Дэвид Биро
Волшебное пестрое море
Моей семье: Даниэлле, Луке, Дэниэлу
Прославляю себя и себя воспеваю,
И что я приму как свое, то будет и ваше,
Ибо каждый атом тела моего принадлежит и вам.
Уолт Уитмен «Песня о себе»
Ронделло, Италия
11 марта 2017 года
Это случилось почти двадцать пять лет назад. Около полуночи я услышала детское бормотание. В темной тихой палате больницы «Санта-Кристина» крепко спали маленькие пациенты. Все, за исключением Луки Тавиано с шестой кровати. Мальчик что-то шептал, не сводя глаз с окна, словно беседовал с кем-то или с чем-то снаружи – может быть, с луной или с высоким дубом, чьи изогнутые ветви касались оконного стекла.
Он приходит из далекой страны, преодолевая горы и долины, моря и океаны.
В первую секунду мне захотелось прикрыть рот маленькому проказнику, чтобы он не разбудил остальных. Однако, вспомнив, чем закончилась моя недавняя попытка утихомирить его, я сдержалась и, затаившись у тележки с препаратами, прислушалась.
Орландо – великан, очень сильный и очень справедливый. У него длинная мохнатая борода, в которой он прячет драгоценные камни и золото. Он носит черную ковбойскую шляпу и ездит на большой лошади мареммано – самой быстрой в мире.
По мере того, как мальчик добавлял в свой рассказ подробности, его голос по чуть-чуть становился громче. Секундная пауза – и Лука снова заговорил. Я не могла видеть его лица, но живо представила копну непослушных рыжих волос и озорную улыбку, подчеркивающую армию веснушек, сражающихся на его носу.
Мы встречаемся после заката в Замке на окраине Фаволы. Орландо всегда интересуется, не попал ли кто-нибудь в беду. Ему нравится помогать людям.
Понимает ли этот ребенок, в какой страшной беде он сейчас и как сильно нуждается в помощи?
Врачи уверены – его может спасти только чудо. Возможно, именно об этом и шептал мальчик. Лука не просто рассказывал себе сказку. Он по-своему молился о чуде.
Вероятно, теперь, много лет спустя, я делаю то же самое, когда, вспоминая о той ночи, пишу эти строки.
Часть I
Мальчик
Весна 1992 года
Италия
1
Обычно весна в Италии – счастливое время: дожди смывают снег и зимние морозы, все вокруг зеленеет и распускается, а первый урожай ароматной земляники заполняет открытые рынки. В этом году все было иначе. Со стороны Сицилии на север пронеслась череда мрачных облаков, окутав страну густой пеленой.
23 мая был жестоко убит прокурор Джованни Фальконе, непримиримый борец с мафией. Бомба, заложенная на автостраде рядом с аэропортом Палермо, разворотила дорогу, по которой ехал Фальконе. В результате взрыва погибли также его жена и трое полицейских. Об этом кричали во всех новостях, писали в газетах. Об этом говорили везде, даже в Фаволе, захолустном городке, центр которого состоит из ратуши шестнадцатого века, маленькой барочной церкви, табачной лавки и бара-ресторана, Даже в этом крошечном городке на холмах Пьемонта, с населением менее трехсот человек, все говорили о позоре правительства, которое лишь беспомощно стояло в стороне, пока криминальная банда сицилийских головорезов сеяла вокруг хаос.
Все, кроме девятилетнего Луки Тавиано. Он был слишком поглощен своим собственным несчастьем. Марио Северезе заразил насморком и резким сухим кашлем почти весь третий класс. И если обычно простуда длилась несколько дней, в этот раз организм Луки не мог справиться с болезнью довольно долго. Его бабушка заволновалась.
– Я в порядке, Nonna[1], – попытался он ее успокоить. Но она все равно позвонила доктору Руджеро. Этого Лука боялся больше всего. Доктор Руджеро, девяностолетний старик, был единственным врачом в городе. Если не возникало срочной или чрезвычайной ситуации, все по-прежнему стучали в его дверь. Nonna считала его возраст доказательством компетентности врача – он явно знал, как прожить столько лет и оставаться здоровым. Лука не соглашался с этим утверждением. Он не проводил глубокой аналитической работы, а принимал внимание преимущественно только разлохмаченную шевелюру и пятнистую кожу доктора. Дом Руджеро тоже внушал страх. В нем всегда было темно, независимо от времени суток, повсюду висела паутина, и он просто кишел кошками. Они сидели везде – на стойках, на мебели. Франко Морелли утверждал, что в последний раз видел там дикого кабана. Марио Северезе клялся, что в доме водятся летучие мыши, возможно даже вампиры.
Поэтому, пока вся Италия оплакивала потерю своего мужественного прокурора, Лука пытался придумать, как бы избежать поездки к доктору Руджеро в дом с привидениями. План созрел в школе, после напряженной дискуссии с Франко и Марио во время перемены.
Следующим утром, когда бабушка вошла в комнату, Лука притворился спящим. Краем глаза он видел, как Nonna потирает руки, слышал ее тихое дыхание. Когда она положила ладонь на его лоб, Лука замер в ожидании. Обычно он молился о температуре, означавшей освобождение от школы. Но не сегодня. Сегодня ему хотелось бы, чтобы его тело было настолько холодным, насколько это возможно. Накануне вечером, когда все уснули, он прокрался вниз и спрятал пару носков на дне морозилки. На рассвете, едва услышав доносящиеся из ванной шаги бабушки, вынул носки, которые к тому времени уже замерзли. Лука держал их на лбу, пока кожу не защипало так, что стало невозможно терпеть. Потом сунул их под подушку.
Каким бы горячим ни было его тело, лоб теперь стал ледяным. Лука чувствовал его под бабушкиной ладонью и был так уверен в победе, что уже предвкушал, как поделится хорошей новостью с друзьями. Но в то утро бабушка сделала нечто неожиданное. Ее рука скользнула вниз по щеке внука, потом по шее и наконец, юркнув под одеяло, добралась до левой стороны груди. Сердце мальчика колотилось так, что он боялся, как бы оно не выпрыгнуло сквозь кожу и не взорвалось в ее ладони.
– Жар! – таков был вердикт.
– Нет, Nonna! – Лука резко выпрямился. – Это невозможно!
Она покосилась на него.
– Я думала, ты спишь.
Лука пожал плечами, жалея, что не послушал Марио, когда тот предложил не просто сунуть носки в холодильник, а залезть туда целиком. Сделай он это, не оказался бы в такой ситуации.
– Одевайся. После завтрака мы отправляемся к доктору Руджеро.
2
Когда солнце встало из-за горизонта и осветило соседний Ронделло, оказалось, что Лука Тавиано не единственный, у кого случился плохой день. Это был большой город с населением около десяти тысяч человек, с государственным футбольным стадионом, небольшим музеем, в котором хранились экспонаты, связанные с древней римской историей, и больницей, обслуживавшей большую часть провинции. В то же утро в своей квартире в доме на узкой улочке, взлетающей по крутому склону к центральной площади, Нина Вочелли проснулась с острой головной болью. Накануне вечером, получив отвратительное письмо от Маттео Креспи, она выпила две бутылки вина. У этого ублюдка даже не хватило духу сказать ей все лично.
Тон послания был таким официальным, словно его писал адвокат. Маттео с сожалением сообщал, что их отношения больше не могут продолжаться, поскольку его дочь обо всем узнала и рассказала своей лучшей подруге, дочери главного врача «Санта-Кристины». Как только новость дошла до шефа, тот дал понять, что ничего подобного не потерпит, и пригрозил уволить его или даже обоих, если они немедленно не прекратят встречаться. Поэтому теперь ради благополучия своего единственного ребенка и собственной карьеры Маттео должен на время помириться с женой. Он ужасно раскаивается и надеется, что Нина поймет.
Поймет?
Последние десять лет – десять лет! – Маттео говорил, что его брак развалился, что его жена давно завела себе любовника. И как только его дочь уедет в университет, он разведется и сможет жить вместе со своей Нинеттой. Он твердил это снова и снова.
Оказалось, то была ложь. Все это время он врал!
Как можно быть такой глупой?! Подруга Карла неоднократно предупреждала ее, что неразумно доверять онкологу, имеющему репутацию бабника. Но Нина ничего не могла с собой поделать. Он притягивал ее своим внушительным ростом, серебристыми прядями в волосах, быстрой уверенной походкой, лимонным запахом лосьона после бритья. Конечно, дело было не только во внешности, но и в том, как он общался с пациентами и их семьями. Маттео наблюдал самые тяжелые случаи – людей с неизлечимыми онкологическими заболеваниями. Тем не менее ему всегда удавалось найти нужные добрые слова, подбодрить и успокоить. Она никогда не забудет, как доктор подолгу сидел с синьором Бонинно, владельцем гастронома, где готовили лучшие аранчини[2] в городе. Крупный краснощекий мужчина, неизменно лучившийся жизнерадостностью, был просто разбит, когда узнал что у него прогрессирующий рак печени. Он был настолько подавлен и напуган, что отказался от любого лечения, настаивая на том, чтобы его оставили в покое и позволили умереть. Каким-то образом Маттео удалось образумить его и вселить надежду. В итоге Бонинно прожил еще пять лет, достаточно для того, чтобы увидеть, как его сын-подросток управляется в магазине, и научить того секретному рецепту рисовых шариков.
Да, Маттео был прекрасным и чутким врачом. Но, пожалуй, больше всего Нину поражало то, что он мог смотреть прямо на ее лицо, на ее ужасное лицо, и говорить ей, как она прекрасна.
Она не знала, смеяться ей, плакать или кричать, и лихорадочно искала в аптечке аспирин. Увидев свое отражение в зеркале, Нина внутренне съежилась. На нее смотрели глаза тридцатидевятилетней женщины, налитые кровью, под которыми начинали проступать темные круги. Родимое пятно, во всю правую сторону ее лица, тлело, как угли догорающего костра. В детстве оно было ярко-красным, но с годами цвет потемнел и стал насыщенно-фиолетовым. Большой баклажан закрывал половину ее лица. Melanzana[3] – так называли ее одноклассники в школе. Прекрасна?! Кто в здравом уме мог бы подумать такое?
Единственное, что в ней с натяжкой можно было считать красивым, – это ее тело. С тех пор, как она закончила восьмой класс, все, от шеи и ниже, выглядело довольно хорошо, словно компенсируя порок на лице.
И Нина начинала понимать, что Маттео Креспи, возможно, и не отводил от нее взгляда, но единственное, что он видел, это место, куда можно было засунуть свой член. Она снова рассмеялась, на этот раз со слезами на глазах, вспоминая день, когда взбешенный отец кричал и швырялся посудой на кухне. Нина пыталась объяснить ему, что она не виновата в случившемся; ей едва исполнилось шестнадцать, когда в средней школе учитель истории воспользовался ею.
– Путана! – орал отец, сильно дергая ее за руку, когда в шкафу больше не осталось посуды. – Никого, кроме шлюхи, из нее не получится! – заявил он жене.
– Родители Нины стыдились своей дочери еще до инцидента с учителем, еще с того момента, когда она появилась на свет со своей уродливой красной меткой.
– Il segno del diavolo[4], – прошептала мать священнику после воскресной мессы.
Они были простыми, необразованными людьми – ее отец работал в доках и выполнял поручения одного из местных боссов мафии; мать убиралась в домах и каждый день молилась Пресвятой Деве. Они считали, что метка это знак греха дочери и их собственного, и не могли простить ее.
В одиночестве Нина посетила подпольную клинику в подвале заброшенного здания на Виа Кавур, куда женщины приходили расплачиваться за свои проступки. До смерти напуганная, она едва могла говорить, но все-таки доверилась медсестре – молодой умной и деликатной девушке из обеспеченной семьи, которую история Нины потрясла. Она и уговорила Нину уехать из Неаполя на север, где жили более продвинутые итальянцы, которые не ломали руки своим детям, совершившим ошибку. Она же предложила подумать о карьере медсестры, помогающей людям, попавшим в трудную ситуацию. Девушка рассказала, что в окрестностях Турина есть небольшая школа, готовящая медсестер, дала Нине контактную информацию и взяла с нее обещание позвонить. Через два дня после окончания средней школы Нина ушла из дома с рюкзаком и браслетом-талисманом, надеясь найти тех самых продвинутых итальянцев, которые примут ее такой, какая она есть. Когда она приехала, учителя, проникшиеся к ней симпатией, помогли устроиться. Нина оказалась прирожденной медсестрой. Она буквально инстинктивно понимала язык уязвимых.
Закончив учебу, Нина поступила на работу в больницу «Санта-Кристина» в Ронделло. Проработав здесь более пятнадцати лет, стала старшей медсестрой, с перспективой повышения до должности главной. И все же, как и предсказывал в то утро на кухне ее отец, она таки оказалась шлюхой – любовницей Маттео Креспи.
– Путана! – крикнула она своему отражению в зеркале.
3
Доктор Руджеро жил на северной окраине Фаволы, в нескольких метрах от главной дороги, пересекавшей город. Его двухэтажный дом, как и у всех, был покрыт красной черепицей, но на этом сходство заканчивалось. Он выглядел так, словно здесь уже много лет никто не жил. Жжено-оранжевая краска выцвела и облупилась, окна потрескались, водосточные желоба свисали под странными углами, из каждой щели торчали сорняки и полевые цветы. Дом казался настолько хлипким, что создавалось ощущение, что сильный ветер может опрокинуть его в любой момент.
Когда доктор не ответил на звонок, Лука потянул бабушку за пальто, умоляя уйти. Однако после третьего звонка дверь открылась. На пороге стоял Руджеро, худой и хрупкий, скособоченный, как и его жилище, с морщинистым покрытым пятнами лицом. При этом он был одет так, словно собирался в оперу: белая рубашка с воротничком, красный свитер с V-образным вырезом и твидовый пиджак. Коричневые замшевые туфли в тон к пиджаку.
– О, что же тут у нас? – улыбнулся он, принимая фруктовый пирог, который испекла для него Летиция Тавиано. Так многие горожане платили своему врачу – корзиной свежих фруктов из сада или блюдом собственного приготовления. – Как раз к завтраку. Проходите.
Они последовали за доктором, когда он, шаркая по полу, направился на кухню. Nonna практически тащила Луку по узкому коридору – темному, сырому и жуткому, каким мальчик и помнил его.
– Значит, – спросил доктор, не оборачиваясь, – мальчик все еще болен?
– Нет, – огрызнулся Лука. – С мальчиком все отлично!
– Лука! – ахнула Nonna.
– Все в порядке, синьора. Дерзость – хороший знак. Пожалуйста, садитесь, – указал он на маленький деревенский стол на кухне. – Я как раз пил утренний кофе, и мне очень хотелось чего-нибудь сладкого.
Руджеро достал из кармана брюк маленький перочинный ножик и, невзирая на дрожь в руке, принялся разрезать пирог точными движениями хирурга. Он предложил посетителям по кусочку, но Летиция настаивала, что они уже позавтракали. Они терпеливо ждали, пока он потягивал кофе и ел один кусок пирога за другим.
– Ну и как Джованни? – спросил доктор. Крошки падали с его губ и цеплялись за ворсинки свитера.
– Хорошо, – неуверенно ответила Nonna.
Глаза Руджеро сузились.
– Лучше убедить его, чтобы он пришел. Ему необходимо пройти обследование.
Nonna кивнула. Как бы она ни беспокоилась о муже, ей не верилось, что доктор может помочь. В свои семьдесят семь лет Джованни был силен как бык и работал на ферме от рассвета до заката, по будням и выходным. Его проблемы были больше связаны с головой, чем с телом. Он был очень строг к себе, когда что-то шло не так в семье или на ферме, да и в любой ситуации. Ему бы только научиться больше расслабляться, видеть в жизни и хорошие моменты.
– Это было восхитительно! – сказал Руджеро, вытирая рот и освобождая место на кухонном столе. – Пора заняться делом. Поднимайся сюда, мальчик.
Ожидая, что в любой момент из-за угла может выскочить дикий кабан, Лука покачал головой и вцепился в бабушкину руку. Летицию тоже удивила странная просьба доктора.
– В моем кабинете нет света, – объяснил Руджеро. – Так что не заставляй меня ждать, мальчик, прыгай прямо на стол.
– Лука, – с вызовом сказал ребенок. – Меня зовут Лука.
– Ну конечно. Как можно забыть Луку Тавиано и его прекрасные рыжие кудри? – с улыбкой ответил доктор. – В нашей стране не так уж много мальчиков с такими волосами. Верно, синьора?
Это была правда, и Летиция гордилась шевелюрой внука, как когда-то гордилась цветом волос Паоло – его отца, их приемного сына. В самый разгар войны Джованни отправился в Геную, чтобы усыновить ребенка из приюта сестер Святейшего Сердца. Он сказал жене, что монахини ничего не знают о происхождении малыша, однако ее это ничуть не волновало. Главное, что Пресвятая Дева ответила на ее молитвы и дала ей дитя, о котором Летиция всегда мечтала, но сама родить не могла.
– Давай, Лука, раздевайся и начнем осмотр.
После недолгих уговоров мальчик неохотно подчинился. Когда Руджеро поднялся и подошел ближе, его стариковский запах стал невыносимым. У него осталось всего несколько зубов цвета гнилых бананов. Пока Лука, закрыв глаза, пытался задержать дыхание, Руджеро осматривал ноги и руки пациента, ощупывал лимфатические узлы, заглядывал в рот и уши, а под конец послушал легкие. Затем доктор отступил назад, несколько раз потер подбородок большим пальцем и вынес свой вердикт.
– «Санта-Кристина».
– «Санта-Кристина»? – слабо повторила Летиция. Одно упоминание об этом месте заставило ее содрогнуться. Ей сразу вспомнилась ужасная ночь, худшая в ее жизни, та, которую последние десять лет она изо всех сил старалась стереть из памяти.
– Похоже, это острый бронхит.
В то время как бабушка с ужасом думала о посещении больницы в Ронделло, Лука ощущал себя абсолютно счастливым. Ведь осмотр закончился и он скоро вырвется из лап отвратительного старика и его диких животных.
– Вам не о чем беспокоиться, синьора. Мальчик получит антибиотики, и ему сделают несколько анализов крови.
– Анализы крови?
– Просто чтобы убедиться, синьора, просто чтобы убедиться, – успокаивал Летицию Руджеро, с интересом наблюдая, как его явно довольный пациент с большим желанием спрыгивает с кухонного стола.
Через минуту Лука уже носился по улице, весло подскакивая в ожидании, когда Nonna выйдет от доктора. Был прекрасный весенний день, ему удалось ускользнуть из этого ужасного дома, от этого ужасного человека. На самом деле мальчик был так взволнован, что не сразу спросил бабушку о «Санта-Кристине».
– Это место, куда люди приходят, когда им плохо, – объяснила Nonna, глядя в сторону.
– О, – выразил свое удивление Лука, глотая как можно больше свежего воздуха. – Но это же не такой дом, как у доктора Руджеро, правда, Nonna?
– Правда, малыш.
– Вот и хорошо.
– Там будут и другие дети. И большие комнаты с красивыми чистыми кроватями.
– Кроватями?
– Иногда людям приходится оставаться там какое-то время.
– Ты хочешь сказать, что это похоже на больницу? – разочарованно произнес Лука, все еще не до конца понимая ситуацию.
– «Санта-Кристина» – это больница, Лука.
Радость испарились мгновенно. Глаза Луки расширились от испуга. «Санта-Кристина» оказалась больницей в Ронделло, куда отвезли Марио, когда тот сломал ногу. Туда же отправилась и его сестра Франко, когда у нее была инфекция в мозгу. «Санта-Кристина» была плохим местом. Просто ужасным местом! Гораздо хуже, чем дом доктора Руджеро. По словам Марио, сестра провела там целую неделю, не сомкнув глаз, потому что все плакали ночи напролет.
– Я не хочу туда, Nonna.
Они миновали центральную площадь, где, как и каждое утро по вторникам и четвергам, стояли в ряд тележки и столики, заполненные фруктами и овощами, мясом и сыром из Фаволы и окрестных городов.
– Смотри, Лука, fragoline di bosco[5] в самом разгаре. Твоя любимая. Почему бы нам не купить немного?
– Ненавижу землянику! – крикнул мальчик.
– Не расстраивайся, – уговаривала Nonna, прижимая его к себе. – Все будет не так плохо, обещаю, и я останусь там с тобой.
Лука ей не поверил. Образы кричащих, плачущих детей заполонили его сознание. Скоро он станет одним из них. Он бросился на булыжную мостовую, закрыл лицо руками и отказался двигаться с места.
4
– Ты в порядке? – Нина услышала в трубке голос Карлы.
Нет, она не в порядке. Она была далеко не в порядке.
– Я забеспокоилась, когда ты не пришла на кофе, – продолжала подруга.
Каждое утро перед работой, ровно в семь часов они встречались в кафе напротив квартиры Карлы. Увидев их, бариста по имени Лоренцо сразу же начинал готовить капучино для Карлы и экспрессо для Нины. Корнетто с шоколадной глазурью и бисквит они делили на двоих. Но сегодня утром Нина не появилась.
– Не могу поверить, как глупо…
– Это не твоя вина. Парням вроде Креспи наплевать на всех, кроме самих себя. Ты справишься! А сейчас поторопись: уже девятый час, и Джулия ищет тебя. Ты не можешь еще и работу потерять. К нам только что поступил ребенок с температурой, который закатил жуткую истерику. Она решила, что ты единственная сможешь с ним справиться.
– Хорошо, я скоро буду, – ответила Нина, вешая трубку.
Она и не подозревала, что уже так поздно, и это еще больше ее расстроило. Нина гордилась тем, что всегда приходит на работу вовремя. Даже когда не чувствовала себя на все сто процентов, она натягивала бодрое лицо и четко, без нытья выполняла все свои обязанности. Но этим утром продолжала медлить, чистила зубы до тех пор, пока десны не начали кровоточить, потом испортила макияж. Мозг сверлила мысль о том, что ее в таком состоянии увидят коллеги – люди, которые знают о ней и Маттео, которым наверняка скоро станет известно об их разрыве. Она превратится в посмешище.
К тому времени, когда Нина села в автобус на Пьяцца Гольдони и оказалась зажатой между толстым билетным контролером и группой шумных студентов, ее страх и стыд уступили место растущему гневу.
«Санта-Кристина» находилась в двух кварталах от железнодорожного вокзала. Уродливая в своей современности кирпичная больница высотой в четыре этажа стояла рядом с барочной церковью семнадцатого века, в которой вроде бы хранилась важная реликвия, кусок дерева от креста Христова. Пациенты и их семьи ходили сюда молиться в тяжелые для них времена. Войдя в двери больницы, Нина решила направиться прямо в комнату отдыха врачей и встретиться с ним лицом к лицу. Этот ублюдок хочет помириться со своей женой. Ха! Может быть, по дороге захватить скальпель и перерезать ему горло? Он это заслужил!
Но у лифта ее перехватила Карла.
– Слава богу, я нашла тебя, – заговорила она. – Ребенок, о котором я тебе рассказывала, просто взял и укусил санитара. Ты нужна им прямо сейчас. Он устроил такую сцену в приемном покое, что его сразу отправили в палату. Мы поднимемся по лестнице.
Нина чувствовала, что ее голова вот-вот взорвется от похмелья, от мыслей о письме и о том, что Маттео ускользнет со своими трусливыми извинениями, как вор в ночи. Она с трудом соображала. Ах, если бы только было время для глотка кофе!
Карла и слышать об этом не хотела и практически летела вперед, пока они не добрались до педиатрического отделения. Кровать номер шесть стояла в дальнем углу палаты, занавески вокруг нее были задернуты. Рядом на стуле сидел мальчик с рыжими вьющимися волосами, тряс головой и вызывающе смотрел на санитара. Пожилая женщина, опустившись перед ним на колени, умоляла:
– Они просто пытаются помочь тебе, любовь моя. Ты не должен двигаться. Nonna здесь, рядом с тобой. Пожалуйста, Лука!
Несмотря на пульсирующую в голове боль, Нина сразу оценила ситуацию. К некоторым детям можно достучаться только через маленькое окошко, позволяющее провести простую процедуру вроде взятия крови или установки капельницы. Если не действовать быстро, оно закрывается, и независимо от того, сколько вы потом объясняете или уговариваете, беспокойство ребенка только усиливается, и вскоре задача становится вовсе невыполнимой. Лучший вариант в такой момент – отступить и вернуться позже.
Нина повернулась, чтобы уйти, охваченная неконтролируемой волной гнева. Особенно раздражала старушка в цветастом платье, с мягким, рыхлым лицом и плаксивым голосом, убеждающая мальчика протянуть руку, а в следующую минуту вставшая между ним и санитаром, мешая тому приблизиться к Луке.
– Не уходите, – сказала она, умоляюще глядя на Нину.
Эта нерешительность привела Нину в бешенство окончательно, и по причинам, которых она тогда не понимала и, вероятно, не поймет никогда, Нина восприняла мольбы женщины как вызов.
– Отлично, – сказала она. – Отойдите, синьора.
Когда старуха не двинулась с места, Нина оттолкнула ее.
– Давай, малыш, – произнесла она и буквально схватила мальчика за запястье. – У меня нет времени.
– Нина, – выдохнула Карла, – что ты…
– Я беру кровь у этого пациента, разве вы не этого хотели? – огрызнулась Нина.
В висках стучало, правая сторона лица приобрела темно-бордовый оттенок. Ярость захлестнула ее изнутри, готовая обрушиться на любого, кто встанет у нее на пути: на плаксивую старушку, на упрямого мальчишку, на Маттео Креспи – особенно на Маттео Креспи! – на весь мир.
– Мы сделаем это сейчас, понимаешь? Хочешь ты этого или нет, – выдала Нина ледяным тоном. Лука истошно прокричал «Нет!» и попытался высвободить руку. Когда он понял, что Нина не собирается ее отпускать, он плюнул ей в лицо.
– Сопляк, – прошипела Нина. – Карла, иди сюда. Возьми его за руки – сядь на него, если придется. А ты, – обратилась она к санитару, который выглядел так, словно собирался бежать в горы, – хватай его за ноги.
Лука извивался и кричал, потом оскалил зубы и попытался кинуться на медсестру, но Нина вовремя сунула ему в рот кусок марли.
– Ты больше никого не укусишь в мое дежурство, малыш, – усмехнулась она. – Держите его крепче.
И когда ребенок успокоился, она перетянула ему предплечье, резко шлепнула по вене на сгибе руки и вонзила иглу в кожу так, будто хотела наказать его. Наполнив кровью одну пробирку, потянулась за другой, закончила процедуру и спокойно сняла резиновый жгут.
– Готово, – проговорила Нина, хмуро глядя на мальчика. – И заметь, ты все еще дышишь.
Все присутствующие словно застыли в молчании, увидев, как безжалостно Нина подавила сопротивление Луки. Дрожа, он бросился к бабушке и разрыдался. Старая леди обняла мальчика. Она была в таком же смятении, казалось, что сама вот-вот расплачется.
Стоя среди беспорядочно разбросанных вокруг перчаток и бинтов, глядя на потрясенное выражение лица у Карлы и санитара, Нина осознала, что произошло. В палате вдруг стало душно. Не говоря ни слова, она отдернула занавеску, затем выбежала в коридор, спустилась по лестнице и выскочила через парадные двери «Санта-Кристины».
Ее руки дрожали, когда она доставала сигарету из пачки, лежавшей в переднем кармане. Боже, что же она натворила! Она работала медсестрой почти двадцать лет, отличалась состраданием и терпением, оставалась спокойной даже в те мгновения, когда всем казалось, что рухнут небеса. И вот всего несколько минут назад они рухнули. Она вела себя совершенно непозволительно, жестоко, совсем как ее отец в тот ужасный день на кухне. Раздвинув занавеску у шестой кровати, она увидела не испуганного ребенка, которого необходимо успокоить, а дикого зверя, которого нужно укротить. Непостижимым образом она сама превратилась в дикое животное, изливая на мальчика свое разочарование и ярость. Она так глубоко затянулась сигаретой, что ей обожгло горло. «Как тебе не стыдно!» – сказала она себе. Как после случившегося смотреть в глаза своим коллегам? Как смотреть в глаза мальчику и его бабушке? Она прикрыла веки и покачала головой, сожалея, что не может ничего вернуть назад и изменить.