятые годы. Шагги куколка понравилась. Получив ее, он выкинул своих баночных женщин в мусорное ведро.
Шагги спокойно наблюдал за матерью. Он всегда наблюдал. Она всех троих воспитывала по одному лекалу, все ее дети были внимательными и настороженными, как тюремные охранники.
– А как нащот лёгкой развлекушки? – спросил он, подражая какому-то идиоту из телика.
Агнес передернуло. Пальцами с накрашенными ногтями она сдавила его щеки.
– Насчет, – поправила она его. – На-счет.
Ему нравилось чувствовать прикосновения ее пальцев к своему лицу, и он чуть-чуть наклонил голову, поддразнивая ее:
– Нащот.
Агнес нахмурилась. Она сунул свой указательный палец ему в рот, зацепила его нижние зубы, легонько опустила подбородок.
– Нет никакой нужды опускаться до их уровня, Хью. Попробуй еще раз.
С ее пальцем во рту Шагги произнес слово правильно, хотя и не слишком внятно. Все звуки были в нем верные, как ей нравилось. Агнесса одобрительно кивнула и вынула палец из его рта.
– Значит ли это, что поросенок спросонок рисоет рисонок?
Он захихикал, даже не договорив своей дерзкой белиберды. Агнес присела на корточки, делая вид, что сейчас бросится на него, а он, взвизгнув от счастья и напускного ужаса, принялся скакать вокруг кровати.
Рядом с будильником, встроенным в магнитофон, стояла стопка кассет. Он принялся бросать их на пол и, наконец, нашел ту, которую искал. Будильник ей купил Шаг. Он сэкономил талоны на бензин, связал их резинкой и вручил ей, словно золотой слиток. Кассетоприемник открывался пластмассовой кнопкой. Шагги вставил кассету в магнитофон и со скрипом перемотал ее в начало. Звук у динамика был дребезжащий и глухой, но она не обращала на это внимания. С музыкой комната не казалась такой пустой. Шагги стоял на кровати и обнимал ее за плечи. Они некоторое время покачивались из стороны в сторону. Она поцеловала его в нос. Он поцеловал ее в нос.
Когда песня кончилась, Шагги увидел, как его мать, схватив банку с пивом и прижав ее к груди, принялась кружиться по комнате. Агнес сощурилась и вернулась в те края, где она была молодой, подававшей надежды и желанной. Назад в Бэрроуленд[25], где незнакомые мужчины в танцевальном зале провожали ее голодным взглядом, а женщины завистливо опускали глаза. Ладонью с растопыренными на манер прекрасного веера пальцами она провела по своему телу. Над бедрами она прошлась по упрямой складке жира – роды оставили на ней следы. Вдруг ее глаза раскрылись, и она вернулась из прошлого в настоящее, чувствуя себя гадкой, глупой и неповоротливой.
– Ненавижу эти обои. Ненавижу эти занавески, и эту кровать, и этот ебаный ночник.
Шагги поднялся, встал в носочках на мягкой кровати. Он снова обнял ее за плечи и попытался прижаться к ней, но на сей раз она оттолкнула его.
В маленькой квартире никогда не было тихо. Сквозь слишком тонкие стены всегда доносилось бормотание телика, включенного на полную громкость, чтобы было слышно ее отцу. Тихие жалобы Кэтрин в трубку телефона, который она утаскивала в спальню. Телефонный провод повредил снизу облицовку двери, пока она ходила туда-сюда и сетовала на обиды, накопившиеся к семнадцати годам. На шестнадцатом этаже со всех сторон их окружали соседи, здесь всегда гуляли ветра, грохоча плохо подогнанными окнами.
Агнес обхватила голову руками. Она слышала взрывы смеха из родительской комнаты – по телевизору показывали какого-то женоподобного английского комика. Двоих ее старших не было дома – шлялись бог знает где. Теперь их, казалось, никогда не бывает дома, они уворачивались от ее поцелуев, закатывали глаза при каждом ее слове. Она заставила себя не слышать легкого дыхания Шагги, и на мгновение ей показалось, что она не замужняя женщина под сорок с тремя детьми. Она снова Агнес Кэмпбелл, торчит в своей спальне, слушая, что происходит в комнате родителей за стеной.
– Станцуй для меня, – сказала она вдруг. – Давай устроим маленькую вечеринку. – Она нажала на кнопку магнитофона, новая кассета с визгом встала на свое место, медленная тоскливая музыка ускорилась до более счастливой.
Шагги поднял ее банку с лагером, поднес к губам, словно внутри был некий волшебный сок. Поморщился от горького овсяного вкуса, в котором чувствовались и шипучка, и молоко, и каша одновременно. Он начал танцевать для нее, щелкая пальцами и не попадая в ритм с музыкой. Когда она рассмеялась, он стал танцевать старательнее. Он повторял все, что вызывало у нее смех, по десять раз, пока искренняя улыбка на ее лице не превратилась в натянутую и фальшивую. Тогда он принялся искать новое движение, чтобы порадовать ее. Он подпрыгивал и раскидывал руки, а она смеялась и хлопала. Чем счастливее она выглядела, тем больше ему хотелось кружиться и махать руками. От пляски узоров на обоях перед его глазами Шагги чуть ли не тошнило, но он продолжал трясти бедрами и молотить воздух руками. Агнес закидывала голову в приступах смеха, печаль исчезла из ее глаз. Шагги щелкал пальцами, как крутой парень, и выставлял вперед лоб, по-прежнему не попадая в такт. Это не имело значения.
Они оба держались за животы от смеха, когда услышали этот звук.
Входная дверь в коридоре открылась и закрылась. Скорее даже они не услышали звук, а почувствовали ветерок и сжимающееся пространство. Тяжелые шаги по ковру медленно приблизились к двери спальни. Агнес собрала пустые банки из-под лагера, спрятала за дальней стороной кровати. Она повернула перстни на пальцах вверх и, уставившись в ожидании на дверь, испробовала свою самую непринужденную улыбку. Тяжелые шаги остановились. Агнес и Шагги услышали тихое позвякивание монеток в кармане брюк. Потом раздался тихий вздох, и шаги проследовали по коридору в гостиную. Он вернулся домой на первый обеденный перерыв. Это время они должны были проводить вместе. А теперь она услышала, как Шаг поздоровался с родителями своим равнодушным, без малейшего тепла голосом. Агнес знала – вот ее отец поднимает голову и улыбается, экран телевизора отражается в его очках. Вот он встает и предлагает Шагу свое удобное кресло. Вот они оба принимаются кружить вокруг этого кресла, словно в нескладной игре «Музыкальные стулья»[26], но вот наконец Шаг кладет руку на плечо Вулли и опускает его в кресло. Вот Лиззи с каменным лицом поднимается вскипятить чайник и дрожит, будто в комнату пришел не Шаг, а заявился сам холодный местный ветер с Кэмпсийских холмов.
Агнес слушала все это через стену. Потом она одним движением схватила кремы и пузырьки с парфюмерией со своего столика и швырнула их через всю комнату. Приевшийся ей ночник валялся разбитый на боку. Оголившаяся лампа своим светом так исказила ее черты, что Шагги перепугался. Все в одно мгновение встало с ног на голову.
Агнес опустилась на край кровати. Шагги почувствовал, что ее банка с пивом пролилась на матрас, потому что его носочки стали намокать. Она, зарывшись лицом в его волосы, рыдала сухими горькими слезами, ее влажное дыхание неприятно холодило его шею. Упав на кровать, она притянула и прижала его к себе, и он увидел ее перекошенное лицо, тушь, размазанную по щекам. Мать выглядела так же, как иногда красотки с банок лагера – отвлекся печатник, съехал трафарет, и женщина внезапно оказывалась жуткой смесью разных слоев печати.
Агнес потянулась поперек матраса к сигаретам, закурила, шумно затянулась, отчего кончик сигареты разгорелся, заполыхал медным цветом. Она несколько мгновений смотрела на огонек, а потом надтреснутым от жалости к самой себе – «ах, бедная я, несчастная» – голосом принялась подпевать песне на кассете. Ее правая рука изящно вытянулась, она поднесла горящую сигарету к занавеске. Шагги смотрел, как материя сначала принялась тлеть, а потом пошла серым дымком. Он весь сжался, когда дымок взорвался оранжевым пламенем.
Агнес свободной рукой подтянула его ближе к себе.
– Шш-ш-ш. Будь большим мальчиком для мамочки.
Ее глаза смотрели с абсолютным спокойствием.
Комната обрела золотистый оттенок. Огонь стал пробираться по синтетическим занавескам к потолку. Черный дым взметнулся вверх, словно убегая от прожорливого огня. Шагги был готов испугаться, но его мать оставалась совершенно безмятежной, к тому же эта комната никогда не была такой красивой, как сейчас, когда огонь отбрасывал пляшущие тени на стены, и обои с огуречным рисунком ожили, будто тысяча дымчатых рыб. Агнес вцепилась в него, и они теперь вместе молча созерцали эту новую красоту.
Занавески почти исчезли, с них капало на ковер, как с мороженого. Загорелись отслоившиеся от сырости обои у окна, пластиковый карниз расплавился, разделился на две части, которые свесились, как рухнувший мост. Большая капля пузырящихся занавесок шлепнулась на угол кровати, и Шагги с матерью окутал дым. Мальчик снова начал ерзать. Он не мог унять кашель. Темный кашель, липкий и горький, как будто ему в рот снова попали чернила из шариковой ручки Лиззи. Агнес так и не шелохнулась, она только закрыла глаза и запела свою печальную песню.
Большой Шаг стоял в темноте дверного проема. Когда в комнату попала новая порция кислорода, пламя побежало к Шагу по потолку. Он бросился к кровати и в одно мгновение открыл окно. Голыми руками он выкинул горящее синтетическое полотно вниз. Он подхватил с пола самые крупные куски расплавленной магмы и выбросил их следом за горящей тканью. Он внезапно исчез, и Шагги закричал, уверенный, что отец оставил их одних.
Когда Шаг вернулся, в руках у него были мокрые банные полотенца. С них брызгами разлеталась вонючая вода каждый раз, когда они обрушивались на источник огня, и пламя под ними умирало. Шаг повернулся к кровати и принялся хлопать влажными полотенцами по переплетшимся телам. Шагги старался не плакать, когда эти удары обжигали его кожу. Агнес лежала неподвижно с закрытыми глазами.
Когда погас последний язычок пламени, Шаг отвернулся от жены и сына. Глаза у Шагги жгло от дыма, но он заметил, что плечи отца сотрясаются от ярости, а когда тот все же повернулся, Шагги увидел, что его лицо раскраснелось от жара, а пальцы скрючились и побагровели в местах ожогов.
Лиззи и Вулли стояли в темноте коридора. Шаг выхватил сына из-под руки Агнес и сунул в объятия Лиззи. Агнес лежала на кровати неподвижная и безжизненная, а когда Шаг ущипнул ее за щеку, рот у нее раскрылся и лицо обрело какое-то рыбье выражение. Шаг нагнулся, резко встряхнул ее, принялся снова и снова называть ее имя, пока уголки его рта не заполнились слюной.
Все это было бесполезно.
Он посмотрел на Лиззи, прижимавшую мальчика к себе. Вулли завел свою толстую мозолистую руку под очки, слезы уже стекали по его щекам. Шаг посмотрел на жену, на ее безжизненное тело. В комнате стояла тишина. Никто не знал, что сказать.
Агнес не доверяла тишине.
Она открыла один глаз, зрачок был темный и широкий, но смотрел сосредоточенно и разумно. Она сунула в рот измятую сигарету.
– Где ты был, блядь?