Марина и Сергей Дяченко
Медный король
Глава третья
Он вспоминал его не раз, когда нужно было собраться, забыть о боли и усталости, повторить еще раз, без остановок, сложную серию ударов, блоков, переворотов. Когда мышцы деревенели, а связки готовы были разорваться, и от жажды вываливался язык, а сотник Бран, краснолицая скотина, не позволял пить, «пока не сделаешь еще три круга».
Развияр давно не был мальчиком-переписчиком; на коротком веку ему приходилось работать веслами на «Чешуе», таскать мешки и камни, бегать вверх-вниз по крутым склонам, вертеть ворот и ходить в колесе – но сотник Бран считал его «соплей» и гонял, как ездовую крысу. Развияр уставал мучительно; падая на тюфяк, засыпал еще в воздухе и почти не вспоминал ни дом, ни лес, ни бегущих по меже белок.
Нос ему сломали в учебном бою, через месяц после зачисления в младшую десятку. Он долго ходил в синяках, с подбитыми по очереди глазами, а потом – поздней осенью – в схватке без оружия уложил Кривулю, самого сильного и опытного среди вновь поступивших. Тогда сотник Бран, не говоря ни слова, перевел Развияра из младшей десятки в действительную стражу.
Все знали, что Развияр бывший раб, но упоминать об этом было не принято. Считалось, что новому стражнику покровительствует властелин; сам Развияр боялся в это верить. Чудо, что властелин велел принять его в младшую десятку вместо того, чтобы отдать палачу… Но покровительство?!
С тех пор Развияр видел властелина только один раз. Прямо с вечернего построения его, уже действительного стражника, вызвали наверх; властелин сидел в кабинете, той самой комнате, где утонула когда-то личинка огневухи. Все так же отражались свечи на поверхности водоема в центре комнаты. Все так же неподвижно сидел в кресле человек со шрамом поперек губ.
– Перепиши мне книгу, – сказал властелин.
Развияру принесли переплет с чистыми страницами, две больших свечи, чернильницу и набор сытушьих перьев. Он неловко уселся за письменный стол, взял перо – и вдруг испугался, что разучился писать, что рука, натруженная и твердая, как дерево, не сможет вывести ни знака.
Властелин наблюдал за ним. Преодолевая страх, Развияр открыл книгу, которую предстояло переписать.
С первых же строчек у него захватило дух. Это был трактат ученого, живущего в Империи – о магах, их могуществе и откуда они берутся. Наверняка очень ценная, редкая, а может быть, и запрещенная для чтения всеми, кроме императорских мудрецов. Может быть, выкраденная из хранилища. Так или иначе – такая книга стоит дороже, чем десяток молодых рабов…
Развияр зажмурился. Знаки складывались в слова, стояли перед внутренним взором так же ясно, как если бы он видел их глазами. Его способность не оставила его, не забылась, и Развияр испытал в этот момент радость, как от встречи с давним другом.
Он начал переносить увиденное на бумагу – сперва осторожно, дрожащей от непривычки рукой, а потом все смелее. «Во дворце и в хижине, и в треногом жилище мастерового на Безземелье – всюду, где есть камин или печь, может явиться на свет маг. Он может летать без крыльев и приказывать камню, может убивать огнем или исцелять смертельно больных, но главное его призвание – вести в этот мир то, чего прежде не было…»
– Любопытно, – сказал властелин, невесть как оказавшийся у Развияра за спиной. – Если бы не другая бумага, не свежие чернила… Твою копию можно выдать за оригинал, маленький гекса.
Развияр не ответил, занятый работой. Властелин скоро ушел; Развияр сидел один в большом кабинете и при свете двух свечей переписывал книгу о магах, их привычках и званиях. Как они ставят радужную печать на императорские деньги, и как они выслеживают бунтовщиков по одним только замыслам, и о перстнях с цветными камнями, которые они носят на руке, и о том, как им повинуются громы, и о многом другом.
К утру он закончил. Передал книгу личному слуге властелина, вышел, пошатываясь, спустился в казарму и попал прямо на утреннее построение, а сотнику Брану плевать было, кто спал ночью и кто не спал. Упражняясь с клинком, со щитом, с дубиной, с цепью, Развияр думал о магах, которым не нужна воинская премудрость, которые и без оружия непобедимы…
Бран не хвалил его. Но поглядывал серьезно, с одобрением.
* * *
Миновала осень, потом зима. Вершины гор побелели. Молодые стражники катались по ледяным желобам на щитах – с риском убиться насмерть. Сотник Бран поощрял эти забавы, потому что «без опасности не бывает отваги».
Развияр поднимался выше всех – так, что сжимало грудь – и летел, чуть не опрокидываясь на поворотах, перепрыгивая через провалы, через бесснежные камни. Ветер хлестал в лицо, будто хотел сорвать его и унести, как шапку. Глаза горели, слезы срывались со щек и улетали назад, превращаясь в снежинки, и на вечернем построении сотник Бран недовольно спрашивал:
– Опять заплаканный, как баба?
Он учил Развияра стрелять из лука и арбалета, хотя тому больше нравилась рукопашная.
– Ты стрелок, а не мечник, – назидательно говорил Бран. – Руки твердые, хороший глаз. – Учись, скотина, шкуру спущу и на бубен натяну!
Но почти никогда не бил.
Зимой закрылись перевалы, меньше работы сделалось дозорам. Проходимой осталась единственная дорога, тянущаяся вдоль ущелья, по ней в замок доставляли продовольствие и топливо из соседних деревень. Во всем замке топились печи, горячий воздух поднимался сквозь круглые отверстия в полу и дрожал, смешиваясь с холодными струями. Самая большая печь горела, не затухая, во втором ярусе замка, согревая покои властелина, и топили ее не рабы и не слуги, а стражники из проверенных в деле.
Развияр знал об этой печи, наверное, больше других в казарме. Там, в ячейках железной сети, грелись яйца огневухи – их было не меньше тысячи. О том, что за сила окажется в руках того, кто разобьет их, Развияр старался не думать.
Зато другие мысли занимали его без остатка. Другая забота, поначалу задев только краешком, вдруг накинулась и заслонила свет, и, поднимаясь выше всех, скатываясь на щите по ледяным и снежным языкам, Развияр бравировал, бросая вызов судьбе.
Судьбу звали Джаль.
* * *
Их привозили из окрестных деревень, иногда из порта Фер. Некоторые были рабынями, другие – нет. Они прислуживали, убирали, рукодельничали в замке, – все молодые и крепкие, с белыми зубами, с волосами, сплетенными в косы. По ночам в обязанность им вменялось ублажать стражников, потому что у женатых семьи были далеко, а все прочие страдали от одиночества.
Джаль попала в замок осенью, когда Развияр был еще в младшей десятке и думать не смел о том, чтобы отправиться после смены «к птичкам». Впрочем, под началом у сотника Брана, с его решимостью превратить «соплю» в человека, у Развияра и мыслей о женщинах не возникало. Джаль тем временем прижилась в замке, начала улыбаться, и однажды Развияр увидел, как она зажигает светильники, идя вдоль галереи.
Она поднималась на цыпочки, доливала масло в плошку, подносила свечу. Ее лицо освещалось, широкие рукава откатывались к плечам, обнажая руки. Джаль кивала, будто довольная сделанным делом, и шла к следующему светильнику, и на ходу – так показалось Развияру – танцевала.
С тех пор он искал ее всюду. Он выслеживал ее в замке, когда она мела полы, или носила дрова, или выгребала золу из печей. Поначалу наблюдал издали, потом перестал прятаться, потом подошел. Хотел заговорить: спросить, кто и откуда, есть ли родные, и видела ли она море. Вместо этого взял за плечи, развернул к себе и поцеловал; Джаль не смела вырываться, но застыла, как деревяшка, прижав к груди метлу из жестких птичьих перьев.
С этого дня Развияр заболел. Мысль о том, что каждую ночь – или почти каждую – кто-то из его же товарищей, стражников, присваивает себе ее губы, руки, покорное тело, била ему в лицо, как холодный ветер, и слезы текли невесть от чего – от ветра или от боли. Над ним посмеивались, звали с собой в «птичник» – так называлась женская половина, где в маленьких клетушках без окон ютились служанки и рукодельницы, причем двери всех комнат выходили на один длинный балкон, где во множестве гнездились черкуны. Он отказывался, вспоминая все ругательства, которые знал, и еще те, что прочитал когда-то на стенах Восточной темницы. Он обливался ледяной водой, забираясь под струи наполовину замерзшего водопада. Его особенно раздражала стрельба из лука и арбалета – хотелось двигаться, а не целиться, разрубать, а не ждать своего часа.
В один из дней на исходе зимы, когда над горами набухло небо и откуда-то с юга потянуло сырым ветром, Развияр явился к сотнику Брану и сказал, что хочет себе Джаль в единоличное пользование.
– Ты ее покупаешь? – удивился Бран. – У властелина? Да захочет ли продать? И чем заплатишь? Да и не странно ли, ведь ты сам, кажется, все еще раб?
Он потешался, но без злобы. Развияр был одним из его любимцев.
– Слушай мудрого человека, грамотей. Баба – не алмаз, в оправу не вправишь и на руку не наденешь. Я женился по молодости лет, вот как ты, мед с нее слизывал, молоком умывал. И что? Стоило в поход уйти, как пошла моя глазена по рукам, и я не удивлялся-то. У них, видишь, в поселке так принято, там в горах на пять мужиков одна баба родится…
Развияр, сжав зубы, ушел на верхние галереи, где пустовали по зиме гнезда черкунов. Снял пояс, замечательный кожаный пояс со стальными бляхами, который он выиграл «в тычки» у длинного Кривули. Бросил на камень.
– Медный король…
Он еще не понимал связи между заклинанием и своей жизнью, но уже не сомневался, что такая связь существует. Он не получил хлеба на галере – зато получил память. В каменном мешке он просил жизни и свободы – и получил по крайней мере первое.
А теперь он хотел себе Джаль. Он так ее хотел, хоть вой, хоть по полу катайся.
– Медный король! Возьми, что мне дорого. Подай, что мне нужно!
Он сделал все, как велел старый Маяк, но пояс не исчез. По-прежнему лежал на камне, широкий, тяжелый. Почему, что Развияр сделал не так?!
– Медный король, Медный король…
Ничего не изменилось. Развияр медленно поднял пояс, надел, затянул. Привередливый Медный король не посчитал жертву достойной; Развияр вполне мог обойтись и без пояса – а значит, Король не нуждался в таком подношении.
А что у Развияра есть дорогого?
С тех пор, как он стал есть досыта, ни один кусок хлеба не имел такой ценности, как тот, на галере. У него было не так много свечей, но и в темноте не приходилось пропадать. И не нашлось ничего достойного, чтобы предложить Медному королю в обмен на призрачную услугу.
В ту ночь наступила весна.
* * *
Поток, бегущий по дну ущелья, ревел так, что в нижних ярусах замка трудно было разговаривать. Водопады на противоположной стороне ущелья из ленточек превратились в полноводные белые полотнища. Джаль стирала белье в корыте с теплой водой, на ней было желтое полотняное платье до щиколоток.
Развияр подошел и остановился за ее спиной. Она почувствовала взгляд, оглянулась, вздрогнула и заискивающе, виновато улыбнулась.
Он знал – так она улыбалась всем стражникам. Слуги и надсмотрщики не имели на нее права. Только стражники и только после вечернего колокола – один удар меди о медь означал окончание дневных забот и наступление ночи.
До вечернего колокола оставалось еще больше часа. Гора выстиранного и выкрученного белья лежала в пустом корыте, и несколько грязных рубах – на плоском камне у ног Джаль.
– Хочешь – убежим? – спросил Развияр.
Она отступила, споткнулась о корыто и чуть не упала.
– Я такой же раб, как ты. Ночью уйдем через горы. Хочешь?
Джаль оглянулась – никто ли не слышит. Снова посмотрела на Развияра; у нее задрожали губы.
– Ты… не говорит так. Не ври.
– Я не вру.
– Нельзя уйти через горы! Только по дороге, а там патрули…
– Я бегаю быстрее. Даже с человеком на плечах. С тобой. Придем в Фер, у меня есть, что продать. Сядем на корабль, я наймусь гребцом или матросом. Уйдем на любой имперский остров. Я там стану переписчиком книг, и мы заживем, как богачи.
Джаль снова оглянулась:
– Если кто-то услышит, что ты говоришь…
– Никто не слышит. Шумит вода.
– А если поймают?!
– Не поймают. Говори: согласна?
Она прижала к груди невыжатую рубаху. Крупные капли мыльной воды покатились по платью.
– Нет… я боюсь. Я боюсь, я не могу.
* * *
Вечером Развияра вызвал сотник Бран.
– Беру людей, иду на перевал. Патруль в ложбине видел этих тварей, зверуинов, и их бабы с ними. Если бабы – значит, клан снялся с места, тут бы их и накрыть, когда через перевал пойдут. Тебя ставлю в ночную смену, после полуночи заступишь на среднюю галерею, там старый Тис разводящий. Смотреть мне в оба, понял?
– После полуночи, – послушно повторил Развияр.
С ударом вечернего колокола он переступил порог «птичника», куда так долго не смел показать носа. Старшая служанка уперла руки в бока:
– Ты к кому?
– К Джаль.
– Что-то молод с виду, не из младшей ли десятки?
– Действительный стражник.
– Стало быть, ранний, – сказала служанка задумчиво. – Ладно, ступай, я Джаль зарубку поставлю на сегодня… Считать умеешь? Направо, третья дверь после десятой.
Развияр вышел на балкон, белый и чистый, отгороженный от пропасти невысоким каменным барьером. Остановился, огляделся, посмотрел вниз. Хмыкнул, неторопливо двинулся вдоль стены; к двери Джаль был приколочен пучок высохшей травы. Оберег? Знак?
Он вошел, не постучав.
Окон не было. Горела свечка в углу, отражалась в маленьком железном зеркале. На низенькой табуретке спиной к двери сидела Джаль, распущенные волосы лежали у нее на спине.
Она не обернулась. Наверное, не разглядела его сначала – стражник вошел, обычное дело. Развияр прикрыл дверь (в комнате стало темно), подошел и остановился у девушки за спиной, и увидел в зеркале два лица – свое и Джаль.
Она его узнала. Он себя – нет.
Он давно уже не смотрел в зеркало. Как многие стражники, не тратил время на бритье, а натирал подбородок и щеки шляпкой «безбородого гриба», без усилий изводящего щетину. Теперь перед ним был незнакомый человек, с вытянутым бледным лицом, острым подбородком, очень темными глазами странной формы. Переломанный нос выдавался вперед белым хрящиком, лицо было взрослое и хищное, совершенно бесстрастное. Рядом отражалась Джаль, от ее дыхания подрагивало пламя свечки. Чего она испугалась?
– Чего ты испугалась?
Она потупилась, опустив ресницы, как шторку:
– Здравствуй… ты пришел на всю ночь?
– Я пришел тебя забрать.
– Нет, – она помотала головой. – Нельзя…
– Можно. Стражи нету в замке, только ночная смена. Я стою после полуночи на средней галерее, туда спуститься с вашего балкона – даже мышь сумеет. Пойдешь со мной?
Она смотрела умоляюще:
– Зачем… Я уж привыкла… Поймают – убьют… Я боюсь!
Он уселся на тюфяк. Она сочла это концом разговора и привычно потянулась к завязкам платья на горловине. Распустила их, повела плечами; платье соскользнуло, обнажая плечи и грудь.
Развияр сидел, набычившись, держась за тюфяк с такой силой, будто это была щепка в бушующем море. Он имеет право на Джаль, здесь, сейчас, до самой полуночи. Равно как и Кривуля, как старый Тис, как любой стражник или телохранитель этого замка. Стоит ли упрекать девушку, если она не согласна менять устоявшийся, привычный порядок на смертельную опасность, на страх, на тяготы побега?
Джаль встала, уронив платье на пол. Она была тонкая, смуглокожая, совсем как женщины Золотых, которых представлял себе Развияр, сидя на острове с маяком и глядя на далекий Мирте. Но те женщины были неприступны, их надо было покупать за большие деньги либо захватывать силой, либо брать за себя, будучи небедным, знатным, чистокровным Золотым. А Джаль, которую Развияр желал давно и безоглядно, стояла перед ним нагая и совершенно покорная.
Он опрокинул ее на тюфяк – торопливо и грубо. Она была очень послушна и даже старательна, ее губы растягивались в улыбку. И Развияр целовал эти напряженные губы, а потом, отдышавшись, повторял, глядя в глаза:
– Я уведу тебя, ясно? Сегодня уведу отсюда… ты меня слышишь?!
Она страдальчески улыбалась.
Развияр вышел от Джаль за час до полуночи, растерянный и злой. На балконе никого не было – служанки отдыхали сегодня, тем больше работы им будет завтра, когда сотник приведет ребят с перевала…
Он встал у ограды, но увидел не звезды над зубчатыми стенами черных гор. Ему привиделся лес вокруг родного дома, поляна, отвоеванная для злаков, и стая белок, волной катящаяся по меже.
Когда-нибудь он увидит их. И, может быть, узнает среди них свою мать.
* * *
– У меня есть для тебя работа, грамотей.
– Книга? – вырвалось в Развияра. – Но ведь сейчас…
– Заткнись!
Властелин стоял на полукруглом балконе, глядя на горы. Внизу, в ущелье, ревел поток, напитанный тающими снегами. Развияр только что прибежал из казармы; минутой раньше вернулся малый патруль, вернее, те, кто от него остался – Кривуля, раненный в руку, и Тари-Колесо. Валясь с ног, дозорные сообщили, что на поселок Нижние Пещеры напали зверуины, частью перебили, частью разогнали пастухов и взялись уводить стада. Пока сотник Бран был на перевале, пока караулил коварных тварей наверху – они напали снизу, и оказалось, что в замке не хватает людей.
– У меня есть для тебя работа, грамотей. Сейчас мы вместе пойдем к печке… ты знаешь, какой. Ты возьмешь яйцо и разобьешь скорлупу. Потом отправишься в Нижние Пещеры, прихватив с собой… нескольких человек, сам решишь, кого. Я приказываю тебе: убить все, что на четырех ногах и что на двух. Вернуть стадо. Отыскать уцелевших горцев и внушить им, что они не беззащитны, что дань, которую они платят, означает скорую смерть всем их врагам. Все понятно?
– Да, властелин, – сказал Развияр после крохотной паузы.
– Хорошо. Идем.
Несколько минут до полуночи. Развияру так и не довелось занять свой пост на средней галерее. И теперь, шагая вслед за властелином но длинному коридору, он не мог отделаться от мысли: что, если Джаль его ждет?
Она поверила ему. Справилась со страхом. Она, в конце концов, полюбила его и готова рискнуть. Она стоит у дверей своей комнаты и ждет условного сигнала, а сигнала нет.
Путь освещал один из телохранителей властелина. Огонь факела высвечивал гладкую стену справа и каменное кружево слева, причудливое, отшлифованное до блеска, со звездами в прорехах. Такое кружево, подумал Развияр, могут вырезать из камня только человеческие руки, вряд ли скальным червям под силу столь тонкая работа…
Кочегары работали днем и ночью, вертелись блоки, поднимая снизу бочки с углем. Просторный зал с низким потолком был залит красным светом печи.
– Кочегары – прочь. Стража – остаться, – властелин подошел к печи, вытянул шею, вглядываясь внутрь, будто не замечая страшного жара. – Бери багор, гекса.
Развияр выбрал багор у стойки, где, как копья в оружейной, ждали своего часа лопаты, огнеупорные щиты и орудия, похожие на обыкновенную кочергу. Устье печи было крохотным в сравнении с ее колоссальным чревом; Развияр остановился рядом с властелином, глянул в огонь, и у него закружилась голова. Он увидел равнину, засаженную черными горящими головами, увидел лес из огненных стволов, увидел бушующее море горячего пепла.
Властелин вытащил ключ. Провернул в скважине; пришел в движение механизм, натужно заскрежетали цепи, подтягивая к устью печи сетку с уложенными в ячейки черными яйцами огневухи.
– Что ты ей прикажешь?
Развияр щурился от жара. Казалось, горят брови.
– Следовать за мной. Убивать зверуинов.
– Неверно. Убивать зверуинов и до, и после твоей смерти – на случай, если тебя застрелят. Кого ты возьмешь с собой?
Развияр назвал имена. Властелин выкрикнул их, повторили стражники у дверей, послышался топот ног – приказ спешили донести до казарм.
– Вели им прикрывать тебя щитами, – сказал властелин. – Я не хочу, чтобы тебя убили, гекса, это будет большая неприятность для всех нас… Ты готов взять эту власть?
– Да, властелин.
– Бей!
Сетка с яйцами покачивалась не близко, но и не далеко. Развияр на полшага приблизился к печи, взял багор наизготовку, как копье, и точно, как на учениях, ударил багром в открытую пасть печи, и расколол скорлупу яйца, лежащего с краю.
Тут же отскочил – так пахнуло жаром. Даже властелин отступил; скинув остатки скорлупы вниз, на пепел, личинка огневухи вырвалась из огненной пасти очага и, рассыпая искры, уселась перед печью на каменный пол. В жаркой комнате оказались лицом к лицу властелин, молодой стражник и чудовищная личинка огневухи, покорная «маленькому гекса».
Развияр несколько мгновений молчал, не решаясь заговорить.
– Что?
– Можно спросить… властелин?
– Только быстро.
– Почему…
Он хотел спросить, чем заслужил такое доверие. Сейчас он может приказать личинке убить властелина и стражу, а потом разбить все остальные яйца и сам стать властелином – не только замка, но всего мира, до которого можно дотянуться за три дня. Он явится к Джаль – с огневухой у ноги, и больше никто, ни один мужчина не посмеет не только к ней прикоснуться – взглянуть на нее! Обладание, свобода, власть, – это было, как пропасть, как огненная яма печи, жгучая и притягательная до головокружения.
Властелин понял его без слов. Не испугался, не растерялся ни на миг. Растянул в ухмылке губы со шрамом:
– Я объясню… когда ты вернешься. А теперь иди, маленький гекса… И покажи, на что ты способен.
* * *
Тысячи и тысячи шагов. Развияр умел бегать: самый шаткий камень не вздрагивал у него под ногами, так легко и ровно он несся по широкой дороге-карнизу. Впереди скользила огневуха – летела низко и освещала путь.
Из темноты вырывались скалы и провалы. Дорога опоясывала горную цепь, то прижимаясь к ее боку, то опасно отстраняясь, зависая над пропастью. За спиной грохотали сапоги стражников, недавних наставников, теперь подчиненных, но только на Развияре лежало доверие властелина, и только на нем – ответственность за судьбу многих людей, живых, мертвых и обреченных.
Нижние Пещеры – скальный поселок, Развияр бывал там раз или два. Имя поселку дали пещеры, просторные, длинные, со многими выходами на поверхность, с подземными ручьями и озерами, со стенами, поросшими сытным мхом. Горцы разводили печорок и тем кормились.
Под горами зимой и летом бродили огромные стада. Когда печорки объедали мхи в одной галерее, их перегоняли в другую. Слепые, не жалующие солнце, эти твари доились и плодились в полной темноте, и горцы тоже редко видели свет, пропадая в пещерах. Их жены и дети жили в каменных домиках, прилепившихся к скале; из молока печорок делали сыры и квас, а шкуры шли на одежду и на обувь. Атакуя пещеры, зверуины рассчитывали подорвать снабжение замка, заполучить стада и перебить, а если повезет, взбунтовать местных жителей.
Дорога снова повернула, огибая гору. В рев потока на дне ущелья вплелись далекие крики, тонкий визг печорок и грохот камней. В темноте горели факелы, метались черные фигуры всадников, белесым киселем плыли стада – слепые, они катились вниз, к потоку, и Развияр вдруг понял, что зверуины вовсе не собираются угонять стада под покровом темноты. Они хотят утопить печорок, жестоко и просто.
Он почувствовал, как спирает дыхание – не от бега, от свирепой боевой ярости. Зверуины творили разбой, уверенные в своей безнаказанности, но во власти Развияра было восстановить пошатнувшийся порядок.
– Убивай поганых тварей!
Личинка не знала, кто такие «поганые твари». Знал Развияр, для приказа этого было достаточно. Неуловимые чудища, когда-то убившие надзирателя Роджи, четвероногие полулюди и их всадники, разбойники, обитающие в горах, нападающие на караваны, мечтающие об одном: срыть замок и сравнять с землей.
– Убивай!
Личинка взвилась и кинулась вперед. Для нее не существовало темноты, страха смерти, скальных выступов и ям. Она обрушилась, как проклятие, на головы разбойникам, и печорки, без того напуганные, стали в панике разбегаться по горам.
– Искать пастухов, – велел Развияр своим людям. – Пусть собирают скот, заворачивают обратно в пещеры. Скажите, соберут – будет награда, упустят – размажу!
Ему повиновались беспрекословно и молча. Пятеро стражников, подсвечивая себе фонарями, бросились в поселок – разыскивать выживших, вытаскивать из щелей, куда они забились, грозить и приказывать. Их фонари качались уже далеко, выше по склону, когда Развияр вспомнил слова властелина: прикажи им прикрывать тебя щитами…
И тут же он вспомнил, покрываясь холодным потом, что неправильно отдал приказ личинке. Теперь, если Развияра убьют, она улетит прочь либо накинется на своих.
Мерцая, как прогоревшая головня, огневуха тем временем настигла врага. Хрипло закричали полулюди, полетели на землю тела всадников. Двое или трое зверуинов кинулись в поток, предпочитая смерть в бурлящей воде. Прочие ринулись вверх – прочь от дороги и от поселка.
Огни рассыпались по склону. Четвероногие легко одолевали кручи, неприступные для человека, из-под их широких лап летели камни. Развияр видел, как поднимается пыль, освещенная факелами, как личинка огневухи преследует уходящих, а они рассыпаются веером, расходятся в стороны, а личинка только одна и раздвоиться не может.
Ополоумевшие печорки, разбегаясь, достигли места, где остановился Развияр. Тыкались в колени, не то сослепу, не то в поисках сочувствия. Их белая складчатая шкура, покрытая короткой шерстью, была прохладной и жесткой на ощупь.
Всадники побросали факелы и сделались невидимыми в темноте – Развияр знал, что они видят ночью так же хорошо, как днем, в то время как он был почти слеп. Огневуха металась, ее очертания размазывались, оставляя светящуюся дорожку, и Развияр, даже зажмурившись, продолжал видеть эти зигзаги.
– Давай! – шептал он, подбираясь все ближе. – Давай, скорее! Дави их!
Всадники валились на землю один за другим, но уцелевшие не впадали в панику и не спешили бежать. В поселке, где мерцали фонари стражников, заголосили, зазвенели железом о железо. Взвизгнула стрела; Развияр понял, что его заметили, что всадники ищут человека, которому подчиняется огневуха, и, скорее всего, успеют убить и его и товарищей прежде, чем личинка закончит свое дело.
Он выхватил оба клинка.
– Ко мне! Убивай всех, пока я жив, и вдвойне, когда я умер!
Он не заботился о том, чтобы правильно строить фразу. Все повторялось; в полутьме, слегка разбавленной близостью рассвета, перед ним вырос всадник на четвероногой твари, и лица обоих были закрыты шлемами. В жизни Развияра это был второй настоящий бой.
Получеловек скользнул, обходя Развияра слева, будто играя с ним. В красном свете отдаленного огня блеснул клинок – молниеносный, мгновенный удар сверху наискосок. Удар был тяжел, как сотня мешков с камнями, Развияр удержал его своим клинком всего на миг, но этого было достаточно, чтобы оставаться в живых еще некоторое время.
Получеловек пронесся мимо и развернулся у него за спиной, а навстречу выскочили еще двое, и повелительный голос закричал из темноты:
– Стреляй!
Развияр бросился на дорогу, пропуская над головой летящие стрелы. Сотник Бран учил его уклоняться, выдергиваясь, будто нитка из ткани боя, чтобы каждое следующее движение не могло быть известно противнику заранее.
«Я отдал правильный приказ, и что бы там ни было – я уже победил».
Вскакивая, он уловил движение за спиной и успел подставить короткий клинок. Ударил длинным, попал, услышал сдавленный крик. Трое всадников кружились каруселью, а Развияр раскачивался вперед-назад, чувствуя летящие из темноты стрелы, выдергиваясь, как нитка, из ткани предсказуемого, и стрелы пролетали там, где он был только что. Это длилось очень долго – несколько мгновений, несколько быстрых тактов.
Потом явилась огневуха, обдав жаром, ослепив. Всадники бросились врассыпную, и Развияр обнаружил, что ранен – легко, в правое предплечье, вскользь. Кожаный рукав сделался теплым и липким. Небо светлело, ломаной линией обозначились горы на востоке. Я отдал правильный приказ, подумал Развияр с удовлетворением. Если бы она не пришла – я уже валялся бы трупом.
Он обернулся к поселку, понемногу выступавшему из темноты. Десяток домиков, шалаши над входами в пещеру, источник в круге камней, и над источником – святым местом для всех здесь живущих – грубая каменная статуя. Надо было искать своих людей, надо было поднимать пастухов и собирать стада, потому что скоро выйдет солнце и многие печорки погибнут…
На плечи ему обрушилась страшная тяжесть. Когти впились в правое плечо и в левый бок. Развияр упал лицом вниз, придавленный телом врага, безвольный, как мешок с шерстью, оглушенный, и позволил тяжелым лапам трепать и трясти его, так что голова моталась, будто пуговица на нитке.
И только через несколько страшных мгновений, когда противник уже уверился в победе, Развияр что есть силы рванулся, в повороте стряхнул с себя когтистую лапу – вместе с лоскутами прочнейшей куртки – и чиркнул большим клинком, попав точно по голой шее зверуина, ниже застежки шлема. Пролилась капля крови, Развияра схватили за горло две человеческие руки – и обмякли; второй клинок, малый, прижимался к незащищенному горлу твари, чуть выше неглубокой кровавой зарубки.
Два глаза смотрели на Развияра сквозь прорези шлема. Человеческие глаза.
* * *
Вставало солнце. Пастухи, бледные и запуганные, похожие на своих печорок, собирали стада, попискивая в глиняные свистульки, покрикивая дрожащими голосами:
– А – мну! Иди! А – мну!
Стада разбрелись по всему склону, несколько десятков утонуло в бурной реке. Люди, пришедшие с Развияром, были все живы, двое ранены, один – тяжело. Его унесли в замок на носилках два местных подростка. Сам Развияр, с лицом, исцарапанным и разбитым о камни, в рваной куртке, с раненой рукой, стоял посреди селения, у источника. У ног его сидела огневуха, а чуть поодаль лежал, свернувшись калачом, единственный оставшийся в живых зверуин.
Получеловек. Четвероногий. Тот самый, что напал на Развияра и чуть не убил его. Тот самый, которого Развияр невесть зачем пощадил – может быть, из любопытства.
Это был первый пленный, которого он захватил сам, даже без помощи огневухи. Личинка появилась потом, но Развияр приказал: «Этого – не трогать, пока я не скажу». Когда с пленника сняли шлем, обнаружилось, что он очень молод, пожалуй, моложе Развияра. У него были светлые вьющиеся волосы и тонкие усы над верхней губой. Смуглая кожа казалась желтой, на лбу и на висках выступил пот. Он то и дело облизывал губы – совершенно человеческое движение; Развияр молча поражался, как может существо на четырех лапах, покрытое шерстью, быть столь похожим на человека.
На спине у пленника было высокое седло со стременами. Бока с выступающими ребрами хранили следы шпор, давние и свежие. Получеловек лежал, подобрав лапы, стараясь казаться равнодушным, и только кончик хвоста выдавал его – то подрагивал, то начинал метаться и бить по земле.
